Убийца из прошлого

Глава 4. Следователь из прошлого

Кнут Фьель сидел на кровати в гостиничном номере и перелистывал старые бумаги из папки историка. Дубликаты, сделанные по старинке, под копирку. Местами букв уже было не разобрать, скоро они совсем исчезнут. У него в руках оказались дела, которые расследовались задолго до его рождения. И всё-таки в этих пожелтевших листках что-то было. Ему даже казалось, что он узнаёт старый рапорт и человека, который его написал. Как будто какое-то смутное воспоминание или дежавю.

– Ну? Что ты об этом думаешь? – Хьеллю, советнику губернатора по культуре, надоело ждать, пока Кнут что-нибудь скажет. Он сидел в одном из двух гостиничных кресел, подбрасывал в воздух арахис из открытой коробочки и пытался ловить орешки ртом. Половина оказывалась на полу. Историка из Тромсё, который в этом номере жил, это, похоже, сильно раздражало.

Хьелль Лоде считал, что историк зря так серьёзно относится к невнятным утверждениям пожилой женщины, которой просто хочется верить, что её сын жив. У него не нашлось времени, чтобы как следует изучить содержимое папки прежде, чем звонить Кнуту Фьелю. Самолёт с Большой земли только что приземлился, и дел у него было по горло – ветеранов надо было встретить и заселить в отель «Северный полюс», а за порядок отвечал именно он. Лоде поднялся.

– Я пойду. Так ты готов завтра читать доклад прямо с утра? Это будет в Доме, а не здесь, не в отеле.

Повернулся к Кнуту.

– Может, поужинаешь с нами вечером? Глянешь на участников встречи. Не то чтобы я поверил в какой-то риск или во что-то подобное. Но на всякий случай?

– Риск? – повторил Кнут. – На всякий случай? Но одним вечером можно и пожертвовать. Других планов у него всё равно не было.

Когда советник губернатора ушёл, повисла неловкая пауза. Историк явно был не в своей тарелке. Они заговорили разом и смущённо улыбнулись.

– Ладно, ты первый, – сказал историк.

– Я вот думаю, ты правда веришь, что это дело для полиции? Почему ты, собственно, связался с Хьеллем? Мероприятие вполне могло пройти тихо и мирно – если бы ты никому ничего не сказал. Ты единственный считаешь, что один из участников не тот, за кого себя выдаёт. Думаешь, он опасен? Представляет угрозу для остальных?

Историк немного смутился.

– Не знаю, что и думать. Когда будет время, прочти старые рапорты пасвикского ленсмана. Увидишь – этот парень на мелочи не разменивался. Мы говорим об убийствах, и жестоких. Возможно, их было несколько, на это указывают рапорты. А потом – летом сорок первого – они внезапно прекратились. Я заинтересовался этим делом, потому что мои исследования показывают: гражданский сыск во время Второй мировой войны был делом нелёгким. Особенно в Финнмарке. Население Сёр-Варангера в то время едва ли достигало десяти тысяч. Но когда началась оккупация, в первые же несколько месяцев в Северную Норвегию было переброшено больше двухсот тысяч немецких солдат. Хуже всего дела обстояли в городах, в частности, в Киркенесе. А…

Историк оборвал себя на полуслове. Вздохнул.

– Прошу прощения, тема войны на севере очень меня интересует. Могу говорить об этом часами. А у тебя, конечно, совсем нет времени?

– Действительно нет, – улыбнулся Кнут. – А папку не одолжишь? Всего на один вечер? Верну обратно завтра прямо с утра.

– Конечно, бери. Хьелль Лоде прав: к встрече это дело никакого отношения не имеет. Так что бери. Только будь с документами осторожнее. Это ведь оригиналы – насколько мне известно, других копий нет. Я, конечно, всю стопку сфотографировал, только настоящих бумаг микрофильм не заменяет – у них есть свой запах, и ещё, знаешь, это особое ощущение от старой выцветшей бумаги, когда держишь её в руках.

Сотрудник Полярного музея начинал Кнуту нравиться. Ему импонировало внимание к деталям, в котором он узнавал себя. Внешнее же сходство ограничивалось самыми общими чертами: светлые волосы, средний рост, непримечательная внешность, возраст – тридцать с небольшим. Но по каким-то неявным приметам они друг друга опознали: ни с одним другим участником встречи Кнут бы не стал на прощание хлопать себя по колену и говорить: «Окей, тогда до вечера?»

Они состарились, приходится это признать. Такая мысль пришла в голову каждому, кто сидел у камина в холле отеля «Северный полюс» и пил кофе. Но дело было не только в этом. За последние пятьдесят лет неуклонно растущее качество жизни так поменяло повседневный уклад, что и сами они изменились, стали другими. И всё-таки в каждом оставалось что-то от того молодого шахтёра, которым он был когда-то.

Живой и языкастый Тур Олуфсен, который едва не погиб во время бомбардировки «Исбьёрна» и «Селиса», рвался в город искать знакомых, а на официальную программу он чихать хотел. Якоб Кремер – прежний глава профсоюза, который сначала выступал против эвакуации Шпицбергенского шахтёрского посёлка Лонгиер, а потом, по необъяснимой причине, был против его освобождения в ходе операции «Фритхам», – снова чувствовал себя обязанным всех организовывать.

«Ясное дело, ^– думал Один Эриксен, никак наш Якоб руководит Союзом ветеранов. Только его стараниями мы и собрались».

Тем не менее приглашать немцев и англичан придумал вовсе не Кремер. С этим предложением выступил Тур Олуфсен несколько недель назад на встрече в Тромсё. Он тогда сказал так:

– Не пора ли нам оставить прошлое позади? Разве будет на земле когда-нибудь мир, если даже спустя столько лет мы не можем покончить с враждой? Значит, одни всегда будут ненавидеть других. Но ведь и они, немцы, просто выполняли свой долг, ну, многие из них?

Ответом ему была тишина. Потом Петер Ларсен сел на пол и сказал, что хочет для начала услышать извинения, а потом он ещё подумает, кого и за что простить. Разгорелся спор, потому что нашлись среди них и те, кто считал, что норвежцам тоже есть за что просить прощения.

Предстоящую встречу чуть было не отменили, но дело спас Харальд Ольдерволл, десятник одной из шахт, который встал и спокойно сказал:

– Хочу увидеть Шпицберген в последний раз. Хочу снова спуститься в забой, чёрт возьми, а вы поступайте как знаете.

Вот так всё и устроилось. Подразумевалось, что участники могут делать что хотят. Но Якоб Кремер ненавязчиво уговорил всех пойти по крайней мере на доклад об операции «Фритхам», который должен прочесть историк из Полярного музея, а также ради приличия присутствовать на поминальной службе в Грен-фьорде.

Губернаторское управление Шпицбергена находилось на Шэринге – возвышенности, с которой открывался вид на кварталы Лонгиера. Но офис Кнута располагался на стороне, выходившей к заброшенной станции канатной дороги, по которой когда-то переправляли уголь из шахт на погрузочную пристань, – унылая и гнетущая картина. Демонтировать станцию не стали, и она так и осталась стоять – одинокая крепость доисторических времён на высоких железных ногах.

Но менять офис Кнут не хотел и от комнаты в другом крыле на солнечной стороне с видом на простор Ис-фьорда отказался. В его углу между архивом и закутком с кофе-машиной было тихо, сюда не доходили шум и суета из конференц-зала и губернаторского кабинета.

На Шпицберген Кнут впервые приехал около года назад, получив на лето сезонную должность полевого инспектора. Все знают, как трудно на такое место попасть. Два друга детства, два паренька из Энгердала ради шутки отправили заявки. Оба получили положительный ответ и провели на западном побережье архипелага полное приключений лето. А когда лето кончилось, Кнут остался на архипелаге.

– Больше всего похоже на влюблённость, – пробовал он объяснять Турбьёрну, который теперь служил начальником природоохранной службы в Фемуннском национальном парке.

– Скорее уж на одержимость, – отозвался Турбьёрн.

Заразная шпицбергенская бацилла. Однако Кнут должен был признать, что в последние месяцы лихорадка пошла на убыль. Он начинал скучать, если уж быть до конца откровенным. Повседневная рутина делала своё дело. Молодой полицейский всё чаще застывал у окна, следя за переменой погоды. Думал о том, что нужно только выйти наружу и надеяться, что неожиданное происшествие поможет стряхнуть с себя оцепенение.

Офис Кнута мало-помалу менял свой первоначальный вид. Его любимый полевой инвентарь постепенно оккупировал верхушки книжных полок и крюки, вбитые в стены. Не отставали от приборов и сувениры, которые он привозил из поездок по всему архипелагу. Великолепные оленьи рога и найденные на пляже деревяшки с выжженными русскими буквами. Тюленья шкура на рабочем кресле. Карта Шпицбергена позади стола.

В управлении губернатора было непривычно тихо. Он услышал, как на парковку въехал автомобиль, затем открылась и закрылась дверь. Не прошло и нескольких минут, как мотор снова завёлся и автомобиль поехал дальше. Кнут взглянул на часы. Время шло к четырём. Конец рабочего дня.

На письменном столе громоздились стопки бумаг и папок. Куча незначительных дел, за которыми можно скоротать время. Но тут в открытую дверь просунулась голова Тома Андреассена, его шефа.

– Ну? На выходные за город?

Кнут подавил вздох. Он прекрасно понимал своего начальника: глава недоукомплектованного полицейского участка от всей души надеялся, что Кнут зацепится здесь, останется в штате и не поддастся зову Большой земли. Но было бы лучше, если бы личной жизнью Кнута шеф интересовался чуть меньше.

– Какой-то ты кислый. – Том Андреассен уже был в офисе целиком и усаживался в потёртое кресло. – Я просто подумал, чем бы ты мог заняться. Раз уж есть свободное время.

– Да уж, наконец-то. Первые выходные с самой Пасхи. И коль скоро ты сам об этом заговорил, так больше продолжаться не может. Ты должен поговорить с губернатором о том, чтобы нанять кого-нибудь на вакансии, которые у нас есть.

Этот разговор повторялся уже много раз. Том Андреассен закряхтел – верный знак, что затронули его больное место.

– Ты знаешь, когда молодые ребята приезжают сюда, на Шпицберген, они оказываются перед выбором. Никто им прямо ничего не говорит, просто так оно есть. Можно вернуться на юг. Спустя год многие так и поступают. Получили что хотели – полярную ночь, полярное сияние, снег и холод. Сделали тысячи фоток, добыли себе песцовую шкурку или две, покатались на собачьей упряжке, полазили по ледникам. Можно уезжать. Хочешь так же? Поработал на губернатора, пережил зиму и теперь думаешь, что всё уже видел?

– Нет.

– Нет, похоже, что нет. Многие из нас не понимают, почему они здесь. Взять, к примеру, нас с женой. Она ведь здесь родилась и в другом месте никогда не жила. А сам я в Лонгиере вот уже восемь лет. Четверо детей у нас. И мы сидим здесь. Шпицбергенская бацилла, как некоторые говорят. Как будто это что-то вроде болезни. А я вот теперь не знаю. Детям нравится в школе, у них там друзья. Да и у нас тоже. А всё-таки подумываем переехать на юг, когда старшему исполнится четырнадцать. Нелегко, конечно. Ведь, как ни крути, тут наш дом. Иногда кажется – тесно, бедно, а всё равно дом.

Кнут не ответил.

– А ещё есть те, кто выбирает холостяцкую жизнь. – Том Андреассен вздохнул и потёр глаза. – Или не может найти себе спутника жизни. И так тоже бывает. Ты, может, скажешь, что в Лонгиер приезжает порой народ, который спасается от чего-то на Большой земле. Кто ищет одиночества, тот бежит сюда, в пустыню. Здесь они находят себе место под солнцем, здесь их принимают.

– И я, по-твоему, из таких? – Кнут повернулся и с улыбкой посмотрел на шефа.

– Нет-нет-нет. Этого я не говорю. – Андреассен смутился. – Но ты должен выбрать. Либо ты семейный, либо холостяк. Два разных образа жизни. И совместить их нельзя.

Пора было менять тему.

– А Хьелль с тобой ветеранов не обсуждал? Я помогал встречать их в аэропорту, и дошла до меня довольно странная история. Этот парень, Сигернес, которого прислал Полярный музей, говорит, что один из участников может оказаться убийцей.

– Ну и? – Том уже поднялся и шёл к двери. – Ничего странного не вижу. Они тут, на Шпицбергене, несколько лет воевали. Мало ли кого убили.

– Нет, убийство произошло на Большой земле. Гражданское преступление, но во время войны. Он говорит, один из них никакой не шахтёр, а убийца, который скрылся от правосудия, выдав себя за другого человека. Вот у меня старые рапорты, которые историк сюда приволок. – Кнут показал папку с документами. – Сам видишь, их тут порядком. Я сказал Хьеллю, что вечером поужинаю с ними в отеле. Присмотрюсь к собравшимся.

На лице Андреассена отразилось сомнение.

– Звучит подозрительно. Неправдоподобно. Разве другие не опознали бы чужака? Впрочем, если и есть такие дела, то у них давным-давно вышел срок давности. – На пороге он остановился. – Скажи этому историку, чтобы не лез на рожон. Будет очень нехорошо, если во время встречи разразится скандал. У стариков едва ли ещё будет возможность помириться.

Глава 5. Начало расследования

В конце концов ленсмана Кнутсена соединили с начальником полиции в Киркенесе. Но говорить с ним надо было осторожно. У шефа была скверная привычка цепляться за второстепенные детали и приплетать их к какому-нибудь другому расследованию. Чаще всего дело оборачивали против ни в чём не виновных людей, с которыми хотело свести счёты руководство Финнмарка, гревшее руки на незаконной торговле.

– Я прочёл ваш рапорт. – Голос у начальника был скрипучий и неприятный. – Тот, что пришёл с автобусом. Он недостаточно подробный, скажу я вам.

– Тогда вам уже известно, что в посёлке Гренсе-Якобсельв убит священник. Возможно, это ограбление, которое пошло не по плану. Священнику сорок один, он из Южной Норвегии. Жил в пастырском доме вместе с семьёй – женой и сыном. Тело обнаружено в русской церкви к юго-востоку от Сванвика. В той, заброшенной. Убийство совершено с особой жестокостью.

– Я исхожу из того, что семью вы уже допросили?

– Во всяком случае, я с ними поговорил. Приехал к ним вчера поздно вечером, после осмотра церкви. Место преступления опечатано. Но нам, вероятно, потребуется помощь. Похоже, что убийца – или убийцы – забрали автомобиль священника, коричневый форд 1932 года выпуска с газогенератором.

– Мы тут обсудили это дело…

Ленсман поудобнее уселся в кресле. Он знал, что сейчас будет: длинный монолог начальства от лица всего киркенесского штаба.

– В первую очередь мы должны спросить себя, почему священника убили. Может быть, он коммунист? Может быть, он выдавал опасные для государственной безопасности тайны? Ведь эта церковь расположена недалеко от границы?

Ленсман попробовал возразить:

– Да, но по ту сторону границы Финляндия, а не Россия. Как вам известно, финны с Германией не воюют…

– Вероятно, преданные отечеству норвежцы решили, что всему есть предел. Может быть, они поймали его с поличным? Но с ним был сын, как вы пишете? Это обстоятельство следует изучить подробнее. Проще говоря, попробуйте надавить на семью. Был ли священник коммунистом? Я могу отрядить кого-нибудь отсюда в Гренсе-Якобсельв на лодке, чтобы допросить жену и ребёнка…

Кнутсен снова решил, что пора вмешаться:

– Но мальчишке всего пять. А жена убита горем, понятное дело. Допрос ничего не даст, они только перепугаются. И ничего не расскажут. К тому же…

Голос начальника полиции превратился в лёд:

– Эти жалкие людишки прикрываются женщинами и детьми. Прячутся среди гражданских и думают, что их это спасёт. Нет, вы слишком мягкосердечны, ленсман Кнутсен. Впрочем, вам простительно. Сколько лет вы на службе в этой пустыне? Пять? Н-да. Но сейчас пришли другие времена. Закон и порядок превыше всего. Мы не позволим предателям Родины прятаться за спинами женщин и детей. Мы этого не потерпим. Они должны понять, что всё бесполезно. Нужен показательный пример. Советую вам выполнять ваши обязанности. А то не заметите, как окажетесь без работы.

– Я только хотел сказать, что существуют и другие, более эффективные способы получить показания. – Ленсман сглотнул. Он балансировал над пропастью начальственных подозрений.

– Ну, поскольку сами вы до этого не додумались, я приказываю вам отправиться в немецкий гарнизон в Пасвикской долине.

Начальник полиции был не из этих мест и не утруждал себя изучением географии вверенного ему округа. Он рассчитывал на повышение и предвкушал скорый переезд на юг.

– Тамошнему коменданту стало известно о шпионе, направляющемся в Сёр-Варангер. Возможно, он уже прибыл. В этом случае немцы должны были перехватить радиосигналы, доказывающие, что в ваших краях кто-то поддерживает связь с русскими. Я жду, что вы приложите все усилия и разоблачите предателя.

Дорога к югу от Сванвика была разбитой и узкой. Колея по обеим сторонам свидетельствовала, что ездят здесь в основном тяжёлые грузовики и гусеничный транспорт. Ленсман старался держаться середины и съезжал на край с сильным недовольством: надо было пропускать немецкие формирования, прибывающие не по дням, а по часам. Он изо всех сил старался думать о них как можно меньше. Лучше сосредоточиться на сегодняшнем дне. Безнадёжное дело – размышлять о том, что все эти солдаты делают в Финнмарке и каким приказам подчиняются. Ни на какую поддержку местного населения такое количество людей рассчитывать не могло. Сколько так будет продолжаться? Нет, лучше не думать. Лучше сосредоточиться на разбитой дороге, на управлении автомобилем. Повернуть к гарнизону, остановиться у ворот в заборе с колючей проволокой поверху – и гнать от себя мысль, что это враг, чьё численное превосходство невозможно даже вообразить.

Затем досмотр автомобиля, личный обыск, допрос и ожидание – ленсман всё вытерпел. Наконец его пропустили. Немецкий лагерь занимал несколько квадратных километров. На расстоянии казармы казались низкими и длинными. Но, подъехав ближе, ленсман понял, что это впечатление обманчиво. Казармы были огромными. Между строениями шли укатанные проезды, а на каждом перекрёстке стояло по столбу с подробными указателями. Дорогу Кнутсену объяснили. Но когда он посмотрел в зеркало заднего вида, то увидел, что следом едет армейский грузовик с вооружёнными солдатами.

Комендант оказался не немцем, а австрийцем, явно гордившимся своей цивилизованностью. С ленсманом он обращался вежливо, чуть ли не виновато. Предложил кофе – настоящий, а не отдающий кислятиной заменитель. Спросил, как ленсман добрался и не досаждало ли ему оживлённое движение.

Ленсман не удержался от вопроса:

– Что вы собираетесь делать со всеми этими солдатами? Ведь и финны, и русские – ваши союзники.

– Это да. – Комендант ненадолго задумался, но решил изобразить открытость. Как-никак норвежец по ту сторону стола состоял на государственной службе. – Да, в сопредельных районах сосредотачивается всё больше воинских частей. Есть определённые планы. Больше я сказать ничего не могу. Непостижимый славянский характер. Всё-таки скандинавы, германцы – это совсем другое. Мы с вами так похожи. Хоть я и вообразить не мог, что заберусь так далеко на север: семья моя родом из Зальцбурга. А тут ни кафе, ни театров, ни концертных залов. Странная штука жизнь, вы не находите?

Комендант, худой человек с тоненькими усиками, казался грустным и одиноким. И усики такие наверняка требуют от него ежедневных усилий, а иначе граница между ними и матовой гладкой кожей утратит свою чёткость. «Сколько же ему лет? – размышлял ленсман. – Наверняка у него в Австрии остались жена и дети».

Комендант взял себя в руки.

– А ещё этот священник, так? Вы из-за него ко мне приехали? Президент полиции Киркенеса мне звонил. К сожалению, должен вас разочаровать. Священник не был тем человеком, которого мы ищем. «Наш» шпион – не он. «Нашего» обучали в Москве, а потом вернули сюда. Мы полагаем, это кто-то из местных, кто-то здешний. Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто подходит под описание?

Ленсман покачал головой. Ему не нравилось, какой оборот принял разговор. И что ему теперь – доносить на соседей и друзей?

Но комендант от него не отставал.

– У кого-нибудь есть возможность прятать радиоаппаратуру? А переезжать с этой аппаратурой с места на место? У кого здесь есть автомобиль? Никого подходящего? – Вздохнув и помолчав, комендант продолжил: – Ну, нет так нет. Но убитый шпионом быть не мог, хоть он и хорошо подходит под описание. Сегодня ночью мы опять засекли радиосигнал. С нового места. А священник в это время был уже мёртв. Нам и в этот раз не удалось определить координаты. Надеюсь, вы понимаете, что разоблачение шпиона – задача первостепенной важности.

– Вы правы. Нет никаких оснований считать, что это убийство как-то связано со шпионажем. Никто не мог знать, что священник будет в церкви. Её никто не посещает, места вокруг пустынные. Прежде там было большое зимнее становище саамов-скольтов, но это было давно, больше ста лет назад. Сейчас всего несколько семей оленеводов время от времени ненадолго там останавливается. Постояв несколько дней, они гонят стадо дальше. В этом году там стоял Миккель Сирма с семьёй. От него мы и узнали об убийстве – пятилетний сын священника прибежал к нему за помощью. А не то труп обнаружили бы спустя многие месяцы, если не годы.

– М-м-м… – Комендант поднялся. Разговор определённо был закончен, но он добавил, как будто про себя: – Может, его жена что-то знает? И ещё сын. Он что-нибудь рассказал, раз он был вместе с отцом?

Ленсман не сдержался:

– Но это же абсурд! Она даже не местная и вряд ли хоть раз покидала Гренсе-Якобсельв с тех пор, как они сюда переехали пару лет назад. К тому же автомобиль священника украли.

– Абсурд, говорите? Друг мой, война – это абсурд. Вам необходимо найти шпиона. Тогда всё станет гораздо проще. – Австриец посмотрел на ленсмана с холодной улыбкой.

Кнутсен заставил себя улыбнуться в ответ.

– Посмотрим, что можно сделать.

Но позже, уже сев в машину, за которой следовал по пятам неизменный грузовик, ленсман крепко себя выругал. Как можно было быть таким дураком? Сидеть там и обо всём рассказывать. Каким бы приятным этот австриец ни был, он всё равно враг. Ни о каком сочувствии с его стороны и речи идти не может. Все слова и поступки ленсмана будут обращены против него самого. Он осознал, что из вдовы священника и его сына будут вытягивать сведения, которыми он сейчас не располагает.

После немецкого гарнизона Кнутсен решил не возвращаться к себе в контору. Вместо этого он выехал на главную дорогу и повернул направо. Вокруг ни души. Сверху серое небо. Узкие шины его опеля пробуксовывали в широких колеях, и лишь по чистой случайности он не улетел в канаву. Нужно ехать очень осторожно: кто его будет вытаскивать, если он застрянет? После поворота ему не встретилось ни одной машины, ни норвежской, ни немецкой.

Свет в церкви не горел, да он этого и не ждал. Однако там, где заканчивалась дорога, снег был изрезан отпечатками шин. А ко входу в церковь кто-то протоптал тропинку. Труп исчез. Место преступления обследовала полиция? И кто же это тогда был, если убийство произошло в его районе и полиция тут – он?

В церкви стояла такая темень, что он сначала вообще ничего не видел. Кнутсен зажёг фонарик. Внутри было совершенно пусто. Старинные церковные картины – за долгие годы растрескавшиеся и выцветшие от переменчивой погоды, покрытые печной копотью, – пропали все до одной. Остались только светлые пятна на бревенчатых стенах и дырки от гвоздей. Ленсман прошёл дальше. Ничего, как он и думал. Даже железный крюк из стены пытались вырвать. Но он был огромным и вбит глубоко, так что достать его можно было только с помощью топора.

Церковь недавно прибрали или по крайней мере подмели. Ленсман снял шапку и почесал в затылке. Кто это сделал? И зачем?

Он вздрогнул – долгий жалобный крик разорвал тишину. Кричали снаружи, и ленсман даже узнал птичий голос, но всё равно выскочил. Две большие птицы кружили высоко в небе над церковью. Это летели на озеро Бьёрневатн гагары, что-то слишком рано в этом году. И больше ни звука. Ни ветерка, ни малейшего признака жизни – куда ни посмотри. Медленно, словно нехотя, падали с неба снежные хлопья. Скоро все следы людей и машин исчезнут.

Ленсман пешком прошёл по оленьему следу от реки до того места, где всего пару дней назад был саамский лагерь. Вежи^[5] пропали. Только их круглые следы на снегу да почерневшие камни на местах костров говорили о том, что здесь недавно останавливались люди. Оленьи следы уходили на равнину. Но у ленсмана не было необходимого снаряжения, чтобы идти по ним. С вопросами к Миккелю придётся подождать до другого раза, а пока надо дать всем знать, что ленсман хочет с ним встретиться.

Кнутсен вернулся к своей машине, сел за руль. Датчик бензина показывал, что бак почти пуст. Лучше бы поехать прямо в контору. Бензина до Бьёрневатна не купишь, хоть у него, как у госслужащего, и есть все необходимые бумажки. Его норма топлива даже выросла, когда президент полиции в Киркенесе сообразил, что ленсману придётся порядком покататься, пока он будет ловить шпиона, шлющего радиосигналы русским.

Однако у самого Сванвика он вдруг поддался порыву, свернул на грунтовку и поехал в направлении Нирюда. Там на отшибе стояла ферма. Хозяева её были люди необщительные и гостей не жаловали. Ленсман обычно их не трогал и не показывался у них месяцами. Они были бедняками, эти люди, так что, если и шла тут какая продуктовая торговля в обход закона, ленсман предпочитал об этом не знать. Глубокие следы колёс указывали, что и здесь кто-то его опередил.

Было всё-таки что-то странное в бездетных супругах, живших на ферме. Оба сухопарые, спины прямые, лица серьёзные. Всегда сдержанны, отвечают односложно. Но у жены в глазах постоянно мелькает что-то неуловимое: как будто она на пару с мужем играет в игру, о которой пришедший и не догадывается, и ей от этого смешно. Ленсман подозревал, что они частенько продают еду на чёрном рынке – мясо, рыбу, картошку, рожь, морошку.

Наконец на дворе появился хозяин. Ленсман не пытался стучать в кухонную дверь – знал, что бесполезно, да и заперта она. Он вышел из машины, облокотился на капот и стал оглядываться. Ничего особенного он не искал, но притаившаяся за кухонной занавеской женщина об этом знать не могла.

– Ну? Что это ленсману у нас понадобилось, а? – мужчина медленно подошёл и сплюнул.

– Вы, может, слыхали, что вчера после полудня убили священника из Гренсе-Якобсельва?

– Так его вчера тут не было. Верно, Астри? Этот священник в Нирюд вчера не проезжал. – Он кричал, обращаясь к невидимой жене.

– Ясно, но, я подумал, вдруг вы слышали что-нибудь? Не видели какой-нибудь машины или пешехода на дороге? В Пасвикской долине народу ведь совсем немного.

– Не, мужик, бросай это дело к чёрту. Тут же всё время немцы таскаются туда-сюда. Окажись тут ленсман час назад, спросил бы солдат из гарнизона. Они тут были, на большущем грузовике приехали, верно, Астри?

– Да, о них я не подумал. – Ему и правда раньше не приходило в голову, что священника мог убить немец. – Но я имел в виду других. Граница же рядом. Мог через неё кто-нибудь перейти по этой дороге? А ещё тот, кто совершил преступление, прихватил автомобиль священника. Значит, он должен был ехать на нём в долину по этой дороге, других путей нет.

Мужчина обвёл рукой двор.

– Сам видишь, тут никакой машины нет. Хочешь в амбаре её поискать?

– Нет-нет, я просто собираю показания. Не сомневайтесь, я вам верю.

От ленсмана не ускользнуло, что жена вышла из дома и встала на камне, заменявшем им крыльцо. Руки её были скрещены на груди.

– Священника нашёл Миккель Сирма. Я бы хотел с ним перемолвиться словечком. Если вам случится с ним иметь дело, передадите?

– Так он уехал. Они отправились на летнее становище.

Вечерело. В маленьком хлеву беспокойно завозились овцы. Дневной свет померк, всё посерело. Ленсман почувствовал, что проголодался, и пошёл к машине.

– А его не Сирма зовут, – крикнул ему вслед хозяин, – это прозвище.

– А как же его зовут?

– Борицын. Миккель Борицын. Его дед на русской стороне жил.

Когда ленсман вернулся в Сванвик, в свой узкий деревянный дом, на кухонном столе обнаружился свёрток с копчёной сельдью и стакан морошки. Ленсман обомлел. Дверь-то была заперта. Несмотря на голод, к подаркам он не притронулся. Зато достал из пластикового контейнера кусок немецкого хлеба, намазал его жиром и положил сверху ломтики холодной картошки. Сварил в кастрюле кофе и отправился в кабинет. Стоило немедленно взяться за рапорт, пока в памяти живы все детали. Даже те, которые он не собирался упоминать. Киркенесского шефа ведь больше всего интересует его поездка к австрийцу-коменданту.

Зазвонил телефон. По телефону с ним связывались только из главного участка. Значит, надо отвечать.

– Да, Кнутсен слушает.

– Ну, здравствуй. Ты, наконец, дома. Шеф несколько часов пытался до тебя дозвониться. Только что ушёл. И я решил тебя предупредить. Шеф очень зол. Они ездили на ту сторону на пароме, допрашивали вдову. Это было нелегко. – Младший офицер немного помолчал. – Но случилось ещё кое-что. Я подумал, хорошо бы тебе знать об этом заранее, чтобы ты мог подготовиться. Звонил епископ. Оказывается, в церкви хранилась очень дорогая икона. Зануда священник отказывался перевозить её в Киркенес. Говорил, она принадлежит саамам. Верил, значит, всякой ерунде. Так вот, икона-то пропала. И немцы теперь про это прознали. Нас завалили телеграммами, приказами и контрприказами. А шеф, ясное дело, не хочет быть крайним.

Ленсман вздохнул и поблагодарил киркенесского коллегу за предупреждение.

– А машина священника? Её разыскивают? – успел он спросить, пока офицер не повесил трубку.

– Ах да, машина. Чуть не забыл со всеми этими делами. Нашли её возле немецкого лагеря. Не у того, который в Сванвике. У другого, дальше на юг. Её отогнали к реке, на самый склон. Вроде как спрятали в кустах. А внутри был труп. Парень себе башку разнёс. Наверно, это убийца и есть. И больше ничего. По крайней мере, немцы, которые его нашли, так говорят.