Пиши как боженька. Учимся у мастеров слова

Николай Лесков: сказ без сказки

«А я вот, когда писал свою „Леди Макбет”, то под влиянием взвинченных нервов и одиночества чуть не доходил до бреда. Мне становилось временами невыносимо жутко, волос поднимался дыбом, я застывал при малейшем шорохе, который производил сам движением ноги или поворотом шеи. Это были тяжелые минуты, которых мне не забыть никогда. С тех пор избегаю описания таких ужасов»^[31].

Что же так пугало создателя «Леди Макбет Мценского уезда»? Необузданная страсть, толкающая героиню на убийство? Безудержность натуры, которая ради достижения цели не останавливается ни перед чем?

Николай Лесков назвал свое произведение очерком. Жанровое своеобразие, как мы уже видели в предыдущих главах, важно для понимания идеи, заложенной в тексте автором.

Очерк как жанр часто использовался писателями, потому что это тоже эпический род литературы, очень похожий на рассказ. В очерке, как правило, много описаний, и часто раскрывается какой-то важный вопрос, который автор ставит в самом начале. Можно сказать, что очерк – это полудокументальный жанр, где изображаются типические характеры.

«Резкой границы между очерком и рассказом, между газетной прозой, практической прозой и художественной прозой нет, поэтому подготавливаться к прозе художественной можно и нужно на добросовестной работе над очерками, описаниями, внимательно работая над деловым письмом и, может быть, даже над составлением деловых отчетов», – советует Шкловский^[32].

Очерк может быть портретный, проблемный, путевой, исторический. Яркий пример путевого очерка – «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева.

Лесков так начинает «Леди Макбет Мценского уезда»: «Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета. К числу таких характеров принадлежит купеческая жена Катерина Львовна Измайлова, разыгравшая некогда страшную драму, после которой наши дворяне, с чьего-то легкого слова, стали звать ее леди Макбет Мценского уезда»^[33].

Этот зачин весьма похож на начало журналистской статьи. Читатель начинает знакомство с главной героиней, Катериной Львовной, с недвусмысленного намека автора на «страшную драму», разыгранную ею. И уже это поднимает историю с бытового уровня на трагический. Очерковая манера дает Лескову возможность вести повествование будто со стороны, пересказывая когда-то услышанную историю.

Литературовед Павел Калецкий дает точное определение лесковскому стилю: «Странные и нелитературные жанровые определения играют в произведениях Лескова особую роль, они выступают как своего рода предупреждения читателю не принимать их за выражение авторского отношения к описываемому. Этим предоставляется читателям свобода: автор оставляет их один на один с произведением: “хотите – верьте, хотите – нет”. Он снимает с себя известную долю ответственности: делая форму своих произведений как бы чужой, он стремится переложить ответственность за них на рассказчика, на документ, который он приводит. Он как бы скрывается от своего читателя»^[34].

В неторопливой, даже сказочной манере повествования Лесков начинает одну из самых ярких и страшных историй в русской литературе XIX века.

Современная критика называет «Леди Макбет Мценского уезда» первой историей о серийной убийце. Лесков мгновенно вовлекает нас в историю, погружая в детали: вот богатый дом купцов Измайловых – мужа и свекра Катерины Львовны. Торгуют они крупчаткою, держат большую мельницу в аренде, есть у них доходный сад под городом и хороший дом. Сама 24-летняя Катерина Львовна описана античной богиней: «Росту она была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза черные, живые, белый высокий лоб и черные, аж досиня черные волосы»^[35].

И уже на втором абзаце мы знакомимся с неповторимым стилем Лескова, основой которого являются сказ и стилизация: «Детей у Катерины Львовны, пятый год, как она вышла за Зиновия Борисыча, не было. У Зиновия Борисыча не было детей и от первой жены, с которою он прожил лет двадцать, прежде чем овдовел и женился на Катерине Львовне. Думал он и надеялся, что даст ему бог хоть от второго брака наследника купеческому имени и капиталу; но опять ему в этом и с Катериной Львовной не посчастливилось»^[36].

Я предлагаю вам не дожидаться домашнего задания в конце главы, а сделать интересное упражнение уже сейчас. Так вы сразу поймете, о чем говорят критики, когда имеют в виду «особо запоминающийся язык Николая Лескова».

Обратите внимание на цитату выше, где идет речь о том, что у Измайловых не было детей. Прочтите ее медленно, не торопясь, пытаясь прочувствовать каждое слово.

Получилось?

Заметили, как Лесков выстраивает каждое предложение? Автор будто пригласил вас на встречу и делится недавно услышанной историей. В сущности, это же устный рассказ.

Почувствовали это? Услышали? По каким признакам вам удалось?

«В себе я старался развивать это уменье и достиг кажется того, что мои священники говорят по-духовному, мужики – по-мужицкому, выскочки из них и скоморохи – с выкрутасами и т. д. От себя самого я говорю языком старинных сказок и церковно-народным в чисто литературной речи», – говорил Лесков^[37].

Чтобы создать истинно народное повествование, Лесков использует в повествовании архаическую лексику, просторечные клише, а также поговорки, диалектизмы и повторы.

«Встанут свекор с мужем ранехонько, напьются в шесть часов утра чаю, да и по своим делам, а она одна слоняет слоны из комнаты в комнату. Везде чисто, везде тихо и пусто, лампады сияют перед образами, а нигде по дому ни звука живого, ни голоса человеческого»^[38].

Или так разговаривает кухарка, рассказывая Катерине Львовне о красавце Сергее: «– Девичур этот проклятый, Сережка! – рассказывала, плетясь за Катериной Львовной, кухарка Аксинья. – Всем вор взял – что ростом, что лицом, что красотой. Какую ты хочешь женчину, сейчас он ее, подлец, улестит, и улестит и до греха доведет. А что уж непостоянный, подлец, пренепостоянный-непостоянный!»^[39].

Удивительно, но «Леди Макбет Мценского уезда» тогдашняя критика приняла сухо. Вот как отзывается об очерке Михаил Салтыков-Щедрин: «…В повести “Леди Макбет Мценского уезда” автор рассказывает об одной бабе – Фионе и говорит, что она никогда не отказывала ни одному мужчине, и затем прибавляет: “Такие женщины очень высоко ценятся в разбойничьих шайках, в арестантских партиях и социально-демократических коммунах”. Все эти дополнения о революционерах, отрывающих всем носы, о бабе Фионе и о нигилистах-чиновниках без всякой связи рассеяны там и сям в книге г. Стебницкого и служат только доказательством того, что у автора время от времени бывают какого-то особого рода припадки…»^[40].

Вообще, когда критики говорят о безудержной страсти, которая есть в этом очерке, часто упускают важный момент. С самого начала в эту страсть Катерина Львовна вовлеклась от невыносимой скуки и безделья, а вовсе не потому, что ее душа нуждалась в духовной любви. Автор рассказывает, что книг в доме, кроме патерика, не водилось, а была только «скука русская, скука купеческого дома, от которой весело… даже удавиться». Красивая молодая Катерина Львовна была пустым сосудом. Безусловно, эта история – история гибели души, где одно убийство следует за другим, пока наконец, умерев нравственно, героиня не гибнет уже физически.

В ней много чувственности, много физически грязного, растлевающего, за которым видны языки пламени геенны огненной, и все это – мир Катерины Львовны и работника Сергея, который вовлекся в эту страсть мощным ураганом.

В очерке есть примечательная сцена, когда расслабленная и томная Катерина Львовна видит внезапно появившегося пухлого большого кота. И кот этот говорит человеческим голосом также в манере сказа: «Ты это очень умно, Катерина Львовна, рассуждаешь, что совсем я не кот, а я именитый купец Борис Тимофеич. Я только тем теперь плох стал, что у меня все мои кишечки внутри потрескались от невестушкиного от угощения»^[41].

Череда страшных событий неумолима: убивают Бориса Тимофеевича, на тот свет отправляется Зиновий Борисыч, гибнет невинная душа – мальчик Федя. Катерина Львовна не думает о том, что совершает непоправимое преступление. Для нее это убийство оправдано: «За что и в самом деле должна я через него лишиться капитала? Столько я страдала, столько греха на свою душу приняла»^[42].

История бесконечных убийств, пролитой крови, попрания всех родовых и общечеловеческих законов в сочетании с особой стилистикой лесковского повествования, ставит это произведение в один ряд с шекспировскими трагедиями: «Какая там “Гроза” Островского – тут не луч света, тут фонтан крови бьет со дна души; тут “Анна Каренина” предвещена – отмщение бесовской страсти; тут Достоевскому под стать проблематика – недаром же Достоевский и напечатал “Леди Макбет…” в своем журнале. Ни в какую “типологию характеров” не уложишь лесковскую четырехкратную убийцу ради любви», – отмечал литературовед Лев Аннинский^[43].

Чему мы можем научиться у Лескова?

Конечно, языку и стилизации.

Язык Николая Лескова – один из самых образных в русской литературе.

Мы замечаем, как писатель нарушает привычные правила построения фразы: сказуемое может стоять в самом конце предложения, сказовые повторы никогда не выглядят неуместно. Чего стоит фраза: «…умер Борис Тимофеич, да и умер, поевши грибков, как многие, поевши их, умирают»^[44].

Три раза повторяется глагол «умереть» – автор как бы невзначай удивляется, что, мол, такого необычного произошло с Борисом Тимофеичем-то!

Уместно подражать какому-либо стилю – это большое искусство. И если это подражание использовано в нужное время и в нужном месте, на читателя такой прием производит, как правило, неизгладимое впечатление. Автор достигает цели.

Домашнее задание:

Какое произведение в русской литературе, из тех, что мы обсудили ранее, напоминает вам «Леди Макбет Мценского уезда»?

Конечно, это «Гроза» Александра Островского. Та же вереница купцов и купчих и такие же высокие заборы, за которыми все шито-крыто. Такая же, на первый взгляд, томящаяся в нелюбви молодая красивая женщина. У героинь даже имена одинаковые, они тезки, Катерины, они обе были сильны и свободны в юности и отданы замуж в уважаемые семьи. Обе героини гибнут в финале, тонут в Волге – Катерина Львовна Измайлова падает в пучину, захватив с собой еще одну душу, а Катерина, жена Тихона и невестка Кабанихи, бросается в Волгу оттого, что не может жить, разуверившись в любви, по божеским законам.

Как Лесков и Островский, рассказывая об одном и том же, не накладываются друг на друга в читательском сознании? Почему Лесков остается Лесковым, а Островский – Островским? Надеюсь, что я смогла ответить вам на этот вопрос. А теперь перейдём к заданию.

Напишите небольшое воспоминание о вчерашнем дне – о самом ярком его моменте – в стиле «лесковского сказа». Попробуйте поэкспериментировать, буквально повторяя лесковские конструкции. Пусть это будет описание какого-то рутинного события или встречи с друзьями. Посмотрите, как можно описать простое событие, используя непривычный вам синтаксис и лексику.

Уместна ли оказалась устная просторечная речь в вашем рассказе?

В каких произведениях вы еще встречали похожую стилизацию?

Федор Достоевский: метафоры не горят

– Тогда огонь! – вскричал Азазелло, – огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем.

– Огонь! – страшно прокричала Маргарита. Оконце в подвале хлопнуло, ветром сбило штору в сторону. В небе прогремело весело и кратко. Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе. Потом поджег пачку старых газет на диване, а за нею рукопись и занавеску на окне. Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем.

– Гори, гори, прежняя жизнь!

– Гори, страдание! – кричала Маргарита^[45].

Эти финальные реплики из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» могла бы произнести одна из самых известных героинь Достоевского. Она, эта героиня, не просто бросала в огонь прежнюю жизнь, она сама пылала, горела в ярком пламени ада, прекрасная, порочная и, увы, обреченная – Настасья Филипповна Барашкова, «инфернальная» женщина удивительной красоты и страшной судьбы.

Честно говоря, когда я решила включить в книгу роман «Идиот», еще не подозревала, какую глыбу я замахиваюсь поднять.

Первое мое знакомство с романом произошло в институтские годы.

Я читала его летом, на каникулах, чтобы потом, в период учебы и сессии сэкономить время и успеть прочесть другие тексты для сдачи коллоквиума.

Знаете, есть такие тексты, которые врезаются в память и душу и навсегда остаются с тобой. Вот «Идиот» стал одним из таких текстов для меня. Конечно, до полного его понимания мне нужно было еще расти и расти (а понимаю ли я его сейчас – большой вопрос), но по мере прочтения романа, чем глубже я погружалась в героев и историю, тем страшнее мне становилось.

Да, я не оговорилась и не приукрасила.

Я читала «Идиота», и мне было страшно.

На уровне тела, на физическом уровне.

Уверена, каждый из нас хотя бы раз в жизни испытывал страх подобного рода – вязкий, липкий, который медленно тебя окутывает, берет в плен, лишает спасительного рацио.

Ученые рассказывают, что своеобразным ответом человека в стрессе является реакция «бей или беги». Впервые ее описал в 1915 году гарвардский физиолог Уолтер Кеннон. Во время стресса активируется симпатическая нервная система, на уровне тела это проявляется учащенным сердцебиением, повышенным потоотделением. Гормоны стресса дают нам возможность правильно использовать энергию и преодолеть препятствие.

Но что происходит, когда видимой опасности нет, когда главная опасность скрыта в описываемых автором событиях и характерах, в художественном пространстве текста? Ты читаешь и проживаешь написанное так ярко, как если бы все происходило с тобой. Недаром психологизм Достоевского считается достоянием мировой культуры.

Но я не случайно рассказала вам о реакции «бей или беги», когда мы мобилизуемся, чтобы преодолеть стресс.

Когда я дочитывала «Идиота», я понимала, что мне страшно. Но это был не тот страх, который заставляет бить или бежать. Я физически ощущала страх Парфена Рогожина, с которым уехала Настасья Филипповна, страх который он испытал, когда совершил непоправимое.

Страх и ужас Мышкина, этого «князя-Христа», когда он понял, КТО именно лежит в соседней комнате. Страх самой Настасьи Филипповны, которая прятала его за стыдом и отчаянием…

…Я сидела на удобном диване, комната была залита теплым солнечным светом, вечерние тени играли на занавесках, с улицы слышались голоса играющих детей, мне ничего не угрожало. Однако я понимала, что никогда не испытывала столь «темного» чувства, которое вызвал во мне мастер слова Достоевский.

Помню, после «Идиота» я долго не могла притронуться к другой книге. Мои эмоции были настолько сильны, что не оставляли места ничему, кроме художественного пространства романа. Я тогда впервые в жизни почувствовала, как Слово может быть осязаемым.

У поэта и прозаика Вадима Сергеевича Шефнера есть стихотворение «Слова». Думаю, вам не составит труда найти и прочитать его полностью. Поэт говорит о силе слов, о том, что Слово обладает такой силой, которая способна разрушать и созидать.

 
Много слов на земле. Есть дневные слова —
В них весеннего неба сквозит синева.
Есть ночные слова, о которых мы днем
Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.
Есть слова – словно раны, слова – словно суд,
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
Словом можно продать, и предать, и купить,
Слово можно в разящий свинец перелить…^[46]
 

Сильно сказано, не правда ли?

Благодаря чему мы, держа в руках бумажную или электронную книгу, чувствуем себя внутри повествования, испытываем те чувства, что испытывают главные герои: и Рогожин, и Мышкин, и Настасья Филипповна?

Давайте рассмотрим кульминационную сцену романа «Идиот», когда Настасья Филипповна бросает в огонь пачку рогожинских денег.

Мы встречаем основных героев на празднике, который устроила Настасья Филипповна.

– Я теперь во хмелю, генерал, – засмеялась вдруг Настасья Филипповна, – я гулять хочу! Сегодня мой день, мой табельный день, мой выисокосный день, я его давно поджидала^[47].

Читатель уже знает, что Парфен Рогожин принес Настасье Филипповне 100 тысяч рублей, завернутых в «Биржевые ведомости». Чтобы полностью погрузиться в атмосферу этого эпизода, я вам предлагаю не только перечитать его, но и пересмотреть один из фильмов, снятых по мотивам романа. Не буду рекомендовать конкретный фильм, чтобы у вас была возможность выбора. А вы попробуйте прочесть вслух приведенную выше реплику Настасьи Филипповны. Какие вы чувства испытываете, когда произносите эти фразы? Героиня говорит спокойно или на эмоциональном подъеме? Она взвинчена или равнодушна?

Потом обратите внимание на людей, пришедших с Рогожиным: «Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам “по пятнадцати целковых давал в свое время просителям”. Оба конкурента тотчас же отнеслись друг к другу враждебно»^[48].

Помните, в главе гоголевских «Мертвых душ» мы говорили о ружье на стене? Вспоминали фразу Чехова о том, что если на сцене в первом акте висит ружье, то в третьем акте оно должно непременно выстрелить. У Достоевского «ружья» развешаны по стенам, но никогда не стреляют. Обязательно перечитайте главу про Гоголя и посмотрите, как этот прием работает в «Мертвых душах».

Приведенный выше отрывок как нельзя лучше показывает вот это самое «ружье», только уже давайте его назовем «ружьем Достоевского».

Перед нами два господина совершенно, как выражается молодежь, угарные. Я прошу вас остановиться на этом эпизоде и не торопясь (по возможности, вслух) перечитать, кто именно присутствовал в компании рогожинцев.

1. Беспутный старичишка, ранее редактор какой-то забулдыжной обличительной газетки, заложивший и пропивший золотые зубы.

2. Отставной подпоручик, которого подобрали на Невском, где он просил милостыню, апеллируя к тому, что ранее подавал аж по 15 рублей.

Все. Больше о них автор не будет упоминать. Да и для развития сюжета они, в сущности не обязательны. Но представьте себе, как бы обеднел текст, если бы этих двух прекрасных господ – старичишки и подпоручика – не существовало.

Как вы думаете, для чего Достоевский вводит их в повествование?

Возможно, вы найдете другой ответ, но я предложу вам свою версию. Безусловно, Достоевский рассказывает анекдот, и персонажи эти абсолютно анекдотические. Мы помним поговорку: «Короля играет свита». Так вот кто в свите Рогожина: нелепые прихлебатели, неудачники, приспособленцы, асоциальные типы… Если такова свита, то каков же сам король? Автор описывает его очень подробно:

27-летний Парфен Семенович Рогожин «курчавый и почти черноволосый, с серыми, маленькими, но огненными глазами. Нос его был широк и сплюснут, лицо скулистое; тонкие губы беспрерывно складывались в какую то наглую, насмешливую и даже злую улыбку; но лоб его был высок и хорошо сформирован и скрашивал неблагородно развитую нижнюю часть лица. Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом»^[49].

На мой взгляд, писатели делятся на две категории: тех, кто любит описывать в мельчайших подробностях внешность героев, и тех, кто избегает этого, мол, додумывайте сами. Достоевский подробно описывает черты лица, одежду, возраст, чтобы читатель однозначно понял авторский замысел. Мы видим, как он сталкивает две страстные натуры. С одной стороны, Рогожин, купеческий сын, практически купец Дикой из пьесы Островского, но только капиталами побольше и статусом повыше. И с другой – как сказали бы глянцевые писательницы из Живого Журнала, – ЖТС – Женщина Трудной Судьбы.

Сирота, соблазненная своим благодетелем и покровителем Афанасием Тоцким в 16-летнем возрасте, – она осознает весь ужас своего положения, зависимость, чувствует себя оскверненной, не решается ответить согласием на предложение Мышкина и уходит с Рогожиным. С человеком, который, по ее мнению, так же порочен, как и она.