«И ладно ещё тихое ничтожество, – говорили они. – Но ты ещё, идиотка, создаёшь нам проблемы! Когда это закончится? Сколько, чёрт побери, можно? Мы отправим тебя к твоей бабке, и ты будешь жить у неё, вот увидишь!» – кричали, вечно сопровождая всё это пинками и тычками.

Ей было больно и обидно. Было страшно из-за того, что в следующий раз её ударят сильнее, чем в прошлый. Но, к счастью, били каждый раз примерно одинаково.

Однако физическая боль казалась сущим пустяком в сравнении с душевной.

По ночам Мэриан разрывалась на части, закатывала истерики в комнате, придушивая себя и затыкая подушкой, пытаясь справиться с ощущением, будто это её сердце проткнули куском арматуры, а не бедного Дориана, а утром делала вид, что ей плевать на всё, плевать на предстоящий суд, так что никто даже не подозревал о том, насколько ей плохо.

На судебном заседании мама Дориана много плакала.

Эта женщина вообще выглядела так, будто плакала всё время с того самого момента, как узнала о смерти сына. Она даже пришла на заседание с заплаканными глазами.

Мэриан тоже плакала на суде. Не потому что боялась уголовной ответственности. Она, как и миссис Чипманк, оплакивала Дориана – в этом они были едины, хоть мать Дориана и не верила в искренность её слёз.

Иногда тогда, на суде, когда от Мэриан требовали что-то сказать, она просто плакала, в какой-то момент прекратив речь, а всем приходилось молча её слушать. Когда она рыдала, закрыв глаза, ей временами казалось, что этот зал совершенно пуст и стоит только она. Лишь миссис Чипманк своими всхлипами приводила Мэриан в себя и помогала вспомнить, что она здесь не одна.

Ей было жаль Дориана, так жаль. Жаль этого милого мальчика, жаль его жизнь, которая оборвалась так рано из-за нелепой случайности. Зато теперь, когда он был мёртв, когда у них было прошлое, но нет настоящего и никогда не будет будущего, когда правда никогда не сможет выплыть наружу, когда он сам не сопоставит факты, когда их не связывают общие знакомые… теперь она с лёгкостью могла признаться хотя бы себе в том, что всё ещё любит его.

Она искренне хотела прийти на его похороны, но в тот день родители были дома и просто не пустили её на улицу, не желая, чтобы она позорилась и высмеивала чужое горе при том, что сама создала его. Так мало того что не пустили, так ещё и за «дурные намерения» оставили под домашним арестом до самого возвращения в Лондон. Теперь Мэриан коротала дни в своей комнате в Вашингтоне, мало ела и много спала, пытаясь забыться и хоть как-то отвлечься от реальности.

Потому что в реальности Дориан был мёртв, а её самое большое желание – живой Дориан. Мэриан хотела во сне увидеть его блестящие бирюзовые глаза, хотела, чтобы сон оказался настолько реальным, чтобы она, потрепав его по голове, могла почувствовать мягкость и гладкость его пушистых волос, ощутить тепло и живость его кожи, взять его за мозолистую от тренировок руку.

Но Дориан, как назло, не снился, хотя она ожидала, что он обязательно должен теперь преследовать её во снах. Скорее всего, это ожидание вызвано тем, что Эллингтон ещё потом долго снился ей.

Её вновь оправдали. Потому что совершенно все свидетели дали показания, что она и пальцем Дориана не трогала тогда, когда он напоролся на штырь, а суд решил не приговаривать к чему-то девочку-подростка, которая и правда ничего не сделала – эмоциональные всплески и резкие движения в их возрасте можно было объяснить гормонами и взрослением.

– Ты наказана, – выплюнул отец, поправляя воротничок домашней рубашки.

– Но я правда жалею! – воскликнула Мэриан. – Я не хотела оставлять Мишель там, я лишь на секунду задумалась. А она почему не пошла за нами?

– Твоя прямая обязанность – следить за младшей сестрой. Когда ты уже научишься делать то, что тебе говорят? – раздражённо поинтересовалась мать, вытаскивая вещи из чемодана и рассортировывая по цветам для стирки. – Что ты там такого можешь думать в своей безмозглой голове, что забываешь взять сестру за руку?

– Я просто на секунду задумалась, – повторила Мэриан, стараясь сделать голос хоть немного виноватым, чтобы родители не разозлились ещё больше за то, что перечит им. – Я больше так не буду, клянусь.

– Ты много раз уже нам клялась, это во-первых. А во-вторых, когда тебе поручено следить за Мишель, ты не должна заниматься чем-то, кроме того, чтобы следить за ней.

– Почему бы Мишель самой за собой не следить? Ей уже одиннадцать. Когда мне было одиннадцать, я следила и за собой, и за маленькой Мишель, а Мишель в свои одиннадцать не может даже за собой уследить, не говоря уж о младшей сестре, если бы она у неё была.

«И слава Богу, что у меня нет ещё одной младшей сестры, иначе родители заставили бы меня приглядывать и за ней!» – гневно подумала Мэриан.

– Мишель маленькая, ты это прекрасно знаешь и без нас, – ледяным тоном ответил отец, приглаживая и так зализанные волосы.

– Нет. Она уже большая, – продолжила спорить Мэриан. Она всё больше и больше теряла терпение, и, наконец, выдала то, что окончательно разозлило отца: – Уже и подумать нельзя о чём-то. Всё следить и следить за этой малявкой, а поразмышлять о разных вещах в своей собственной голове уже запрещают. Бред какой-то.

– Да? Вот тогда отправляйся в свою комнату и там думай «о разных вещах в своей собственной голове». Из комнаты выйдешь завтра, сегодня ты без ужина. Иди, – поджал тонкие губы отец и, шурша бумагой, взял газету со стола.

– Вот и пойду! – рявкнула Мэриан, нарочито громко отодвинувшись на поскрипывающем стуле от стола.

– И чтоб со мной и матерью так больше не разговаривала, – глухо добавил он, распрямив газету. – Не выросла, чтоб так со взрослыми разговаривать. Будет тут ещё какая-то сопля права качать.

Мэриан, недовольно фыркая и громко топая, вышла из столовой. Специально тяжело наступая, она прошла по лестнице на второй этаж и хлопнула дверью в комнату.

– Идиоты! – выругалась Мэриан сердитым шёпотом, закрыв дверь изнутри в спальне. Немного пораскинув мозгами, она решила повернуть защёлку, чтобы к ней точно больше никто не зашёл. – Не нужны мне здесь посетители. А то сами выгнали, потом припрутся. Нетушки, хрен им всем, – так же тихо, но гневно проговорила она.

Мэриан зачем-то показала язык двери, постояла ещё несколько секунд, а потом плюхнулась на край кровати, заставив ту жалобно проскрипеть. Уныло сгорбившись, она с тоской оглядела пространство возле себя, в конце остановившись взглядом на Шегги. Разглядев фигурку, которую и так уже знает как облупленную, Мэриан в отчаянии уронила голову на руки.

«Мне и так плохо, а они ещё… – пожаловалась Мэриан самой себе. – Ещё эту тупую Мишель постоянно оберегают, защищают. А со мной они никогда так не возились. Вечно Мишель то да Мишель сё. Достали. Теперь я снова в Лондоне… И когда меня больше ничто не связывает с Дорианом, мне ещё хуже. Раньше я хоть могла смотреть из окна и представлять, что по этой улице когда-то шёл Дориан, а сейчас? На моей улице здесь он вряд ли когда-то был. Да и не побудет больше. Он мёртв».

«Именно. Он мёртв. И от твоих причитаний живее не станет», – ответила ей маленькая Мэриан равнодушно.

«Как думаешь, могла бы я что-то изменить? Могла бы я повернуть ход событий настолько, что он не умер бы тогда?»

«Вряд ли. Это судьба. Всё предначертано судьбой. Этому суждено было случиться».

«Разве нельзя что-то изменить? Мне казалось, что будущее как раз отличается от прошлого тем, что подлежит изменениям».

«Нет, конечно, будущее можно изменить, но в чём-то несущественном. Примерно… м-м-м… как пойти тебе в школу завтра или не пойти. Это всё же выбор. И этот выбор изменит твоё будущее. Но не кардинально. А такие вещи вроде смерти предопределены»

«Мудро рассуждаешь».

«И не печалься насчёт Дориана. Это больше не имеет значения. Он всё равно бы умер так или иначе подростком».

«Знаешь, штука, когда убийца либо ты, либо не ты – очень имеет значение».

«Ты снова вышла сухой из воды».

«Сюда не подходит. На мне нет вины. Как и тогда».

«Сколько ты ещё будешь себя убеждать в этом? Ты убила его».

«Нет!»

«Убила. Если бы ты не выкрикнула ему в лицо, он бы не напоролся на арматуру».

«Пусть я причастна к его смерти. Не убила, но причастна. Так лучше?»

«Ты убила его».

«Что ты хочешь сказать этим? Тебе нужно, чтобы я снова была наполовину овощем из-за того, что меня мучают угрызения совести и чувство вины, чтобы я снова ночами не спала, ничего не ела? Ты хочешь нанести вред себе же?»

«Я хочу, чтобы ты гордилась».

«Не поняла».

«Ты покончила с тем, кто разбил тебе сердце, практически уничтожил тебя. Он предал тебя, предпочёл тебе другую. Этот мальчик клялся тебе в вечной любви. Вечная любовь разве длится год?»

«Не путай вечное с временным».

«Себе это скажи. Но ты отомстила за себя, за свои чувства. Разве это не повод для гордости?»

«Тогда я убийца».

«И да, и нет».

«Ты можешь говорить понятнее?»

«Разве не за справедливость ты постоянно борешься? Не справедливость ли твоя главная цель и в школе, и дома?»

«Справедливость. Но убить человека – не означает поступить справедливо».

«Справедливо, если он уничтожил тебя морально, а ты его – физически. Ты поступила правильно, пусть даже и сначала это не осознала. Ты сделала мир справедливее, правильнее. Ты избавила мир от предателя, лицемера и подлеца. Ты помогла людям. Кто знает, может, он разбил бы сердца ещё многим другим девочкам? Ты спасла этих девочек. Ты помогла им, уберегла их».

«Ценой его жизни».

«Нет. Ты уничтожила один из миллионов корней зла в этом мире. Если бороться не с вытекающими обстоятельствами, а с тем, что их порождает, – от этого будет прок. Ты поступила справедливо. Каждому должно воздаваться по заслугам. Дориан заслужил это. Смерть – его заслуга».

Мэриан подняла голову и устремила взгляд в пустую стену.

Впервые за последнее время она улыбнулась.