Звереныш

– А Кешка не ваш что ли? – Ехидно спросила Танька – Что ж и внучка забудете?

– С сыном был бы внучок, а с тобой чужим вырастит, – разозлилась свекровь. Так-то вот…

Танькина родня молчала и не вмешивалась.

– Нечего в чужой скандал лезть, – рассудила сестра. –  Еще и виноваты будем. Пусть сами разбираются… Танька по крови вроде и родная нам, а как отрезала насчет Москвы?! То-то и оно…

Весь день дома царила суета. Провожали то одних, то других. Мать с Кешкой на руках моталась по квартире, как угорелая кошка,  и совсем не замечала Светика. Комнаты были завалены чужими сумками и одеждой, пахло перегаром от вчерашних поминок. И все, что так долго готовила вчера тетка, было уже съедено и выпито.

Светик нашел в холодильнике недоеденный кусок холодца и, поковыряв его вилкой, неслышно выскользнул на улицу, на ходу натягивая на себя курточку и шапку.

Дождя не было, но сырость, висящая в воздухе, пропитывала одежду и холодом прикасалась к телу. Светик задрал голову и увидел над собой чистое, словно вымытое, синее небо, по которому плыли его волшебные облака,  позолоченные ярким апельсиновым  солнцем. Оно пронизывало желтые и красные кроны деревьев, и оттого они казались горящими, как будто охваченными огнем.

Светик обошел дом и сел на притулившуюся в скверике лавочку. Ему было сейчас хорошо в этой осенней тишине, где не было криков матери и

чужих людей, которые почему-то зовутся родственниками. Не было плача брата, которого он тоже не любил. Но была тишина  и высь, дарившие ему радость  и покой.Он даже забыл про сосущее чувство голода, а просто лежал на лавочке и смотрел в это далекое, уносящее его с собой небо.

– Зараза! – Услышал он внезапно над собой голос матери. – Бегай тут тебя ищи, – она крепко схватила его за руку. – И когда успел! Мать, как белка в колесе, а он гуляет… Тут не знаешь за что первое хвататься, с  Кешкой некому сидеть, а он гулять вздумал! – Мать тряхнула его за шиворот. – И как тихо прошмыгнул, точно мышь. Никто и не заметил.

– Не ругались бы, так и заметили, –   отчаянно вырываясь из цепких рук матери, ответил Светик. – Есть я хочу.

– Мал еще, мать учить, –   назидательно сказала Танька, вспоминая как такими же словами осаживала ее мать. – Твое дело телячье… с Кешкой сидеть нужно, матери помогать, а не слушать, что не положено. Сейчас покормлю обоих – и на улицу. Провожу всех, тогда позову домой. Сама устала, как собака. Скорее бы уж уехали что ли…

Татьяна крепко схватила сына за руку и потащила к дому.

– Нашла, значит, – расплылась в улыбке Танькина сестра. – Вот чертенок какой! А мы тут возимся и в ус не дуем!

– Куда ему деться, – проворчала Танька. – Он все возле дома болтается. Уставится в небо и лежит часами. Летом на траве, теперь на лавке в сквере. Сейчас покормлю да с Кешкой отправлю. Хлопот у меня сегодня… Вас всех отправить, прибраться…

– Не забудь мужа помянуть на девять ней и на сорок, – вмешался свекор. А то потом скажешь, забыла.

– К нему сходи, – снова захлюпала свекровь. – Нас тогда уж не будет, уедем… Так ты…

– Не забудет, мы напомним, – подал голос Танькин брат. – Помянуть же еще придется . Вот мы и напомним. – Он подмигнул сестре. – Мы здесь рядышком, забыть не даим.

Танька промолчала. А про себя подулмала зло и с досадой; «Шли бы вы все к черту!».

После слов Светика она уже не плакала, а только чувствовала в себе едкую колючую боль, которая бывает от неприятной неожиданной правды, брошенной прямо в лицо. Она боялась услышать эту правду еще раз уже от взрослых людей, наверняка знавших ее, но молчавших, как принято в таких случаях,  и судачащих об этом где-то на стороне.

Она боялась признаться себе, что эти два мальчишки, рожденные от разных отцов, будут мешать  ей устроить свою женскую судьбу и страшилась того, что может разлюбить их за это. А еще понимала, что  всю свою неустроенность ей не на ком будет выместить кроме них.

Ее большое полное сил тело, требовало своего, бунтовало и никак не хотело смириться с одиночеством женщины, смысл жизни которой должен заключаться в детях.  Нелепая ее судьба наказывала ее непонятно за что, и она, не мирясь с этой участью, яростно сопротивлялась ей.

Проводив всех, Танька собралась за детьми. Светик все также лежал на лавочке и смотрел в небо, а Кешка в коляске лепетал что-то свое, то и дело  пытаясь выбраться из нее.

– Домой пора, – устало сказала Танька, – уехали все. – Теперь хоть учить никто не будет, а то ведь заучили. Все знают, как надо жить, одна я не знаю. Выспаться бы мне сейчас. Ничего больше не хочу. Ты уж, Светик, Кешку займи чем-нибудь, поиграй с ним. Я сосну немного. Ослабла я…

Светик шел серьезный и сосредоточенный, а Кешка весело лепетал в своей коляске.

– Дурачок совсем, – горько усмехнулась Танька. – Не понимает еще, что отца нет. Все ему пока нипочем… Да и тебе тоже, – Танька посмотрела на Светика. – Как подрастете, сильно отца не хватать будет!  А я при вас и баба , и мужик теперь!

От жалости к себе ее большое тело передернуло, и она, остановившись, замолчала. Дыхание ее участилось, она едва сдерживала комок рыданий, подступивших к ее горлу. Но,  вспоминая в этот миг обоих мужей, она жалела не о них, не о детях, а только о себе, о той несправедливости,  с какой отнеслась к ней ее жизнь.

– Пойдем, мама, – толкнул ее в бок Светик. – Не надо так. Выспишься – и пройдет все, помнишь, как в сказке – утро вечера мудренее.

– Ну да,  – наконец, сглотнув горький комок, согласилась Танька. – Все до свадьбы заживет!

Вдвоем они медленно покатили Кешкину коляслку к дому. И только в квартире, не говоря больше ни слова, Танька сразу зарылась в постель, и плечи ее крупного тела задрожали мелкой беззвучной дрожью.

Всю ночь, несмотря на усталость, не сомкнула Танька глаз. Не было у нее любви ни к первому мужу, ни ко второму. Были от обоих и обиды, и попреки, но зато , как ей казалось, не хуже , чем у других была устроена ее личная жизнь. Мужняя жена – не вдовица, не девка непристроенная. Какой-никакой плохенький, а все же мужик рядом. А теперь… Иная и красавица одна, а у нее уже два мужа было, хоть и звали ее коровой, и умом не блистала, и образованием. Только вроде  судьбу обманула, да вдруг споткнулась об нее, словно не свое взяла,  и пришлось отдавать.

На работу пришла зареванная и молчаливая. Смотрели на нее сочувственно и с жалостью, и от этого Таньке еще обиднее было за свою судьбу.

Больница, где она работала сразу по приезде в Москву медсестрой, тяготила ее. Остальные медсестры, хрупкие и фигуристые, потихоньку язвили за ее спиной насчет ее крупной фигуры и явных не московских габаритов, обзывая кубанским толстопузиком. Танька терпела, делала вид, что ничего не знает и старалась не связываться  с их колкими замечаниями в свой адрес. Зато когда нужно было перестелить или перепеленать какого-нибудь тяжелого больного, Танька была незаменима. Она, как Геркулес, легко поднимала больного и громко командовала:

– Шевелитесь давайте, я вам не подъемный кран!

Врачи над Танькой тоже подшучивали, но беззлобно и добродушно.

– Ты, Танюха, смотри не худей, – подтрунивали они, – а то замены тебе нет! Остальные против тебя – мошкара. Так смотри, чтоб аппетит не пропал!

А теперь все молчали, ни о чем не расспрашивая и не утешая ее, как будто ничего не было. И Танька была благодарна им за то, что не бередили ее и без того разрывающееся нутро.

Дома у нее все валилось из рук. И старая бабуля, соседка, согласившаяся приглядеть за детьми, только качала головой.

– Придет, – жаловалась она другим соседкам, –  и будто детей  не видит. Сунет им чего-нибудь – и спать завалится. Младший орет, а ей хоть бы что. И старшенький – все больше на улице… А я и рот открыть боюсь, мало ли что… Плохо ей, Таньке-то…

– Время нужно, – философски рассуждали соседки. – Шутка ли – двоих мужей похоронила да с двумя малыми осталась. Подними-ка их…И скажи ты, поначалу вроде как жар-птицу схватила – со своей Кубани в Москву попала! А потом и потерялось все – сначала свекор, потом свекровь, а уж потом и первого мужа схоронила… Да и со вторым долго не зажилась… Вот ведь как бывает…

– От родни тоже толку мало, – продолжала бабуля. – Кому нужен такой хомут ныне? У всех свое… А старшенький у нее дичок. Светик-то… Слова не вытянешь. Только зыркнет на меня, как зверек – и в сторону отойдет. И с младшеньким не очень… Я тут ему: «Братик, братик», а он мне: «Мамка только одна, а папки разные… И братья мы разные!». Вот тебе и весь осказ! Достанется Таньке, коли они не сладятся…

– Мальчишкам отец нужен, – поддакивали соседки. – Расти начнут, Таньке не совладать!  Она хоть и здоровая, как атомная бомба, а баба есть баба.

Танька догадывалась, про что судачат соседки. Но молчала и тут. За будничной суетой и заботами стала притупляться и ее боль. А диковатость старшего сына, нараставшая, как снежный ком изо дня в день, начала пугать ее. Чувствовала она, что Светик отдаляется от них с Кешкой, живет в каком-то своем мире, куда не хочет их впускать, и не знала, что ей с этим делать. Говорить с кем-нибудь о нем, она стеснялась. Боялась, что сочтут  его больным , прилепят ярлык,  и будут они вдвем этот крест нести всю жизнь.

Иногда она видела, как исподтишка Светик бросает жадные взгляды на детей, которых за ручку вели отцы. И тут же, чтобы никто не заметил, отводит глаза в сторону, как испуганный зверек, которого взяли на мушку. Пугало ее и то, что Светик, родной  ее сын, первенец, а нет у нее к нему чего-то такого незримого и необъяснимого, что связывает мать и сына.

Танька была рада, когда детей определили в детский сад. Теперь пищи для обсуждения у соседок поубавилось. А она на все их расспросы отвечала одним: «Хорошо все у нас!».

Светик бстро научился читать, отчаянно жал на все кнопки в смартфоне  и почти совсем перестал общаться с окружающими. Воспитатели отмечали эту его особенность, но  не считали это чем-то паталогическим, а просто рекомендовали Таньке общаться с ним чаще и больше. Но все попытки матери Светик оставлял без внимания. К брату он был по-прежнему равнодушен,  всякий раз, когда мать просила его присмотреть за ним, старался улизнуть на улицу.

В один из таких дней он и познакомился с  молодцеватым парнем, который сидел в его укромном уголке на лавочке. Светик с явным любопытством бесцеремонно разглядывал его, и тот не выдержал.

– Ты чего, парень, – спросил он его. – Не так что ли что-то?

– Вы на моей лавочке сидите, – ответил Светик. – Это моя лавочка.

– Скажите, собственник какой нашелся, – рассмеялся незнакомец.  – И что, ты меня прогнать хочешь?

Светик опустил голову и несколько мгновений молчал.

– Да нет, оставайтесь, – наконец произнес он и пытливо еще раз посмотрел на незнакомца.

– Живешь, значит, здесь, – продолжал незнакомец разговор. – Светик кивнул. – Звать-то тебя как?

– Светик.

– Не слыхал такого имени.

– Еще Слава можно, – уточнил Светик. –А по-взрослому – Святослав.

– Мощно, – ответил незнакомец. – А меня Анатолием зовут. – Он протянул мальчишке руку. – Будем знакомы.

Теплая ладошка Светика легонько подрагивала в руке Анатолия. Светику вдруг стало хорошо и волнительно. Щеки его зарозовели, и он с нескрываемым любопытством спросил:

– А вы кто?

– Я, парень, врач, – ответил Анатолий, –  патологоанатом. Слыхал про такого? – Светик отрицательно покачал головой. – Это такой врач, парень, – объяснил Анатолий, – который мертвых режет. Что, страшно? – Он посмотрел на раскрытые глаза Светика и засмеялся. Я, брат ты мой, в полиции служу.

– Здорово! – Выдохнул Светик. – А дети у вас есть? – Сердечко Светика билось часто-часто. Ему очень хотелось, чтобы у этого мужчины никого не было, и тогда…

– Нет, детей нет, – ответил он. – И жены нет. Вот сидел девушку на свидание ждал, а она не пришла. Вместо нее ты пришел. – Анатолий улыбнулся.

– А где вы живете? – Не унимался Светик.

– Пока в общежитии. Я ведь не москвич. Это тебе, парень, повезло в Москве родиться. А я…

– А у меня папка умер, – неожиданно для себя выпалил Светик и осекся. Анатолий внимательно посмотрел на него. – И у Кешки, – тихонько прибавил Светик. – И мы теперь с мамкой живем.

– Не повезло вам, ребятишки, –  Анатолий покачал головой. – Плохо без папки?

– Плохо, – признался Светик. – А вам?

– Да как тебе сказать…

Светику было легко и радостно. Впервые за многое время он чувствовал интерес и расположение к этому совершенно не знакомому ему человеку. Его распирала гордость, что Анатолий так запросто беседует с ним и ведет себя так непринужденно, словно они знакомы с ним давным-давно.

– Хотите, я вас с мамкой познакомлю, – неожиданно для Анатолия предложил Светик. – Мы тут недалеко живем. Пойдемте! Все равно теперь ваша не придет!..

Искренняя детская непосредственность рассмешила Анатолия.

– А мамка твоя красивая? – Спросил он и лукаво улыбнулся.

Светик запнулся. Он не знал, что ответить. Он знал, что она большая и сильная, о можно ли считать ее красивой…

– Да, наверняка, красивая, – выручил его Анатолий. – Мама всегда самая красивая.

– Она…  – она, Светик покраснел от волнения и досады, бось, что вот сейчас Анатолий лскажет ему «Нет!». – Она…она… – он подбирал нужные слова, – она не такая, как все, – наконец нашелся он.

– А ты, парень, интриган, – снова рассмеялся Анатолий. – Ишь, как загнул – «не такая, как все»… А какая же?

– Пойдете, так увидите, – отрезал Светик.

Анатолий решительно встал.

– Ну, веди смотреть «не такую»…

 В квартире слышался плач ребенка и недовольное ворчание Таньки. Наконец в прихожей послышались ее тяжелые шаги и щелкнул замок. Танька стояла с Кешкой на руках, в халате и шлепанцах. Она хотела было начать выговаривать старшему сыну за отлучку из дома, но осеклась, увидев рядом с ним незнакомого мужчину. На лице ее отразилось недоумение и испуг.

– Натворил что ли что-нибудь? – Упавшим голосом спросила она, разглядывая мужчину, который тоже не без интереса и оценивающе смотрел прямо на нее.

По сравнению с ним, человеком чуть выше среднего роста, худощавого и уже начинающего лысеть, с явной лукавинкой в серо-голубых глазах, Танька казалась горой. Ее соломенного цвета волосы нависали прямыми прядками над бело-розовым щекастым лицом с пухлым чувственным ртом, а в прорези халата виднелись пышные молочные груди, которые так и выпирали навстречу Анатолию упругими буграми.

– Да нет, – поспешил успокоить ее Анатолий. – В гости меня ваш сынишка пригласил. – Он немного запнулся и еще раз внимательно оглядел Таньку. – Вас посмотреть привел. Говорит, вы необычная очень…

Танька зарделась от удовольствия и смущения. Ее серые глаза стрельнули в Анатолия и мгновенно спрятались за Кешку.

– Нашли кого слушать, – тихонько дрожащим голосом пролепетала она. – То молчит, как немтырь, слова не вытянешь. А то скажет…

– Да нет, – прервал ее Анатолий. – Вы и, правда, необычная. Богатырка просто!

Танька попятилась назад и широко открыла дверь.

– Проходите что ли, что же мы в дверях. – Она опять стрельнула в Анатолия глазами, и опять скрыла их за Кешку. – Здоровьем бог не обидел… Только не убрано у меня здесь, –  извиняясь, пролепетала она, – дети, сами понимаете… Кружусь, как белка  в колесе. Работа, дом… На себя времени нет, – мельком оглядев себя в висящем зеркале, ужаснулась Танька. – Гостей, уж протите, не ждала.

– Да я и не гость вовсе, – Анатолий незаметно укоризненно покачал головой Светику. – Это вы извините мое любопытство. Уж больно сынишка вас хвалил… Трудно вам одной с двумя… Понятное дело, без мужа…

– Вот балабол, – сердито сказала Танька и дала Светику подзатыльник. – Язык-то распустил…  прорвало что ли? – Она еще раз шлепнула Светика.

– Не ругайте вы его, – заступился за него Анатолий. – Мальчишка же… Так, слово за слово…

– Он мне понравился, – вмешался Светик и уцепился за руку Анатолия. – Оставайтесь с нами чай пить. – И уже, обращаясь к матери, выпалил. – А к нему невеста не пришла. Он ее на моей лавочке ждал. А она не пришла…

– А ты и впрямь балабол, – рассердлся Анатолий. – С таким болтуном чай я пить не буду. Пора мне уже, пойду. – Он посмотрел на Таньку. – Вы за ним приглядывайте все-таки…Люди разные. Малец еще… И не ругайте его. Я виноват.

Он легко отщелкнул замок входной двери и уже в дверях еще раз внимательно посмотрел на Таньку и Светика.

– Ну, бывай Светлячок, – Анатолий потрепал Светика по белобрысой голове. – А вам всего хорошего.

Танька кивнула и опять спрятала глаза за Кешку.

Несколько секунд она стояла неподвижно и слушала, как Анатолий сбегает по ступенькам вниз. Потом круто повернулась к Светику  и обмякла, едва не выронив из рук Кешку.Какое-то странное бессилие навалилось на ее большое тело, и она не могла понять отчего.

– Ведешь в дом неизвестно кого, – начала она журить Светика. – Ты хоть знаешь, как его зовут? И про меня наболтал…

– Ничего не наболтал, – срьезно и с нескрываемой обидой ответил Светик. – Анатолием его зовут. Он в полиции работает, этим… как его… забыл… он мертвецов режет. – Светик торжествующе посмотрел на ошарашенную мать, глаза которой стали испуганными и круглыми. – Он там невесту свою ждал, а она не пришла. Я пришел. Ему скучно было. Мне тоже… Я ему про всех рассказал. И что папки у нас с Кешкой умерли. Все…

– Болтун! – Досадливо поморщилась Танька. – А про меня что наболтал?

– Ничего. Так просто… Он спросил, какая ты – красивая или нет. А я сказал, что ты не такая, как все. Вот он и захотел тебя посмотреть… – Танька хмыкнула. – А он тебе понравился, – глядя на полыхающее лицо матери, брякнул Светик. – Видно, что понравился…

– Много ты стал видеть, – рассердилась Танька. – За Кешкой бы смотрел так…

– Понравился, – не унимался Светик. – Понравился!

«А толку-то что,  –  про  себя подумала Танька. – Ну пришел из любопытства разок. А больше и ждать нечего. Вон, даже не представился. Баловство Светькино…»

– А я ему понравилась? – Спросила Танька. – Раз ты такой ясновидящий, что скажешь?

Светик внимательно окинул  мать с головы до ног и призадумался.

– Ты – нет, – наконец твердо сказал он. – Ты нет, только он тебя будет помнить.

– Как это – нее понравилась, а будет помнить?

– Сама что ли не понимаешь, – рассердился Светик. – Ты же вон какая, – он        развел руки во все стороны  и очертил ими круг. – Он же как сказал: «Богатырка!». Много что ли таких? Вот он и не забудет…

– Слушать тебя… – Танька зашаркала на кухню. – За Кешкой смотри.

Она сунула младшего сына в коляску и загремела кастрюлями.

Весь остаток дня она пыталась не думать о происшедшем. Но память, как прицепившаяся зараза, постоянно возвращала ее к этому незнакомцу. Она гнала от себя мысли о нем, а они назойливо лезли в голову снова и снова.

«И что это в самом деле, – ругала Танька себя, – на что ему со мной зариться? И невеста у него есть. А найдет же блажь, так не вытравить ничем!».

Светик больше не говорил об Анатолии, как будто сразу забыл про него. И Танька постепенно стала успокаиваться.

Серые будни, мелькавшие перед глазами, были однообразны и унылы. Безденежье и ночные дежурства выматывали. Она чувствовала, как усталость отуплет ее и обесцвечивает все остальные чувства, выкрашивая все происходящее в однообразные серые тона.

Светик все так же убегал на свою лавочку и сидел там, нахохлившимся замерзшм вробьем, задумчиво глядя куда-то в одному ему ведомую даль. Он упорно  отказывался нянчиться с Кешкой и по-прежнему был молчалив. На упреки матери он насупливался и только исподлобья смотрел на нее, не мигая, будто пытался внушить ей раз и навсегда отстать от него с подобными просьбами.

– Никак не ладят между собой, – жаловалась она соседке. – Под одной крышей живут, мать одна, братья, а не ладят.

– Мать-то одна, – философствовала соседка, – да отцы разные!  Вот и ведет их врозь. Потом и сама знаешь – чудной у тебя старшенький, точно немой. Что ни спроси, глазенками зыркает, а молчит. Ежели что скажет, то праздник, что рот открыл. А так – как звереныш. Глаза умные. А ничего не говорит..

– Как в школу пойдет, не знаю, – горилась Танька. – Заклюют его там. Таких не любят.

– Отец нужен, – заключала соседка, – а где взять!.. Намыкаешься ты с ними!

– Уж как-нибудь, – обрывала разговор Танька.

Не хотелось ей, чтобы местные кумушки метелили языком по ее поводу. А нет-нет да и соскочит с языка бабья забота и обида. Гориться кроме подушки некому. Родне разве? А толку?  Поохают, поахают – и на свою задницу посадят. Ее беду никто на свой горб не взвалит. А то еще и попрекнут. Мол, чо ж ты теперь жалишься нам, когда сама нас обнесла в другую пору?  Только больнее станет, и досада возьмет за глупость свою.  А ребятишки… Не успеешь оглянуться, как вырастут. А сама постареет, расклячится… Бабьи годочки с горочки, ой, как быстро катятся! Глянешь в зеркало, а оно морозным серебром на тебя дохнет, седое да сморщенное…

А сыны прилипнут к какой-нибудь девке, женятся – и поминай, как звали! Своя жизнь у них начнется, свои заботы – и все некогда! Забегут когда на часок, а то и нет. Много таких разговоров ходит. К старости многие женщины одни остаются. К старости… А она смолоду так. Дети – это не то, не то… Скорая сейчас жизнь, только успевай за ней. Всем некогла.За этой суетой выедается душа. Не хватает ей тепла, заботы, доброты простой…  Сколько сейчас собачек и кошечек развелось! Все потому, чтобы душа не изголодалась.  Они хоть твари бессловесные. А иной раз понимают больше близких людей.

– Вот и я заведу, – глядя вслед удаляющейся соседке, ведущей на поводке малютку йорка,  сказала Танька вслух.

Ни разу больше ни она, ни Светик не вспоминали Анатолия.  Случайное знакомство не сулило никаких надежд, и эта яркая вспышка погасла так же быстро, как и загорелась. День ото дня Танька становилась все молчаливее и угрюмее. А Светик еще чаще убегал на заветную лавочку и, сидя на ней, безмолвно таращился куда-то вдаль.

Его зимние посиделки не прошли даром. В один из морозных дней он сильно промерз и в ночь заметался в бреду  на мокрой от пота постельке. Перепуганная Танька  вызвала ему «Скорую» и, трясясь возле врачей, все повторяла срывающимся  голосом одну и ту же фразу.

– Что с ним? Что с ним?

– Успокойтесь, мамаша, –   укоризненно качал головой молоденький врач. – Жить будет. Воспаление легких у него. Смотреть нужно за ребенком лучше. Простыл он сильно.

Танька виновато кивнула головой.

– Двое их у меня, пока с малым вожусь, этот куда-нибудь убежит. Упрямый он, диковатый.  Работаю еще, устаю сильно…

– А папаша что же?…

– А отцы у них умерли оба, – упавшм голосом сообщила Танька. – Одна мыкаюсь.

– Печально,  – ответил врач. – Однако смотреть нужно лучше. Не то и этого потерять недолго. – Он строго посмотрел на Таньку. – В больнцу его нужно…

– Это нет, – решительно запротествала Танька. – В больницу не дам. Да я сама медсестра. Вы не сомневайтесь, выхожу…– Серые Танькины глаза наполнились слезами.

– Ну, хорошо, – смягчился врач. – Вызывайте педиатра на дом и строго под его присмотром…–  Он еще раз пристально посмотрел на Таньку. – Строго под присмотром врача… и Вашего…

Светик болел долго и мучительно. Его пичкали таблетками, кололи уколами, а болезнь никак не хотела отступать прочь. Танька вымоталась и осунулась, а Светик и без того худенький, стал словно прозрачным.

– И чего ж ты на этой лавке забыл, – сквозь слезы ругала его мать. – Ведь часами сидишь там, зколдованная она что ли, лавка эта? И ладно бы еще с кем-то, а то все один и один… Вот и насиделся! Мало мне досталось, так еще и ты…

Светик молчал. Он и сам себе не мог объяснть, почему его тнет это место.Просто там ему было хорошо, никто не мешал ему думать и мечтать и видеть удивительные картины, которые мгновенно разбивались о крики Кешки и суету матери.

– А он придет. – неожиданно сказал Светик.

Танька ощутила пронзительный укол и сразу поняла, про кого говорит сын. Но сделала вид, что не знает, о ком он  ей сказал.

– С чего ты взял? – С колотящимся от волнения голосом спросила Танька. – Кто это тебе сказал такое?

– Анатолий, – ответил Светик – Он мне сам сказал.

– Где это он тебе сказал, когда? Ты ж дома все время был.

– Он мне во сне сказал, – тон сына был настолько утверждающим, что Танька присела. – Сказал, что придет, и скоро…

– О, господи, – всплеснула мать  руками,  – во сне он сказал… А я уж думала… Да мало ли что во сне привидится… Ты, Светик, этим свою голову не забивай. Сон – это так… Болел ты сильно, вот твоя головка и забилась ерундой всякой. Блажь это…

– А вот и придет! – Упрямо мотнул Светик головой и отвернулся, чтобы мать не видела, как по его щеке потекли слезы.

– Ну, придет, так придет, – примирительно сказала мать, желая прервать  взбудораживший ее разговор. – Ты только очень его не жди все-таки. Так оно вернее будет…

С того дня, не поминая друг другу этого  разговора, оба они пребывали в каком-то непонятном ожидании события, должного перевернуть их жизнь на другой лад. Таньку не покидала сладкая и томительная тревога, от которой, как она ни старалась, не могла избавиться. А Светик со свойственной детству доверчивостью , нисколько не сомневаясь в своем сне, отчаянно ждал прихода Анатолия. И каждый раз, слыша у своей двери чьи-то шаги, замирал в оцепенении, надеясь , что там, за их закрытой дверью, стоит так долго ожидаемый Анатолий.

Анатолия ждали. Но как это бывает всегда, пришел он совершенно неожиданно. Татьяна уже укладывала обоих сыновей спать, когда в их дверь позвонили. Она досадливо бросила укачивать Кешку и нехотя пошла к дверям.

– Кого еще черт принес на ночь глядя, – ворчала она, недовольно отпирая дверь.– Кто там? – Она глянула в глазок.

Краска залила все ее лицо и горячим огнем обожгла все тело. Она сразу узнала нового знакомого и неуверенно отступила назад.

– Это я, – услышала она его баритон. – Знакомый Светика. Помните, я к вам приходил.  Я тут… Навестить… Извините, что поздно… Времени не было… Вот вырвался…

– Светик болеет,  мы уже спать ложимся, – сказала Танька испуганным голосом, надеясь, что Анатолий сейчас уйдет. Она боялась не его, а  чего-то другого, чего желала и на что надеяться было нельзя.

– Я ненадолго, – настойчиво произнес он. – Только навестить. Вот передам ему и сразу уйду. – В глазок Танька увидела поднятую вверх руку Анатолия, в которой он держал апельсины и шоколадку.

– Проходите, – Танька открыла дверь ,  в духоту квартиры пахнул свежий аромат апельсинов. – Болеет Светик…

– Знаю, сказали мне … – Анатолий ловко сбросил ботинки. – Добрый вечер вам! Ну, где  здесь больной?

– Анатолий! – Заорал Светик и босой кинулся ему навстречу. – Я знал, что ты придешь. – Он вцепился в Анатолия обеими руками и торжествующе посмотрел на мать. – Пришел! А ты не верила!

– Ждал, значит, – Анатолий расплылся в улыбке. – Это тебе гостинец. А откуда ж ты знал, что я приду?

– Так ты мне сам сказал… – Анатолий удивленно вскинул брови. – Во сне, – уточнил Светик. – Ты мне приснися и сказал…  А она не верила…

Танька, и без того чувствовавшая себя неловко и неуверенно, смутилась окончательно. Подхватив на руки орущего Кешку, она двинулась в соседнюю комнату.

– Ну вы тут сами… – промямлила она, опасаясь, что сын ляпнет еще что-нибудь от чего ей станет еще больше неловко.

– А я на твою лавочку приходил, – сказал Анатолий, – раз пришел, два… нет тебя. Спросил у бабульки одной с собачкой, она и сказала, что ты сильно заболел. Дай, думаю, зайду, навещу. Только сразу не получилось. Работы много… А как смог, так и пришел. А ты, значит, вспоминал про меня?

– Часто вспоминал, – кивнул Светик. – Только мамке не говорил. Она сердится. Я ей про сон рассказал, а она сказала, не жди… А я ждал.

– Так ты давай выздоравливай быстрее, – Анатолий взлохматил Светику белый чуб. – Хватит хворать! Долго ты, парень, болеешь. Мать замучил болячкой своей.

– Теперь поправлюсь, – Светик широко улыбнулся. – Вот придешь в следующий раз, а я уже и не болею. – Придешь?

Глаза Светика были такими чистыми и лучистыми, такими доверчивыми и распахнутыми, что у Анатолия защемило сердце.

– Обязательно приду, не сомневайся, – сказал он и еще раз потрепал мальчика по голове. – Ты только мамку слушайся и помогай ей. Договорились?

– Договорились!

– Ну, пойду я. До свидания! – Он бросил взгляд на приоткрытую дверь в другую комнату.

– До свидания! – Высунулась Танька. – Спасибо вам за Светика.

– А мы с ним договорились, что  теперь он быстро выздоровеет, – сказал Анатолий и внезапно для Таньки как выстрелил, – а вы похудели…  на пользу Вам…Опять приду, не прогоните?.. К Светику… – поспешил добавить он, заметив нерешительность и волнение Татьяны.

– Что же, пусть, приходите, – тихо разрешила Танька. – Светик рад будет…

– Вот и договорилсь. Только точно не знаю, когда приду. Работы много. Но приду обязательно.

Когда за Анатолилем захлопнулась дверь, Танька в изнеможении привалилась к дверному косяку и заплакала. Возившийся на  ее  руках Кешка, размазывал по ее пухлым щекам слезинки  и пробовал их на вкус.

– Дурачок ты, дурачок, – приговаривала Танька, ловя его ручонку в свою. – Ничего-то ты не понимаешь…

Она выключила в прихожей свет и усталым голосом скомандовала:

– Спать всем пора, поздно уже!

Всю ночь Танька металась, как в бреду. Непонятное беспокойство не давало ей заснуть. Несколько раз она вставала к старшему сыну и смотрела, как он сопит во сне, улыбаясь чему-то своему. На стуле возле дивана, на котором Светик спал, лежали принесенные Анатолием апельсины и початая шоколадка. От ааельсинов исходил праздничный новогодний дух, и впервые за все время с похорон второго мужа Танька вдруг ощутила тепло и радость.

Начинавшийся день обещал быть  солнечным.И унылый Танькин дом осветился желтым нежным светом еще не совсем теплого солнца. Весна уже стояла на пороге. И хотя  за окном по-прежнему виднелись грязные осевшие сугробы  с черными обугленными проталинами земли, в воздухе уже звенела воробьиная трель, возвещавшая, что весна не за горами.

Не капризничал Кешка, всегда оравший при пробуждении. И Светик, румяный и свежий ото сна, молчаливо улыбался  и тоже был похож на солнышко с копной его золотистых волос, беспорядочно торчащих вихрами на его голове.

С этого дня Светик быстро пошел на поправку. Он рвался из дома на улицу, как зеленый росток к свету,  и обижался, что мать все еще не решается отпустить его.

– Рано еще тебе, – говорила она, – окрепнуть нужно… Анатолий что тебе говорил? Слушаться меня, а ты?..

– Так я же выздоровел, – не сдавался Светик и обиженно сопел.

Кргда же наконец мать выпустила его на улицу, он опрометью побежал к своей лавочке, черной и мокрой от стаявшего снега, и нежно погладил ее сырые доски. Деревья и кустарники, которые закрывавли лавочку со всех сторон и делали ее укромным уголком, сейчас стояли голые и неприкаянные. Сквозь их просвечивающие  ветки легко было разглядеть маленькую фигурку, сидевшую на самом кончике лавки и смотревшую в небо. Оно уже синело зовущей высью, но еще было подернуто белесой дымкой, как будто уходящая зима старалась закрасить своей белой краской голубизну, но уже не могла, истратив свои силы.