Фантазиста. Первый тайм

– Хватит глазеть! Изнутри он ещё лучше, – усмехнулся Джанлука и направился к дверям.

Путешествие в сказку – так на тот момент я мог бы описать свои чувства. Я смотрел во все глаза и слушал во все уши, чтобы не пропустить ни малейшей детали.

Работники, попадавшиеся нам на пути, здоровались с Джанлукой, некоторые даже обнимали или фамильярно похлопывали его по плечу. Он со всеми разговаривал приветливо, спрашивал о здоровье, о делах, перекидывался парой слов о недавнем матче. Я в это время вертел головой, стараясь запомнить каждую мелочь на «Стадио Олимпико». Тогда мне даже в голову не приходило, что я увижу его ещё не раз и не два.

Джанлука провёл меня в подтрибунное помещение. Там пахло резиной, по́том и лекарством. Я решил, что именно таким и должен быть запах большого спорта.

– Вот здесь раздевалка, – Менотти подвёл меня к проёму в стене, обозначенного табличкой с буквой Бэ.

Меня удивило, что раздевалки на «Стадио Олимпико» не имеют дверей. Основное помещение было отделено от входа стеной, которая была раза в два шире проёма и тем самым образовывала небольшой коридорчик. Чтобы обогнуть стену, нам пришлось пройтись по этому коридорчику, и только тогда мы попали в саму раздевалку – довольно просторное, по сравнению с нашим «Резервом», помещение с массажным столом посередине и шкафчиками без дверок по периметру. Около каждого шкафчика стояло кожаное кресло с откидной сидушкой, как в кинотеатре.

– Входи, не бойся, – футболист подтолкнул меня в спину.

Я несмело шагнул внутрь. На креслах лежали вещи, под ними стояли спортивные сумки, по полу были раскиданы кроссовки и сланцы, на массажном столе валялось несколько цветастых полотенец.

– Сегодня молодёжка на открытой тренировке, – пояснил Джанлука. – Мы на них обязательно посмотрим.

Я вдруг представил, как я в компании молодых футболистов столичного клуба «волков» так же приезжаю сюда, переодеваюсь, смеясь и дурачась, и выхожу на поле на открытую тренировку.

– Ну что, идём дальше? – футболист потянул меня из раздевалки. – Вот здесь у нас медлаб. Если кто-то на поле получает травму, ему оказывают помощь тут. А если травму получает болельщик или работник стадиона, то его отводят в другой кабинет, вон туда.

Джанлука указал на решётку, перегораживающую коридор. Я с недоумением пялился на неё, пытаясь разглядеть там хоть какое-то подобие медицинского кабинета.

– Часть подтрибунки, где находятся игроки, отделяется от той, где болельщики, – после паузы продолжил Джанлука. – Меры предосторожности такие, понимаешь? Римские дерби накаляют страсти, да и еврокубки – не меньше. Поэтому решётки отделяют нас от болельщиков. В особых случаях там даже ставят вооружённых солдат.

Я был потрясён: дедушка никогда не рассказывал мне о стадионе. Наверное, мысли о нём рождали воспоминания о младшей дочери, которая с юных лет проводила здесь всё свободное время и в результате подарила родителям нежданного внука. По крайней мере, другого объяснения дедушкиного нежелания говорить о работе я не видел.

– Можно туда? – севшим от волнения голосом спросил я.

– Можно, – пожал плечами Менотти. – Только там, наверное, закрыто.

Решетчатая дверь оказалась запертой. Я прижался к ней лбом, разглядывая интерьер по ту сторону. Ничего выдающегося в нём не было, но сам факт, что он отделён таким суровым способом, накладывал на него отпечаток чего-то пугающего и недостойного. Как будто все те, кто не мог проникнуть в зону для футболистов, считались не людьми, а людишками. Сам себя я ощущал близким к богам, избранным, чуть ли не национальным героем, потому что сейчас стоял по эту сторону от решётки в компании капитана «волков».

– Вон там, – Джанлука указал на дверь с надписью «Полиция», – держат арестованных хулиганов. К сожалению, иногда стычки происходят не только на трибунах, но и за пределами стадиона. Тогда полиции некогда заниматься нарушителями. Их помещают сюда до тех пор, пока конфликт не будет погашен полностью. В той комнате тоже есть решётки на дверях и специальные железные петли, чтобы пристёгивать фанатов наручниками.

Мне живо представилась каменная камера со средневековыми кандалами, в которые был закован горбун. Эта картина меня исключительно порадовала.

Потом мы отправились на поле. Вернее, не совсем на поле. Джанлука провёл меня по коридору, по которому футболисты выходят на игру. Как только мы оказались в технической зоне, он остановился.

На стадионе тренировалась примавера: молодой резерв из семнадцати-восемнадцатилетних мальчиков – воспитанников клуба. На противоположной от нас трибуне располагались журналисты, которые снимали на фото- и видеокамеры тренировку. Многие из них ждали, когда закончится занятие, чтобы взять интервью у игроков и тренеров. Но едва они заметили Джанлуку, тут же направили на него свои объективы. Менотти ничуть не смутился, что таким бесцеремонным образом стянул на себя всё внимание. Мне было очень неловко под этим прицелом телекамер, а он разговаривал с представителями клуба, тренерами и медиками, не обращая внимания на журналистов.

Впрочем, я тоже скоро забыл о представителях СМИ, потому что во все глаза смотрел на поле. Именно там происходили самые важные для меня события. Футболисты, имён и лиц которых я, естественно, не знал, потому что в приюте детям запрещали смотреть телевизор вообще, и спортивные передачи в частности, – закончили разминку и перешли к двусторонке – упражнению, где команда делится на две группы, и они играют друг против друга. Я слышал, как за моей спиной Джанлука говорил с кем-то про какого-то Даниэле, который обладает плотным ударом, и про неизвестного мне Массимо, чей талант попал в плен к тотальной лени. Меня не интересовало, кто из этих взрослых мальчиков станет или не станет звездой футбола. Они уже приблизились к недосягаемому: бегали по газону священного для меня «Стадио Олимпико» – вот что было сейчас важным! Они могли приходить сюда практически в любое время: на матчи, на тренировки, общаться с такими игроками, как Менотти или Гаспаро. А я, бедный сирота, был счастлив просто посмотреть на это одним глазком, как Золушка – на бал. Я прекрасно понимал, что мой удел – пинать мяч на пустыре за приютом, пока меня не засекут синьор Тротто или сестра Мария и не внесут свои коррективы в моё времяпрепровождение.

– Давай сядем! – неожиданно предложил Джанлука.

– Это ведь западная трибуна? – уточнил я.

– Она самая.

– Тогда на седьмой ряд, третье от прохода место, – ответил я.

– Даже так? Почему? – футболист с недоумением поднял брови.

– Моя мама там всё время сидела, наблюдая за тренировками, – с гордостью сообщил я. – Там на сиденье должно быть нацарапано сердце.

Джанлука прищурился – с недоверием и одновременно с любопытством – и направился к седьмому ряду. Я с волнением шёл за ним. Об этой примете мне рассказывала тётя Изабелла, но в её характере было что-нибудь перепутать, например, западную трибуну с восточной. Менотти первым достиг цели и осмотрел сиденье.

– Надо же! Не обманул! – он восхищённо указал на едва заметное сердце. – Тут инициалы: М и С. Как звали твою маму?

– Маргарита.

– Понятно. А «С» – это, наверное, её возлюбленный, – Джанлука сел на соседнее кресло, позволив мне занять заветное сиденье.

– Мама любила одного футболиста, – я всё-таки решился раскрыть собеседнику тайну своего рождения. Это желание давно мучило меня, но я боялся, что Джанлука будет надо мной смеяться.

– Симоне Мальятто? – кивнул мой собеседник. – Его все тогда любили. Даже когда он уехал играть в Испанию.

– Нет, – тихо, но настойчиво перебил я его. – Сандро Фантино. Мама говорила, что он – мой отец.

Джанлука как-то странно замер. Мне показалось, что мой ответ его раздосадовал, как будто он услышал такую глупость, которая развенчала мой образ в его глазах. Однако через минуту лицо Менотти снова приняло привычное выражение. Он поднял глаза на осветительную мачту и стал разглядывать её. Я решил, что он не верит мне, и привёл ещё один аргумент в доказательство:

– Мой дедушка шестнадцать лет работал на «Стадио Олимпико» электриком и часто брал маму с собой, потому что занятия в школе рано заканчивались, а нанимать няню у дедушки с бабушкой не было средств.

– Я верю, верю, – поспешно ответил Менотти.

Повисла неловкая пауза. Я устыдился своего внезапного откровения, не знал, что сказать, поэтому ждал, пока Джанлука сменит тему. А он неожиданно спросил:

– Отчего она умерла?

– Моя мама? – зачем-то уточнил я.

– Да.

– От почечной недостаточности. Она три дня пролежала в коме и умерла, – привычной фразой ответил я. Так говорить научила меня бабушка. Я понятия не имел, что такое «почечная недостаточность». А кома вообще представлялась мне позолоченным гробом с хрустальной крышкой, вроде того, в который гномы положили Белоснежку. И всю вину за мамину смерть я возлагал именно на того врача, который придумал класть больных в такие комы. Я был уверен, что моя мама просто задохнулась под крышкой. Я сам несколько раз проделывал такие эксперименты, залезая в шкаф или под плотное одеяло. Через какое-то время там становилось трудно дышать, и я вылезал. А мама не смогла. Наверняка потому, что крышку закрыли на замок. Конечно, если бы в палату заглянул какой-нибудь прекрасный принц (типа моего отца), снял это хрустальное приспособление и поцеловал маму, она непременно бы очнулась. Но отец мой, увы, в счастливом неведении играл себе в футбол. Я пытался утешить себя тем, что, когда вырасту, издам указ, запрещающий комы в больницах.

Джанлука посмотрел на меня с искренним сочувствием:

– Давно это произошло?

– Мне было два года.

– То есть ты её совсем не помнишь? – понимающе вздохнул футболист.

– Только по фотографиям. Да и тех теперь нет…

– Тебе же тётя подарила одну!

– Её отобрал синьор Капроне и выбросил, – голос мой дрогнул.

– Ты поэтому сбежал? – догадался Джанлука.

Я только согласно мотнул головой, потому что в горле встал комок.

– Может быть, он её не выбросил, а всего лишь спрятал? – попытался утешить меня Менотти. – Я с ним поговорю.

Луч надежды наконец-то пробился сквозь тучи, хотя в благополучный исход этого мероприятия я не верил. Но я был благодарен этому человеку хотя бы за предложение помочь.

Мы молчали минут, наверное, десять. Сначала это тяготило меня, но потом внимание моё сконцентрировалось на том, что происходило на поле. Я наблюдал за футболистами, за их финтами и передачами, мне нравилось, как они дурачились, шутливо толкая друг друга и дёргая за майки. Время пролетело незаметно: мальчики закончили тренировку, к ним устремились журналисты.

– Ну что, поехали? – Джанлука хлопнул себя по коленям. – Или ты, может быть, хочешь с кем-нибудь ещё пообщаться?

– Нет, – я почему-то боялся смотреть на него.

– Тогда сейчас перекусим, и я отвезу тебя обратно в центр, – Джанлука был бодр. Наше молчание его ничуть не тронуло.

Мы опять приехали в его ресторан, сели за стол друг напротив друга. Я не поднимал глаз. В моей душе поразительным образом смешались два противоречивых желания: я очень хотел поскорее отделаться от Джанлуки и в то же время со страхом ждал той минуты, когда нам придётся попрощаться. Подошёл официант, Менотти поговорил с ним вполголоса, а потом, когда тот ушёл, обратился ко мне:

– Франческо, синьора Марина просила сказать тебе, что ты ещё недолго пробудешь в центре. Программа реабилитации заканчивается, и ты должен будешь вернуться в приют.

Я сник. Вообще-то, я подозревал, что этим кончится, но в душе надеялся на чудо. Его не случилось.

– Ну, не вешай нос! – Джанлука взлохматил мне волосы. – Я просто хочу, чтобы ты немного потерпел и больше не сбегал из приюта. София сейчас собирает нужные документы, чтобы вернуть тебя обратно в «Резерв». Поэтому не усложняй всё своим поведением, хорошо?

– Ладно, – я опять чуть не покраснел, потому что у меня было такое чувство, что я вынудил Джанлуку раскрыть секрет. Как будто перед днём рождения случайно застаёшь бабушку за упаковыванием подарка.

Мы пообедали. Джанлука рассказал, что в «Резерве» сейчас очень не хватает меня: Гаспаро и дедушка Тони всегда ориентировались на мой талант, обучая других мальчиков. Теперь планка снизилась, и наша команда стала всё чаще проигрывать.

Что греха таить, мне было приятно это слышать. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не улыбаться. И ещё в тот момент я понял, как сильно соскучился по этой спортивной школе. Даже по подлецу Ведзотти.

После обеда Джанлука отвёз меня в центр реабилитации, как и обещал. Но на сердце у меня было легко. Теперь я знал, что не всё так беспросветно в моём будущем, и жил надеждой. Я на радостях даже стал общаться с другими детьми и синьорой Мариной, которая, надо сказать, не скрывала удовольствия от достигнутого эффекта.

Через четыре дня истёк срок реабилитационной программы. За мной приехала София, чтобы отвезти обратно в приют. Синьора Марина вызвала её на разговор. Я знал, что нехорошо подслушивать, но всё-таки не мог удержаться: прокрался к кабинету психолога и приник ухом к двери.

– У Франческо очень сложный случай, – говорила синьора Марина. – Пяти недель нашей программы недостаточно, чтобы вернуть его в социум полноценным человеком. Необходимы сеансы детского психотерапевта.

– В приюте вряд ли найдётся такой, – вздохнула София.

– Я понимаю, но есть государственные программы, – не сдавалась синьора Марина. – Если хотите, я подготовлю документы. Можно написать запрос в попечительский совет. Вам не откажут. Просто меня очень волнует душевное здоровье мальчика. У него налицо отклонения в поведении. Если все так оставить, он вырастет социопатом. Ведь то, что с ним произошло, нанесло сильную травму его психике. Даже если с ним будет заниматься опытный психотерапевт, последствия этого похищения аукнутся в будущем. И не раз.

Боже, как она оказалась права! До сих пор, вспоминая синьору Марину, я думаю: до чего она была мудрой женщиной и профессиональным психологом. Последствия домоганий горбуна действительно не раз дали о себе знать в моей взрослой жизни. Благодаря им я заработал звание самого сексуального мужчины по версии журнала GQ, сломанный палец и три месяца тюрьмы, сопровождающиеся громким судебным процессом. А ещё пропущенный мой первый полуфинал Лиги чемпионов.

Но пока, стоя под дверью кабинета синьоры Марины, я всего этого не знал. Я лихорадочно соображал, как мне надо себя вести, чтобы не стать этим страшным чудовищем – социопатом – и не перекочевать из приюта прямо в психушку. Надо общаться с другими детьми? Что ж, эта задача мне, пожалуй, по плечу, хоть приютские мальчики и раздражали меня своей ограниченностью. Ни у кого из них не было цели в жизни. Все они как один мечтали выбраться из приюта и раздобыть оружие. Как будто наличие пистолета могло что-то добавить в их пустые головы. Разве что девять граммов свинца.

В общем, я готовился стать пай-мальчиком. Но одного желания, как оказалось, было недостаточно. Судьба преподнесла мне ещё пару испытаний, закаляя мой характер и уча, что лёгкость решения любой проблемы обманчива.

13

Итак, София повезла меня обратно в приют. По дороге она взяла с меня слово, что я не буду больше сбегать. Я клятвенно заверил её, что отныне стану самым примерным воспитанником, возьмусь за учёбу и начну дружить с другими мальчиками. Синьора Менотти осталась довольна моим заявлением, а я был доволен, что у неё хорошее настроение.

В двери приюта святого Петра я вошёл с твёрдым намерением начать новую жизнь. Но в первый же вечер всё пошло наперекосяк. Конечно, здесь все знали о том, что со мной произошло. Взрослые – более детально, дети – в общих чертах, но зато буйная детская фантазия дорисовала в головах воспитанников мой образ. Казалось, после всего пережитого я мог бы рассчитывать уж если не на сочувствие, то хотя бы на снисхождение, но не тут-то было. После моего возвращения нападки со стороны педагогов и издевательства со стороны детей только усилились. Сестра Киприана по десять раз на дню говорила мне, что похищение – это заслуженное наказание за моё непослушание, сестра Мария заставляла меня переписывать Писание в гораздо больших объёмах, уверяя, что я должен выпросить прощения у Господа, иначе маньяк сбежит из-под стражи и вернётся за мной. Директор стращал меня, что за малейшую провинность он сделает со мной то же самое, что похитители. А дети…

Они дразнили меня проституткой и спрашивали, сколько мне платил за ночь горбун. Всё это было несправедливо и очень обидно. Мне хотелось ответить обидчикам: подраться с мальчишками или сделать какую-нибудь гадость учителям, но я держался. Каждый раз, когда другие сироты задирали меня, я представлял Софию. Она укоризненно смотрела на меня и говорила: «Ты же обещал вести себя хорошо, Франческо!». И я молча сносил обиды. А моя безответность ещё больше подзадоривала мальчиков, и издевательства нарастали в геометрической прогрессии.

И в один прекрасный день я не выдержал. Стащил из столовой вилку и заточил её зубцы о каменный приступок комнаты для молебна. Не то чтобы я замышлял какое-то преступление, но интуиция моя, обострённая похищением, нашёптывала, что мало-мальское оружие лишним не будет. За три недели, что сестра Мария заставляла меня усердно молиться, вилка приобрела достаточную остроту. Конечно, проткнуть ей обидчика у меня вряд ли получилось бы, но нанести ему глубокие царапины моё оружие позволяло. Я согнул ручку вилки пополам (благо все столовые приборы в приюте были из лёгкой и гибкой жести), чтобы, во-первых, моё средство самообороны не занимало много места, а во-вторых, чтобы её было удобно держать в руках. Получилось что-то вроде гарды: металл плотно облегал ладонь, уменьшая шансы нападающих выбить вилку у меня из рук. Её я прятал под брюки: в туалете аккуратно вставлял в носок, втыкая зубцы в подошву ботинка, чтобы вилка не шевелилась при ходьбе. Для верности я закреплял её ещё и резинкой, которую срезал с чьего-то носка, оставленного в душевой. Даже просто присутствие заточенной вилки придавало мне смелости.

Итак, до поры до времени оружие мне не пригождалось, но я чувствовал, что его звёздный час ещё впереди, и ждал. Вернее, готовился отразить нападение, потому что житья от сирот мне не стало совсем. И вот однажды вечером Бенито – самый задиристый мальчик с интеллектом, как у капусты, – преградил мне дорогу в спальню и произнёс:

– Мы тут с пацанами решили, что проституткам не место в нашей комнате.

Я молчал, оценивая степень опасности. Мальчишки часто бросались подобными заявлениями, но до решительных действий ни разу не доходило.

– Чё молчишь? – Бенито скрестил руки на груди. – Это для тебя новость?

– Я знаю, где моё место, – тихо, но уверенно ответил я. – Оно в олимпийской спортивной школе, а ваше – в этом гнилом приюте.

Я проговорил эти слова, и у меня похолодела спина: я понял, что агрессивные сироты вряд ли придут в восторг от услышанного. Но остановиться уже не мог – меня неудержимо несло в пропасть.

– Ты мерзкая тварь! – Бенито хотел ударить меня, но я чудом увернулся. – Грязная шлюха!

Тут же на меня навались несколько человек, схватили за руки, дали под дых и поволокли в туалет. Сопротивляться было бесполезно, как и вынимать вилку. Я ждал удобного момента, терпеливо снося оскорбления и побои. Меня подтащили к самому грязному унитазу и поставили перед ним на колени.

– Вот здесь твоё место! – властно произнёс Бенито, схватив меня за волосы. – Если для тебя тут слишком грязно, вымой языком.

В следующую секунду моё лицо угрожающе приблизилось к унитазу. Я упёрся руками в обод, а другой нащупал в носке спасительный изгиб вилки, подцепил его средним пальцем и подтянул в ладонь. В это время я героически сопротивлялся Бенито, который уже двумя руками давил мне на шею и затылок, чтобы макнуть в нечистоты. Для этого он подошёл слишком близко: его колено упиралось в моё плечо. Мне хватило короткого замаха, чтобы ударить вилкой обидчика по ноге. Я немного не рассчитал, потому что зубцы угодили прямо в кость и скользнули по ней, распоров кожу. Однако и этого хватило, чтобы Бенито взвыл, как пожарная сирена, и отпустил меня. Я рванулся вбок, вторым ударом раскровил кому-то руку, вскочил на ноги и огляделся. Всего в туалете было восемь человек. Если учесть, что двоих я лишил стопроцентной боеспособности и они теперь равнялись половине здорового бойца, то, в общей сложности, семь. Одним прыжком я отскочил к стене и через секунду понял, что совершил глупость, потому что она находилась напротив двери, и теперь прокладывать дорогу к отступлению мне придётся через разъярённых сирот.

– Оставьте меня в покое! – крикнул я, надеясь, что этим можно положить конец инциденту. Но Бенито жаждал отмщения, он задался целью унизить меня и отступать не собирался.

На меня накинулись сразу все. Я, выставив вперёд своё оружие (надо сказать, уже несколько погнувшееся), бестолково махал им, пытаясь нанести травму любому, кто приблизится. Пока меня не обезоружили, я успел довольно сильно исцарапать руки нескольким нападавшим, а одному на лбу оставить три кровоточащие борозды. Но через секунду после того, как у меня выхватили из руки вилку, на меня посыпались тумаки. Я отбивался, кусался, царапался, пинался – в общем, старался не оставаться в долгу. Меня захлестнула такая ярость, что я мог бы задушить кого угодно, доберись мои пальцы до горла. В принципе, каждому моему обидчику досталось от меня несильно, но если суммировать нанесённые мной повреждения, то мой коэффициент полезного действия в драке был намного выше, чем у каждого, на меня нападавшего. Боль от ударов, отчаяние и обида распаляли меня всё сильнее. Я уже не думал сбегать, я бил, вымещая на сиротах всю накопившуюся за полгода злость.

В самый разгар боя в туалете появилась синьора Чинта.

– Что здесь происходит?! – взвизгнула она.

Кое-кто из мальчиков сообразил, что сейчас произойдёт административное вмешательство, и пулей вылетел из комнаты. Нас осталось трое: я, Бенито и Мильтон – ещё один забияка с азиатскими чертами лица. С Бенито мы сцепились не на шутку, стараясь свалить друг друга на пол. Мильтон сначала пытался помочь своему корешу, но потом получил от него же по носу. Не специально, конечно, но зато это охладило пыл азиата.

– Немедленно прекратите! – синьора Чинта, как и подобает педагогу, заговорила ледяным тоном. – Франческо! Бенито! Мильтон!

Мы, наконец, отпустили друг друга. Мильтон хотел было дать дёру, но понял, что слишком поздно, опустил голову и набычился.

– В чём дело, Бенито? – старшая воспитатель осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до плеча моего обидчика.

– У него был нож! – всхлипнул тот, демонстрируя кровавое пятно на штанине.

– Все трое – быстро к врачу! – приказала синьора Чинта.

Мы поплелись в медицинский кабинет, переглядываясь исподлобья. В какой-то момент между нами возникло даже некоторое подобие единения – странное чувство, превратившее нас из заклятых врагов в братьев по оружию, потому что сейчас мы оказались на одной стороне и против общего врага – администрации приюта. Я чувствовал себя дико уставшим. У меня болело всё тело, а кровь из разбитых губ и носа подсыхала, неприятно стягивая кожу.

Утром у всех участников драки (у синьоры Чинты оказалась фотографическая память) состоялся неприятный разговор с директором, а у нас троих – неприятный в кубе. Я не знаю, что наплёл синьору Капроне Бенито, но на меня директор вылил ушат ругательств и угроз и обрисовал весьма мрачную перспективу моей дальнейшей жизни. Он тряс у меня перед лицом моей погнутой в бою вилкой, обещал передать её в полицию и засадить меня за решётку. Он прочил мне уголовное будущее, уверял, что я проведу в тюрьме лучшие годы своей жизни, если ещё раз совершу подобное. В свою защиту он не дал мне сказать ни слова. Только огласил приговор: с сегодняшнего дня целый месяц мне не будут давать ни ложки, ни вилки, потому что это опасно для окружающих. Есть я теперь должен был руками. Усталость и боль от побоев придали мне нездоровой смелости. Я бы даже сказал – неоправданной дерзости.

– Я сообщу о ваших наказаниях в полицию, – твёрдо пообещал я и вышел из кабинета. Вслед мне неслись ругательства и угрозы ужесточения наказания, но я шёл себе по коридору, кончиком языка ощупывая шатающийся верхний зуб, на моё счастье, молочный.

Есть руками, надо сказать, было довольно удобно. Мне кажется, люди зря придумали ложки и вилки. Хотя… ложки, наверное, не зря, потому что пить суп через край тарелки было несподручно. Мальчики посмеивались надо мной, но уже не так активно, как раньше. Видимо, слух о моём ожесточённом сопротивлении серьёзно поднял мой рейтинг. Скажу прямо, некоторые стали меня опасаться.

На третий день после драки судьба неожиданно подкинула мне ещё одно испытание. Но в нагрузку к нему дала шанс отомстить синьору Капроне. В обед в приют наведались Джанлука с адвокатом, ведущим моё дело, и синьорой Мариной. Адвокат и психолог отправились к директору, чтобы договориться о возможности моего присутствия в суде, а синьору Менотти досталась роль меча карающего. Ему стало скучно сидеть в приёмной, и он пошёл в столовую, посмотреть, чем кормят сирот. Когда он увидел меня, поглощающего пасту руками, дар речи на минуту оставил его. Придя в себя, футболист спросил меня, что это значит. Я, если честно, сильно смутился, не зная, как деликатно объяснить ему сей факт. На выручку мне пришёл Алессио, сидевший справа от меня. Не думаю, что он сделал это из желания помочь мне, скорей, наоборот.

– Ему теперь не дают вилку, потому что он одной зарезал двух мальчиков, – гадливым тоном сообщил он Джанлуке.

У меня похолодела спина. Я готов был провалиться сквозь землю и даже немного пожалел, что оказал сопротивление Бенито. Лучше бы он меня убил!

– Что-о? – угрожающе протянул Джанлука, схватил меня за руку и выволок из-за стола. Я не произносил ни звука, боясь усугубить своё и без того незавидное положение. Синьор Менотти тоже ничего не говорил, быстрым шагом направляясь к кабинету директора и таща меня за собой. Я был близок к обмороку. Жизнь моя рушилась прямо на моих глазах, как карточный домик от порыва ветра. Менотти влетел к директору, подтащил меня к столу и сунул в лицо синьору Капроне мою испачканную ладонь.

– Что это такое? – прогремел Джанлука, и мне показалось, что даже стекло в оконных рамках звякнуло.

– Это? – на лице директора начали проявляться розовые пятна, которые с каждой минутой становились всё пунцовее. – Это… полагаю… подливка…

– Подливка? – Джанлука вроде и говорил-то негромко, но каждое его слово резало по ушам. – Это так у вас заботятся о сиротах? Мальчик ест руками – это нормально?

– Руками? – директор попытался прикинуться ничего не знающим. – Первый раз слышу.

– Мальчики сказали, что вы его наказали! Франческо, тебя наказывали?

– Да! – смакуя сладостный момент отмщения, ответил я. – Синьор Капроне сказал, что я целый месяц буду есть руками.

– Я тебя за решётку засажу, ты понял? – Джанлука опасно навис над директорским столом. – Педагог хренов! Полетишь у меня отсюда!

– Франческо не так меня понял! – бросился спасать свою шкуру синьор Капроне, потому что понимал: в присутствии юриста и психолога договориться с рассерженной звездой невозможно. – Я говорил только про вилки! Знаете, он украл одну, заточил её зубцы и…

Он умолк на полуслове, потому что Джанлука жестом приказал ему замолчать.

– Очень вовремя мы заехали, не правда ли, синьор директор? – подхватил адвокат, полагая, что сейчас ему выгорит ещё одно дело с неплохим гонораром. – Синьор Менотти, я советую вам позвонить в полицию немедленно.

Джанлука кивнул, вынул мобильник и набрал номер.

– Вы делаете поспешные выводы! Мальчик клевещет на меня! – директор в отчаянном прыжке выскочил из-за стола и попытался схватить Джанлуку за руку, в которой тот держал телефон, но футболист обладал хорошей реакцией и сделал шаг назад, отодвигая неприятеля от себя.

– Вот это – тоже клевета? – синьора Марина указала на моё разбитое лицо.

– Мальчики повздорили между собой. Обычное дело, – пожал плечами директор. – Я сторонник того, чтобы они решали свои проблемы сами.

– Это непедагогично и непрофессионально, – пошла в наступление синьора Марина, отвлекая внимание директора от Джанлуки, который уже разговаривал с полицейским. – Встаёт вопрос о вашей профнепригодности, синьор директор!

Враг был морально уничтожен, и я даже не думал сдерживать торжествующую улыбку.

– Я забираю мальчика, – закончив разговор по телефону, объявил Джанлука. – А вами займутся соответствующие органы.

Мы вышли из кабинета. Синьор Менотти был в ярости. Я ещё никогда не видел его таким. Он вроде бы не повышал голоса, но от него исходила угрожающая энергия, которая была практически осязаема.

– Ты поезжай в офис, подготовь бумаги для суда, – на ходу отдавал он указания адвокату. – А мы с Франческо и синьорой Мариной съездим в больницу. Надо убедиться, что у мальчика ничего серьёзного.

Садясь в машину, я не удержался и повернулся в сторону приютского здания. В окнах столовой виднелись головы любопытствующих сирот, наблюдавших за мной. Так хотелось показать им язык или крикнуть что-то обидное, но я вёл себя достойно. Ведь рядом со мной был капитан столичного футбольного клуба. Бьюсь об заклад, Бенито (я был почти уверен, что он первым подбежал к окну) готов был лопнуть от зависти.

В больнице меня осмотрели и сказали, что ничего серьёзного у меня нет, только ушибы и ссадины. Это немного успокоило Джанлуку. Далее за дело взялась синьора Марина. Она начала издалека про то, как взрослые стараются щадить мои чувства, но правосудие – неумолимая вещь. Я слушал в пол-уха, полагая, что это – одна из её душеспасительных бесед, направленная на избавление меня от участи социопата. Однако продолжение беседа имела не совсем приятное. Психолог сообщила, что я должен выступить в суде и дать показания против похитителей. Такого поворота я не ожидал. За неполных три месяца, прошедших со времени моего побега, я почти вычеркнул историю с горбуном из своей жизни, распрощавшись с пугающими воспоминаниями. И вот снова она вернулась ко мне бумерангом.

– Отто и Маурицио будут в наручниках, за решёткой, – успокаивала меня синьора Марина, заметив, что я разволновался после её слов. – В зале будет полиция и Джанлука. Тебе ничего не угрожает. Ты просто расскажешь, кто похитил тебя и как ты сбежал.

Что я мог сделать в тот момент? Меня обложили со всех сторон. Синьор Менотти только что спас меня от самодура-директора, восстановив справедливость. Не мог же я подвести своего спасителя! И я обречённо кивнул.