Вскоре после того, как Нака покинула свое жилище, туда была направлена группа по устранению последствий тайных операций. Они уничтожили записку, обыскали все, водворили все вещи на свои места в модулях хранения и выбросили остатки утренней каши в контейнер для пищевых отходов. Никаких следов спешных сборов Наки не осталось.
Уже в летательном аппарате, заняв свое место на неудобной скамье, Нака нащупала в кармане защитного костюма жесткий прямоугольник. Блокнот, из которого она в спешке вырвала лист. Мысли ее были заняты другим, вот и сунула его в карман автоматически. Обхватив руками колени, Нака смотрела прямо перед собой и прокручивала в мозгу самые невероятные версии, зачем она могла понадобиться Совету. Ни одна из них и близко не походила на правду.
Двенадцатилетний Анти был невероятно доволен собой. Вчера со старшим братом они провернули отличную шутку. Он представлял, как вытянется серьезное лицо Ментора Диона, когда тот увидит результаты оценочного теста. Анти всегда казалось, что Ментор Дион его недолюбливает, относится предвзято и спрашивает его, Анти, чаще других обучающихся. В действительности все было не совсем так. Ментор Дион за годы работы в школе научился по поведению обучающихся распознавать всю гамму переживаний: не подготовился к юниту, подготовился, но забыл от волнения, знает материал отлично и только ждет случая блеснуть, знает поверхностно, если задать уточняющий вопрос – не ответит. На лице Анти Ментор Дион всегда читал нахальную уверенность в своей правоте, нежелание приложить хоть капельку усилий, чтобы лучше понять материал. В этом сорванце Ментор Дион узнавал себя, и знал по личному опыту, что мальчишке просто необходима сдерживающая сила, твердая рука, которая направит его по верному пути, не даст сорваться в пропасть постоянных правонарушений. Из личного файла Анти Ментор Дион узнал, что его и старшего брата воспитывает мама. Отец мальчиков не вернулся из исследовательской экспедиции. Что-то пошло не так. На пути домой корабль исследователей потерпел крушение. Такие случаи не предавались огласке, Совет настаивал на том, что волновать жителей Ластхопа без лишней надобности не стоит.
Но как минимум три человека на Ластике не могли не волноваться. Мама Анти, он сам и его брат до последнего надеялись, что кто-нибудь из экспедиции остался в живых. Но шли месяцы, годы, и надежда таяла день ото дня. Каждый переживал свое горе по-своему. Маме Анти было некогда тосковать, ценность ее рабочего часа была невелика. Поэтому ей приходилось работать по восемнадцать часов в сутки, чтобы обеспечить свою маленькую семью. Старший брат Анти – шестнадцатилетний Лори – заканчивал учебу в выпускном классе, и скоро должен был определиться со своей специальностью. Несмотря на протесты матери, он собирался пойти по стопам отца и стать исследователем. Анти восхищался братом, его умом и храбростью, но открыто в этом никогда не признавался. Что, впрочем, не мешало братьям устраивать безобидные розыгрыши и шалости. Когда Ментор Дион объявил, что обучающимся класса Анти предстоит оценочный тест, Лори находился в соседней комнате. Заглянув в комнату Анти, он поймал его заговорщический взгляд и понял все без слов. Встав вне видимости Ментора Диона, Лори подсказывал Анти ответы на тест. Сам Лори прошел похожий тест пару месяцев назад и получил отличную оценку. Она позволяла ему претендовать на место исследователя, после того как Совет одобрит его кандидатуру. А в этом не сомневался никто, даже мать Лори. Ее материнское сердце подсказывало, что один из сыновей скоро покинет дом, чтобы отправиться в опасную и непредсказуемую экспедицию. Ошиблось материнское сердце в одном: этим сыном предстояло стать не рано повзрослевшему без отца Лори, а озорнику Анти. Сущему ребенку, который даже после настойчивых и многократных напоминаний забывал почистить зубы перед сном и пригладить расческой непослушные вихры.
Наку и еще четверых ребят из списка Тринадцатого доставили в зал заседаний Совета. Было утро, по времени выходило, что сейчас начнутся школьные занятия. Заметит ли кто-нибудь их отсутствие? Успеют ли они вернутся хотя бы ко второму юниту? Дети растерянно озирались, они никогда не бывали в этом здании, более того – на верхнем его уровне, святая святых Ластхопа. По-настоящему страшно им стало, когда в зал заседаний один за другим стали входить члены Совета. Сообразительный Анти первым догадался, что ни ко второму, ни к третьему юниту они не успеют. И вообще домой вернутся очень не скоро. В противном случае члены Совета не стали бы показывать им свои лица.
– Папа будет волноваться, – расстроилась Нита. Из всех пяти ребят она была самой маленькой. И по возрасту, и по росту. Посланный Советом эскорт оторвал Ниту от любимого ее занятия – изучения под микроскопом частичек различных предметов. На предметном стекле микроскопа покоился рыжий волос Ниты, своей очереди предстать во всей красе ждал морковный мусс. Папина радость и гордость, Нита могла бы вырасти избалованной и капризной, но в этом хрупком теле был несгибаемый стержень – характер. Добрая, сочувствующая Нита никогда, даже в раннем детстве, не плакала, расшибив коленку или локоть. Зато из ее глаз медового цвета готовы щедро катились по щекам горячие слезы, если она видела чужую боль и страдания. Узнав от мамы, как погибла папина младшая сестричка, она залилась слезами, и не могла остановиться несколько часов. Маме едва удалось уложить ее в кровать, так, всхлипывая и вздыхая, Нита и заснула. Сейчас, стоя перед тринадцатью членами Совета в компании незнакомых ей ребят, она меньше всего думала об угрожавшей ей опасности. Больше – о том, что мама с папой не вынесут долгой разлуки или еще чего похуже.
Нака удивилась, когда в лифте, поднимавшем их на верхний уровень здания Совета, увидела Бурда. Он не подал виду, что узнает ее, и она решила последовать его примеру. Кто знает, чем обернется это неожиданное знакомство в сложившихся условиях.
Теосу события сегодняшнего утра казались увлекательнейшим приключением. Еще вчера он помыслить не мог, что за ним пришлют патруль, что у него будет чудесная возможность хоть на короткое время вырваться из жилища, где ему был знаком каждый квадратный сантиметр. А тут еще лифт, здание Совета, великолепная панорама, открывающаяся из огромных окон зала заседаний. В других зданиях на Ластике окна были совсем другие, маленькие и забраны толстым мутноватым стеклом, чтобы минимизировать контакт пространства с неблагоприятной окружающей средой. «Вот бы обустроить здесь спортивный зал, – вертел головой Теос, – это же сколько места даром пропадает». Он уже мысленно начал выносить кресла и овальный стол из этого зала, как неловкую звенящую тишину прервал голос Первого члена Совета.
– Вам наверно интересно, молодые люди, почему вы оказались здесь сегодня, и почему в таком составе, – дружелюбно начал Первый, – Ластхоп и Совет, его представляющий хочет возложить на вас миссию повышенной важности. На корабле самой прогрессивной конструкции вы отправитесь на другую планету, оцените ее перспективность для жизни и сообщите нам об этом.
Чем больше говорил Первый, тем больше округлялись глаза нескладной разномастной пятерки. Сегодня утром они проснулись обыкновенными школьниками, и вот им предстоит отправиться одним, без взрослых и опытных исследователей на таинственную новую планету, от их сообразительности и сноровки будут зависеть не только их жизни, но и будущее человечества, родителей, братьев, сестер, соседей, членов Совета, в общем всех, кто остался на Ластике.
– Почему именно мы? – только и сумел выдавить Бурд, когда красноречие Первого иссякло.
– Позвольте мне ответить на этот вопрос, – деликатно кашлянул Тринадцатый, – как уже сказал Первый член Совета, корабль, необходимый для миссии, построен по самым прогрессивным технологиям. Единственный его недостаток – небольшая грузоподъемность. Всего 250 килограмм. Пусть это будет а. Б – все наши опытные исследователи находятся в длительных экспедициях, их преждевременное возвращение сопряжено с риском перегрузки двигателей и их последующей поломкой. В – вчера вам был предложен оценочный тест, его результаты послужили основанием для отбора участников экстренной экспедиции. И наконец, г – мне бы не хотелось вас вводить в заблуждение, поэтому без лишних сантиментов я хочу вам сказать, что вопрос о вашем участии в экспедиции – это не вопрос вовсе. Дело решено. Сегодня мы пригласили вас сюда не для того, чтобы получить ваше согласие, а на инструктаж. У вас есть два дня на знакомство с кораблем и прочую подготовку. Затем протокол «В» будет запущен. Эти два дня вы проведете в изоляции от остального мира, в этом здании. Связь с близкими запрещена, все личные вещи оставьте пожалуйста на столе в этом кабинете. Если (тут Тринадцатый как будто осекся и, немного пожевав губами, быстро исправился), когда вы вернетесь, получите их в полной целости и сохранности.
Анти уже было открыл рот, чтобы рассказать о проделке с оценочным тестом, но подумал о последствиях этой затеи. Он кажется впервые посмотрел на все это глазами стороннего наблюдателя. Понял, что под ударом окажется старший брат Лори, подсказавший правильные ответы. О будущем исследователя ему придется забыть. С правонарушителями Совет не церемонился. Их отправляли на самые тяжелые работы, лишали ценности рабочих часов, обрекая на полуголодное существование. Воздух, который Анти набрал в легкие, чтобы произнести «Я здесь по ошибке, результаты оценочного теста не соответствуют действительности», вырвался у него судорожным выдохом. Инструктаж был окончен, лифт доставил будущий экипаж корабля в подвальное помещение, где рабочие и инженеры прикручивали последние винты и гайки, загружали в багажный отсек запасы продовольствия и воды, прилаживали к корпусу табличку с названием.
Наке было грустно, спать не хотелось, на ночевку ребят определили в маленькие комнатушки в полуподвальном помещении без окон. Узкая кровать, стул – вот и вся обстановка. В соседней комнате, она знала, разместили Ниту. Было бы неплохо поговорить с ней по душам, на инструктаже Нита выглядела растерянной. Но каждая комната была закрыта на ключ, видимо, члены Совета решили не рисковать судьбой экспозиции, вдруг кому-то из экипажа вздумается сбежать. Нака постаралась устроиться поудобнее, перевернулась на другой бок и почувствовала, как что-то плотное впечаталось в ее ногу. Блокнот! Она совсем забыла про него, выкладывая в зале заседаний личные вещи из карманов Единственное напоминание о доме, о прежней жизни. Нака бережно достала свою драгоценную находку, провела легонько пальцами по кожаной обложке. Такого переплета она еще не видела. Если на Ластхопе что-то и печатали, то на бумаге, полученной методом переработки отходов. А в этом блокноте листы были немного пожелтевшие, но удивительно гладкие, очень приятные на ощупь. На первой странице блокнота, которую в ужасной спешке вырвала Нака, остались инициалы Е.П и надпись «Книга для одного читателя». «Как странно», – подумала Нака. Уже на Марсе Советом было принято решение об упразднении фамилий. Каждый житель планеты имел имя и ряд из шести цифр, которые помогали в идентификации личности. Так, Наку официально звали Нака 220886. Эти инициалы говорили о древности блокнота. «Он с Земли!» – догадалась Нака. Девочка была права. Блокнот принадлежал прабабушке Наки, он служил ей дневником. Собирая вещи для эвакуации на Марс, ее дочь, бабушка Наки не смогла оставить его, спрятала во внутреннем кармане легкой куртки. Никакого багажа брать с собой не разрешалось. Только то, что можно одеть на себя. Так книжка в кожаном переплете оказалась на Марсе, а потом и на Ластхопе.
Нака не смела дышать, боясь, что семейная реликвия, сохранившаяся каким-то чудом, не иначе, развалится в прах на ее глазах. Но для своего возраста блокнот сохранился отлично. Набравшись смелости, Нака перевернула первую страницу и углубилась в чтение.
«Книга для одного читателя» – звучит совсем необычно. Ведь книги пишутся, чтобы их читали, сопереживали, ставили себя на место героев. В этой книге все иначе. На место героев себя ставить не нужно, да и не получится. Все имена и факты подлинные, и если здесь присутствует вымысел, то невольный, обусловленный исключительно количеством, прошедшего с момента описываемых событий, времени. И буйной фантазией автора конечно. Почему для одного читателя? Кто этот единственный читатель? Я пока не знаю. Знаю лишь, что не могу рассказать все это лично. Заранее благодарю тебя, мой дорогой читатель, если тебе удастся дочитать до конца этот неровный строй детских и взрослых разрозненных воспоминаний.
Школа
Да, я прекрасно знаю, что гордиться собой нескромно и как-то глупо. Но тем не менее горжусь. Горжусь собой, первоклассницей, стоящей у доски. За окном теплое солнышко, осеннее, но еще тепло как летом. Окна в классе открыты. А я у доски, в руках у меня книга, но самое главное – учительницы в классе нет! Она оставила меня вместо себя и вышла, к директору наверно. Я стою и диктую всему классу какой-то отрывок текста, время от времени поглядываю в окно – так обычно делает наша учительница, Галина Ивановна. И кого я вижу? Мимо окна идет бабушка Катя, то есть не совсем мимо, она специально сделала крюк, чтобы пройти под окнами, а тут я с книгой, на учительском месте. И я горжусь, что она гордилась мной в тот момент, и во все последующие моменты, когда с упоением рассказывала подругам, родственникам, маме, как важно я читала этот коротенький первоклассный текст.
Поликлиника
Не сыскать в мире коридоров более негостеприимных и скамеек более неудобных, чем в детской поликлинике. Неаппетитный зеленый цвет, запах клея от аккуратно подклеенных тетрадок-анкет и двери, двери, двери. На которые я стараюсь не смотреть. И боюсь в них входить. Очередь не внушает энтузиазма, со всех сторон коридора раздается разноголосый хор – плачут дети. Любопытно, но я не помню, в какую дверь заводили меня. Такой стресс был стерт из моей памяти предусмотрительно услужливым подсознанием. А каким солнечным и ярким показался мне день за тяжелыми дверями стерильного больничного лабиринта. Как книгу читаю медицинскую анкету: палочка, палочка, огуречик, вот и вышел человечек. Этого ожидала тетя-доктор, а я нарисовала нечто, поразившее врача. Девочку нарисовала.
Рынок
Есть люди, которых надо любить и оберегать просто за то, что они есть, за то, что столько пережито вместе. У нас общее прошлое, одни горести и радости, одно на двоих детство, ведь мы – сестры. И вот мы идем с рынка числа эдак двадцать шестого декабря. Покупали маме подарок к Новому году. Но, о чудо, от собранных общими усилиями, а частично и выпрошенных у папы денег у нас осталось немного. Мы, замерзшие и усталые, делаем какой-то немыслимый крюк, чтобы купить еще один, очень важный и нужный подарок – коробку зефира в шоколаде. Неважно, что все это великолепие мы не удержались и подарили маме заранее, неважно, что ели этот зефир все вместе. Но этот подарок, этот наш с сестрой поход стал для меня важным невероятно, настолько, что и сейчас, когда я вспоминаю о нем, эмоции меня переполняют и жаль мне, жаль одного, что одно на двоих прошлое так незаметно превратилось в чужое настоящее.
Балкон
Мечусь по балкону, в мыле вся. Глаза горят, в голове одна мысль: «ну хоть что-нибудь найти подходящее. Уедут ведь и все, уедут!». Откуда только силы берутся – со стуком открывается дверца балконных антресолей. Среди завалов нужных ненужностей нахожу свою старую детскую туфлю. Выглядит как новая, но мне залезет теперь разве что на нос. Подойдет? Вряд ли! Продолжаю поиски. Остриженная по последней моде кукла, вязаная крючком салфетка, пластиковая сова… Ничего подходящего. «Бабуль, а у тебя случайно никого подарка нет, а то Римма и Ирма из соседнего подъезда уезжают навсегда, а мне им подарить нечего!» – сквозь слезы отчаяния спрашиваю я. Так смешно порой бывает отчаяние человека в пять неполных лет.
Дождь
Как игрушечные. Они лежат в шкафу. До поры, до времени. До первого дождичка. Теоретически в дождь детям можно и не выходить из дома. Но как же зонтики! Мой – голубой, у сестры – розовый. Если я вредничаю – наоборот. Зонтик в руки и ай-да, гулять. Смешно пузырятся лужи, пробивают себе дорожку в трещинах тротуара мутные ручейки. Мы специально шлепаем по этим лужам, будоражим лениво медленных дождевых червяков. Кто-то рассекает по дождевым водопадам на трехколесном велосипеде. Не грибы, а люди высыпают во двор после дождя. И уютный дворик наполняется гулом: задорных детских, грудных женских и густых мужских голосов. И природа, умытая добрым дождем, изумрудно сверкает свежими листьями.
Новый год
Суть сюрприза нехитра, он должен стать приятной неожиданностью. Но как скучна была бы жизнь, если бы это правило действовало безотказно. Примерно за три недели до Нового года у нас с сестрой начиналась настоящая охота, операция «следопыт» – мы искали подарки. Надо отдать должное маме – прятала она их прилежно, но мы неизменно находили. Самой долгожданной, а потому запомнившейся добычей стали плюшевые зайцы в соломенных шляпах и шоколадные Деды Морозы. И если с последними никаких манипуляций совершить было нельзя, то зайцами мы наигрались от души. Остается только догадываться, с каким странным чувством мама дарила нам это добро на Новый год, ведь она наверняка догадалась, что мы побывали в тайнике.
Снег
Когда деревья были большими, все обиды окончательными и бесповоротными, радости – безмерными, это было детство. Тогда любое событие воспринималось как жизнеопределяющее, а такое неординарное как первый снег – тем более. Кто-то из взрослых с гиканьем влетал в комнату, будил нас – «белые мухи прилетели». Мы с сестрой, босые, но уже полностью проснувшиеся бежали на балкон – смотреть на белых мух. А они были такие… необыкновенные в общем. И вот, после наспех проглоченного завтрака, сбегам вниз, во двор, ловить мух. Подставляем варежки и ждем – когда приземлится снежинка. Рассматриваем, ждем когда растает, следующая. Не надоедало часами. Самые смелые ловили «мух» не варежками, а ртом, языком. Сосульки мы открыли для себя намного позже.
«Снег…» , –мечтательно произнесла Нака, как будто пробуя это слово на вкус. На Ластике снега не было, как и дождя. В воздухе всегда стояла буроватая пыльная взвесь. Все остальное в дневнике такой близкой и такой далекой Е.П. тоже было для Наки в диковинку. Безусловно, на юнитах по эволюции они обсуждали прошлое человечества на Земле, но предметом контрольных и проверочных работ были отнюдь не человеческие отношения, не ощущение свежести и чистоты после дождя, не празднование Нового года. Такого праздника на Ластхопе вообще не существовало. Нака ощутила внутри себя какую-то бездонную пустоту. Чтобы не заплакать, она часто-часто заморгала и продолжила чтение.
Ателье
Желтеющая память. Сегодня мы часто даже не распечатываем фотографий, а раньше поход к фотографу становился событием экстраординарным. Детей наряжали, женщины накладывали букли, мужчины гладко брились. Возможно, я идеализирую, но мне кажется у тех фотографий из прошлого есть душа. Может «виноват» огонек в глазах людей, может лучистый взгляд или искренние улыбки. Неизменные меховые подстилки с младенцами, красавицы-девушки в пол-оборота сидящие, мамина рука, придерживающая любимое чадо из кадра. Или только меня, капризулю, так держала мама? Яркая вспышка, незнакомый усач, болезненная процедура расчесывания непослушных кудряшек – сущим наказанием я считала эти поездки в фотоателье.
Мандарины
Что символизирует Новый год? Для меня – это мандарины в фольге, музыкальная шкатулка и ящик со старыми игрушками, с трудом спущенный с антресолей. Да! И Еще разрисованные воздушные шарики. Обо всем по порядку. В Деда Мороза я верила свято и беззаветно и потому сочувствовала ему безмерно – столько детишек за ночь оббежать. Караулила, почем зря – утром меня на столе ждали завернутые в фольгу мандарины. Мы с мамой их очищали, только так, чтобы не повредить шкурку и вырезали из нее человечков. А еще мне под Новый год было позволено заводить музыкальную шкатулку. Однажды я умудрилась заглянуть внутрь и потрогать шершавые валики. Запах мандаринов, механическая музыка – вот символы моего личного Новогоднего праздника.
Город
Мой город пропах гарью от керосиновой лампы – свет включают по расписанию и ненадолго. В парке негде присесть – скамейки из дерева, а значит они идут на растопку. Но нас, маленьких, такие мелочи не смущают. Мы считаем за приключение очередь за хлебом или поход за водой через железнодорожные пути, к рыжей от ржавчине канистре. Нам удивительно и радостно собирать чистый снег во дворе многоэтажного дома, чтобы сначала он стал прозрачным в кастрюле, а затем и вовсе превратился в воду. Чудеса! Иногда нам улыбается удача – мама узнает от знакомых, что в пекарне по соседству с двух часов будут продавать хлеб. Это головокружительный запах, такой немного влажный, пышный, горячий, хочется зарыться в него лицом, как в подушку. Хлеб наш, один, но это такая большая радость. Нет, мы не голодали, мы, дети не голодали. И даже привередничали в еде. Нам было можно. Но вся жизнь взрослых была выстроена вокруг нашего питания. «Достать» – слово, у которого есть оттенок одержанной победы и привкус стыда: если ты достал, значит кому-то не досталось. Дедушка до того как отправиться на службу, ходил за хлебом. Точнее сказать, стоял за хлебом. Он стоял с четырех утра до восьми. В восемь его подменяла мама. Когда мы с сестрой просыпались, завтрак уже был готов, с хлебом или без. Мороженое было, без дефицита. Его разносили по дворам сгорбленные жилистые мужчины. Заслышав условный сигнал, мы бросались по домам, просить деньги. Бабушка давала. Зажав монеты в кулаке, мы бежали вниз, перепрыгивая через две ступеньки, пока продавец не ушел в другой двор предлагать свой товар. Еще по дворам бродили старьевщики. Макулатуру и старую рухлядь они обменивали на приторное лакомство – комок сладкой кукурузы. В городе моего детства люди умели дружить. Соседки с энтузиазмом обучали друг друга кройке, шитью, вязанию, искусству выпечки роскошных тортов из ничего. Мама как прилежная ученица все записывала, внимала с благодарностью, вела тетради «Рецепты», «Вязание», «Торты». Только шитье не любила. И особенно ремонт старой одежды, штопку. Но иногда приходилось. Каждый день был для нас захватывающим приключением. Пока днем не было электричества, мы пропадали во дворе. Играли, дрались, мирились, снова играли. Коварно мстили друг другу за страшные детские обиды, о которых не вспоминали уже на следующий день. Ощущение дома распространялось не только на двухкомнатную квартиру, но и весь подъезд, на двор, район вокруг, город. Мы были как дома везде, под присмотром взрослых или без него чувствовали себя в безопасности. И не понимали, о чем волнуется мама, прислушиваясь по вечерам к отрывистым хлопкам где-то вдалеке. Вечером, когда отпущенный нам час электроэнергии, стремительно пролетал, мы играли в лото. «Кричать» числа почти всегда доставалось мне – бабушка при свете керосиновой лампы не могла их разобрать, а мама так уставала за день, что кажется тихо дремала над своими карточками. Я делала маме замечания, подсказывала, какие цифры можно закрывать. Мне не приходило в голову, что моя мама – сама еще девчонка, ей не было и тридцати в это время. Весь день ее был занят нами и бытом. Именно в такой последовательности. Достать воды, достать мыла, постирать, высушить, дождаться когда включат энергию, погладить. Достать продукты, приготовить обед, объяснить детям, почему они должны есть то, что им невкусно, накормить, убраться в квартире, позаниматься с нами – школа скоро. В моем городе старикам всегда уступали место в транспорте, и все лучшее действительно отдавали детям. Если было что отдавать. Когда не было – отдавали, что было. Однажды дедушка принес домой разноцветные мячи. Мы радовались новой игрушке и играли ими весь день, несмотря на небольшой недостаток. Мячи, сделанные из твердого пластика, упорно отказывались подпрыгивать и отскакивать от пола. Так и бухались вниз с сухим треском. Бракованную партию распродали подешевле. Куда отправлялись с производства хорошо прыгающие мячи неизвестно, в «Детском мире» их не было. При таком обилии «не было» у нас было что-то очень важное. Сознание того, что нас любят. Нас не растили, а пестовали, да, наказывали, воспитывали, но с такой любовью всеобъемлющей и заботой, и уважением, и самопожертвованием, что у нас не было ни одного шанса заподозрить нужду и горе. Город моего детства – это город безграничного счастья, босиком по траве, и царапая асфальт полозьями санок в теплом феврале.