Другой «Идиот»: истинный и правдивый, печальный и фантастический. Книга 1. Князь Мышкин: Крест и Голова

ГЛАВА 12

Вопрос Рогожина про веру

В контексте картины совсем не случайно возникает вопрос Рогожина, верует ли князь в бога:

– А что, Лев Николаич, давно я хотел тебя спросить, веруешь ты в бога иль нет? – вдруг заговорил опять Рогожин, пройдя несколько шагов.

– Как ты странно спрашиваешь и… глядишь! – заметил князь невольно.

<…>

– Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне не веруют.

Этот вопрос закольцовывает тему, становится той самой духовной средой, внутрь которой и помещается «Христос в гробу» – центр духовно-нравственной силы смотрящего.

Князь на вопрос Рогожина ничего не ответил. Однако чуть позже, уже собираясь уйти, он вдруг вернется к этому вопросу (то есть все это время он помнил про этот вопрос!) и вместо прямого ответа расскажет Рогожину четыре различные истории. Ни один из этих рассказов так и не станет прямым ответом князя на рогожинский вопрос. Да князь их не для того и расскажет…

Встреча с атеистом

Первым стал рассказ Мышкина про ученого-атеиста, с которым ему довелось разговориться в вагоне, когда князь возвращался из своих губернских поездок в Москву, с тем чтобы уже оттуда вернуться в Петербург (курсив мой):

– А насчет веры, – начал он, улыбнувшись <…> – насчет веры я, на прошлой неделе, в два дня четыре разные встречи имел. Утром ехал по одной новой железной дороге и часа четыре с одним С – м в вагоне проговорил, тут же и познакомился. Я еще прежде о нем много слыхивал и, между прочим, как об атеисте. <…> В бога он не верует. Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то говорил, во всё время, и потому именно поразило, что и прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, всё мне казалось, что и говорят они и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то. Я это ему тогда же и высказал, но, должно быть, неясно или не умел выразить, потому что он ничего не понял…

Обратим внимание вот на что. Говоря о встрече с ученым-атеистом, князь признается в том, что он и прежде уже много раз встречался с подобными неверующими – и с ними встречался, и книги их атеистические читал.

Закономерный вопрос: прежде – это когда? Временной отрезок в шесть месяцев пребывания Мышкина в России, заполненный московским наследством, раздачей долгов купца Папушина, ежедневными визитами к княгине Белоконской, проживанием с Настасьей Филипповной целый месяц в одних комнатах, а также поездками по внутренним губерниям, вряд ли мог вместить в себя такое понятие давности, как наречие «прежде». Стало быть, прежде – это, конечно, там, за границей, в швейцарской клинике Шнейдера, где ему «много русских книг удалось прочесть», по собственному признанию князя. Вот там-то, среди этих русских книг, были и книги атеистов.

Второй вопрос: а кто же в швейцарской деревенской глуши организовывал Мышкину встречи с этими атеистами? Не в деревне же он их находил. Стало быть, либо они к нему сами приезжали, либо князя вывозили к ним. В любом случае это было действием спланированным, то есть нарочно организованным для князя. Кем? Местными масонами, разумеется.

Масонство официально пришло в Женеву в 1736 году (ложа «Свободное общество Совершенного согласия»). Бывал ли Мышкин в Женеве? Бывал, я докажу это в другой главе. Но и без Женевы ему было где встречаться и с масонами, и с атеистами. Ведь клиника Шнейдера находилась не где-нибудь, а «в кантоне Валлийском». А этот регион давно, еще с конца XVIII века, был прекрасно освоен вольными каменщиками – «В кантоне Вале существовала ложа Свобода, находившаяся под влиянием женевского масонства»¹⁾.

Учитывая, что князь в церковь не ходит, да и в Россию он явился без креста (так, без креста, и жил здесь полгода), нет сомнений, что такие множественные встречи с атеистами организовывались для князя вовсе не для того, чтобы сделать из него правоверного христианина. Наоборот. Они организовывались для укрепления в князе безверия в христианского Иисуса. Ну, и для совершенствования его полемических навыков, конечно.

Следующий вопрос: а что Мышкин имел в виду, утверждая про атеистов, «что и говорят они и в книгах пишут совсем будто не про то», хотя, туманно продолжает князь, «с виду и кажется, что про то»? О чем здесь речь? Давайте разбираться.

Про что в принципе говорят и пишут атеисты? Ответ известен: про то, что бога нет, Христа нет, вообще никого нет, веровать не в кого. Именно эту концепцию масон Мышкин почти что одобрил – правильно атеисты пишут, что христианского бога нет, «про то».

Однако одобрил не совсем. Конечно, с точки зрения разрушения христианства позиция атеистов нужная, правильная. Но с точки зрения масонской концепции самодостижения божественности через вступление в ложу – это только «с виду и кажется, что про то», а на самом деле совсем даже «не про то».

Почему? Потому что атеизм отвергает бога в любом варианте. А значит, отвергает и самобожественность масонов! Но ведь, как писал масон Фостер Бейли: «…Человек – сын света, сын Бога, стало быть, бессмертен»²⁾. Это значит, что атеизм не хочет признать главного в масонстве: что каждый сын Света – это практически сам себе Христос, способный, по праву начинающего божества, «обозреть все жилища Аллаховы». Такая позиция атеистов – это уже, извините, совсем «не про то». С таким подходом ни один масон не согласится.

Убийство за часы

Второй историей стал рассказ князя о том, как один православный крестьянин зарезал другого такого же православного крестьянина за серебряные часы (курсив мой):

Два крестьянина, и в летах, и не пьяные, и знавшие уже давно друг друга, приятели, напились чаю, и хотели вместе, в одной каморке, ложиться спать. Но один у другого подглядел, в последние два дня, часы, серебряные, на бисеpном желтом снурке, которых, видно, не знал у него прежде. Этот человек был не вор, был даже честный и, но крестьянскому быту, совсем не бедный. Но ему до того понравились эти часы и до того соблазнили его, что он наконец не выдержал: взял нож и, когда приятель отвернулся, подошел к нему осторожно сзади, наметился, возвел глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя с горькою молитвой: «Господи, прости ради Христа!» – зарезал приятеля с одного раза, как барана, и вынул у него часы.

Рогожин покатился со смеху. <…>

– Вот это я люблю! Нет, вот это лучше всего! – выкрикивал он конвульсивно, чуть не задыхаясь. – Один совсем в бога не верует, а другой уж до того верует, что и людей режет по молитве…

Очевидно, что это самое обычное бытовое убийство на почве зависти. Однако в контексте ответа князя на рогожинский вопрос про веру в бога это преступление сразу же приобретает мрачный антиправославный, антихристианский оттенок.

Самый обычный бытовой убийца – бездумно, автоматически перекрестившийся перед убийством по самой обычной крестьянской привычке креститься вообще перед всяким делом, – в рассказе Мышкина превращается в символ христианина-душегуба, идущего на убийство с молитвой своему неправильному, распятому Христу…

Христопродавец

Третьей по счету стала история про купленный Мышкиным у пьяного солдата крест. Это был большой православный крест «полного византийского рисунка», как мгновенно и очень точно определил князь (курсив мой):

– Наутро я вышел по городу побродить, – продолжал князь, <…> – вижу, шатается по деревянному тротуару пьяный солдат, в совершенно растерзанном виде. Подходит ко мне: «Купи, барин, крест серебряный, всего за двугривенный отдаю; серебряный!» Вижу в руке у него крест и, должно быть, только что снял с себя, на голубой, крепко заношенной ленточке, но только настоящий оловянный с первого взгляда видно, большого размера, осьмиконечный полного византийского рисунка. Я вынул двугривенный и отдал ему, а крест тут же на себя надел <…> Вот иду я да и думаю: нет, этого христопродавца подожду еще осуждать. Бог ведь знает, что в этих пьяных и слабых сердцах заключается.

Зачем же князь купил этот крест? Может быть, хотел таким образом вызволить православный символ веры из омерзительной ситуации? Отнюдь. Мышкин, напоминаю еще раз, и в церковь-то не ходит, и без креста спокойно себе жил все эти годы. Так с чего бы вдруг он стал переживать за чужой и глубоко чуждый ему символ принадлежности к православию?

Дело в том, что это был не просто христианский символ веры. Это был крест христопродавца. Ведь именно так – христопродавцем – называет этого пьяного солдата и сам Мышкин. Для князя этот солдат, решившийся на продажу своего нательного креста, сделал то, на что приятно смотреть любому врагу христианства. Крест христопродавца – это для масона Мышкина символ оскверненного православия. Недаром Достоевский отмечает грязную ленту этого креста («на голубой, крепко заношенной ленточке»). Вот этот оскверненный символ, а вовсе не православный крест, Мышкин и купил – и «тут же на себя надел».

Баба с младенцем

Последней историей становится рассказ Мышкина про молодую «бабу с грудным ребенком». Мышкин увидел, как ребенок ей впервые улыбнулся – и она «набожно-набожно вдруг перекрестилась» (курсив мой):

Чpез час, возвращаясь в гостиницу, наткнулся на бабу с грудным ребенком. Баба еще молодая, ребенку недель шесть будет. Ребенок ей и улыбнулся, по наблюдению ее, в первый раз от своего рождения. Смотрю, она так набожно-набожно вдруг перекрестилась. «Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь тогда всё расспрашивал). «А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится». Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге как о нашем родном отце и о радости бога на человека, как отца на свое родное дитя, – главнейшая мысль Христова! Простая баба! Правда, мать… и, кто знает, может, эта баба женой тому же солдату была.

 

На первый взгляд, всё здесь вроде бы хорошо. Мышкин вроде бы рассуждает здесь о христианском понимании бога как об Отце всех людей. А сама эта баба с младенцем (а это библейской слово отнюдь не случайно вдруг подменяет собой стандартного грудного ребенка) явно напоминает христианское изображение Богоматери с младенцем Христом на руках; к тому же она высказывает «всю сущность христианства разом».

Вот только концовка у этого рассказа оказывается вдруг совершенно не христианской! Потому что в самом конце вдруг выясняется, что эта баба с младенцем – вот эта как бы милая народная Богоматерь с ребеночком на руках – неожиданно (фантазией князя) превращается в жену того самого христопродавца!

Такой оскорбительный символ, самой своей внешней схожестью порочащий образ Богоматери, конечно, не может иметь к православию, к христианству никакого отношения.

А вот к Мышкину – может. Никогда нельзя забывать, кто именно рассказывает эту историю – человек, который не ходит в церковь, не молится и креста на нем нет. А потому вся эта умилительная история князя тут же превращается в изощренное, лукавое коверканье и осквернение святынь, где отцом младенца становится христопродавец, этакий антихрист в миниатюре, а «вся сущность христианства», высказанная почти что женой этого христопродавца, превращается в радость отца-антихриста на своих детей.

Вот такое «извращения идей и нравственных убеждений», как высказался однажды о князе Евгений Павлович Радомский. И ведь правда, князь, как видим, действительно великолепно владел техникой по извращению нравственных убеждений!

Что же касается мышкинских слов про отцовство Бога всему человечеству… так это чисто масонская игра в слова. «Масоны любят говорить об Отцовстве Бога, утверждая, что «есть только один Бог – Отец всех людей». Конечно, как Творец человечества, Бог действительно является для всех нас Отцом. Но в Библии проводится четкая граница между теми, кто установил правильные отношения с Отцом, и теми, кто этого не сделал»³⁾.

СНОСКИ К ГЛАВЕ 12:

¹⁾ Карпачев С. П. Масоны. Словарь. Великое искусство каменщиков – М.: ACT: Олимп, 2008. —634 с. – Стр. 467—468.

²⁾ Фостер Бейли. Дух масонства. / http://www.theosophy.ru/lib/duhmason.htm / дата обращ. 22.10.2016.

³⁾ Гарольд Дж. Бери. Во что они верят. / http://www.blagovestnik.org/books/00200.htm /дата обращ. 20.10.2016.

ГЛАВА 13

Предательство князя

Удивительны слова самого Рогожина о картине Гольбейна-мл., которые не раз включались исследователями в самые невероятные, но при этом неизменно отвлеченно-философские толкования романа (курсив мой):

– А на эту картину я люблю смотреть, – пробормотал, помолчав, Рогожин, точно опять забыв свой вопрос.

– На эту картину! – вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли, – на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!

– Пропадает и то, – неожиданно подтвердил вдруг Рогожин. Они дошли уже до самой выходной двери.

Однако никто из достоеведов не учел один важнейший аспект: сам-то Рогожин совсем даже не философ, он – практик. Купец, миллионер. А потому и исчезновение в нем веры должно иметь не отвлеченно-философскую, а самую что ни на есть практическую причину! Никаких философических умствований, всё это для Рогожина пустой звук. Одна только голая практическая причина, действие, физический поступок, из-за которого и начала пропадать в нем вера.

И такой поступок есть. Вернувшийся из Москвы Рогожин поглощен не только ревностью, но также и ненавистью к князю. Он задумал его убить…

Главное, что следует понимать: Рогожин теряет две веры. Первой в нем пропадает вера в князя. И дело тут не только в ревности. Во мраке своего горького одиночества, за всю свою жизнь не согретый ничьим добрым словом, всеми заброшенный и никому не нужный, измученный любовью к Настасье Филипповне, даже обгрызенный у тетки собаками, Рогожин вдруг неожиданно встретил… друга. Единственного человека, которому было не наплевать, что творится у Парфена в душе. Единственного, кому он поверил и кого назвал в Москве братом. Вот этот брат, этот единственный друг, в которого он поверил, его и предал.

«Много для меня сделал», – так говорит Рогожин о князе. Что же именно сделал для него Мышкин? Да, собственно, ничего. Как пояснит нам сам князь: «За несколько горячих и сердечных слов в Москве Рогожин уже называет его своим братом…»

Казалось бы, просто несколько теплых сердечных слов. Но для Рогожина они стали дороже жизни. Разочарование в Мышкине было жестоким. Вместо друга и брата князь оказался обманщиком, предателем и лгуном.

Нет, не надо так уж слишком верить словам Ипполита, что князь «никогда не лжет». Еще как лжет! Такую способность князя с легкостью лгать, причем на бессознательном уровне, ранее отмечала и Е. Местергази: «То, что поначалу казалось в Мышкине христианской добродетелью, очень скоро на деле обернулось подменой – и не то, чтобы князь сознательно лгал (он всегда говорил, что думал), нет, ложью оказалось то духовное основание, которое сформировало личность князя»¹⁾.

Особо отмечу, что в статье Е. Местергази нет даже и намека на масонство князя, выявленное моим исследованием; да и вообще до появления моей работы ни один достоевед в мире ни разу не заподозрил Мышкина в принадлежности к вольным каменщикам. Тем не менее исследовательница верно определила природу лживости князя – духовное основание, само оказавшееся изначально лживым. Однако в чем же конкретно заключалась лживость этого духовного основания – Е. Местергази оставила без ответа, без доказательств и без примеров из текста.

В первый раз князь обманул Парфена, когда тайно сбежал из Москвы вместе с Настасьей Филипповной, на тот момент невестой Рогожина. Понятно, что Мышкин исполнял не свою волю, а волю испуганной предстоящим браком Настасьи Филипповны. Но по отношению к Рогожину такой поступок князя стал подлостью.

Во второй раз князь предал своего «брата» Рогожина, когда жил с Настасьей Филипповной целый месяц в одних комнатах. Мы знаем, что никаких плотских отношений меж ними не было. Тем не менее князь, проживающий в одних комнатах с любимой женщиной Рогожина… да еще и лгущий потом буквально Парфену в глаза, что жил с ней «розно» и даже «в разных городах»… Ну и что после этого должен был думать Рогожин о своем единственном друге?

Ложь и предательство князя – вот что день за днем стало разъедать Рогожину душу. Вот с чем не мог он смириться. Ну и, конечно, ненависть к князю подогревалась ревностью, сильно подогревалась. В итоге мысль об убийстве князя начала все чаще приходить Рогожину в голову. А вместе с ней и мысль о безверии.

Приехавший в Петербург за вновь сбежавшей Настасьей Филипповной, Рогожин не сомневается: князь, еще три месяца назад уверявший его, что останется в Москве и никогда уже не вернется в Петербург, снова солгал ему и вскоре непременно здесь объявится. Он ходит высматривать его на вокзал.

День за днем он бродит по своему мрачному дому, в котором холод и тишина, и все чаще останавливается перед картиной. Кто изображен на ней? Мертвый Иисус, душа человечества. Однажды Рогожин назвал князя своей душой. «Князь, душа ты моя», сказал он ему тогда, «брось их; плюнь им, поедем! Узнаешь, как любит Рогожин!»

Предательство князя, ревность, насмешки Настасьи Филипповны, горькая безысходность любви, всё обрушивается на Парфена огненной болью. А может, и правда бог мертв, если допускает такие страдания человеку? И как верить в этого мертвого бога?..

Неожиданный визит Ипполита только добавил Рогожину душевных терзаний. Ипполит вдруг почувствовал, что этот угрюмый хозяин дома, так странно остановивший его перед картиной с изображенным на ней мертвым Христом, – что этот мрачный Рогожин так же близок к самоубийству, как и сам Ипполит (курсив мой):

Я намекнул ему, уходя, что <…> может быть, он и сам вовсе не так далек от моего «последнего убеждения», как кажется. На это он ответил мне очень угрюмою и кислою гримасой, встал, сам сыскал мне мою фуражку, сделав вид, будто бы я сам ухожу, и просто-запросто вывел меня из своего мрачного дома под видом того, что провожает меня из учтивости.

Этот намек Ипполита достоеведами всегда пропускался мимо ушей. А ведь Ипполит сказал правду, не зря этот слишком проницательный юноша стал так неприятен Парфену, что тот буквально вытолкал его из дома. Рогожин, судя по его реакции на этот намек, и впрямь собирался покончить с собой после убийства князя. А зачем ему было бы жить после этого? Ведь Настасья Филипповна никогда не простила бы ему смерть князя.

Несчастный Рогожин

Нет, Рогожин отнюдь не кровожадный маньяк. Он гонит от себя свои страшные мысли об убийстве, сопротивляется им, как умеет, старается изо всех сил. Сам себя пытается остановить.

Пришедший к Рогожину князь почувствует всё – как вздрогнет Рогожин, отворив ему дверь, как будет выхватывать из его рук ножик с оленьим черешком, как предложит обменяться крестами, как сведет к своей матушке за благословеньем. Матушка, скажет Рогожин, «вот мой большой друг, князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата в Москве одно время был, много для меня сделал».

Однако мы знаем, чем этот визит закончился для Рогожина – очередным предательством князя. Пообещав Парфену, что, выйдя от него, не пойдет к Настасье Филипповне, а поедет в Павловск к Аглае, князь тут же нарушил свое обещание – прекрасно давая себе отчет, что на этот раз Рогожин уж точно не поверил ни одному его слову, а значит, будет следить за ним до конца (курсив авт.):

…Рогожин непременно пойдет туда, к тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал». И вот князь судорожно устремляется к тому дому, и что же в том, что действительно он там встречает Рогожина? Он увидел только несчастного человека, душевное настроение которого мрачно, но очень понятно. Этот несчастный человек даже и не скрывался теперь.

«Несчастный человек»… Понимал ли князь, что в немалой степени это он сделал Рогожина таким? Конечно, понимал. Однако ни одного слова сострадания Рогожину мы от него не слышим. Мы слышим только робкие и очень короткие муки совести: «За несколько горячих и сердечных слов в Москве Рогожин уже называет его своим братом, а он…» – и Мышкин, устыдившись, оборвет себя на полуслове.

Но увы. Как мы знаем, это короткое раскаянье не помешает ему тут же предать Рогожина снова – нарушив обещание, пойти к Настасье Филипповне. «О, я бесчестен!» – будет укорять он себя дорогой, «с негодованием и с краской в лице», «какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека!»

Нормальными глазами будет смотреть. Обычными. Как всегда. Еще и свое «братское прощение» пришлет Рогожину, после того, как, доведенный до белого каления последней подлостью князя, тот бросится на него с ножом…

СНОСКИ К ГЛАВЕ 13:

¹⁾ Местергази Е. Г. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» чтения романа «Идиот». / Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения: Сб. работ отечеств. и зарубеж. ученых / Под ред. Т. А. Касаткиной. М.: Наследие, 2001. – 560 с. – Стр. 291—318.