– О-о-о, – укоризненно и протяжно, – и ты туда же. Тоже мне гуся выводишь. С тобой всё ясно, – закончил он, словно поставив крест на моей способности рассуждать.

– Не шесть лет, конечно, но лет десять-пятнадцать, наверное.

– Петух яйца несёт?

– Что?

– Петух, говорю, несёт яйца?

– Нет, насколько я знаю.

– А что же ты говоришь, что несёт?

– Разве я так говорил?

– Да, говорил, когда затирал мне про десять лет. Я пойду сейчас спрошу у них, у строителей, сколько срок годности у тротуарной плитки, и если окажется, что он больше десяти лет, ты мне пять тыщ будешь должен.

– А ты ставишь на тысячу лет?

– Ну, допустим, не на тысячу, а на пятьсот.

– Так была ж тысяча.

– Да что ты пристал со своей тысячей! Может, и не тысяча. Может, вообще пятьдесят лет. Только уж никак не десять. Пойду сейчас узнаю, а ты готовь пять тыщ. Вернусь – выпьем. Тебя, так уж и быть, угощу.

– Давай, давай.

Я всегда был рад, когда Саня приходил ко мне в гости. Почему-то из всех работников ТЦ он выбрал именно меня. Почти сразу, как я устроился сюда работать, заявился Саня и стал болтать со мной так откровенно и эмоционально, будто мы закадычные друзья. Притом, казалось, ему было плевать, слушаю я его или нет, молчу или говорю. Ему была нужна лишь публика, перед которой он мог бы изливать бурное богатство своих мыслей и чувств. Сперва, его темные очки, неопрятный вид и жуткий перегар меня смутили. Но после того, как Саня рассказал, что хочет создать голографический экран, как в фильме "Чужой", градус моей неприязни значительно упал. А когда он поведал мне о том, что собирается изучить тридцать шестую ступень Шаолиня (что бы это не значило), я проникся к нему искренним дружеским чувством.