Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

В четвертом классе я перешла в местную среднюю школу Уильяма Бея. Там учились мои лучшие подруги сестры Ван, которые спасли меня от одиночества, поселившись в доме напротив. Мне хотелось быть с ними. И одеваться, как я хочу. Спустя некоторое время я почти напрочь забыла про Дэнни Олиса. А мой Любопытный Джордж где-то затерялся вместе с другими вещами из моего детства.

Однажды вечером, в мой первый год в старшей школе, подруга помогала мне готовиться к большой вечеринке, которую я устраивала, пока родителей не было в городе. Последние несколько месяцев эта подруга общалась с мальчишками из Фенвика, местной католической мужской школы, и спросила, можно ли пригласить некоторых из них к нам. Конечно, я разрешила. Она робко призналась, что вообще-то встречается с одним из них.

– Вроде как, – добавила она.

– Здорово, – ответила я. – Как его зовут?

– Дэнни Олис.

Я невольно вытаращила глаза и чуть не расхохоталась и не завизжала одновременно. Но сдержалась и набрала побольше воздуха, как обычно делают, когда собираются поделиться важной тайной.

– Ты не поверишь, – сказала я, – но в младших классах я была без ума от Дэнни Олиса.

Подруга кивнула.

– И началось это на уроке музыки, потому что учитель велел вам взяться за руки, – подхватила она. И добавила, заметив на моем лице растерянность: – Это он мне рассказывал.

Про урок музыки и то, как мы взялись за руки, я ничего не помнила. Так он знал? В своих воспоминаниях я была тихоней, которая сидела сзади, преданно, но украдкой следя за каждым поворотом и наклоном его головы. Но моя одержимость, как выяснилось, была такой же незаметной, как в латиноамериканской мыльной опере. Я сгорала со стыда.

– Какой он загадочный, – с легким раздражением сказала я подруге.

Она пожала плечами:

– Не для меня.

В ту ночь подростки с одноразовыми стаканчиками заполонили газон перед нашим домом и улицу. Я перебрала джина и с трудом лавировала в толпе незнакомых людей. Здесь были и мальчишки, с которыми я встречалась, и те, с кем была бы не прочь встречаться. Кто-то поставил на повтор «Подозрения»^[11] группы «Файн янг каннибалз».

Весь вечер я остро сознавала присутствие тихого парня с волосами цвета темного песка, стоящего в углу кухни у холодильника. Теперь его уши были прикрыты волосами. Лицо утратило округлость, чуть вытянулось, но, украдкой поглядывая на него, я видела на нем все то же спокойное и загадочное выражение. Весь вечер я избегала его. Ни разу не посмотрела ему в глаза. Несмотря на выпитый джин, я по-прежнему была девчонкой с задних рядов – внимательной, но не привлекающей к себе внимания.

В один майский день двадцать шесть лет спустя я уже готовилась закрыть ноутбук, когда знакомый сигнал возвестил, что по электронной почте пришло новое письмо. Я заглянула в почтовый ящик. В переписке по электронной почте мне недостает пунктуальности: к стыду своему, признаюсь, что порой проходит несколько дней, прежде чем я отвечаю на письмо. Сейчас же, узнав имя отправителя – Дэн Олис, – я сразу открыла сообщение.

Дэн, который к тому времени стал инженером и жил в Денвере, объяснил, что ему переслали биографический очерк обо мне, опубликованный в журнале выпускников Университета Нотр-Дам. В статье «Сыщик» сообщалось, что я автор сайта «Дневник реальных преступлений» и занимаюсь раскрытием давних убийств. Автор статьи спросил об истоках моей одержимости нераскрытыми убийствами и процитировал мой ответ: «Все началось, когда мне было четырнадцать лет. Одну из моих соседок зверски убили. Очень странное дело. Она совершала пробежку недалеко от своего дома. Это дело так и не раскрыли [в полиции]. Все в округе сначала перепугались, потом понемногу успокоились. А я не смогла. Я должна была выяснить, как это произошло».

Это была версия, рассчитанная на определенный эффект. Еще одна приводится ниже. Вечером 1 августа 1984 года я упивалась герметически закупоренной свободой недавно отремонтированной спальни в мансарде нашего дома. Все дети в нашей семье поочередно проводили в ней свои подростковые годы. Дошла очередь и до меня. Мой отец ненавидел мансарду, которая в случае пожара превратилась бы в ловушку, но я, четырнадцатилетнее цунами эмоций, подписывающее свой дневник «Мишель-писательница», считала ее роскошным убежищем. Здесь был темно-оранжевый мохнатый ковер и наклонный потолок. Встроенный в стену книжный шкаф поворачивался, открывая тайную нишу. Но лучшим, что было в мансарде, я считала гигантский деревянный письменный стол, занимавший полкомнаты. У меня был проигрыватель, пишущая машинка и маленькое окно, выходящее на соседскую черепичную крышу. Было место, чтобы мечтать. Через несколько недель начинались занятия в старших классах.

В то же время на расстоянии трех десятых мили от меня Кэтлин Ломбардо двадцати четырех лет совершала пробежку по Плезант-стрит с плеером «Уокмен». Вечер выдался жарким. Соседи на веранде видели, как примерно в 21.45 Кэтлин пробегала мимо. Ей оставалось жить несколько минут.

Помню, я услышала, как кто-то поднялся по лестнице на второй этаж – я решила, что это моя сестра Морин, – последовал приглушенный разговор, кто-то ахнул, потом в сторону окна простучали быстрые мамины шаги. Семью Ломбардо мы знали по церкви Святого Эдмунда. Весть разнеслась стремительно. Убийца затащил Кэтлин в переулок между улицами Юклид и Уэсли. И перерезал ей горло.

Я не проявляла особого интереса к преступлениям, разве что изредка почитывала книги про Нэнси Дрю. Но через два дня после того убийства я, никому не сказав ни слова, направилась к переулку неподалеку от нашего дома, где было совершено нападение на Кэтлин. На земле я увидела обломки ее разбитого «уокмена». И подобрала их. Страха я не испытывала, только электризующее любопытство такой неожиданной силы, что тот момент я могу вспомнить во всех подробностях – запах свежескошенной травы, облупившуюся бурую краску на воротах гаража. Что захватило меня, так это призрачный вопросительный знак на том месте, где полагалось быть лицу убийцы. Зияющий пробел там, где должны быть его личные данные, произвел на меня мощное впечатление.

Нераскрытые убийства стали моей страстью. Я занялась собирательством зловещих и загадочных подробностей. У меня выработалось нечто вроде рефлекса Павлова на слово «детектив». Мой библиотечный формуляр стал библиографией истины и ужаса. Знакомясь с людьми и узнавая, откуда они родом, я мысленно ассоциировала их с ближайшим нераскрытым преступлением. Если вы скажете мне, что учились в Университете Майами в Огайо, я при каждой встрече с вами буду вспоминать Рона Таммена, рестлера и басиста из школьного джаз-банда: он вышел из своей комнаты в общежитии 19 апреля 1953 года, оставив радио и свет включенными, а учебник психологии открытым, и исчез: с тех пор его больше никто никогда не видел. Упомянете, что вы из Йорктауна, штат Виргиния, и в моем представлении вы всегда будете ассоциироваться с Колониал-паркуэй – шоссе, по-змеиному извивающимся вдоль реки Йорк, где четыре пары исчезли или были убиты в 1986–1989 годах.

Лет в двадцать пять я наконец нашла применение своему увлечению, и благодаря появлению интернет-технологий родился мой сайт детектива-любителя «Дневник реальных преступлений».

«Почему вы так интересуетесь преступлениями?» – спрашивают меня люди, и я всякий раз мысленно возвращаюсь в тот переулок, и у меня на ладонях лежат обломки плеера убитой девушки.

Я должна увидеть его лицо.

Когда мы узнаем его в лицо, он утратит свою власть.

Убийство Кэтлин Ломбардо так и не было раскрыто.

Я намерена писать о ее деле вновь и вновь и упоминать о нем в интервью. Я даже звонила в полицию Ок-Парка, чтобы кое-что прояснить. Нашлась лишь одна реальная зацепка: свидетели сообщали, что видели какого-то афроамериканца в желтой майке и повязке на голове, который внимательно смотрел на бегущую Кэтлин. Полицейские опровергли запомнившиеся мне слухи, будто бы свидетели видели, как убийца вышел из метро и последовал за Кэтлин. Цель слуха была очевидна: хотелось верить, что преступник явился к нам откуда-то из другого места.

Полицейские Ок-Парка недвусмысленно дали мне понять, что дело совершенно глухое. Таковым я и считала его до того дня, когда увидела послание от Дэна Олиса в своем почтовом ящике. Дэн переслал мне копию письма еще одного человека, Терри Китинга. Я смутно припомнила, что так звали мальчика, учившегося классом старше нас в школе Святого Эдмунда. Как выяснилось, Дэн и Терри – двоюродные братья. Они связались со мной, потому что им тоже не давало покоя убийство Кэтлин Ломбардо, но по другим, гораздо более личным причинам. В письме Дэн поздоровался, спросил, как я живу, и сразу после этого перешел к делу.

«Ты знала, что Кэтлин нашли несколько ребят – учеников школы Святого Эдмунда?» – писал он.

Случившееся напугало и потрясло их. Дэн написал, что они часто говорили об этом – главным образом потому, что общепринятая версия того, что случилось с Кэтлин в тот страшный вечер, по их мнению, была ошибочной. Им казалось, они знают, кто ее убил.

В сущности, тем вечером они столкнулись с убийцей.

Терри и Дэн – не просто двоюродные братья: они выросли в одном доме. Семья Дэна жила на первом этаже, Терри – на втором, а их бабушка – на третьем. Мы с Терри обозреваем заднюю часть старого дома, стоя в переулке.

– Сколько же человек здесь помещалось? – спрашиваю я у Терри. Площадь дома – самое большее три тысячи квадратных футов.

– Одиннадцать детей, пятеро взрослых, – отвечает он.

Дэн и Терри, разница в возрасте между которыми всего один год, были и остаются близкими друзьями.

– То лето стало для нас настоящим переходным периодом, – говорит Терри. – Иногда мы крали пиво и напивались. Или просто болтались по округе, как в детстве. – Он указывает на бетонный блок у гаража на заднем дворе. – Помню, в тот вечер мы играли то ли в хоккей, то ли в баскетбол.

Компания состояла из Терри, Дэнни, младшего брата Дэнни Тома и двоих друзей из второго класса, Майка и Даррена. Время близилось к десяти вечера. Кто-то предложил сгонять по переулку к «Белой курице» – магазинчику на улице Юклид, расположенному примерно в полутора кварталах. В «Белую курицу» друзья наведывались постоянно, иногда по три-четыре раза в день – за «Кит-Катом» или колой.

Мы с Терри направляемся к северу от дома. В детстве в этом переулке он провел столько времени, что легко замечает любые, даже самые незначительные перемены.

– В тот вечер здесь было темнее, – говорит он. – Почти как в пещере. И ветки свисали ниже. – Его внимание привлекает незнакомое растение за соседним домом.

– Бамбук! – определяет он. – Прикинь?

Примерно в пятидесяти футах от пересечения переулка с Плезант-стрит Терри останавливается. Стайка мальчишек подросткового и почти подросткового возраста, занятых пустой болтовней, – а Терри вспоминает, что именно этим они и были тогда заняты, – может здорово расшуметься. Ради развлечения они дурачились как могли. Это место Терри постоянно вспоминает. Если смотреть прямо вперед, виден вход в переулок на противоположной стороне улицы.

– Если бы мы присмотрелись, то увидели бы, как она пробежала мимо, – говорит Терри. – И как он схватил ее.

Мы переходим улицу к уголку за домом номер 143 по Саут-Уэсли-авеню. Пятеро мальчишек шли одной шеренгой, плечом к плечу. Терри помнит, что Дэнни шагал справа от него. Он кладет руку на ограду возле гаража и стучит по ней.

– Кажется, ограда та же самая, только тогда она была выкрашена в красный цвет, – говорит Терри.

Тогда ему показалось, что возле мусорных баков валяется скатанный в рулон ковер. Ноги Кэтлин были очень бледными, и в темноте Терри принял их за светлый ковер. А потом Дэнни, который находился к ней ближе всех, закричал: «Это труп!»

Мы с Терри во все глаза смотрим на пятачок возле гаража, где лежала на спине Кэтлин. Сразу же стало ясно, что у нее перерезано горло. Лужа крови растеклась вокруг ее ног. Воняло ужасно. Наверное, кишечными газами, предполагает Терри. Даррен, которого Терри называет «впечатлительным ребенком», медленно пятился к противоположному гаражу, схватившись руками за голову и собираясь удрать. Том бросился к задней двери ближайшего дома, зовя на помощь.

Следующий эпизод общепринятой версии убийства Кэтлин Ломбардо отличается от того, что помнят Терри и Дэн. По их утверждению, Кэтлин была еще жива, но умерла через несколько минут после того, как они ее нашли, и до того, как место преступления наводнила полиция. Им помнится, как детективы говорили, что они должны были столкнуться с тем человеком.

Они запомнили человека, который вышел из переулка почти в тот же момент, как они нашли Кэтлин. Человек был рослым, похожим на индуса, одет в льняную рубашку, расстегнутую до пупа, шорты и сандалии.

– Что здесь случилось? – спросил он. По словам Терри, в сторону трупа незнакомец даже не взглянул.

– Кого-то ранили. Надо позвонить в полицию, – крикнул Майк незнакомцу.

Тот покачал головой.

– У меня нет телефона, – сказал он.

В суматохе последовательность событий забылась. Терри помнит, как подкатила патрульная машина со скептически настроенным усатым полицейским в форме за рулем, который язвительно спросил: «Ну и где же труп?» Помнит, как изменился его тон и как поспешно он запросил подкрепление по рации, едва увидев Кэтлин. Помнит, как напарник полицейского, парень помоложе, может, даже стажер, наклонился, держась сбоку за машину, и его вырвало.

Он помнит, как раскачивался из стороны в сторону Даррен, все еще схватившись за голову, стоя у гаража. А потом отовсюду нахлынули огни и звуки сирен – такого Терри больше ни разу не видел ни до, ни после.

Спустя семь лет кто-то подвозил Терри на концерт в одной машине с Томом Макбрайдом, который жил в нескольких шагах от места убийства. В детстве Терри и Том враждовали, как обычно бывает, когда мальчишки толком незнакомы и ходят в разные школы. Терри говорит, что, хоть Том и учился в «публичке» – так в католической школе называли бесплатную среднюю школу, – но оказался классным парнем. Они проболтали весь вечер.

– Это не ты был с теми пацанами, которые нашли труп? – спросил Том.

Терри кивнул, а Том прищурился.

– Мне всегда казалось, что ее убил сосед.

Терри отчетливо вспомнился мужчина в расстегнутой льняной рубашке и то, как он старался не смотреть на труп Кэтлин. И как спросил, что у них случилось, хотя и так было понятно, что произошло нечто ужасное.

У Терри похолодело в животе.

– Как он выглядел? – спросил Терри.

Том описал его: рослый, из Индии. Жуткий тип.

– Так он же был там, когда мы ее нашли! – воскликнул Терри.

Том побледнел. Не мог поверить своим ушам. Он отчетливо помнил, как в суматохе, когда нашли труп, этот сосед, который выглядел так, словно только что принял душ и был одет в халат, вышел из задней двери своего дома посмотреть на полицейские машины. Он повернулся к Тому и его родным, которые тоже вышли на свою заднюю веранду.

– Он сказал что-нибудь? – спросил Терри.

Том кивнул.

– Он спросил: «Что здесь случилось?»

Убийцу Кэтлин так и не нашли. А обломки ее разбитого «Уокмена», которые я подобрала на месте преступления, бренчат у меня в голове тридцать лет спустя, когда я веду взятый напрокат автомобиль по Кэпитол-авеню в Сакраменто. Я еду на восток, в направлении от центра, до пересечения с бульваром Фолсом. Сворачиваю на Фолсом, миную Калифорнийский университет в Сакраменто и Психиатрический центр Саттера, пустые участки, заросшие кустами, и попадающиеся там и сям дубы. Параллельно справа проходит Золотая линия – скоростная трамвайная система от делового центра до Фолсома протяженностью двадцать пять миль. Это историческая линия. Когда-то эти рельсы были частью железной дороги долины Сакраменто, построенной в 1856 году, – первой железной дороги на паровой тяге, соединившей город с поселками рудокопов в горах Сьерра-Невады. Пересекая Брэдшоу-роуд, я замечаю вывески «Ломбард» и «6 покет спортс бар». На противоположной стороне – нефтяные цистерны за забором из ржавой сетки-рабицы. Я на месте. Здесь все и началось – в городе Ранчо-Кордова.

Сакраменто, 1976–1977 годы

В 1970-е годы дети, жившие по соседству, называли это место Ранчо-Камбоджа. Американ-Ривер пересекает восточную часть округа Сакраменто, и Ранчо-Кордова на ее южном берегу отрезан от более зеленых и презентабельных пригородов по другую сторону реки. Поначалу эта территория была земельным участком площадью пять тысяч акров, выделенным мексиканцам под фермерское хозяйство. В 1848 году, после того как Джеймс У. Маршалл в тридцати пяти милях выше по реке заметил в отводном лотке водяного колеса чешуйки блестящего металла и объявил: «Я его нашел!», в Ранчо-Кордова нагрянули золотодобывающие драги, которые оставили после себя гигантские нагромождения речного камня. Потом некоторое время эти земли занимали виноградники. В 1918 году здесь открылась база ВВС Мазер. Но самым кардинальным образом Ранчо-Кордова изменился с началом «холодной войны». В 1953 году производитель реактивных снарядов и ракет «Аэроджет» разместил здесь главное управление, чем спровоцировал бум жилищного строительства для работников предприятия. Извилистые дороги городка (Цинфандель-драйв, Рислинг-уэй) вдруг замостили, а землю вдоль них аккуратно поделили на участки для скромных одноэтажных домов типовой застройки. Оказалось, что все семьи в городе так или иначе связаны с армией или компанией «Аэроджет».

Неблагополучный элемент таился в тени. Один человек, который в середине 1970-х рос на Ла-Глория-уэй, помнит, как однажды исчез мороженщик, работавший неподалеку от начальной школы Кордова-Мидоуз. Оказалось, что этот длинноволосый парень с окладистой бородой, в зеркальных очках-авиаторах, продававший детям фруктовый лед, сбывал ЛСД и кокаин клиентуре совсем иного рода и в конце концов попался копам. Истории о детстве, проведенном в Сакраменто в 1970-х годах, изобилуют такими соблазнительными приманками, выглядят мешаниной уюта и ужасов, напоминают открытки с видами маленьких городков и зловещими предзнаменованиями на обороте.

В жаркие летние дни мы бродили в воде у берега Американ-Ривер, вспоминает одна женщина. Еще одно воспоминание связано с беготней по тропинкам у реки, когда дети вдруг наткнулись на логово бомжа в густых кустах. Говорили, что у бродяг есть облюбованные места возле реки. Группка девочек-подростков зависала в Лэнд-Парке, наблюдая, как парни с обнаженными торсами полируют свои тачки. Молодежь ездила на фестиваль «День на лугу» в Окленд, аналог «Лоллапалузы» тех времен, – посмотреть на «Иглз», Питера Фрэмптона или «Джетро Талл». Ездили также по Саттервилл-роуд до дамбы и пили там пиво. Вот так пили на дамбе и вечером 14 апреля 1978 года, когда мимо по шоссе проехала колонна полицейских машин с включенными сиренами. Колонна была бесконечно длинной. «Никогда такого не видела – ни до этого, ни после», – рассказывала одна из свидетелей-подростков, теперь уже пятидесятидвухлетняя женщина. «Насильник с востока», тот самый, которого я стала называть «Убийцей из Золотого штата», нанес очередной удар.

С Фолсома я свернула налево, на Пасео-драйв, к центру жилого района Ранчо-Кордова. Это место что-то значило для него. Здесь он совершил свое первое преступление и продолжал сюда возвращаться. К ноябрю 1976 года в округе Сакраменто произошло девять нападений, совершенных за полгода и приписываемых «Насильнику с востока», четыре из них – в Ранчо-Кордова. В марте 1979 года, после того как преступник не совершал нападений целый год и, казалось, покончил с этим навсегда, он в последний раз вернулся в Ранчо-Кордова. Был ли этот город для него родным? Некоторые следователи, особенно работавшие по этому делу с самого начала, считали именно так.

Я остановилась у места его первого нападения – простого L-образного одноэтажного дома площадью около тысячи квадратных футов, с ровно срезанным древесным пнем в центре двора. Именно отсюда в пять часов утра 18 июня 1976 года поступил первый вызов – от двадцатитрехлетней женщины, которая с трудом говорила в трубку, лежа на полу. Ее руки были связаны за спиной так туго, что в них прекратилось кровообращение. Шейла^[12] с трудом доползла до телефона, лежавшего на тумбочке у кровати ее отца, сбила трубку на пол и на ощупь нажала ноль. Она сообщила о незаконном проникновении в дом и изнасиловании.

Она пыталась объяснить полиции: маска была странной – белой, из грубого, похожего на трикотаж материала, с прорезями для глаз и швом посередине, – но лицо облегала очень плотно. Когда Шейла открыла глаза и увидела незнакомца в дверях своей спальни, она подумала, что видит сон. Кому могло прийти в голову надеть лыжную маску в Сакраменто в разгар июня? Она заморгала и присмотрелась получше. Неизвестный был ростом около пяти футов девяти дюймов, умеренно мускулистым, в темно-синей футболке с короткими рукавами и серых брезентовых перчатках. Еще одна деталь, казавшаяся настолько неестественной, что, возможно, она явилась из ее подсознания, – это бледные ноги с черной растительностью. Детали сложились вместе и образовали целое. Трусов на неизвестном не было. Присутствовала эрекция. Его грудь поднималась и опадала – это было дыхание реального человека.

Он метнулся к кровати Шейлы и прижал лезвие четырехдюймового ножа к ее правому виску. Она попыталась натянуть на голову одеяло. Он сорвал его. «Если хоть пикнешь или шевельнешься – всажу в тебя этот нож», – шепотом пригрозил он.

Он связал ее запястья за спиной шнуром, который принес с собой, затем еще раз – красно-белым поясом, который нашел в стенном шкафу у Шейлы. Одну из ее белых нейлоновых комбинаций он затолкал ей в рот, как кляп. Уже имелись намеки на поведение, которое в дальнейшем стало узнаваемым как его почерк. Прежде чем изнасиловать ее, он нанес на пенис детское масло. Он повсюду шарил и рылся: Шейла слышала, как щелкали замки, когда он выдвигал ящики в гостиной. Говорил он низким хриплым шепотом, сквозь зубы. Оставленный ножом дюймовый порез возле правой брови Шейлы, когда он велел ей молчать, кровоточил.

Здравый смысл и любой полицейский скажут вам, что насильник без трусов – это неискушенный подросток, который раньше только подглядывал и после мелких правонарушений «дорос» до не продуманного как следует уголовного преступления. Этот паршивец, разгуливающий без трусов, не в состоянии справиться со своей импульсивностью, и его быстро арестуют. Его пристальные взгляды наверняка обеспечили ему в округе репутацию мерзкого типа. Полиция в два счета поднимет его с постели в доме его обеспокоенной матери. Но этого мерзавца без трусов так и не поймали.

Существует явление, которое я называю «парадоксом умного насильника». Бывший сотрудник ФБР, эксперт по психопрофилированию Рой Хейзелвуд, специализировавшийся на сексуальных маньяках, рассказывает о нем в своей книге «Зло, которое творят люди»^[13], написанной в соавторстве со Стивеном Дж. Мишо: «Большинство людей без труда ассоциируют интеллект со сложным ограблением. Но жестокое насилие – развратные действия, которые ни в коей мере не соотносятся в их представлении с интеллектом. Следовательно, таким преступникам его не приписывают, в том числе даже офицеры полиции».

Если пристально рассмотреть методы действия преступника, изнасиловавшего Шейлу, станет очевидной работа расчетливого ума. Преступник был настолько осторожен, что ни разу не снял перчатки. За несколько недель до нападения Шейле звонили и молча клали трубку, словно отслеживая ее расписание. В апреле у нее возникло ощущение, будто за ней следят. Она постоянно замечала поблизости темную машину среднего размера американского производства. Но вот что любопытно: хоть Шейла и была уверена, что машина одна и та же, разглядеть водителя ей ни разу не удалось.

В ночь нападения купальня для птиц была перенесена под то место на заднем дворе, над которым проходил телефонный провод, – очевидно, чтобы использовать ее как подставку. Но провод перерезали лишь частично – признак неловкости и замешательства новичка, вроде погнувшегося гвоздя у начинающего плотника.

Четыре месяца спустя Ричард Шелби стоял у края тротуара на Шедоубрук-уэй в Ситрус-Хайтс.

По правилам управления шерифа округа Сакраменто, Шелби не мог заниматься ни этим, ни каким-либо другим делом. И даже носить форму. Шелби знал правила: в 1966 году тот, кто желал служить в управлении шерифа округа Сакраменто, должен был иметь все десять пальцев в целости и сохранности. Однако он прошел письменный экзамен и врачебный осмотр и решил попытать счастья. Раньше судьба была добра к нему, он считал везением даже то, что лишился значительной части безымянного пальца левой руки. А мог бы погибнуть от шального выстрела из охотничьего дробовика. Врачи говорили, что он чудом не потерял всю руку целиком.

Когда палец Шелби все же заметили, собеседование сразу прервали и соискателю категорически отказали. В управление шерифа округа Сакраменто он все-таки не попал. Отказ оскорбил его. Всю жизнь Шелби слышал, как уважительно его родные отзывались о дяде – шерифе в Оклахоме. Может, это был знак. В любом случае ему хотелось поработать в менее густонаселенном округе. В Йоло или Плейсере. Открытые пространства Калифорнийской долины – ландшафт его юности. В летние месяцы он работал на свежем воздухе ранчо и ферм восточной части округа Мерсед. Купался голышом в каналах. Охотился на кроликов и перепелок в нижних предгорьях Сьерра-Невады. Письмо из управления шерифа с вердиктом «Вы нам не подходите» пришло неделю спустя. А на следующий день он получил второе, в котором ему объяснили, куда и когда явиться по поводу работы.

Шелби обратился за разъяснениями. Все вокруг только и говорили что о Вьетнаме. В феврале 1965 года ежемесячно призывали 3 тысячи человек; к октябрю численность призывников выросла до 33 тысяч. По всей стране поднялась волна протестов, которые становились все более бурными. Пригодных к службе в полиции молодых мужчин оставалось мало. Управление шерифа расценило Шелби как новый и сравнительно редкий феномен. Он попал в ВВС более десяти лет назад, через тринадцать дней после своего семнадцатилетия, и отслужил срок полностью. Имел диплом колледжа по уголовному правосудию. Был женат. И, несмотря на отсутствие части пальца, печатал на машинке быстрее секретаря местного шерифа. Правила насчет длины пальца изменили. Шелби явился на службу 1 августа 1966 года. И проработал там двадцать семь лет.

Управление шерифа округа Сакраменто в те времена было далеко не самым привлекательным местом работы. Сотрудники сражались за единственную патрульную машину, в которой имелась лампа на гибкой ножке и планшет, закрепленный на приборной доске. На вооружении все еще состояли автоматы Томпсона выпуска 1920-х годов. Сирены устанавливались непосредственно на крыше машин, и их водителям по прошествии некоторого времени требовались слуховые аппараты. Специализированных подразделений, например по расследованию преступлений на сексуальной почве, не существовало. Сотрудник считался обладающим практическим опытом в этой сфере, если ему приходилось являться по вызову на место изнасилования. Вот поэтому Шелби и стоял у края тротуара на Шедоубрук-уэй утром 5 октября 1976 года.

На это место его привела служебная собака, пущенная по следу. Этот след начинался у окна спальни ребенка, продолжался за забором, вел через заросшее сорняками поле и обрывался у края тротуара. Шелби постучал в ближайшую дверь и посмотрел через поле в сторону дома жертвы, до которого было футов двести. Он старался отогнать смутное беспокойство.

Полутора часами ранее, в половине седьмого утра, Джейн Карсон лежала в постели, обняв трехлетнего сына, когда вдруг услышала, как щелкает выключатель. Потом кто-то пробежал по коридору. Ее муж ушел на работу за несколько минут до того.

– Джек, это ты? Забыл что-нибудь?

В дверях возник неизвестный в зеленовато-коричневой лыжной маске.

– Заткнись, мне нужны твои деньги, тебя я не трону, – бросил он.

Шелби попытался произвести точный расчет времени. Преступник проник в дом через окно спальни ребенка всего несколько минут спустя после ухода мужа Джейн. За две недели до этого хозяева дома пострадали от необычной кражи со взломом, в ходе которой вор забрал у них с десяток колец и оставил вместо них драгоценности, украденные у их соседей. Злоумышленник проник в дом и покинул его опять-таки через окно в комнате сына. Тот же самый, подумал Шелби. Методичный и терпеливый.

Изнасилование Джейн стало пятым нападением, приписываемым «Насильнику с востока», и первым делом, которое расследовали Шелби и Кэрол Дейли – два детектива, в дальнейшем неразрывно связанные с этой серией преступлений. Женщина-детектив, имеющая опыт расследования преступлений на сексуальной почве, Дейли как нельзя лучше подходила для бесед с потерпевшими. Навыки работы с людьми в конце концов позволили ей подняться по служебной лестнице до должности заместителя шерифа. А Шелби обладал талантом выводить людей из себя. Причиной его проблем было не столько высокомерие, сколько прямолинейность. «Я никогда не умел быть тактичным», – говорил он.

В октябре того же года одно за другим произошли еще три нападения. Поначалу многие коллеги Шелби решили, что это дело рук неустановленного серийного преступника по прозвищу «Ранняя пташка», но Шелби сразу понял, что они столкнулись с гораздо более хитрым и страшным человеком. В те времена еще не существовало криминалистического профилирования, и такие термины, как «почерк» преступника или «ритуальные действия», еще не были распространены. Следователи тогда могли вести речь о наличии «индивидуальных особенностей» и «характерных черт». Они имели в виду определенный, конкретный набор деталей, такой же уникальный, как запах, создающий ощущение дежавю на месте преступления. Разумеется, появился и соответствующий словесный портрет: белый мужчина, двадцати или двадцати с небольшим лет, рост около пяти футов девяти дюймов, среднего атлетического сложения. Всегда в маске. Говорит неестественным злым шепотом, сквозь зубы. При выражении недовольства голос становится выше. Маленький пенис. Странное поведение: говорит часто торопливо, но действует не спеша. Может открыть какой-нибудь ящик и молча простоять несколько минут, разглядывая его содержимое. Сообщения о подозрительных личностях, которых видели в округе приблизительно во время нападения, часто содержали такую деталь: неизвестный, заметив, что за ним наблюдают, удалялся размеренной походкой. «Совершенно неторопливо», – как выразился один свидетель.