Маргарита Бургундская

По жесту Мариньи жандармы смолкли.

– Господа, – продолжал Буридан, – мои друзья и я, мы советуемся по поводу тех встреч, на которые мы приглашены этим вечером. Окажите услугу: помолчите пару минут, а то вы так истошно орете, что мы едва друг друга слышим.

Люди Мариньи разразились гневными воплями, к коим примешивались оскорбления, которые, приведи мы их в тексте, современный читатель нам бы вряд ли простил, разве что если бы мы использовали латынь или греческий.

– Такого и на ярмарке в Ланди не услышишь! – присвистнул Гийом.

– И даже на свином рынке, когда в бурлящие котлы бросают поросят с отрубленным окороком, или евреев, у которых отняли все их золотые экю.

Новая порция ругательств встретила эти слова Рике Одрио, который безмятежно опорожнил кубок. Но Мариньи взмахнул рукой. И посреди этой горланящей толпы вновь воцарилась тишина.

– Жан Буридан, – промолвил первый министр, – я даю тебе час. Пока можешь быть спокоен, но потом тебе придется предстать перед судом короля.

– Мариньи, – сказал Буридан, – я даю тебе месяц, так как, по слухам, именно такой срок отвел Филиппу Красивому мессир Жак де Молэ, но потом тебе придется предстать перед судом Божьим!

Буридан развернулся, и шестеро осажденных товарищей уселись за стол.

– Покончим же с обедом! – сказал Буридан.

* * *

Сгустились сумерки. В том зале, где находились Мариньи и его люди, зажгли факелы, которые отбрасывали красноватые отблески на стальные кирасы и оружие, но соседняя комната с осажденными оставалась погруженной во тьму.

Мариньи над чем-то размышлял.

О чем думал он в это мгновение, когда держал в своей власти человека, к которому испытывал ненависть, пусть и не такую, какую он питал к Валуа, но не менее глубокую? Думал ли он, что этот столь отважный, столь спокойный перед смертью юноша, возможно, заслуживает любви его дочери? Имелся ли в этой темной душе лучик сострадания, пробужденного восхищением? Кто знает? Прошел уже даже не час, а целых три, но Мариньи так и сидел у возведенных Буриданом укреплений, не отдавая приказа приступать к их разрушению. Его люди обменивались недоуменными взглядами и с той свободой, что царила в те времена, открыто выражали свое недовольство. На глухой ропот и проклятия Мариньи отвечал высокомерным молчанием. Наконец он словно вышел из долгой спячки, оглядел своих людей, которые задрожали под этим орлиным взглядом, поняв, что долгожданный момент настал, спокойно произнес:

– Пора заканчивать. Хватайте мятежников!

При этих словах ужасный, исступленный рев сотряс старинный особняк до самого его основания, и лучники Мариньи в беспорядке бросились на баррикады.

– В дорогу! – скомандовал Буридан.

Стоявшие позади укреплений Бигорн, Филипп, Готье и Рике просунули острые клинки своих шпаг и кинжалы в щели, образовавшиеся в переплетениях стульев, шкафов и кресел.

В это время Гийом спустился по веревке во двор. Затем настал черед Готье, и позади баррикады остались лишь четверо оборонявшихся.

Когда спускался Филипп, расколотый ударами топора сундук развалился на части, нагроможденные на него кресла со страшным грохотом попадали на пол. Осаждавшие испустили победный вопль.

Поспешно, один за другим, спустились во двор Рике, Одрио и Бигорн.

– Уходите, господин! – крикнул Бигорн, перед тем как исчезнуть в окне.

– Еще успею, – отвечал Буридан, отправляя на тот свет еще одного из нападавших.

В этот момент сквозь изрубленную топорами баррикаду в комнату ворвались первые из осаждавших. Но их победный крик перекрывал яростный рев первого министра.

– Помни, Мариньи, я буду ждать тебя у виселицы Монфокона! – вторил голос из темноты.

И Буридан исчез, растворившись в сумерках, на фоне рычания хищников, разбуженных этим необычным шумом.

Растерянный, преисполненный ненависти, Мариньи перегнулся через подоконник. Пронзительный взгляд выхватил из мрака спускавшуюся по веревке фигуру.

– Дьявол! – прохрипел министр, заскрежетав зубами. – Хотел бы я, чтобы ты умер не такой приятной смертью, да выбирать уж не приходится!

Мариньи выхватил кинжал и молниеносным движением перерезал веревку. Затем он наклонился еще больше, так, что едва сам не выпал из окна, но вместо крика агонии человека, разбивающего голову о мостовую, услышал одно лишь слово, которое проворчал или, скорее, прорычал высоченный Готье д’Онэ:

– Уф!..

Да, веревка оборвалась, но оборвалась в тот момент, когда Буридан был уже в нескольких футах от земли. Он упал на плечи Готье д’Онэ.

– Гром и молния! Какого черта ты делаешь у меня на спине, Буридан? – простонал Готье.

– Сам понимаешь: мне понадобилась лестница, поскольку веревка оказалась слишком короткой.

И Буридан проворно спрыгнул на землю.

Шестеро товарищей бросились к решетке первого двора. Там они обнаружили трех помощников Страгильдо, которые вышли посмотреть, не выбрались ли из клеток хищники. Готье набросился на первого. Гийом схватил второго; Буридан вцепился в горло третьему и тихо произнес:

– Если тебе дорога жизнь, мой дорогой друг, открой нам дверь, да поскорее, так как мы опаздываем на встречу.

Загон от улицы отделяла высокая ограда.

– Слушаюсь и повинуюсь, монсеньор! – пробормотал человек сдавленным голосом.

Буридан подтащил его к двери, и через несколько секунд слуга, знавший сложное устройство запоров, открыл.

Шестеро друзей выбежали на улицу.

В этот момент со стороны Лувра послышался шум, и вскоре при свете факелов из-за угла показался многочисленный отряд вооруженных людей. Во главе его бежал человек, который, вероятно, издали по открытой двери загона понял, что произошло, так как, грязно выругавшись, он повернулся к Югу де Транкавелю, командовавшему ротой, и сказал с кривой усмешкой:

– Дальше идти нет смысла. Этих зверюг уже не догнать!

Человеком этим был Страгильдо.

– Зверюг? – ужаснулся капитан стражников. – Эй, друзья! Будьте начеку: похоже, нам предстоит биться со львами короля.

– Да нет же, – сказал Страгильдо, пожав плечами, – если бы то были львы, я бы не назвал их зверюгами.

И на этом, пока испуганный Транкавель недоуменно чесал затылок, Страгильдо вернулся в загон, ворча сквозь зубы:

– Тупица Мариньи умудрился упустить эту шайку безумцев. Пора, похоже, перебираться в более милосердные земли… Кто открыл дверь? – вопросил он холодно, обращаясь к собравшимся слугам, которые при виде хозяина затряслись от страха.

– Я! – промолвил один из них. – Меня заставили…

Больше несчастный ничего произнести не успел. Поднеся руку к поясу, Страгильдо выхватил короткий нож и нанес страшный удар чуть ниже плеча; человек, словно сноп, повалился на землю, забился в конвульсиях, а затем затих.

– Это научит вас слушать мои приказы, которые являются приказами королевы! – прорычал Страгильдо. – Уберите труп этого придурка! А теперь, кто видел, куда направились беглецы?

Трясущейся рукой один из слуг указал в направлении Центрального рынка.

Страгильдо выбежал из загона, тогда как его помощники принялись оттаскивать в сторону труп своего товарища.

V. Особняк Валуа

Колокола церкви Сент-Эсташ пробили полночь, когда после быстрой пробежки шестеро друзей оказались на Гревской площади.

– Опаздываем! – выдохнул Буридан, устремляясь к Сент-Антуанской потерне.

Остальные следовали за ним молча, и в ночи эта кучка бегущих людей нагоняла страх даже на затаившихся на углах улиц грабителей.

– Стой! – прокричал в сумерках чей-то голос. – Прохода нет!

Ничего не ответив, Буридан опустил голову и ринулся вперед. Стычка, сплетение яростных теней, крики: «Караул! Помогите!..» – и шестеро товарищей миновали препятствие в лице преградившего им путь патруля.

– Один, два, четыре, шесть – все на месте! – произвел подсчет Бигорн. – Никого не потеряли. И однако же, сначала в доме д’Онэ, теперь в столкновении с этими бешеными патрульными, мы вполне могли и погибнуть. Что скажете, сеньор Филипп?

– А то, – холодно отвечал д’Онэ, – что в третьей схватке, которая состоится уже скоро, по крайней мере один из нас расстанется с жизнью.

– И кто же, если позволите, это будет? Мне бы очень хотелось это знать, потому что, если вдруг это буду я, то, клянусь святым Варнавой, я хотя бы исповедаюсь перед смертью. А так как ни у меня, ни у вас в кармане духовника, естественно, не найдется, то придется уж вам самому, сеньор Филипп, принимать последние признания доброго христианина, который может упрекнуть себя разве что в излишнем великодушии к парочке иудеев, коих он просто обязан был отправить к праотцам…

– Тот, кому предстоит умереть, – сказал Филипп, – в исповеди не нуждается.

– Ха-ха! И кто же это? – спросил Бигорн.

– Я! – отвечал Филипп.

Они продолжали бежать, ничего больше не добавляя, но Бигорн думал:

«Бедный молодой человек! Это же надо, так терять голову от любви! Вроде и не совсем еще безумец, но все идет к этому!»

Они были у двери, указанной Жийоной.

Буридан постучал трижды, как и было условлено.

* * *

Вернувшись в особняк Валуа, Жийона обнаружила Симона Маленгра в той комнате, которую он занимал рядом с покоями графа.

Симон Маленгр сидел за столом и с любопытством разглядывал некий пузырек, который держал очень осторожно – двумя пальцами.

– Ты весьма кстати, – бросил он, заметив Жийону, – а то уже собирался кого-нибудь послать за тобой, моя милая невеста, так как у меня есть для тебя кое-какие распоряжения от монсеньора.

Жийона вздрогнула и сдержала слова, которые уже готова была высказать.

– И что это за распоряжения? – спросила она.

Маленгр, не ответив, поднял зажатый между указательным и большим пальцами флакон и, насвистывая какой-то мотив, принялся изучать содержимое пузырька с еще большим вниманием. Затем он рассмеялся.

– Подумать только, – промолвил он наконец, – сколько времени, Жийона, ты гоняешься за богатством! Так вот: оно здесь, в этом флаконе!

И Маленгр продолжил смеяться на свой обычный манер, то есть, скривив рот и обнажив свои расшатанные зубы.

Жийона, насторожившись, ждала и думала: «Вскоре придет мой черед смеяться!»

– Видишь этот пузырек, моя дорогая возлюбленная? – продолжал Маленгр. – Так вот: я купил его на улице Сен-Мартен у торговца травами, который не единожды оказывал услуги как нам самим, так и нашему господину и повелителю.

– Так это яд? – холодно вопросила Жийона.

– Угадала, – сказал Маленгр с все той же дьявольской ухмылкой, которую мы описали чуть выше.

– И для кого?

– Вскоре узнаешь, мой милый друг. Есть сейчас в одной из темниц Тампля некая женщина… да ты ее знаешь – та самая, что находилась в Доме с привидениями на кладбище Невинных, та самая, за которой ты проследовала от Пре-о-Клер, и чей дом ты указала с присущей тебе услужливостью.

При воспоминании о сцене, на которую намекал Симон Маленгр, Жийона не смогла сдержать дрожь, бледное лицо ее налилось желчью.

– Ха-ха! – произнес Маленгр. – Вижу, ты затаила на меня обиду. И зря, Жийона: я поступил так ради нашего общего блага, раз уж мы собираемся пожениться, и доказательство тому – твое нынешнее положение, те почести, коими тебя осыпал монсеньор. Кстати, он просит тебя не только позаботиться о девчонке, но и…

– Убить старуху, – проговорила Жийона все тем же ледяным тоном.

– Ты самая умная из всех женщин, которых я знаю, – усмехнулся Маленгр. – В общем, бери этот прекрасный пузырек, отправляйся в Тампль, где тебе покажут нужную камеру, а там уж делай как знаешь. Ну, разве я был не прав, когда говорил, что твое богатство находится в этом флаконе?

Жийона задумалась, но лишь на мгновение: некий глухой, но настойчивый голос, прозвучавший где-то внутри нее, нашептывал, что уж теперь-то Симон Маленгр точно попался и никуда уж ему не деться. Его предложение прекрасно согласовывалось с ее планом, поэтому Жийона взяла флакон с улыбкой, которая ей самой казалась очень приятной, но которая в действительности была еще более безобразной, чем обычно, и сказала:

– Хорошо. Через два часа эта женщина будет мертва.

Сколь бы бесстрастным Маленгр ни был, но и он не смог удержаться от того, чтобы не вздрогнуть. Пару секунд он смотрел на женщину, столь холодно произнесшую эти слова, с восхищением, но в то же время и со страхом.

– Жийона, – сказал он наконец, – уверяю тебя, что несмотря на все наши распри, в итоге мы все же замечательно поладим.

– Да, – промолвила Жийона, – из нас получится довольно-таки отвратительная пара.

Маленгр потер пальцем нос, что было в нем признаком глубоких раздумий. Думал он следующее:

«Эта Жийона слишком умна для меня. Нужно от нее избавиться, и как можно скорее: если я ее не убью, то могу погибнуть от ее руки и сам. А так как погибать я не хочу, то я просто вынужден буду ее убить, и вряд ли хоть один доктор из Сорбонны не согласится с этим заключением».

Вслух же сказал:

– Вот увидишь, Жийона: все мои обещания сбудутся, и ты станешь богатой. Ты будешь купаться в золоте, его будет у тебя столько, что ты сможешь зарываться в него с головой… – Последние слова Маленгр произнес с мрачными интонациями. – Ты и сейчас уже, благодаря мне, являешься основным советником монсеньора. Но и это не все: я уже приступил к реализации нашего главного плана: я разговаривал с Ланселотом Бигорном у Кривоногого Ноэля, в кабачке на улице Тирваш, и вскоре увижусь с ним вновь. Этот Буридан, Жийона, – (Жийона вздрогнула, и сильнейшее любопытство заставило ее наклониться к этому ужасному человеку), – этот Буридан с помощью Ланселота Бигорна вполне сможет сойти за сына монсеньора де Валуа, и тогда…

Симон Маленгр медленно поднялся на ноги. Лицо его оживилось, в маленьких моргающих глазках воспылал огонь. Тихим, преисполненным алчности голосом он произнес:

– И тогда, Жийона, в твой сундук упадут не несколько жалких экю, а всё состояние Валуа, которое из его рук перейдет в твои… в твои… слышишь? Так как я не желаю ничего другого, как быть твоим слугой, твоим преданным супругом, – ведь ты же знаешь, что я люблю тебя.

Симон Маленгр снова сел.

Почти с минуту беспокойно и лихорадочно все сопоставляя, Жийона пыталась понять, искренен ли Маленгр, и, вероятно, зародись в ее душе хоть малейшее сомнение, увидь она возможность использовать этого человека в своих планах, она бы отказалась от своих кровожадных в отношении него помыслов. К несчастью для Маленгра, он счел нужным добавить к произнесенной им великолепной речи эти слова, которые такой женщине, как Жийона, говорить ни в коем случае не следовало:

– Ведь ты же знаешь, что я люблю тебя!

– Да, – сказала Жийона, – я знаю, что ты меня любишь, и как ты меня любишь, поэтому наше соглашение остается в силе, и, чтобы доказать тебе, что я тебе доверяю, Маленгр, я даже ослушаюсь ради тебя монсеньора. Пока я буду в Тампле, Миртиль не должна оставаться без наблюдения. Ты знаешь, что под страхом смерти я никому не должна говорить, в каком из помещений дома она содержится. Так вот: тебе я это открою.

Взяв оставленный Маленгром на столе пузырек с ядом, Жийона спрятала его под плащом и вышла из комнаты.

– Всё, теперь она у меня в руках! – пробормотал Маленгр себе под нос.

И он последовал за той, кого называл своей невестой.

– Она находится за той дверью, которой я коснусь мимоходом, – шепнула ему Жийона в коридоре. – Но запомни: если монсеньор узнает, что я указала тебе это место, меня уже ничто не спасет. Следуй за мной на расстоянии.

Жийона быстро зашагала вперед, спустилась по лестнице, пересекла двор, вошла в один из нежилых корпусов здания, поднялась на самый верх, прошла по коридору и на мгновение приостановилась перед одной из дверей, которой коснулась пальцем, а затем продолжила свой путь, спустилась с другого конца здания и направилась к небольшой дверце, что находилась позади комнат лучников.

Маленгр по-прежнему шел за ней. У дверцы Жийона остановилась, позволив ему нагнать ее.

– Запомнил дверь, до которой я дотронулась? – спросила она. – Малышка Миртиль – прямо за ней. А теперь слушай: сейчас я иду в Тампль, вернусь в полночь. Раз уж ты позаботился о моем будущем, Симон, будет справедливо, если я позабочусь о твоем. Есть у меня одна мыслишка, да такая, что если дело выгорит, тебе никогда не придется бегать за теми несколькими жалкими экю, о которых ты только что говорил.

– И что это за мыслишка? – спросил Симон, сказав себе, что, если есть возможность, перед тем, как убить Жийону, вытянуть из нее хоть что-нибудь, такой шанс упускать нельзя.

– Узнаешь, когда вернусь из Тампля, – промолвила Жийона.

– То есть в полночь?

– Да, в полночь. Будь здесь, у этой двери, я постучу трижды, ты откроешь, и, так как место это пустынное, никем не посещаемое, мы сможем объясниться, не опасаясь того, что нас могут подслушать.

И Жийона быстро удалилась.

Маленгр запер дверцу и, застыв на месте, погрузился в глубокие размышления.

– В полночь? Здесь? – пробормотал он наконец. – Что ж, приду. И что такого она хочет мне сказать?.. Ладно, поживем – увидим.

* * *

Проходя мимо окружавших особняк рвов, Жийона выбросила пузырек с ядом, который дал ей Маленгр, в воду, после чего перешла на более медленный шаг. На устах у нее играла улыбка, да и вообще все в ней пело при мысли о том неприятном сюрпризе, который она уготовила Маленгру. Вскоре она была уже в Ла-Куртий-о-Роз, то есть в том очаровательном домике, где она так долго жила с Миртиль. Сейчас это жилище выглядело заброшенным, но ничего в нем не изменилось. Она вошла в ту комнату, куда мы вводили читателя в начале этой истории, опустилась на табурет и там, в спустившихся сумерках, закрыв лицо руками, принялась размышлять о жизни.

Время прошло незаметно. На соседних колокольнях пробило одиннадцать вечера.

Жийона подождала еще несколько минут, затем встала, прошептав:

– Вот теперь пора – пора объяснить монсеньору, как Маленгр его предал, и если монсеньор вернется домой – а он обязательно туда вернется, – Симона, моего дорогого Симона, схватят в тот самый момент, когда он поведет Буридана к малышке Миртиль. Я же явлюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как поджарится на медленном огне мой милый женишок.

* * *

В назначенное время Симон Маленгр стоял у дверцы, ожидая сигнала, который должна была подать Жийона. Пробило полночь. Прошло еще несколько минут.

– Мерзавка не придет! – проворчал Маленгр. – Как знать, не разыграла ли она меня, – добавил он, почесав нос, – не готовит ли какое-нибудь предательство?..

В этот момент в дверь трижды постучали.

– Вот она, – произнес Маленгр.

Он открыл… И в ту же секунду – изумленный, ошеломленный, до смерти напуганный – застыл на месте: вместо Жийоны быстро вошли шестеро мужчин и заперли дверь.

– Ко мне! На помощь! – закричал Маленгр.

Больше ничего вымолвить он не успел: могучая рука Гийома Бурраска схватила его за горло, тогда как другая обрушилась на плечо, отчего у него подкосились ноги. В то же время Буридан приставил к его груди кинжал и сказал:

– Еще одно слово, дружище, – и ты труп!

– Я буду молчать! – прохрипел полузадушенный Маленгр.

– Хорошо. Отпусти его, Гийом.

Растерянный, весь в поту от страха, Маленгр обвел взглядом окруживших его людей, которые, казалось, тоже не ожидали его здесь увидеть.

– Так вот как ты встречаешь друзей? – проговорил один из них укоризненным, насмешливым голосом. – Ты навестил меня у Кривоногого Ноэля, в знатном притоне; я вот решил навестить тебя у Валуа, в притоне еще более знатном. Чему тут удивляться?

– Ланселот Бигорн! – прошептал Маленгр, немного успокоившись, так как он предположил, что эта странная авантюра есть не что иное, как продолжение того разговора, который состоялся у них с Бигорном в таверне на улице Тирваш.

– Где Жийона? – грубо спросил другой голос.

– Мессир Буридан! – пробормотал Маленгр, к которому вмиг вернулся весь его страх.

– Где Жийона? – повторил Буридан. – Говори, если не хочешь познакомиться с этим кинжалом.

– Не очень-то приятное будет знакомство, – усмехнулся Бигорн. – Три дюйма стали в животе представляются мне не самой здоровой пищей, так что, Маленгр, поторопись ответить. Если же, однако, ты предпочитаешь отправиться к праотцам, не стесняйся, скажи мне по-дружески, и, опять же по-дружески – иа! – я тебя исповедаю, так как знаю, что ты не менее добрый христианин, чем я сам. Исповедь, видишь ли…

– Может, ты заткнешься наконец, умник? – проворчал Гийом.

– Господа, – пролепетал Маленгр, – милейшие… я не знаю… Жийона… И потом, я нахожусь в услужении у монсеньора де Валуа…

– Довольно! Веди нас к Миртиль.

– Миртиль! – прошептал Маленгр, вытирая выступивший на лбу холодный пот. – Миртиль… О! Понимаю… – добавил он, задрожав от страха. – А! Так вот что уготовила мне эта презренная мерзавка!.. Господа, клянусь вам… Сжальтесь надо мною…

– У тебя есть минута, чтобы решиться, – сказал Буридан таким тоном, что Маленгр тотчас же понял, что шутить с ним никто не собирается.

В эту минуту последней передышки Симон Маленгр, который, как наши читатели уже могли заметить, был невероятно сметлив и расчетлив, быстренько прикинул свое положение и понял, что у него есть лишь два выхода: либо он подчинится требованию Буридана и тогда, несомненно, будет повешен сеньором графом де Валуа, либо он повиноваться откажется и тогда – что также не вызывает сомнений – будет заколот. Но холодную сталь кинжала он ощущал уже здесь и сейчас, тогда как месть Валуа представлялась ему перспективой далекой и туманной.

Так размышлял Маленгр, когда острие ножа вдруг больно укололо его в горло.

– Я отведу вас, отведу! – воскликнул он. – Пойдемте!

– Иди! – сказал Буридан. – Бигорн, встань рядом с ним; попытается бежать – прибей его дубинкой.

– Вот так-то, мой старый товарищ! – промолвил Бигорн, беря Симона Маленгра под руку. – Этот Буридан – да заберет его чума! – настоящий зверь, для которого слова «тактичность», «деликатность» ничего не значат… А ведь мы с тобой когда-то вместе грабили, жгли, раздевали прохожих – и всё это тихо, так, что никто из тех, кто имел с нами дело, и не думал жаловаться. Прибить тебя дубинкой! Не бойся: клянусь святыми Варнавой и Баболеном, я довольствуюсь тем, что просто тебя придушу!

Говоря так, Бигорн тянул за собой Маленгра в том направлении, которое жених Жийоны указывал, и вскоре весь отряд оказался в здании, где содержалась взаперти Миртиль.

Поднявшись по лестнице, семеро мужчин вышли к коридору, по которому пару часов назад проходила Жийона, и Симон Маленгр направился к указанной ему двери.

– Это здесь, – сказал он.

– Открывай! – прорычал Буридан.

– Открыть не могу, так как ключи есть только у Жийоны.

– Миртиль! – крикнул Буридан.

– Буридан! – отвечал изнутри преисполненный радости и надежды голос девушки. – Неужели это ты, Буридан?

– Да-да!.. Тебе нечего больше бояться! Ты спасена!

В то же время юноша надавил плечом на дверь, которая затрещала. Еще немного – и она бы поддалась… В этот момент в другом конце коридора раздался невнятный шум голосов и поспешных шагов, и появился вооруженный отряд, освещаемый неясным светом факела, который нес один из лучников.

– Проклятье! – вскричал Буридан.

– Наконец-то! Вот она – смерть, – прошептал Филипп с восторженностью, близкой к безумию.

Почти в тот же миг отряд, во главе которого бежал с трудом переводящий дух Валуа, налетел на шестерых друзей… В этом узком коридоре хриплое ворчание, гневные вопли, брань смешались с бряцанием стали… Вдруг коридор погрузился в непроглядную тьму: Ланселот Бигорн ударом кулака сбил с ног державшего факел лучника и подошвой затушил горевшую камедь.

Тогда заварушка превратилась в кошмарный сон, где мелькают лишь тени, а единственным ориентиром сражающихся становятся стоны и крики ярости.

Шестеро друзей в инстинктивном тактическом движении объединились в одну группу и, выставив вперед кинжалы, начали медленно отступать той же дорогой, какой и пришли.

Слышался голос Валуа, который кричал: «Смерть им!» и требовал принести еще факелов. Он был на несколько шагов впереди своих лучников, которые, не имея таких же причин рисковать своей шкурой, продвигались вперед с большей осторожностью.

Внезапно Валуа замолчал.

Лучники еще несколько минут продолжали метаться по темному коридору, выкрикивая угрозы противникам и осыпая их бранью.

Но – странная штука! – противники эти, то есть шестеро товарищей, до сих пор отвечавшие на оскорбления ругательствами, достойными героев Гомера, теперь молчали.

Вдруг отблески факелов осветили этот мрачный проход. Из глубины особняка подоспела подмога, и на сей раз с десятками огней.

И тогда лучники Валуа издали ужасный крик. Граф исчез, а вместе с ним – Буридан и его спутники.

Из какого-то закутка выплыла шатающаяся, дрожащая фигура: то был Симон Маленгр, который во время боя тихонько отполз в сторонку и который, распрямившись, теперь вопил во все горло:

– Караул! Режут!.. На помощь!..

– Арестуйте его, капитан! – сказал чей-то голос. – Это он предал монсеньора!

Симон Маленгр узнал Жийону и прошептал:

– Мне конец!

Больше ни о чем подумать он не успел: его повязали, подхватили и понесли в подвалы особняка, где – ошеломленного, полумертвого от страха – бросили в темницу.

Вскоре вокруг него воцарилась тишина.

Симон Маленгр присел на корточки, опустил голову на колени и зарыдал.

* * *

Как долго пробыл там этот бедняга, впавший в оцепенение, потрясенный ужасными мыслями, что так вертелись у него в голове? Этого, вероятно, не сказал бы и он сам.

День ли был на дворе или же ночь – этого он тоже не знал, так как в камеру его не проникал даже лучик света.

Действительно, дом Валуа, организованный по подобию Лувра, похожий на крепость, располагал, как и все тогдашние особняки сеньоров, собственными темницами, собственной камерой пыток, собственным позорным столбом и собственной же виселицей, которая высилась на вершине башни, расположенной неподалеку от того места, где позднее предстояло появиться одной из башен Бастилии.

Прохожие, поднимая глаза на эту башню, довольно-таки часто видели чей-нибудь болтающийся на перекладине труп, зловещим часовым вставший на охрану Парижа.

И тогда прохожие говорили друг другу:

– Похоже, этой ночью монсеньор де Валуа вершил суд.

Именно в подземельях этой башни, где имелась также и комната для допросов, точнее – для пыток, были оборудованы темницы сеньора графа де Валуа, если слово «оборудованы» вообще применимо к примитивному устройству этих низких залов, вся обстановка которых ограничивается толстой цепью, прочно закрепленной на стене железными скобами.

Незадачливый Маленгр, ставший жертвой своей собственной алчности и расчетливости, находился, стало быть, в одной из таких темниц, не осознавая, сколько уже времени длится его заключение. Голода он не испытывал, но вот горло его обжигала невыносимая жажда.

– Ох! – простонал в этот момент несчастный узник. – Неужели я буду вынужден умереть от жажды? Чего бы я только ни отдал за то, чтобы хоть на минутку оказаться в кабачке Кривоногого Ноэля! О! Окажись я там, заказал бы целый кувшин ячменного пива, и самого свежего! – Он вдруг остановился, услышав шум за дверью. Кто-то пришел. Кто-то отодвигал запоры!..

Тогда, в неистовом порыве страха, он резко распрямился. Тогда он забыл о мучившей его жажде. Тогда он упал на колени, попытался поднять закованные в цепи руки и зарыдал:

– Пощадите, монсеньор! Не убивайте меня! Позвольте мне умереть здесь от жажды! Раз уж вы решили, что я должен умереть, какая вам разница, как я умру – от жажды или с веревкой на шее?..

Взрыв хохота был ему ответом.

Симон Маленгр поднял бледное лицо и увидел Жийону – похожая на одного из тех призраков, что наводняют наш мозг в часы горячки и кошмаров, та вошла в камеру, тихо притворив за собой дверь. Закрепив принесенный с собой факел в специальном зажиме в углу камеры, Жийона повернулась к Маленгру и села напротив него.

С этим безмятежным видом и безразличными жестами она и в самом деле напоминала одно из тех видений, что являются невесть зачем невесть откуда, и вы ждете не дождетесь, когда же они исчезнут.

Села она прямо на плиточный пол в трех шагах от Маленгра, окинула его долгим взглядом, а затем расхохоталась.

Маленгру пришла в голову мысль, которую он счел гениальной, но от которой любой, кто присутствовал бы при этой сцене, неизбежно бы содрогнулся:

Он тоже расхохотался.

То было ужасно. Смех Жийоны – злой, желчный, предвещавший конец удовлетворенной мести; смех Маленгра – дрожащий на редких, расшатанных зубах, пробегающий по этим искривившимся от страха губам; эти два смеха столкнулись, соединившись в преотвратительнейшую амальгаму.

Жийона вдруг перестала смеяться; Маленгр – тоже.

– Итак?.. – проворчала Жийона.

– Итак?.. – повторил Маленгр в тревожном хрипе.

Воцарилось долгое молчание. Затем Симон Маленгр промолвил:

– Если это была шутка, то весьма удачная! Впрочем, иного, Жийона, я от тебя и не ожидал!

– Правда ведь, удачная мысль меня посетила? – сказала Жийона с такой интонацией, что беднягу едва удар не хватил. – Подумать только, мой дорогой Симон, – ты всецело в моей власти, не можешь даже пошевелиться, и стоит мне только захотеть, как тебя тут же схватят и поволокут в камеру пыток. Вот сейчас ты ухмыляешься, но только подумай, какое будет у тебя лицо, когда тебя потащат на костер, когда ты начнешь поджариваться…

Из груди Симона Маленгра вырвался жуткий стон.

– Да что это с тобой такое? – вопросила Жийона. – Или ты не знал, что тебе предстоит быть поджаренным на медленном огне? Я попросила монсеньора: «Не отправляйте его на костер, сеньор граф…»

– Славная Жийона! – пылко воскликнул Маленгр.

– Просто прикажите повесить его на вершине вашей главной башни, – продолжала Жийона с самым спокойным видом.

– О! – простонал Маленгр, заскрежетав зубами. – О! Чертова злодейка! О! Мерзкая уродина! О! Дьявольская потаскуха!

– И знаешь, что мне на это ответил монсеньор? – продолжала Жийона. – Он сказал мне: «Нет-нет! Я хочу видеть, какая у него будет физиономия, когда его уложат на горящие угли». Видишь ли, Симон, раз уж сам монсеньор хочет взглянуть на твою физиономию, ты вряд ли посмеешь отказать ему в этом удовольствии… а заодно и мне.

– Что я тебе сделал? – возопил несчастный Маленгр.

– Ничего. Но я тоже ничего не делаю – просто передаю слова графа. Кстати, мой дорогой Симон, не скажешь ли ты мне, где спрятал те экю, что взял у меня?

– Скажу, Жийона, клянусь моим местечком в раю, скажу, как только ты вызволишь меня отсюда.

– Ну да! – сказала Жийона. – Что ж: я не говорю «нет».

– Ты не говоришь «нет»! – пролепетал Маленгр, задыхаясь от безумной надежды.

– Кстати, мой возлюбленный жених, раз уж мы делаем друг другу признания, ты должен сказать мне, чем обладаешь, – я ведь тебе сказала. Раз уж мы должны пожениться…

– Должны пожениться? – пробормотал бедняга, которого эти фразы надежды и отчаяния опьяняли страхом, так как страх, подобный хмельному напитку, как и любовь, подобная доброму вину, придает мозгу особое опьянение.