Прямой эфир из морга. 30 сложных дел, прошедших через скальпель судмедэксперта

После двухдневных библиографических поисков и завершения шестистраничного подробного аргументированного отчета я прихожу к следующему выводу:

Определение временного интервала наступления смерти с большей точностью, чем интервал, установленный на основании предоставленных экспертами данных, не представляется возможным.

Я надеялся, что с этим затянувшимся делом для меня все уже было закончено, как вдруг адвокат снова проявил инициативу. Тщательно была обследована машина Габена. Эксперты-криминалисты обнаружили крошечные пятна крови на ковровом покрытии багажника. Пришли результаты генетического анализа, подтвердившие, что это кровь Энджи. Я быстро сопоставляю эту информацию с повреждениями кожи на лбу девушки, которые явно немного кровоточили. Но у адвоката более богатое воображение, и он запрашивает новую экспертизу: по его мнению, кровь «могла попасть на ковровое покрытие случайно – например, от гигиенической прокладки». Я, мягко говоря, изумился (Господи! Когда же и чем все это закончится!), но, придя в себя, снова сажусь за компьютер и начинаю составлять новый документ. В голове постоянно крутятся слова одного из следователей, который заметил, что Габен был буквально одержим чистотой своей машины: он мыл и чистил салон автомобиля сам, не доверяя эту работу никому. И вот я снова пускаюсь в рассуждения о повреждениях кожи, физиологии кровотечения, лейкоцитарном тромбе, времени коагуляции, а также о гигиенических прокладках и их степени абсорбции. В итоге, составив четырехстраничный документ, я прихожу к очередному заключению:

Для случайного попадания крови на ковровое покрытие гигиеническая прокладка должна была быть полностью пропитана кровью. Трудно представить себе причину, по которой использованная гигиеническая прокладка могла бы оказаться в глубине багажного отделения автомобиля^[7]. Разве что, если бы сам Габен согласился превратить свою машину в мусорный контейнер. Впрочем, эту оригинальную идею я предпочитаю оставить при себе.

Но и это еще не все! Чтобы доказать версию своего клиента о половом акте по согласию, адвокат Габена ходатайствует о проведении эксгумации трупа для новых анализов. Следователь удовлетворяет ходатайство и отдает распоряжение об эксгумации тела Энджи. И при том, что я объяснял судье, что новое вскрытие не принесет значимых результатов для подтверждения достоверности показаний. Я уже исследовал тело максимально тщательно и отметил в протоколе осмотра, что никаких следов сексуального насилия не было, а установить факт совершения полового акта по согласию с использованием презерватива почти невозможно; без эякуляции вероятность обнаружения ДНК существенно снижается, и, как бы то ни было, я уже сделал все необходимые анализы. Но я обязан удовлетворять все ходатайства защиты, чтобы избежать риска обжалования в следственной палате апелляционного суда.

Итак, декабрьским утром тело Энджи извлекают из гроба, чтобы сделать смывы и взять мазки, и затем снова возвращают в гроб. Все напрасно: все дополнительные анализы дают отрицательные результаты^[8].

После чего не последовало никаких обращений. Неужели вдохновение покинуло адвоката?

Нет. Через два года я получаю вызов на следственный эксперимент. Процедура проходит под проливным дождем при поддержке двадцати жандармов. В целях безопасности деревня заблокирована, а дорога перекрыта. Вначале подозреваемый в убийстве проявляет большую готовность к сотрудничеству. Он говорит, что ездил в течение некоторого времени по деревне. Так что теперь небольшая группа следует по маршруту, указанному словоохотливым Габеном. Затем он просит остановиться возле дома. Мы входим в дом. Он звонит, дверь открывает Энджи, они болтают. Потом занимаются анальным сексом. По просьбе следователя Габен показывает диван, на котором они занимались анальным сексом. Габен уточняет, в какой позе находилась Энджи: «на карачках», – уточняет он.

– Что произошло потом? – спрашивает судья.

В ответ тишина – Габен замер, не шевелясь. Он стоит перед диваном, опустив руки. Его лицо каменеет, в глазах пустота.

Габен по-прежнему молчит. Чтобы разрешить ситуацию с затянувшимся молчанием, на помощь ему приходит судья.

– Вы уехали?

– Да, да… [продолжительное молчание] Я уехал.

И снова воцаряется тишина. Судья пытается прервать молчание:

– Куда вы уехали? Вы вернулись к себе домой?

– Да, это так. [продолжительное молчание] К себе домой.

Габен буквально оцепенел – он напряжен и неподвижен. Такое ощущение, что он превратился в зомби. Судья:

– Тогда покажите нам дорогу, по которой вы ехали.

Время тянется мучительно медленно. Наконец Габен выходит из состояния оцепенения. Все участники следственного эксперимента в этот момент испытывают одно и то же чувство. Процедура закончилась. Следственный эксперимент завершился рядом с диваном, когда обвиняемый рассказал о половом акте с Энджи. Всего остального просто не существует. Он стер остальное из памяти. Мне кажется, что как раз в этот момент он и задушил мать своей дочери. Затем он отнес тело в машину – именно поэтому она была босиком с чистыми ступнями. Он бросил тело в багажник, в результате чего была повреждена кожа на боку. Вероятно, в ходе этих перемещений также пострадала голова жертвы, и капли крови попали на ковровое покрытие. Затем Габен ездил по деревне, наматывая километры. Он не знал ни куда ехать, ни что делать дальше. Потом он вернулся к дому и оставил там тело.

Но об этом он не скажет ни на следственном эксперименте, ни перед судом присяжных заседателей департамента Де-Севр.

Этот 24-летний молодой человек, находящийся в клетке в качестве обвиняемого, производит странное впечатление. Он почти ничего не говорит, не отвечает на вопросы председателя суда или говорит, что ничего не помнит. Он не реагирует даже на очень яркое выступление руководителя следствия, которое не оставляет Габену никаких надежд.

Самое удивительное, что адвокат, который так донимал нас в ходе следствия со своими бесконечными запросами документов и ходатайствами то одних, то других экспертиз, больше не защищает обвиняемого.

Не буду скрывать, что про себя я вздохнул с некоторым облегчением. Его присутствие принесло бы бесконечные препирательства и поток не всегда уместных вопросов. Все это с целью утопить доказательства обвинений в море малозначительных деталей и неправдоподобных предположений, чтобы запутать присяжных.

Наступает моя очередь выступать. То есть наша очередь. Дело в том, что поскольку в рамках этого расследования главная роль у экспертиз, то, с разрешения председателя суда, мы подготовили совместную речь с моей коллегой-генетиком. Так что мы сменяем друг друга, выступая перед присяжными и судьями. Мы поочередно объясняем, какую роль играют взятия смывов, анализы и экспертные заключения.

Желая обеспечить полную ясность, я показываю на большом экране в зале судебных заседаний документальные фотографии.

Я хотел показать багажник машины со следами пятен крови на коврике, но случайно открыл другой файл – с посмертной фотографией лица жертвы. Эту фотографию никто из присутствующих раньше не видел. Я сразу же убрал ее с экрана, но, как оказалось, поздно: присутствующие успели ее рассмотреть и содрогнулись от ужаса, а родители жертвы, рыдая, выбежали из зала. Один только обвиняемый не проявил никаких эмоций.

Его приговорили к двадцати годам лишения свободы. Он не стал обжаловать приговор.

Приговор вступил в законную силу, но семья Энджи не узнала всю правду. Ее знал только Габен, который так и не сказал о том, что же на самом деле произошло в ту ночь.

Наедине с трупом

Я всегда любил математику^[9]. Исходить из гипотезы, строить суждения и приходить к выводу на основании имеющихся в распоряжении данных кажется мне тем самым интеллектуальным занятием, которое приносит высшее удовольствие. То же самое можно сказать и о моей специальности – судебно-медицинский патологоанатом.

Каждое исследуемое тело – это как математическая задача, которую необходимо решить.

У меня есть только некоторые исходные данные, как, например, следы насилия или первые сведения от следователей. И моя работа заключается в том, чтобы с помощью технологий визуализации и методов рассечения собрать ранее невидимую информацию, скрытую в трупе. Я называю это уликами тела. Затем я сопоставляю полученную информацию с исходными данными и методом дедукции составляю наиболее вероятный и логически связный сценарий. Делать выводы о причинах смерти в плане криминалистики обычно не составляет особого труда – гораздо сложнее устанавливать обстоятельства смерти. Вот это и есть настоящий вызов.

На место преступления могут вызвать в любое время дня и ночи, в любую погоду. Другое дело вскрытие (или аутопсия) – его планируют не менее чем за сутки.

Как правило, вскрытие проводится по утрам. Я предпочитаю проводить аутопсию в первые утренние часы, когда голова еще не забита необходимостью решать многочисленные административные вопросы, а рука пока не растратила свою энергию на написание всевозможных отчетов. Я получаю свою дозу кофеина, выпивая первую чашку кофе у себя в кабинете, и неспешно перехожу в специальное помещение для переодевания. Снимаю обычную одежду, за исключением нижнего белья, и надеваю хирургический костюм, колпак и сабо. Затем дополняю свое одеяние индивидуальными средствами защиты – хирургической маской, специальными очками, стерильным медицинским халатом и, наконец, латексными, также стерильными перчатками. Так я защищаюсь от любого риска заразиться от трупа какими-либо инфекциями. Разумеется, за здоровье тела беспокоиться уже не приходится – тут речь о том, чтобы не исказить результаты последующих анализов^[10].

Я захожу в зал для вскрытий, бросаю взгляд на часы. Восемь утра. Все спокойно. Тишину нарушает только едва заметное жужжание кондиционера, поддерживающего в прозекторской температуру в 16 °C. Окна с матовыми стеклами пропускают слабый свет, но мне на помощь сейчас придут мощные специальные лампы – большие споты, вращающиеся во всех направлениях. Такие же лампы используются во время проведения хирургических операций. Вдоль стен на передвижных стеллажах, словно на параде, выстроились банки, коробки и различные инструменты.

Перед моим приходом санитар забрал моего пациента из холодильной камеры морга.

Я называю труп моим пациентом, так как, прежде чем оказаться под моим хирургическим скальпелем и стать объектом изучения, он был человеком и был жив.

Мы могли бы встречаться, общаться в привычном нам эмоциональном мире живых людей. Но он умер, и теперь я должен заняться им, чтобы потом передать его тело родственникам и суметь ответить на все их вопросы.

Он лежит на тележке с колесиками, его тело помещено в белый пластиковый чехол с застежкой-молнией, опечатанной офицерами уголовного розыска. На бирке я читаю его имя, фамилию и возраст, в случае, если эта информация известна. Если данных нет, то это просто неопознанное тело и название места, где его обнаружили.

Я открываю чехол. Самая первая часть моей работы заключается в том, чтобы переложить тело с тележки на стол для вскрытий. Если габариты покойника позволяют, я перекладываю его самостоятельно. Но если вес превышает обычные нормы, то это становится невозможно. Тогда я обращаюсь за помощью к санитару. Стремительное распространение ожирения приводит к тому, что мне все чаще и чаще приходится иметь дело с тяжелым весом. Понадобились даже особо прочные тележки и специальные холодильные камеры, рассчитанные на повышенную нагрузку.

Я помню о нашумевшей истории, когда сломались носилки под тяжестью 214-килограммового тела на площадке перед входом в морг. Тогда пришлось задействовать около десяти человек, чтобы поднять покойника, положить его на более прочную тележку и только затем переместить на стол для вскрытия. Исключительный случай^[11].

Итак, тело пациента на столе. Все готово к вскрытию. Первое впечатление, описание (в одежде и без одежды), внешний осмотр тела со всех сторон, полное изучение особых примет (шрамы и татуировки) и подозрительных следов. Теперь я уже могу проводить параллели с первыми сведениями, полученными от следователей, и моими собственными наблюдениями в ходе осмотра тела на месте предполагаемого преступления.

Присутствие судмедэксперта на месте преступления – это принципиально важный этап в судебно-медицинских расследованиях.

Судмедэксперт может заметить на первый взгляд незначительную деталь, например длинную деревянную палку в фургоне «Рено» под сиденьем водителя. Тело самого водителя лежало за машиной. Один конец длинной белой веревки обматывал его шею, другой был привязан к заднему бамперу. Причина смерти – повешение в горизонтальном положении. На месте происшествия было много жандармов. Они совершенно не сомневались в том, что водителя убили. По их мнению, преступники связали жертву и протащили тело несколько сотен метров. К тому же мужчина звонил жене в то же утро и сообщил ей, что он что-то не поделил с цыганами. Я обошел место происшествия и все осмотрел. И неожиданно для себя самого на вопрос главного следователя, что бы это могло быть, я, не задумываясь, ответил: «Это не убийство, как вы предполагаете, – это самоубийство». Я помню недоверчивое удивление и саркастические реплики жандармов (в том числе и язвительную усмешку за моей спиной одного из них: «Еще только утро, а доктор уже успел приложиться к бутылке…»). Но я сказал правду, которая шла из глубин моего подсознания, я так почувствовал, и ответ сам вырвался наружу. Только потом я понял механизм, породивший это мгновенное утверждение. В момент, когда я осматривал место вокруг машины, после того как изучил салон, мой мозг уже обрабатывал увиденное в определенной последовательности – «палка – охотничье ружье – суицид». Самоубийца не мог дотянуться до спускового крючка ружья – если приставить дуло к подбородку, то длины рук не хватает, и поэтому он использовал палку, которую и обнаружили возле педали газа. Мужчина сам обмотал себя веревкой, а потом воспользовался палкой, чтобы заблокировать нажатую педаль газа. Эта версия была подтверждена вскрытием, когда я обнаружил застрявшие в зубах погибшего волокна веревки, связывавшей его запястья. Эти волокна служили доказательством того, что он затягивал узел на веревке самостоятельно, с помощью зубов. Мое предположение также было доказано в ходе следственного эксперимента^[12].

Другим источником информации на этом этапе является медицинская визуализация. Раньше речь шла преимущественно о классической рентгенографии, но теперь мы перед любым вскрытием используем на регулярной основе компьютерную томографию, а иногда даже магнитно-резонансную томографию (МРТ). У санитаров морга есть доступ к этому оборудованию в определенные часы, когда больных в медицинском учреждении нет – рано утром или прямо перед обедом или даже во время обеда, с двенадцати до двух. При исследовании тело умершего остается в герметично закрытом чехле и поэтому вероятность заражения оборудования исключается. Изображения передаются по внутренней сети и позволяют мне установить локализацию телесных повреждений, местонахождение пули или других возможно присутствующих инородных тел. Полученная с помощью этих методов информация предопределяет мои последующие действия. Раздевание трупа и наружный осмотр завершены.

Наличие видимых гематом на поверхности тела (так называемые «синяки», которые заметны после удара или ушиба, из-за кровоизлияния под кожей) подталкивает меня к тому, чтобы кое-что проверить путем рассечения отечных тканей. В моем деле ничего не бывает лишним. Так, несколько лет назад простой надрез скальпелем превратил гибель четырехлетней девочки, которую, как утверждали родители, насмерть сбил какой-то парень на роликовых коньках, из несчастного случая в семейное убийство^[13]. Во время осмотра я заметил крошечный синяк на внутренней стороне бедра. Его локализация не могла иметь ничего общего с предполагаемым столкновением. Я сделал надрез скальпелем. В результате рассечения тканей обнаружился другой след, на этот раз коричневый, более глубокий и совершенно невидимый на поверхности – он говорил о застарелой гематоме. Тогда я принял решение полностью отсепарировать кожу с тела девочки. Это ужасная, но необходимая для установления правды процедура. Как выяснилось, девочку регулярно жестоко и упорно избивали.

Что касается взрослых, то обнаружить скрытые травмы помогает другой, менее радикальный способ – метод прорезей. Он заключается в выполнении длинных надрезов вдоль каждой конечности.

Сама идея восходит к костюмам эпохи Возрождения с пышными рукавами со вставками, выступавшими из специально сделанных прорезей. Эти прорези позволяли видеть роскошные ткани подкладки. Прямо скажем, с эстетической точки зрения между великолепными деталями костюмов того времени и результатом моих надрезов довольно мало сходства, но принцип работает.

Я машинально смотрю на часы: прошло уже двадцать минут.

Теперь пора переходить к исследованию внутренних органов. Механиз действий прост – вскрыть все полости организма (грудную клетку, брюшную полость, малый таз, череп), потом провести общий осмотр, изучить местоположение, внешний вид и повреждения каждого органа перед извлечением и последующим рассечением. Существует общий протокол, но последовательность действий и методы следует адаптировать в зависимости от каждого конкретного случая. Сейчас я приступаю к основному секционному разрезу. У каждого свои привычки. Так как я правша, то занимаю место слева от пациента и одним решительным движением скальпеля рассекаю кожу от лобка до подбородка по срединной линии. Большинство судмедэкспертов делают наоборот, но значение имеет только результат. Что касается глубины разреза, то в идеале следует остановиться на уровне брюшины – оболочки, покрывающей внутренние органы брюшной полости; выше – дойти до грудины, и в области шеи тоже не слишком углубляться.

Я погружаю скальпель под кожу и обнажаю мышцы брюшной стенки до уровня боков. Выше я делаю то же самое, чтобы обнажить большие грудные мышцы, потом наступает черед мышц шеи. На этом этапе передняя часть туловища напоминает иллюстрации с изображением мышечной системы тела человека из анатомических атласов. Затем я раздвигаю мышцы, чтобы вскрыть грудную клетку в верхней части и всю брюшину внизу. Наконец приходит время вскрытия двух полостей.

Для вскрытия грудной клетки обычно используются специальные реберные ножницы-кусачки (костотом). С их помощью по бокам убираются все ребра до самой ключицы, затем переходят к соединениям костей между грудиной и ключицей. Но мне больше нравится другой метод: все ребра соединяются с грудиной хрящами, и я предпочитаю (когда это возможно) отрезать скальпелем или ножом хрящи на уровне костной части ребер. Отверстие получается менее широким, но, с одной стороны, такой метод упрощает работу по зашиванию тела, так как сохраняется костный каркас ребер; а с другой стороны, срезы хрящей, в отличие от спилов костей, не представляют для меня опасности травмироваться.

На следующем этапе я отвожу переднюю стенку вниз и рассекаю диафрагму на уровне нижних ребер, чтобы высвободить то, что теперь скорее напоминает капот автомобиля.

Я рассекаю брюшину по срединной линии и раскрываю брюшную полость. Срезаю прикрепления брюшных мышц и раздвигаю их в стороны, чтобы обеспечить себе лучший обзор.

На этом этапе тело еще больше похоже на иллюстрацию из анатомического атласа.

Вскрытое туловище можно сравнить с большой овальной чашей, внутри которой находятся органы.

Некоторые из них заметны сразу (легкие и печень), другие скрыты (селезенка и почки) или видны через оболочки (кишки), иногда инфильтрированные жиром. На этом этапе вскрытия кровотечения пока нет, и операционное поле идеально чистое. Но только при условии, что нет травм, вызывающих подкожные кровоизлияния.

Сейчас я могу приступать к диссекции – рассечению биологических тканей. Прежде всего необходимо сделать выбор: удалять все органы сразу или поочередно? Начинать с грудной или брюшной полости? Нужно ли вынимать сразу все органы грудной клетки или возможно их поочередное извлечение? Все зависит от конкретных обстоятельств и личных предпочтений. Я часто начинаю с брюшной полости, так как из нее можно удалить органы без попадания крови внутрь. Шею я обычно вскрываю уже в конце, после эвакуации крови.

Я перехожу к области аппендикса, обозначающего границу между толстым и тонким кишечником. Накладываю на конец тонкой кишки два зажима, отрезаю ее, потом поднимаюсь вдоль толстой кишки, отрезая места прикрепления пищеварительного тракта, который я постепенно извлекаю из полости. Под печенью отрезаю несколько связок, затем продолжаю и перехожу влево на уровне желудка. Наконец, снова спускаюсь к малому тазу до прямой кишки и ставлю там два зажима, после чего отрезаю тракт. Вынимаю толстую кишку. Ее длина составляет 1,5–2 м. По краям установлены зажимы, чтобы содержимое толстой кишки не вышло наружу.

Следуя тому же принципу, я отделяю тонкую кишку от конца до поджелудочной железы (проток которой впадает в двенадцатиперстную кишку). Я вынимаю тонкую кишку – на ее краях тоже стоят зажимы. После удаления толстой и тонкой кишок брюшная полость в нижней своей части на две трети становится пустой, что упрощает извлечение печени, желудка, поджелудочной железы и селезенки. Затем я перехожу к обеим почкам и надпочечникам.

Мимолетный взгляд на часы – 8:40.

После извлечения органов каждый из них взвешивается, фотографируется, затем разрезается. Содержимое желудка отправляется на токсикологический анализ и, если это возможно, идентифицируется. Для идентификации требуется промывка содержимого через мелкое сито. Так можно получить точные представления о последнем приеме пищи жертвы. Иногда результаты такой процедуры становятся важнейшим элементом расследования преступления. Для токсикологического анализа также необходима желчь. Части каждого органа помещаются в банку с раствором формалина для микроскопических (гистологических) исследований.

Возвращаюсь к телу и малому тазу. В центре особого внимания – половые органы и анус. Их необходимо тщательно осмотреть, чтобы выявить любые следы сексуальной активности или убедиться в их отсутствии. Если речь идет о сексуальном насилии, то иногда возникает потребность в проведении исследований всей генитальной области – ануса и вульвы (включая кожу), прямой кишки, вагины и матки с сохранением ее анатомической целостности для выполнения более тонкой и деликатной диссекции.

Я перехожу к органам грудной клетки. Сначала делаю забор периферической крови из бедренной или подключичной вены, потом – забор сердечной крови. Удаление органов приведет к попаданию в полость большого количества крови, которую я буду эвакуировать с помощью дренажа. Опять извлечение, взвешивание, диссекция, взятие проб. Особый момент – диссекция сердца. Если нет опыта, то справиться с ней непросто – новички плохо ориентируются в этом сложном органе. Берутся образцы биологических тканей сердца. В ряде случаев после рассечения для проведения дополнительных микроскопических анализов в раствор формалина помещается все сердце целиком.

Наконец приходит очередь вскрытия черепной коробки. Мой первый инструмент – расческа, с помощью которой часть шевелюры зачесывается вперед и делается пробор от одного уха к другому.

Я надрезаю по этой линии и смещаю кожу на лицо спереди и на затылок сзади. Такой способ позволяет идеально скрыть разрез после того, как волосяной покров снова окажется на своем месте. Наступает единственный шумный момент аутопсии – трепанация черепа. Для этого используется осциллирующая медицинская пила типа той, при помощи которой снимают гипс. Вместо вращения диска, как в случае с циркулярной пилой, что могло бы привести к разбрасыванию патогенного материала и серьезным последствиям при случайном смещении, зубчатое лезвие осциллярной пилы совершает очень короткие и быстрые колебания. Распил получается аккуратным, чистым и точным. Мне остается только снять отпиленную часть черепной коробки, извлечь мозг, взвесить его и затем разрезать.

Как я уже говорил, заканчиваю я шеей. Делаю разрез, рассекаю сначала мышцы, оставляя гортань на месте. Так как тело теперь полностью освобождено от крови, то рассечение получается идеально аккуратным. Потребность в такой аккуратности связана с тем, что следы, которые остаются от удавления, могут быть почти незаметными, ограничиваясь лишь маленьким кровоподтеком, который может быть сложно отличить от, например, посмертного пропитывания тканей кровью. Теперь я могу проверить хрящи гортани, сонные артерии и т. д. Затем я извлекаю шейный отдел позвоночника и перехожу к задней части пищевода, предварительно отрезав мышцы дна полости рта и отвернув язык вперед и вниз, под подбородок.

Я завершаю диссекцию, проверяю пищевод и трахею.

Теперь меня ждет самое трудное – вскрытие кишечника, оценка его содержимого и осмотр его стенок. Иногда данная процедура помогает установить диагноз, как было в тот день, когда я доверил эту задачу интерну. Он посчитал такое поручение издевательством над новичком (это была его первая аутопсия), но сумел диагностировать массивное желудочно-кишечное кровотечение.

Вскрытие завершено. Я складываю инструменты на поднос. Смотрю на часы – 9:20. В сегодняшнем случае нет ничего сложного, и я укладываюсь в обычное время. Но я был настолько сосредоточен, что мои внутренние часы дали сбой. Дело совсем не в том, что я стремлюсь к совершенству и занудно фиксирую время, нет. Я приобрел привычку чувствовать время, когда занимался челюстно-лицевой хирургией. Тогда продолжительность операции была важным фактором качества работы. А иногда даже вопросом жизни и смерти для пациента.

Теперь я автоматически проверяю время приблизительно через каждые 20 минут. В условиях жесткого тайминга оперирующий хирург учится оптимизировать действия: не менять инструменты до тех пор, пока это не станет по-настоящему необходимо, доводить все движения до совершенства, держать операционное поле и инструменты в чистоте и т. д. Применительно к аутопсии эти принципы облегчают работу и минимизируют усталость.

Вскрытие – это работа, требующая огромных усилий как в физическом, так и в психологическом плане.

Приходится стоять на ногах, перемещать тело, совершать многочисленые режущие движения – все это требует большой энергозатраты. А также полной и продолжительной концентрации внимания на протяжении всей операции: ни одна деталь, даже самая, на первый взгляд, незначительная, не должна остаться незамеченной – она может полностью изменить ход расследования. Хронометраж – хороший способ контроля за выполнением действий. Если время затягивается, необходимо либо привлечь помощников, либо сделать перерыв, либо и то и другое. Однажды нам с коллегами пришлось провести десять часов над изувеченным телом, пока мы не зафиксировали все 76 ран от ножа, плохо видимых из-за частичного обугливания и всевозможных обломков и обрывков разложившейся ткани^[14].

Но вот я закончил работу с телом. Меня сменяет санитар. Наступает важнейший и обязательный этап судебно-медицинских процедур – восстановление внешнего вида тела. Другими словами, возвращение человеческого достоинства людям, чьи тела были объектом исследования во время аутопсии.

Чтобы иметь возможность спокойно работать над изувеченным телом, я должен отключить в себе любые эмоции и эмпатию независимо от обстоятельств.

Особенно когда речь идет о детях, ведь в голову неизбежно приходят мысли о своем собственном потомстве. Я пытаюсь убедить себя в том, что буду вскрывать того, кто никогда не дышал, не любил и не пел. Я всего лишь изучаю элемент уголовного расследования по просьбе судебных органов, чтобы помочь разобраться в обстоятельствах, которые привели к совершению преступления. Только в таком случае я чувствую себя вправе подвергать умершего этому последнему насилию, которым является аутопсия. С неизменным условием последующего приведения тела в достойный вид, чтобы умершего можно было показать его родственникам.

Но мне еще предстоит оформить биологический материал, составить список, сделать все необходимые заметки. А еще мне придется заняться писаниной: задание считается выполненным только после предоставления заключения. В сериалах судмедэксперт диктует свои наблюдения по ходу работы. На самом деле я очень редко делаю записи во время аутопсии. Раньше для этого я привлекал присутствующего в прозекторской секретаря или находил желающих среди следователей или студентов. Но, как только появились цифровые технологии, я предпочитаю словам фотографии: в простых случаях они выгодно заменяют целые страницы текста. Всего на нескольких снимках можно увидеть все столь необходимые детали – в цвете и в высоком разрешении.

Теперь мне остается только вернуться в помещение для переодевания, снять спецодежду, затем перейти к себе в кабинет, захватив карту памяти из цифрового фотоаппарата. Это герметичный водонепроницаемый фотоаппарат, который обрабатывается специальными дезинфицирующими растворами и после каждого вскрытия промывается водой. Я делал снимки на каждом этапе аутопсии, фиксируя таким образом все значимые в рамках данного расследования элементы. После переноса фотографий в компьютер можно составить предварительное заключение, которое я немедленно отправляю по электронной почте следователям и прокурору Республики. Или еще лучше: сразу составляю окончательный отчет, когда это возможно. После исследования можно составить лишь макроскопическую картину. И, разумеется, она не включает результаты анализов взятого мной биологического материала, идет ли речь о токсикологии или гистологии (микроскопическое исследование биологического материала). Это уже будет сводный отчет по запросу прокурора. Для составления такого отчета может потребоваться несколько месяцев – придется дожидаться результатов соответствующих анализов^[15].

Уже почти одиннадцать часов. Биоматериал опечатан, я загрузил фотографии на сервер университетской больницы, передал свой отчет с несколькими фотографиями и сканами КТ и МРТ курьеру, отправил заключение в прокуратуру по электронной почте. Затем заглядываю к санитарам морга, чтобы пообщаться с ними и оценить качество их работы по приведению тела в достойный вид. Только тогда я могу расслабиться, выпить чашку кофе и спокойно провести остаток дня.

Конечно, иногда все проходит не так, как планируется. Мне нравится оставаться наедине с трупом – такой тет-а-тет напоминает мне начало моей карьеры, – но чаще зал для вскрытий превращается в настоящий муравейник. Это следствие развития профессии.