Он хотел жить и умереть странником. Воспомининия об иеросхимонахе Алексии

Начало монашеского пути

И вот, наконец, отец Варсонофий благословил двадцатидвухлетнего Михаила на монашеский путь. Местом подвигов определил ему Киево-Печерскую лавру. Но с фабрики его отпустили не сразу, так как он был передовиком производства, выполнял норму за двоих и активно участвовал в художественной самодеятельности. Пришлось Михаилу через суд увольняться. Однако, когда юный подвижник приехал в Киево-Печерскую лавру, здесь его ждало неожиданное разочарование. Наместник владыка Нестор сказал, что прием в лавру сейчас ограничен, так как с пропиской очень сложно.

«Я, конечно, огорчился. Но потом он вдруг говорит:

– А ты в других монастырях был?

– Владыка святый, нигде не был.

– Вот давай сейчас поезжай, куда пожелаешь – в Почаевскую, в Троице-Сергиеву лавру или в Глинскую пустынь. А я пока здесь буду прописку с уполномоченным улаживать. Когда решится, тогда тебя вызову».

И я сразу поехал в Глинскую пустынь. А в Глинской в то время какие старцы были!.. И отец Серафим (Амелин), и отец Серафим (Романцов), и отец Андроник (Лукаш), и отец Виталий (Сидоренко). Отец Виталий тогда, хотя и послушником был у отца Серафима, но принимал странников как отец милосердия, людей утешал и вел очень духовную жизнь.

Первый раз об отце Виталии я услышал еще в Херсоне. В Глинской пустыни побывали паломники с нашего прихода и потом мне рассказывали: «Ой, Виталий глинский – это вообще человек неземной!» И вот я загорелся, думаю: «Как бы его увидеть?» А когда приехал в Глинскую пустынь и познакомился с отцом Виталием, тогда понял, что осуществил, наконец, свое желание.

В то время благочинным там был отец Андроник (Лукаш). Мудрый духовный наставник, отец Андроник был наделен дарами прозорливости, утешения, молитвы. Он безошибочно провидел внутреннее состояние человека и указывал ему самый верный путь к спасению. Его руководство отличалось особой мягкостью и добротой. Это привлекало к старцу братию и множество паломников. По молитвам отца Андроника исцелялись не только духовные раны, но и телесные болезни. В 1995 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия он был возведен в сан схиигумена. Отец Андроник проявил большое внимание к желающему встать на монашеский путь Михаилу.

«Увидев меня, начал расспрашивать:

– Откуда? Что? Как?

– Батюшка, я в Киево-Печерскую лавру собираюсь поступать, но там с пропиской сложно.

– Давай, если желаешь, мы тебя здесь пропишем. У нас свободно.

Отвечаю ему

– Батюшка, у меня благословение от моего старца отца Варсонофия в Киево-Печерскую лавру идти.

– Ну, раз благословение. Мы, конечно, не можем этого изменить или нарушить, но если не получится с пропиской, тогда только к нам.

И забрал меня к себе в келью. В келье у него было две коечки: он – на одной, я – на другой. Тогда я еще совсем молодой был, и мне все было интересно. Бывало, ночью проснусь, смотрю, а батюшка уже стоит в схиме, молится. Тихо так. Только ляжет, чуть полежит и опять встает молиться, как преподобный Силуан Афонский, урывками. А я, хоть и уставший, трудился же весь день на послушании, но думаю: "Батюшка встает, и я встану". Поднимаюсь и тоже стою тихонько. Батюшка оглянется, а я стою. А тут уже и четыре часа – подъем. И пошел батюшка с колокольчиком по коридору: весь монастырь просыпается, все встают на полунощницу Около шести часов сна благословлялось. Отцы учитывали, что у молодых послушания, и им отдохнуть надо. А старцы спали мало: и отец Серафим, и отец Андроник».

Отец Андроник рассказывал: «Однажды, когда в храме подошла ко мне какая-то женщина и со слезами сказала, что все церкви закрыты, колокола перестали звонить, я ответил: "Бог даст и зазвонят." За эти слова сослали меня в 1923 году на Колыму, на пять лет». В ссылке отец Андроник служил санитаром в тюремной больнице. Он ухаживал за больными с искренним состраданием и любовью. Все его любили, а сосланные узбеки называли его «мамой». Душа отца Андроника, очищенная многими скорбями, была преисполнена благодатных даров Святого Духа. Эта духовность и привлекала людей к старцу. Великодушно претерпев все страдания, он делом исполнил заповедь: «Любите врагов Ваших» – и стяжал в своем сердце величайший дар благодати Божией – христианскую любовь к ближнему. Смирение и кротость безраздельно царили в его душе, даже ходил старец, всегда смиренно согнувшись. Ныне отец Андроник прославлен в лики глинских святых.

В монастыре я попал на клирос, потому что читал и пел еще в миру, когда ходил в свою приходскую церковь. Такая милость Божия! Отец Виталий на клиросе и я с ним! И отец Андроник с нами! Такая благодать! Из Москвы приезжают паломники и говорят батюшке Серафиму (Романцову): «Батюшка, мы в Елоховском соборе бываем. Там Патриарх служит. Сорок человек певчих! Народа в храме пять тысяч вмещается, не протолкнуться. Пение там, конечно, замечательное! Но когда приезжаем в вашу Глинскую, как услышим ваши напевы, будто крылья у нас вырастают, мы как на небесах себя чувствуем! Молиться хочется».

Там, в Глинской, был слепенький отец Иакинф. И хотя один глаз у него совсем не видел, а другой был как зернышко и чуть-чуть открытый, он замечательно управлял хором. Обладая прекрасной памятью, наизусть знал Апостол, паремии, детально изучил церковный устав. Старался скрывать свои подвиги. Когда отец Иакинф выходил читать Апостол на середину храма, то брал с собой зажженную свечу. Иногда, пока он шел, свеча у него гасла, но он этого не мог видеть. Читал Апостол, потом начинал гасить свечу. Несмотря на слепоту, отец Иакинф все время был в трудах послушания и не только не роптал на свою участь, но благодарил Бога. Никогда не было в нем уныния и недовольства, наоборот, его бодрость, живая вера в жизнь будущую и стремление к этой жизни передавались окружающим. Вместе мы ходили на все послушания: и на клирос, и в поле, и на сенокос. Но особенно я дружил с отцом Виталием. Часто мы с ним о спасении говорили, в Илиодоровский скит вместе ходили. Помню, он все меня наставлял: «Смотри, Михаил, если в монастырь желаешь, то крепко держись этого пути. Если не в Киев, то сюда возвращайся».

А я еще в Почаевской лавре не был. И вот из Глинской поехал в Почаев. А там отец Кукша. Это ж такой старец! Оказалось, он тоже из нашей лавры. Но я не застал его в Киеве, потому что позже туда пришел. Его кэгэбисты выслали оттуда в Почаев. Гнали, потому что за ним народ шел. Он чудеса совершал, прозорливый был. А чекисты-то следят. Вот и решили его отправить подальше. Приехал он в Почаев, и народ за ним. Потому что где солнце укроется? Нигде.

Святой Кукша Одесский родился 12 января 1875 года в селе Абузинское под Херсоном. Сын херсонских крестьян в двадцать лет стал послушником на Афоне в русском Пантелеимоновском монастыре, а в тридцать лет был пострижен в монахи. В крещении он Косьма, при пострижении в рясофор Константин, при пострижении в монашество Ксенофонт. В 1931 году его постригли в схиму и дали имя преподобного Кукши. Когда его спрашивали, не скучно ли ему молиться целый день, он отвечал: «А я не один, нас четверо: Косьма, Константин, Ксенофонт и Кукша».

– Приезжаю, а он там, – вспоминал батюшка. – Я сразу к нему:

– Батюшка, я вот приехал в Киево-Печерскую лавру поступать, а Вас нет. Сложно там сейчас с пропиской.

– Все будет хорошо, все будет хорошо. Поступишь, – успокоил он меня.

Так и остался я пока в Почаеве. Но там народа тьма. Паломники едут и едут. Ведь какие святыни там: Матерь Божия Почаевская, Иов преподобный… Службы пышные. Посмотрел я на все это и говорю отцу Кукше:

– Что-то, батюшка, здесь народу много. Может, мне в скит?

А там Свято-Духов скит в лесу. Он взглянул на меня, и все ПОНЯЛ:

– Вижу, ты безмолвия хочешь. Благословляю. Иди.

И вот я поступил туда. Ой, хорошо! Братии там мало. Тихо. Полунощница в свое время служится. Правило монашеское все исполняется. А поскольку я читать мог и петь, то меня сразу на клирос взяли. И пошло. Побыл немножко, братия и говорят: «Оставайся!» Ну, как я останусь? Мне же нельзя. Не могу нарушить благословения духовного отца. Наконец, звонят из Киева от владыки: «Срочно приезжай». Я сразу же на попутную машину и в лавру. Пришел к владыке, а он говорит:

– Все. Давай документы. Участковый согласился на прописку.

И меня прописали. Было это в 1951 году».

В Киево-Печерской лавре

По благословению отца Варсонофия в двадцать два года Михаил поступил в Киево-Печерскую лавру и стал в ней послушником.

О древних Киево-Печерских холмах можно сказать словами Ветхого Завета: «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3, 5). Киево-Печерская лавра во все века была священной школой истинного христианства. В то время там жил и подвизался старец архимандрит Полихроний (в схиме Прохор), и юный послушник, находясь там, стал окормляться у него. Сначала жить в самом монастыре не было возможности, и они с другим послушником примерно месяц жили на квартире у верующей женщины, которая с радостью и большим гостеприимством приняла к себе молодых насельников лавры. У юных послушников сердце горело к монашеским подвигам: к молитве, посту, послушанию. Не понимая этой ревности к монашеской жизни, женщина в простоте сердца готовила послушникам обильные трапезы, думая этим угодить своим дорогим квартирантам. И когда они, желая воздерживаться, мало ели, она плакала и огорчалась, и этим заставляла их вкушать пищу до пресыщения. Послушники очень скорбели об этом и решили наконец пойти к отцу Полихронию. Старец велел им оттуда уходить. И поселили их в лавре.

Михаил проходил разные послушания, но вскоре был взят на клирос, так как имел хороший голос.

Часто он ездил к своему духовному отцу. Его там всегда ждали и радушно принимали, особенно матушки.

– Как-то я приехал к отцу Варсонофию и за обедом, а людей за столом было много, решил выслужиться перед ним. Стал говорить о бывшем батюшкином приходе: "Вот, когда вы были на том приходе, и людей было много, и храм строился, а сейчас и людей нет, и все стоит". Батюшка Варсонофий молчал, молчал, слушал, а потом и говорит: "Сначала вынь бревно из своего глаза, а потом уж и сучок из глаза брата твоего. Какой мерой мерите, такой и я вас отмерю".

Как мне стало стыдно, страшно. И есть перестал, и заплакал. А после обеда пошли с келейником отца Варсонофия за водой, а он и говорит: "Вот ты такой кроткий, смиренный. Батюшка тебя так любит. Почему же ты плакал?" "Стыдно стало", – ответил я. Для батюшки этого случая было достаточно, чтобы в разговорах о ближнем быть крайне осторожным. Если нам казалось, что мы рассуждали о ком-то, то он нас останавливал, дабы не впали в осуждение, ссылаясь на епископа Игнатия.

Чтобы не осуждать ближнего, должно отказаться от суждения о ближнем. Потому-то в Евангельской заповеди, воспрещающей осуждение ближнего, предварительно воспрещено суждение о нем. Не судите, и не судят вас. Не осуждайте, да не осуждены будете. Сперва люди позволяют себе суждение о делах ближнего, а потом невольно впадают в осуждение. Не посеем семени – и не возрастут плевелы. Воспретим себе ненужное суждение о ближних и не будет осуждения.

Когда мы сходимся для дружеской беседы, часто, если не всегда, большая часть этой беседы заключается в пересудах о ближнем, в насмешках над ним, в оклеветании, уничижении, очернении его. Льются острые слова рекою; смех и хохот раздаются, как знаки одобрения; в это несчастное время самозабвения и самообольщения души наши приобщаются свойствам демонским и напитываются ядом лицемерства. Святое Евангелие и здесь преследует грех, ища нашего спасения всяко слово праздное угрожает нам… от словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися.

Сет. Игнатий (Брянчанинов)

Находясь в Киево-Печерской лавре, батюшка, уже ставший монахом Мардарием, очень хотел рассказать о Боге своим родственникам и помочь уверовать им. Но это было время сильного отступления от веры, и сестра, под воздействием брата-коммуниста, написала ему: «Не приезжай!..» Больше они не встречались. Позже родные пытались его разыскать, но безрезультатно. В годы советской власти племяннице даже сказали, что на Днепре были оползни, и некоторые здания ушли под воду, а вместе с ними и монахи.

(Страшная трагедия обрушилась на Киев через два дня после закрытия лавры. 12 марта прорвало дамбу на реке Днепр, и мощные селевые потоки понеслись вниз на прибрежный район Куреневку, неся страшные разрушения и смерть. Погибло много людей… Это было Божьей карой за неразумие тех, кто посягнул в своей гордыне на Церковь Христову.)

Они весьма огорчились, но младший брат Андрей долгое время продолжал поиски. Его сердце чувствовало, что Михаил жив. И уже после смерти батюшки родственники узнали через келейницу, что последние годы он жил и почил всего за двести километров от родной деревни! Когда она разыскала родственников, то было много слез, печали и радости. Друг, с которым его забрали с колхозного поля в фабрично-заводское училище, долго смотрел на фотографию и плакал: «Эх, Минек, Минек (так звали в детстве и юности батюшку в деревне), мой дружок. Обещал, что встретимся». Видимо, не было воли Божией батюшке встречаться с родственниками.

Когда Михаила прописали, владыка сразу взял его к себе келейником. Вторым же монастырским и любимым послушанием стал для него клирос, где он был и уставщиком, и чтецом, и певчим, и канонархом. Послушания нес с большим смирением и усердием. От природы имея кроткий характер, пребывал с братией в мире. Его смиренной и послушной душе скоро стала прививаться молитва, которой будущий пустынник посвятит свою жизнь. Исполняя различные послушания, он постепенно приучал себя к внутренней духовной жизни.

«В приемную ко владыке сердобольные матушки приносили разные выпечки, сдобы сладкие. Я тоже кушал с ним. У меня стали телесные беспокойства происходить. Я об этом рассказал духовнику а он и спрашивает:

– А что ты кушаешь?

– Выпечки, сдобы, масло и сметану домашнюю.

– Да нет, братик, это ж нельзя молодому.

Так и наставил. Я совсем перестал есть скоромное, сладкое. Владыка заметил и спрашивает:

– Ты что не ешь ничего?

– Да, у меня желудок не принимает.

– Ну, тогда относи братиям в трапезную».

Вскоре Михаила постригли в мантию с именем Мардарий в честь Киево-Печерского затворника. Владыка Нестор настолько доверял своему келейнику, что не закрывал от него даже кассу. «Владыка часто уезжал по делам, а я оставался один, – вспоминал батюшка. – Все открыто… А мне – книжки… Какая библиотека у владыки! Как открою: жития святых, «Добротолюбие», патерики, святоотеческие творения! И начал я читать. Ай, пустыннички – Антоний Великий, Макарий Великий, Исаак Сирин, Иоанн Лествичник!.. Как начитаюсь и все думаю, сколько буду терпеть? Ведь к владыке народ без конца идет. Суета. Я с утра до вечера кручусь. Идут и государственные представители, и священство, и братия, и нищие. Всех надо принять да владыке доложить. Вечером у меня клиросное послушание, а значит, я должен быть на службе. К тому же молодой еще был, а в лавре кого только нет: и туристы, и молодежь – все на экскурсию едут. Хотел уйти. Желание у меня было – в пустыню. Поехал к духовнику. Тот выслушал и строго сказал: "Не вздумай! Оставайся. Никуда! Иначе будешь скорбеть". И я остался».

Но Бог, видя благое расположение монаха, не оставил это желание безответным. Первая встреча отца Мардария с пустыней произошла следующим образом.

«Я ни разу не был в отпуске. Лет, наверное, восемь так прожил. И вот подхожу однажды к владыке:

– Владыка, благословите мне отпуск.

– Отпуск? Ну хорошо. На сколько?

– На две недели.

– А куда?

– На Кавказ.

Он посмотрел на меня… Не знаю уж, что подумал, но все-таки отпустил. А я взял и… Ну, тоже ж сообразил! Я на клиросе пел и ирмос второго гласа "Процвела есть пустыня яко крин, Господи… в ней же утвердися мое сердце" написал, приклеил на стенку, ушел в отпуск. Другой келейник пришел на время, прочитал и к владыке:

– Владыка, иди-ка посмотри, что там отец Мардарий написал.

Владыка посмотрел: "Процвела есть пустыня яко крин, Господи… в ней же утвердися мое сердце".

– Ну, все! Наверное, совсем удрал. Ох, если как отец Исаакий? Что будет?.. Ну, пусть только отец Мардарий попробует не вернуться вовремя!»