Спаси меня

4
Руби

Перед моим лицом покачивался русый хвост Лидии. Весь свой гнев я направила на него.

Она во всем виновата! Если бы Лидия не тискалась с нашим учителем, я бы их не застукала и она не наябедничала бы своему брату. Тогда бы я могла сосредоточиться на уроке, а не злиться на то, что он назвал меня Робин. И на то, что я выкинула пять тысяч фунтов.

Уму непостижимо, как я могла это сделать. Не взять деньги, конечно, правильное решение. И тем не менее, со вчерашнего дня мне в голову лезут мысли, на что бы я могла их потратить. Например, на наш дом. С тех пор, как с папой восемь лет назад произошел несчастный случай, мы хотя и перестроили дом, постепенно адаптировав его под инвалидное кресло, но кое-что еще нуждалось в улучшении. Кроме того, наш автомобиль медленно, но верно испускает дух, а мы все зависим от транспорта. Особенно папа. На те сорок тысяч фунтов, которые Джеймс предлагал в конце учебного года, я могла бы купить микроавтобус.

Я помотала головой. Нет, я никогда не взяла бы у Бофорта деньги за молчание. Я не продаюсь.

Из-под учебника по истории я вытащила свой ежедневник. Все пункты, намеченные на сегодня, уже отмечены галочками. Только одна запись все так же язвительно поблескивает на бумаге: Забрать рекомендательное письмо у мистера Саттона. Стиснув зубы, я смотрю на эти подмигивающие буквы. С каким удовольствием я бы замазала их корректором, как и воспоминание о мистере Саттоне и Лидии.

Впервые с начала урока я отважилась отвести взгляд от хвоста Лидии. Мистер Саттон стоял у белой доски. На нем была клетчатая рубашка, поверх нее серый кардиган; очки, которые он всегда носил во время уроков. Трехдневная щетина выглядела ухоженной, а на щеках были заметны ямочки, по которым ученицы на нашем курсе сходили с ума.

Он пошутил, и все вокруг рассмеялись.

Одна из причин, по которой он мне всегда нравился.

Теперь я не могу его видеть.

Нет, у меня в голове не укладывается: у мистера Саттона хватило ума поступить в Оксфорд, проучиться там несколько лет, вскоре после выпуска получить место в одной из самых престижных частных школ Англии, и первое, что он сделал, – спутался со своей ученицей. Как так можно, черт возьми?

Наши взгляды встретились, и улыбка тут же исчезла с его лица. Лидия застыла. Ее плечи и затылок закаменели, как будто она изо всех сил сдерживалась, чтобы не повернуться.

Я быстро уткнулась в свой ежедневник, и волосы темной тучей упали мне на лицо.

В этом положении я и просидела до конца урока.

После звонка было такое ощущение, словно прошел целый день, а не девяносто минут. Я тянула время. Собирала вещи как в замедленной съемке и аккуратно складывала их в рюкзак. Застегнула молнию – так медленно, что слышала потрескивание каждого ее зубчика по отдельности.

Когда шаги и голоса одноклассников затихли, я встала. Мистер Саттон рассеянно убирал бумаги в папку. Вид у него был напряженный. На лице не осталось и следа от недавних шуток.

Кроме нас с ним в классе находилась Лидия Бофорт. Она застыла в дверях и напряженно смотрела то на меня, то на мистера Саттона.

Когда я надела рюкзак и направилась к выходу, сердце выпрыгивало из груди. Немного не дойдя до преподавательского пульта, я остановилась и покашляла. Мистер Саттон отвлекся. Его золотисто-карие глаза были полны сожаления. Я буквально почувствовала раскаяние. Движения Саттона стали как у робота.

– Лидия, ты не могла бы оставить нас одних? – попросил он, не глядя на нее.

– Но…

– Пожалуйста, – добавил он, мягко взглянув на нее.

Поджав губы, она кивнула и вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Мистер Саттон снова повернулся ко мне. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его опередила.

– Я хотела забрать рекомендательное письмо для Оксфорда, – быстро выдала я.

Саттон озадаченно заморгал, и прошло какое-то время, прежде чем он отреагировал.

– Я… конечно. – Он торопливо принялся перелистывать бумаги в папке, куда только что убрал материалы для урока. Ничего не найдя, он нагнулся и поднял с пола на кафедру кожаную сумку. Открыл ее и начал копаться там. Руки дрожали, щеки начали краснеть. – Вот копия, – пробормотал он, найдя наконец прозрачный файлик с листом бумаги. – Я хотел обсудить с тобой… – Он откашлялся. – Я его уже отправил, потому что не знал, придешь ли ты за ним.

Застывшими пальцами я взяла письмо и сглотнула слюну.

– Спасибо.

Он снова заговорил. Ситуация становилась все неприятнее.

– Я бы хотел, чтобы ты знала, что я…

– Нет. – Мой голос звучал очень хрипло. – Пожалуйста… не надо.

– Руби… – Вдруг я заметила в глазах мистера Саттона кроме сожаления еще одну эмоцию: страх. Он боялся меня. Точнее, боялся того, что я могу учинить, зная про него и Лидию. – Я только хотел…

– Нет, – снова выдала я, на сей раз намного тверже, и с возражением подняла руку. – Я не собираюсь никому об этом рассказывать. Правда. Я… я просто хочу забыть об этом.

Он открыл рот и тут же снова закрыл его. Во взгляде читалось удивление напополам с сомнением.

– Это не мое дело, – продолжала я. – И вообще ничье.

Между нами возникла пауза, во время которой мистер Саттон смотрел на меня так пристально, что я даже не знала, куда девать свой взгляд. Было похоже, что он искал в моих глазах ответ, серьезно ли я все это говорю. Наконец он тихо сказал:

– Ты понимаешь, что я в таком случае и дальше буду твоим учителем?

Конечно, я это понимала. И перспектива проводить несколько часов в неделю в одном помещении с Лидией и мистером Саттоном была совершенно непривлекательной. Я могла пойти к директору, но в разговоре с Джеймсом Бофортом он ясно дал мне понять, что будет в таком случае.

К тому же я действительно считала, что личная жизнь мистера Саттона меня не касается.

– Я просто хочу об этом забыть, – повторила я.

Он протяжно выдохнул.

– И ты… не ставишь никаких условий? – Заметив на моем лице возмущение, он быстро добавил: – Я не имею в виду, что ты не сможешь с легкостью сдать мой предмет. Ты знаешь, что ты одна из лучших учениц в классе. Но я думал, что… Я… – Он замолчал, огорченно вздохнув, щеки у него были красные, а в глазах читалось отчаяние. Он вдруг показался мне таким юным, и я впервые задумалась, сколько же ему лет. Я бы дала не больше двадцати пяти.

Я попыталась улыбнуться, но получилось плохо.

– Мистер Саттон, я просто хочу спокойно закончить школу, – сказала я и сунула копию письма себе в рюкзак.

Он ничего не ответил, и я пошла к двери. Там еще раз обернулась.

– Пожалуйста, относитесь ко мне как и прежде.

Он уставился на меня, словно я была каким-то видением, причем нехорошим. Он смотрел с недоверием, и в этом я не могла его винить.

– Спасибо за рекомендательное письмо.

Он сглотнул слюну. Затем кивнул. Я отвернулась и вышла из класса. Затворив за собой дверь, прислонилась к ней спиной, закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов.

И тут заметила, что я не одна. Какое-то шевеление заставило меня снова открыть глаза.

Рядом стоял Джеймс Бофорт. Он скрестил руки на груди, подошвой уперся в стену. Взгляд его был жестче, чем вчера. От заговорщицкой ухмылки, с которой он пытался всучить деньги, не осталось и следа.

Джеймс оттолкнулся от стены и пошел ко мне. Он шел медленно и выглядел угрожающе. Этот момент растянулся как в замедленной съемке. У меня чаще забилось сердце. Здесь была его территория, а я – непрошеный гость.

Остановившись передо мной, он молча огляделся, и я на мгновение забыла, как дышать. Опомнившись, я заметила, как хорошо от него пахнет. Бадьяном. Пряно и терпко, соблазнительно приятно. Мне захотелось приблизиться к нему, но я быстро вспомнила, кто передо мной.

Джеймс полез во внутренний карман пиджака.

Это помогло справиться со столбняком. Я прищурилась и сверкнула глазами.

– Если ты снова будешь совать мне деньги, я запихну их тебе в рот.

Рука Джеймса секунду была неподвижна, но потом он вынул ее из кармана. В его глазах вспыхнуло что-то мрачное:

– Прекрати корчить из себя мать Терезу и просто скажи, чего тебе надо от моей семьи.

У него был бархатный низкий голос, который странно контрастировал с грубыми словами, которые он произносил.

– От твоей семьи мне ничего не надо, – начала я, радуясь, что у меня за спиной дверь. – Кроме того, я хочу спокойно ходить в школу. А мать Тереза взяла бы деньги и отдала их столовой или нищим на улице. Ну, ты знаешь, любовь к ближнему и все такое.

Джеймс стоял с каменным лицом.

– Тебя это забавляет? – спросил он, в голосе слышалась подступающая ярость. Он сделал еще один шаг ко мне, так близко, что носки его туфель уперлись в мои ботинки.

Еще один миллиметр, и я бы пнула коленом ему в пах – и плевать, что после этого все в Макстон-холле узнали бы мое имя.

– Мне не нужны неприятности, Бофорт, – сказала я как можно спокойнее. – Ни с тобой, ни с твоей сестрой. А особенно мне не нужны ваши деньги. Единственное, чего я хочу – доучиться этот год.

– Ты правда не хочешь денег? – спросил он и посмотрел на меня с таким недоверием, что я невольно подумала, через что же пришлось пройти его семье в прошлом. И с какими людьми иметь дело.

Меня не касается, меня не касается, меня не касается!

– Да, я не хочу твоих денег. – Может, он поверит мне, если я уверенно повторю это несколько раз, глядя ему в глаза.

Казалось, он смотрел на меня целую вечность, изучая мое лицо и угадывая намерения. Затем он исследовал мой рот, подбородок и шею. Его взгляд опускался все ниже и ниже.

Когда он снова поднял глаза, на лице его отразилось понимание. Он немного отступил.

– А, тогда ясно. – Он вздохнул и посмотрел по сторонам. – Где ты это хочешь?

Я не понимала, что он имеет в виду.

– Что?

– Где ты хочешь? – Он почесал затылок. – Думаю, найдется свободная учительская. Есть подходящий ключ. – Он испытующе посмотрел на меня: – Ты как, очень шумная? А то ведь там рядом кабинет миссис Уэйкфилд, а она обычно сидит допоздна.

Я продолжала таращиться на него, пытаясь понять, какого черта ему надо.

– Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.

Он с ухмылкой поднял одну бровь:

– Да брось ты. Знаю я этот приемчик «не хочу денег».

Он внезапно схватил меня за руку и повел по коридору. Перед нужным кабинетом нашел в брючном кармане ключ и открыл дверь. Джеймс на ходу ослабил галстук свободной рукой.

Где ты хочешь?

Когда мне стало ясно, что он имел в виду под «этим», от ужаса перехватило дыхание. Вцепившись в дверной косяк, я отдернула руку.

– Что это ты устраиваешь? – накинулась я на него.

– Проведем переговоры заново, – ответил он и посмотрел на наручные часы. Они выглядели шикарно: бронзовый корпус на черном ремешке. Наверняка безумно дорогие. – Сегодня еще тренировка. Было бы замечательно, если бы мы поторопились.

Развязав галстук, он начал расстегивать рубашку, придерживая передо мной дверь и взглядом приглашая войти внутрь. Когда я увидела его грудь и постыдно застыла на выразительных мускулах, в мозгу случилось короткое замыкание. В горле пересохло, как в пустыне.

– Ты что, с катушек слетел? – прохрипела я и сделала шаг назад, пока он не снял рубашку.

Джеймс пронзительно посмотрел на меня:

– Не делай вид, будто не понимаешь, что происходит.

Я презрительно фыркнула:

– У тебя не все дома, если ты думаешь, что заставишь меня молчать своей запредельной привлекательностью. Да кем ты себя возомнил?

Он заморгал, явно удивился ситуации. Затем пожал плечами.

Щеки горели. Не знаю, от отвращения или от стыда. Думаю, я испытывала и то и другое.

– Ты абсолютно ненормальный.

Он фыркнул:

– У каждого есть цена, Робин. Назови свою.

– Меня зовут Руби, черт подери! – зашипела я и сжала кулаки. – Сейчас же отвали – вот моя цена. Я не могу допустить, чтобы меня видели рядом с тобой.

Он сверкнул глазами:

– Ты не можешь допустить, чтобы тебя видели рядом со мной? – Он расставил ударения, издеваясь над их смыслом.

Эта издевка должна была меня разозлить, но я испытывала лишь сострадание. Почти.

– Довольно того, что ты подошел ко мне в столовой. Я не хочу быть частью твоего мира.

– Моего мира, – сухо повторил он.

– Ну, ты знаешь… эти ваши вечеринки, наркотики и прочее. Я не хочу иметь с этим ничего общего.

Вдруг в коридоре послышались шаги. Мое сердце сначала остановилось, но потом забилось очень быстро. Я толкнула Джеймса в кабинет и захлопнула за нами дверь. Затаив дыхание, я надеялась, что шаги проследуют мимо кабинета.

Только не сюда, только не сюда, только не сюда.

Шаги становились все громче, и я зажмурилась. Перед дверью они остановились, но потом стали отдаляться и вскоре окончательно стихли. Я с облегчением вздохнула.

– Ты это серьезно? – Интонация Джеймса была какой-то загадочной, как и его взгляд.

– Да, – ответила я. – Застегни, пожалуйста, рубашку.

Он не торопясь выполнил мою просьбу. Будто хотел усмотреть лазейку, которую я оставила, но ничего не нашел.

– Ладно, договорились.

У меня камень с души упал.

– О’кей. Чудесно. Ну, мне пора домой, родители заждались. – Большим пальцем я показала через плечо на дверь. Он ничего не сказал. Я неловко подняла руку, прощаясь, и повернулась к выходу.

– Я все равно тебе не верю. – От его низкого голоса у меня по рукам пробежали мурашки.

Я нажала на дверную ручку:

– Взаимно.

5
Джеймс

Атмосфера в раздевалке была напряженная, воздух как будто наэлектризовался от переполняющего нас адреналина. Эти минуты перед тем, как тренер произнесет свое напутствие и мы наконец выйдем на поле, – ужасны и в то же время они самые лучшие. Любой исход кажется возможным: победа и поражение, гордость и позор, триумф и разочарование. В это время командный дух сильнее всего и мотивация выше.

Снаружи слышны кричалки одноклассников, как, впрочем, и фанатов противника. Сейчас трудно поверить, что еще пять лет назад в Макстон-холле никто не интересовался лакроссом. Тогда это был спорт для неудачников. Тех, кто не отличился ни в регби, ни в футболе, отправляли в команду лакросса, поэтому она была очень слабой. Толпа дрыщей переходного возраста с прыщавыми лицами и длинными конечностями, которые они не знали, куда девать.

Я тогда подумал: вот будет весело туда записаться. В первую очередь я надеялся этим довести отца до белого каления. И никак не ожидал, что мне может понравиться. Или что уже через несколько недель из-за тщеславия захочется что-то сделать из этой команды. Я убедил друзей перейти к нам, основательно припугнул ректора Лексингтона гневом родителей, если тот не раздобудет нам хорошего тренера, и заказал у нашего лучшего дизайнера разработку спортивной формы.

Впервые в жизни я был так увлечен. И мои старания окупились. Сейчас, спустя пять лет, после многочасовых еженедельных тренировок, после крови, пота, слез, переломанных костей и трех выигранных чемпионатов, мы наконец стали достойны парадной вывески нашей долбаной школы.

Мы из кожи вон лезли, чтобы добиться всего этого. И меня переполняет гордость всякий раз, когда перед игрой я вижу полные решимости лица команды.

Вот как сейчас.

Правда, сегодня внутри резонирует еще одно чувство. Темное и болезненное, приведшее к тому, что мне впервые за все эти годы трудно было надеть на голову защитную экипировку.

Это будет первая игра моего последнего учебного года.

Когда завершится сезон, для меня тоже все будет кончено. Лакросс станет всего лишь частью медленного обратного отсчета, который я не в силах остановить. Как бы я ни старался, все тщетно.

– Ну что? – толкнулся плечом Рэн.

Я с трудом отбросил свои мысли. Еще есть время – впереди целый год, в течение которого я могу делать что хочу. С натянутой улыбкой я повернулся к нему:

– Мы им покажем, этим засранцам из Иствью.

– Чур, МакКормак мой, – быстро отреагировал Алистер, будто только и ждал условного сигнала. – Мне надо с ним поквитаться.

– Алистер, – начал Кеш. Он потирал себе переносицу, в том самом месте, которое в прошлом году было сломано. – Забей на него. – Интонация и многозначительный взгляд Алистера не оставляли сомнения, что они уже не в первый раз говорят об этом.

– Нет, – лаконично ответил он.

МакКормак, которого, к несчастью, звали так же, как и меня, на прошлой игре намеренно ударил Кеша в лицо стиком, как только тот снял шлем. Я до сих пор помню шок, когда Кеш упал на землю. Из носа текла кровь на его трико. И я помню те минуты, когда он лежал перед нами без сознания.

Хотя МакКормака отстранили на следующие три игры, при мысли о разбитом лице товарища во мне закипал гнев – как, очевидно, и у Алистера, который до сих пор решительно смотрел на Кеша.

– Только не совершай опрометчивых поступков, – сказал Кеш, натягивая синее трико. Потом он завязал волосы в высокий небрежный пучок и закрыл шкафчик.

– Ты же его знаешь, – произнес Рэн, с ухмылкой облокотившись на кабинки раздевалки.

– Плевать, если меня отстранят от игры до конца сезона. МакКормак ответит за все. – Алистер похлопал Кеша по плечу.

– Скажи спасибо, что я постою за твою честь.

Прежде чем тот успел убрать руку, Кеш схватил ее и задержал на мгновение:

– Я тебе серьезно говорю.

Алистер сощурил свои янтарного цвета глаза:

– Я тоже.

Они смотрели друг на друга слишком долго, и атмосфера накалилась еще сильнее. Но вмешалось время.

– Поберегите лучше силы для игры, – сказал я таким тоном, что сразу стало понятно, что я обращаюсь к ним не как друг, а как капитан. Две пары разъяренных глаз устремились на меня, но прежде, чем парни успели что-то ответить, я громко хлопнул в ладоши.

Команда тут же собралась посередине раздевалки. Я натянул через голову трико с номером «17». Ткань была такой знакомой, будто она – часть меня. Во мне снова проснулось то мрачное чувство, но я подавил его и попытался сосредоточиться на тренере Фримане, который вышел из своей раздевалки и направлялся к нам. Это был высокий долговязый мужчина, которого из-за его длинных конечностей принимали скорее за бегуна на длинные дистанции или легкоатлета, чем за игрока в лакросс. Он надел кепку на светлые редеющие волосы, поправил козырек и обнял за плечи меня – капитана, и Сирила – заместителя.

Он окинул взглядом команду.

– Для кого-то из вас этот сезон первый, для кого-то последний. Общей целью остается чемпионат, – прорычал он, – все остальное второстепенно. Так что смотрите, не подкачайте.

Тренер Фриман у нас не особо красноречив, но пары его слов достаточно, чтобы вызвать в наших рядах громкие, одобрительные вопли.

– Этот сезон должен стать лучшим в истории Макстон-холла, – прибавил я чуть громче, чем тренер. – Согласны?

Парни дружно крикнули в ответ, но Сирил посчитал их ответ недостаточно громким. Он приложил ладонь к уху:

– Согласны?

Рев на этот раз стоял такой, что у меня зазвенело в ушах – идеально.

После этого мы надели шлемы и взяли стики. Путь из раздевалки по узкому туннелю был похож на погружение под воду – шум снаружи доносился приглушенно, как будто мне давило на уши. Я сильнее сжал клюшку и вывел команду на поле.

Трибуны ломились. Люди ликовали, когда мы выбегали на поле, и чирлидерши танцевали. Из динамиков громко гремела музыка, от которой земля дрожала под ногами. Я пропускал свежий воздух через легкие и впервые за последние недели чувствовал себя таким живым.

Пока запасные игроки вместе с тренером направлялись к краю площадки, мы выстроились в центре поля лицом к лицу с командой противника, которая выглядела не менее воодушевленной.

– Это будет игра что надо, – сказал стоящий рядом Сирил, озвучив мои мысли.

Пока мы ждали судью, я оглядел трибуны. Отсюда я мало кого мог разглядеть, разве что Лидию. Она, как и всегда, сидела с подругами на самом верху и вела себя так, будто ее мало интересовало это зрелище. Я посмотрел на край поля, изучая запасных игроков другой команды, потом на их тренера, который как раз шел поприветствовать Фримана.

Тут мое внимание привлекла девочка, которая подошла к тренерам. Обменявшись с ними парой слов, она показала им что-то у себя в руках. Подул ветер, и за ее волосами я смог разглядеть лицо.

Я не могу допустить, чтобы меня видели рядом с тобой.

Это воспоминание было как удар под дых. Такого мне еще никто не говорил.

Как правило, все совсем наоборот. Люди любой ценой стремятся быть замеченными рядом со мной. С первого дня, как я пришел в эту школу, одноклассники ходили за мной по пятам и пытались добиться внимания. От этого никуда не деться, если твоя фамилия Бофорт. С тех пор, как родственники со стороны мамы сто пятьдесят лет назад основали модный дом традиционной мужской одежды и по мере развития создали многомиллиардный бизнес, не было ни одного человека в стране, кто бы не знал нашей фамилии. «Бофорт» ассоциируется с богатством. С влиянием. Могуществом. И в Макстон-холле достаточно людей, которые думают, что я мог бы дать им все это – или хотя бы малую часть, – если они как следует будут льстить.

Мне не хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать все случаи, когда после бурной вечеринки мне подсовывали эскизы костюмов. Сколько раз со мной заговаривали под каким-нибудь предлогом, чтобы во время беседы невзначай уточнить контактные данные родителей. Как часто пытались попасть в круг моих друзей, чтобы потом передавать прессе инсайдерскую информацию обо мне и Лидии. Снимок с шестнадцатого дня рождения Рэна два года назад, на котором я нюхаю наркотики, – лишь один из многих примеров. Не говоря уже о том, что пришлось пережить Лидии.

Поэтому я тщательно выбираю друзей. Рэну, Алистеру, Сирилу и Кешу не нужны мои деньги – этого добра у них и так хватает. Алистер и Сирил происходят из староанглийской аристократии, отец Рэна сделал состояние на акционерных предприятиях, а папа Кеша успешный кинопродюсер.

Люди ищут нашего внимания.

Все, кроме…

Мой взгляд остановился на Руби. Ее темные, растрепанные ветром волосы поблескивали в лучах солнца. Она боролась со своей челкой, приглаживая ее рукой, хотя это было бесполезно: через несколько секунд волосы снова раздувало ветром. Я абсолютно уверен, что никогда не видел ее до этого инцидента с Лидией. Интересно, почему.

Я правда не могу допустить, чтобы меня видели рядом с тобой.

Все в ней вызывало во мне недоверие – особенно ее пронзительные зеленые глаза. Так и хотелось подойти к ней, чтобы понять: она и на других людей смотрит так же, как на меня, с огнем и презрением во взгляде?

Эта девочка видела, как моя сестра обжималась с учителем. Интересно, какие у нее намерения. Выжидает нужного момента, чтобы взорвать бомбу? Это был бы далеко не первый кричащий заголовок о моей семье.

У Мортимера Бофорта роман с двадцатилетней!

Корнелия Бофорт впала в депрессию!

Зависимость его погубит? Джеймс Бофорт – наркоман!

После ужина с сотрудницей отцу приписали интрижку, а после ссоры родителей поставили маме диагноз – тяжелая депрессия. Из меня они сделали торчка на грани передоза, которого надо спасать. Трудно даже представить, что учудят журналисты, если разнюхают про Лидию и мистера Саттона.

Я продолжал смотреть на Руби. Она достала из рюкзака фотоаппарат и засняла рукопожатие тренеров. Мои перчатки скрипнули, так сильно я сжал клюшку. Я неправильно оценил Руби. Не знаю, правду ли она мне сказала и не скрывается ли за этим всем холодный расчет.

Может, надо было предложить ей больше денег. Или ей нужно что-то другое, и она выжидает удобный момент, чтобы потребовать…

То, что судьба моей семьи – в частности Лидии – в руках этой девчонки, мне совсем не нравилось.

Я не могу допустить, чтобы меня видели рядом с тобой.

Посмотрим.