В устьях и в море

– Боченка полтора, да вотъ еще, вонъ въ той шайкѣ-то… можетъ доложу второй боченокъ-то.

– Хорошо-бы.

Казаринъ отвѣсилъ соль и ссыпалъ ее въ деревянную русскую чашку, потомъ сталъ постепенно ссыпать съ рѣшетъ зернистую икру въ липовый чистый, точно облупленное яйцо, боченокъ. При этомъ онъ постукивалъ довольно сильно по лубяному ободку рѣшета, на чисто удаляя съ него послѣднія зерна икры. Она была такъ свѣжа и суха, что сыпалась и привскакивала съ рѣшета, какъ горохъ. Наполнивъ одинъ боченокъ, Казаринъ началъ другой. Балушка съ веселыми глазами, что по утру будилъ Максимычъ, помогалъ икрянику и смотрѣлъ на происходившее съ полнѣйшимъ вниманіемъ.

– Вымой, кивнулъ икряникъ на опростанныя рѣшета, Бала, подхвативъ ихъ, скрылся изъ икорной. Казаринъ обратился къ большой шайкѣ почти полной свѣжей икрою. Густо посыпавъ ея темную массу снѣжно-бѣлой солью изъ чашки, онъ взялъ веселку и сталъ помѣшивать ее. Икра перемѣшалась съ солью и вбирала ее жадно. Засучивъ рукавъ рубашки на правой рукѣ, онъ погрузилъ ее въ икру и сталъ вымѣшивать, поднимая лежащую на днѣ къ верху и обратно. Между тѣмъ, Бала вернулся съ рѣшетами и разставилъ ихъ по станкамъ вверхъ сѣтчатыми днами, какъ они стояли и прежде:

– Мѣшай! обратился икряникъ къ вошедшему и сталъ мыть руку въ шайкѣ съ водою. Бала схватилъ веселку и тихо помѣшивалъ икру.

Прошло минуты двѣ, три; Казаринъ сталъ пробовать, не готова-ли икра, зачерпывая по нѣскольку зеренъ и раздавливая ихъ между пальцами или захватывая ее пригоршней, сжимая и подбрасывая на рукѣ. При этомъ изъ давимыхъ иринокъ сперва бѣжало совершенно бѣлое жирное молоко, значитъ, еще икра не поспѣла, но чѣмъ дальше, тѣмъ молоко болѣе желтѣло и густѣло – она была готова.

Широкимъ, плоскимъ ковшомъ Казаринъ сталъ разливать готовую икру изъ шайки по рѣшетамъ и, наконецъ, опрокинулъ надъ шестымъ или седьмымъ рѣшетомъ и самую шайку, выметая послѣднюю приставшую къ ея стѣнамъ и дну икру вѣничкомъ.

– Доложишь ли боченокъ-то? спросилъ надзиратель, молча наблюдавшій за происходившимъ.

– Доложу, – мало ли въ немъ икры-то.

– Ну, а мелкую? (осетровую и севрюжью).

– Надо подождать, Ѳедоръ Петровичъ, нѣкоторыхъ еще съ переборки нѣтъ, – подвезутъ можетъ.

– Ну, ну – все одно. Однако времени-то много – пообѣдать пойти, разсудилъ онъ и направился домой.

Когда Ѳедоръ Петровичъ, послѣ богатырскаго посдѣобѣденнаго сна, напился чаю и вышелъ вновь посмотрѣть, что дѣлается на плоту и, если готовъ, отправить Елисѣева, то солнце уже сошло къ западу и пекло не такъ сильно, – наступала прохлада, начиналъ подувать легкій, но постоянный вѣтерокъ, оранжевые тоны преобладали въ воздухѣ. Слышался далеко не музыкальный концертъ ловецкихъ пилъ (широкихъ плоскихъ напилковъ) и гулъ голосовъ. Большая часть ловцовъ занималась точкою снасти (уды), нѣкоторые втращивали поводцы въ хребтину^[56], прививали уду, набирали балберу и вообще работали надъ рыболовною снастью. На плоту рѣзка рыбы приходила къ концу и Елисѣевъ погружалъ послѣдніе куски бѣлуги.

– Павелъ, у тебя все готово? обратился надзиратель къ нему.

– Кончаемъ, крикнулъ онъ изъ люковаго отверстія рыбницы. Велите икру-то везти, я ее на палубу и въ корму поставлю. Съ рыбой – нельзя чай?

– Нельзя – пропахнетъ. Вотъ, я сейчасъ.

Надзиратель направился къ икорной.

– Готово у тебя? спросилъ онъ Казарина, закупоривавшаго липовый боченокъ съ зернистой икрой.

– Сейчасъ, только паюсную додѣлаю.

– Что же ты, братецъ, долго?

– Что вы? сію минуту только послѣдній привозъ принялъ отъ Субботина:

– Чего это онъ копался въ морѣ-то?

– Снасть што ли, сказываетъ, у него тамъ рулями порвали.

– Теперь доложишь ли второй боченокъ-то?

– Доложу, – останется еще.

– Ну, дѣлай скорѣе! Елисѣевъ кончаетъ. Вѣтеръ-то хорошъ ему.

– Мигомъ!

Икряникъ посмотрѣлъ чистый, какъ слеза, тузлукъ^[57], въ большой ваннѣ, собралъ и сплеснулъ съ поверхности его соръ и бѣловатую легкую пѣну, потомъ однимъ махомъ опрокинулъ въ него шайку полную мелкой икрой. икра всплыла на поверхности насыщеннаго раствора соли, въ который еще прежде онъ бросилъ нѣсколько комьевъ бѣлой промытой кристаллической соли для сохраненія его крѣпости, т. е. для пополненія соли извлеченной икрою. Точно также, онъ помѣшивалъ тузлукъ съ икрою, точно также пробовалъ ея готовность и, наконецъ, сталъ славливать ее съ поверхности тузлука рѣшетомъ и ссыпалъ въ новый кулекъ. Когда плотный кулекъ былъ еще немного не полонъ, онъ завернулъ его верхнее отверстіе и, поставивъ завернутый кулекъ подъ икорный жомъ, отжалъ его, налегая на длинное плечо рычага жома. Точно густые желтые сливки потекли во всѣ стороны изъ кулька. Когда кулекъ постоялъ подъ жомомъ достаточное время и икра была отжата, Казаринъ доложилъ ею дубовый боченокъ, вырѣзая ее изъ кулька деревяннымъ большимъ ножемъ. Икра уминалась въ боченокъ кулаками, тычьмя, точно вертикальнымъ боксомъ, при чемъ, руки и кричики уходили въ нее выше кисти, выдавливая жирныя части наверхъ, такъ что жиру накопилось выше икры пальца на два. Добивъ, такимъ образомъ, боченокъ до верха и завернувъ облегавшій икру съ внутренней стороны боченка салфеточный холстъ^[58], икряникъ едва могъ закупорить боченокъ, такъ туго онѣ былъ набитъ. Жолтый жидкій жиръ просочился, выступая по дну и по уторамъ. Дѣло было сдѣлано и все готово.

– Митя! крикнулъ, заглянувъ въ конторку, надзиратель, взвѣсь икру-то, да поскорѣе накладную пиши – готово все. Пусти-ко, я отношеніе въ контору напишу. Требованіе написано?

– Написано, все написано и накладная готова, только вотъ, икру вписать.

Митя вышелъ вѣшать боченки съ икрою, а надзиратель сѣлъ къ столу и принялся за отношеніе.

* * *

Солнце готово было опуститься за горизонтъ, когда рыбница подняла паруса и отвалила отъ плота. Но землѣ и водѣ легли длинныя тѣни и нѣсколько блѣдныхъ, едва видимыхъ, звѣздъ замигали на востокѣ. Работы кончились; двери плота запахнулись; ловцы и рабочіе собрались кучкою и играли на берегу: боролись, тянулись, по преимуществу русскіе съ киргизами, пѣли и разсказывали. Опять слышался голосъ Марченкова и хохотъ. Звуки гармоніи Андрюньки, не умолкая, далеко расплывались по сырому, влажному воздуху, то грустные и плавные, то переходящіе внезапно въ «барыню» или трепака. По берегу затеплились костры – варили рыбу, взятую неводомъ. Комары тоже тянули свой аккомпаниментъ, – слышалось безпрестанное похлопываніе и брань. У костровъ ярко вырисовывались русскія, калмыцкія и киргизскія лица. Высокіе паруса рыбницы, прежде окрашенные заходящимъ солнцемъ, потухли и потонули въ отдаленіи и во мглѣ. Нѣкоторые поужинали и ставили полога.

Солнце давно уже скрылось. Синеватая, прозрачная бездна глубокаго неба рябила звѣздами, шевелившимися въ колеблемой вѣтромъ водѣ. Все стихало, выдавая шопотъ камышей, – даже неугомонныя лягушки замолкали. Костры потухли. По пологамъ слышались сонные вздохи и храпъ, а гармонія Андрюньки выводила «не бѣлы то снѣги» или грустно пѣла «вылѣтала соколина на долину», и тихо, едва слышно, нарушая общую тишину, изъ-подъ бѣлаго полога. Наконецъ, и она смолка. На горизонтѣ показался раскаленный серпъ луны, тяжелые вздохи выпи глухо повторялись по водѣ.