Рождённые свободными

Старик поймал его, погладил мордочку, потрепал за гриву, шепнул ему что-то ласковое. Пегас успокоился, а конюх, небрежно накинул ему повязку на глаза, после чего ослепленного гнедого завели в фургон. Вынужденная слепота ненадолго парализовала страх. Повязку сняли, когда его привязали к поручню.

Оказавшись в коневозке, Пегас взволновался так, словно бы очутился в брюхе огромного кита, однако не терял надежды, даже когда захлопнулись двери.

– Берегите его, – попросил старик Головину. – Можно мне его навещать?

– Конечно, только позвоните, – быстро проговорила она и пожала руку фермеру, да так сильно, что тот поморщился.

Старуха с утра напекла пирогов и передала их Зинаиде. Холодно поблагодарив хозяйку за пирожки, она простилась с ними.

– По местам, – скомандовала Зинаида и когда они устроились в салоне, фургон тронулся, навсегда увозя Пегаса с чудесной яблоневой фермы.

Головина спешила, её ждали дела. Они провели в дороге несколько часов, но ни разу не сделали остановки, чтобы выгулять скакуна. Он дремал, а когда машина выехала на шоссе, ведущее в город, гнедой, привыкший к тишине деревенской жизни, испугался громкого шума. Город жужжал, словно улей, наполненный пчёлами. В темноте гул транспорта казался угрозой.

***

Конюшня была обнесена высоким забором. Железные прутья, добротно скованные, достигали двух с половиной метров в высоту, словно хозяева прятали что-то. С пронзительным плачущим скрипом отворились ворота. Гостей встречали грозные стражи. Два рыжих бордоских дога, точно церберы у врат в царство мёртвых, брызжа ядовитой слюной, захлёбывались собственным лаем. Узкая пыльная дорожка вела к стойлу. Серое и убогое здание с хлипкой крышей в своё время служило сараем для хранения инвентаря, но сейчас здесь содержались лошади, которые обычно развлекали горожан, катая их на своей спине. Не было уютных широких денников, а имелось стойло с тонкими неустойчивыми перегородками и прогнившим деревянным настилом. В жалком подобии конюшни размещались четыре лошади и одна пони.

Дольше всех здесь находился орловский рысак Ветер. Он прожил на конюшне долгих два года. Этот статный жеребец был самым старым. Десятилетний конь принадлежал к славной породе лошадей, выведенной ещё в Российской империи. Он был рослым, гармонично сложенным, серым в яблоко конем. Правда, значительно исхудал. Ему не было равных в галопе, он мог сражаться с ветром, за что прежний хозяин присвоил ему это прозвище. Он любил ездить верхом и заботился о своём питомце. Однако, будучи азартным, хозяин проиграл рысака в карты одному человеку, но и ему конь был без надобности, поэтому Ветра продали Зинаиде. Конюхи часто цепляли цветочки на седло, чтобы скрыть потертости, на его некогда роскошной коже. Ведь никто не станет кататься на уставшей искалеченной лошади.

Чуть меньше года в небольшом конном хозяйстве содержались две молодые беспородные кобылы – Радость и Элегия. Они дополняли друг друга: Радость была светло-серой почти белой с чёрной гривой, Элегия – чёрной масти с серебристой гривой. Они выросли на одном ипподроме, но, несмотря на необычность, их продали, причём недорого. Ведь они считались не пригодными для соревнований.

Коренастая, коротконогая пони Грета была представителем авелинской породы, игреневой масти. Рыжая шерсть контрастировала с льняной чёлкой. Полагают, что пони с лихвой компенсируют недостаток роста строптивостью нрава, но это никак не относилось к Грете. Она обладала на удивление упрямым флегматичным характером. Порой её невозможно сдвинуть с места. Прежде она жила на конноспортивном клубе и катала детей, но спокойная пони наскучила юным наездникам. Зинаида убедила владельца отдать ей лошадку по сходной цене и получила Грету даром.

Жила здесь и кобыла Иберия. Эта красавица принадлежала к одной из древнейших пород – ахалтекинской, на Руси такую называли аргамак. Её экстерьер служил вдохновением для многих местных художников, что приходили в парк рисовать с натуры. Иберия выделялась ростом и изящными линиями в строении: высокая, длинная холка, мускулистый круп, прямой профиль. Грациозная и степенная, она слыла любимицей хозяйки и детей. Конечно, ведь она была породистой. И люди изумлялись, как такую лошадь продали, тем не менее, хозяин, получивший её в подарок на день рождения, натешившись, сбыл питомицу, как докучавшую проблему. Иберия выглядела самой ухоженной из всех лошадей, содержавшихся в конюшне, и позволяла себе привередничать, если ей не нравился корм. Ещё бы, хозяйка зарабатывала на ней недурные деньги, ведь все любят благородных животных.

Век лошадей, предназначенных для проката, короток. Они развлекают людей, услаждают их самолюбие своей покорностью и преданностью, а когда лошади теряют здоровье, и нуждаются в уходе, многих из них выбрасывают, как перегоревшие лампочки, ведь они перестают приносить доход. Животные, некогда задуманные и созданные свободными, влачат существование в холодных загонах.

***

Зинаида предпочитала сама объезжать вновь прибывших лошадок. Пегас невзлюбил её с самого начала, один только запах этой женщины был ему неприятен. Сначала она добивалась покорности с помощью морковки и сахара. Пегас всё съел с её рук, не преминув при этом, искусать ладони Зинаиды в кровь.

Новая безжалостная хозяйка била нещадно, но конь взбрыкнув, лягнул её копытом. Зинаида с визгом упала в грязь. Перепачкавшись, она медленно поднялась, её щёки горели от ярости.

– Уведите его, – велела она конюхам. – И не давайте корма.

Это считалось жестоким наказанием. Обычно Зинаида быстро ломала волю животных, да и не только их. Конюхи побаивались её. Обладая суровым нравом, Головина была строга с подчиненными, а с лошадьми порой и вовсе беспощадна.

Пегаса завели в стойло и привязали. Прежде его никогда не держали на привязи, он пользовался свободой, расслабившись, нежился на настиле из сена. А здесь не было даже маленького окошка, через которое в это мрачное помещение проникал бы свет. Места едва хватало, для того чтобы стоять, ни о каких излишествах не могло быть и речи. Например, лечь конь не сумел – мешала верёвка, которой он привязан, да и голову он едва мог держать прямо – потолки в загоне были низкие. Под копытами чавкала навозная жижа. Непокорный жеребец последний раз взглянул на свет, а когда дверь захлопнулась, в деннике сделалось совсем темно.

Пегас был напуган, ведь раньше он никогда не оставался один во тьме. Это страшная пытка для хрупкой лошадиной психики. На яблоневой ферме, откуда его забрали, жила корова, поросята и гуси, к тому же перед ним было оконце, в которое он любил смотреть. Сейчас оставалось ждать.

Прошло несколько часов тьмы и невольного уединения, прежде, чем ворота отворились, впуская в загон, свет, свежий воздух и надежду. Грумы завели остальных обитателей конюшни: ахалтекинку Иберию, рысака Ветра, пони Грету, беспородных Элегию и Радость. Их разместили по денникам, затем четвероногим работникам раздали скудный корм – немного сена и воды. Корм достался всем, кроме Пегаса, который с чаянием смотрел на конюхов, раздававших фураж. Но те, смеясь и обсуждая что-то, обошли гнедого стороной.

***

С утра Зинаида пребывала в благодушном настроении. Она намеревалась совершить конную прогулку на Пегасе. Жеребца вывели из денника, он шёл нехотя, конюх натягивал чумбур.

– Не будешь слушаться, цыганам на колбасу продам, – потянув за удила, шепнула на ухо жеребцу Головина.

Он заржал, от Зинаиды исходила угроза, к тому же она крепко схватила поводья. Пегас затих и покорился своей участи, позволив хозяйке, сесть в седло. Всадница с торжествующим видом вскочила ему на спину. Не скрывая улыбки триумфатора, она пришпорила гнедого, и, тот послушно пустился рысью.

– Вперёд! – кричала она. – Вперёд!

Пегас набирал скорость, ощущая силу ветра в своей гриве. Солнце снова ласкало его блестящую кожу шоколадного цвета. Создатель его не покинул. Чуть поодаль от конюшни располагалась берёзовая роща. Путь лежал именно туда, что было не по нраву наезднице. Она понукала коня, пытаясь заставить повернуть обратно, но он упрямо следовал своей дорогой. Нёсся так, словно в него вселился демон.

– Стой! – визжала, как оголтелая Зинаида.

Её причёска растрепалась, а ветер отхлестал по щекам, отчего глаза сделались влажными. Спрыгнуть с коня, Головина боялась, а впереди маячила зелёная роща, шумевшая густой листвой. Ветки на берёзах росли низко и были крепкими. Конюх окрикнул гнедого, но он даже не обратил внимания, словно неуправляемая ракета летел вперёд.

Зинаида обернулась и не заметила быстро приближавшей ветви, но почувствовала сильнейший удар её шероховатой коры, послышался треск. Ветвь надломилась и упала. Пегас, резко остановившись, встал на дыбы и сбросил наездницу. Боль яркой вспышкой пронзила её, и она погрузилась в забытье, едва соприкоснувшись с землёй. Пегас торжествовал. Конюхи неслись за ними, один подбежал к хозяйке, лежавшей без движения в траве, другой ударился в погоню за жеребцом.

Сбросив с себя обузу, Пегас не останавливался. Он мчался галопом. Только вперёд и вперёд. Но и грум не робкого десятка. На рысаке Ветре, он стремительно нагнал беглеца. Конь хотел скрыться в чаще, но был пойман и стреножен. Конюх ловко захватил поводья. Пегас только и успел на долю минуты ощутить вкус свободы, маячившей на горизонте и ускользнувшей от него.

Строптивца оставили без фуража на три дня и один раз дали вдоволь напиться воды. Привязанный, он даже не мог повернуть голову или расположиться для сна на прогнившем полу. Темнота и голод давили на него.

После двух дней наказания Пегаса решили испытать ещё раз. Теперь его объезжал конюх, уж он-то не церемонился, не раз использовал палку и управлял конем твёрдой рукой.

Так и начались его трудовые будни. За день он катал на своей спине больше десятка людей и не все из ни были ласковы, а когда начинались выходные или праздничные дни, то от желающих прокатиться на красивом вятском коне не было отбоя. Всадники сменяли один другого, некоторые были терпеливы, другие нет. Дети полюбили гнедого, с нежностью трогали гриву, сердобольные женщины подкармливали сладостями. Но Пегас мечтал о свободе, он бы тогда вернулся на яблоневую ферму.

Питомцы конюшни Зинаиды работали в разных точках большого города. Если бы лошади умели разговаривать, они бы поведали, как порой люди любят позабавиться. Маленькая, но выносливая пони Грета, рассказала бы, как днём в воскресенье четверо подростков враз вскарабкались на её спину, а хохотавшие парни напоили пивом Ветра. И это ещё не самое страшное, что происходило с орловским рысаком. Его спина болела от седла, подпруги и стремена натирали бока до крови. За лошадьми почти не ухаживали: их мыли не чаще раза в месяц, независимо от сезона; не чистили им копыта после рабочего дня, и тем более, не растирали ноги; не накрывали попоной, если лошадь была мокрой или замерзла. Элегия часто простужалась, а Радость страдала болями в копыте, на котором образовалась трещина, отчего кобыла прихрамывала.

Но хуже всех приходилось старожилу конюшни Зинаиды Головиной. Рысаку Ветру снились кошмары. Во сне он вздрагивал, будто бежал от гнавшихся за ним демонов, и ржал так, словно проиграл в этой схватке. В денниках царило напряжение, их обитатели не могли расслабиться и отдохнуть, отчего зачастую они спали стоя. Животные боялись своих хозяев. Не ровен час, побьют и заставят работать.