Элитная западня. Часть вторая. Сокровища Гериона

– Да, все традиционно: искусство, поэзия, может быть, немного поговорим о театре.

– О каком театре? Японском театре «Но» или английском театре эпохи Шекспира? Вольдемар, и не забудь купить цветы! – хрипло выкрикивала Аврора, пока Владимир вальяжно спускался по ступеням, тщательно изучая свой маникюр.

Владимир, или, точнее, Вольдемар, был истинным петербуржцем в пятом поколении, следовательно, внимательно относился к еде (как все потомки переживших блокаду людей), с легкостью цитировал Бродского, мог показать дом, где жил Лермонтов, читал Эйхенбаума, гордился тем, что его предки имели дворянские корни, и всерьез верил, что в Михайловском замке живет привидение. Если он вспоминал детство, то непременно кружки в Аничковом дворце или катание на коньках в Юсуповском саду. В общем, человек он был очень взыскательный, при этом изящный, такой культурно базированный на русской традиции и в то же время изобретательный – это был именно петербургский стиль. Потому что Петербург – город, который заставляет быть немного изысканнее и элегантнее, хотя бы в суждениях. Однако Вольдемар был не только петербуржцем, но и внуком Авроры, поэтому всем его существом руководила одна, но пламенная страсть – любовь к себе. От этого он был капризен, ленив и зациклен на собственной персоне настолько, что едва ли был способен кого-то полюбить. На свидание он шел без особого энтузиазма, скорее делая Герману одолжение. Но когда Ева с Ланой зашли в просторный зал модного ресторана и Владимир поднялся, чтобы их поприветствовать, то он нашел весь вид Ланы вполне утонченным и ухоженным и даже предположил, что этот вечер может принести ему удовольствие. Лана в свою очередь была так довольна собой и своим сногсшибательным образом, что решила, что теперь будет так выглядеть всегда. Но они оба ошибались.

Атмосферу в ресторане задавал интерьер в стиле северного модерна и ленинградского авангардизма – многоуровневое и торжественное пространство, где стены были украшены световыми панно с произведениями художников-авангардистов начала ХХ века. Днём сквозь стеклянную крышу можно было наблюдать за переменчивым петербургским небом, а по вечерам любоваться огнём в каминах. С двух просторных террас открывался вид на Таврический парк и крыши старого города.

Зал ресторана был погружен в атмосферу теплого света и приятных звуков саксофона. В этом многоуровневом помещении декор в стиле «эклектика» выглядел особенно интересно. В центре композиции – гигантская люстра, свет от которой отражался в зеркалах, встроенных в спинки кресел и диванов. Стол, за которым расположились молодые люди, стоял рядом с высоким камином, сделанным из тертой латуни, с двух сторон от него находились мультимедийные панели, на них демонстрировались картины в стиле русского авангарда, а через время они сменялись на работы абстрактного экспрессионизма.

– Какая безудержная техно-эклектика! – восторженно произнесла Ева, оглядываясь по сторонам. – И кто выбрал этот ресторан?

– Я, – заволновался Герман, – тебе не понравилось?

– Что ты, здорово, есть на что посмотреть.

Вова, живший в семье коллекционера, сразу обратил внимание на одну картину, где на чисто белом фоне сияли разноцветными бликами несколько пятен, покрытых золотой поталью. Юноша обратился к Лане и, кивнув в сторону картины, спросил:

– Как тебе работа?

Лана, решившая, что в очках она напоминает кролика из Винни Пуха, и снявшая их еще у входа, прищурила глаза, а потом даже попробовала растянуть их пальцами, пытаясь изменить аккомодацию, но даже это не позволило ей как следует разглядеть изображение картины, она слегка повела плечами и важно проговорила:

– Верхняя птичка особенно хороша.

– Какая птичка, это же всего лишь пятна, – удивился Вова и перевел вопросительный взгляд на Еву, которая тут же вступилась за подругу.

– Каждый видит на картине то, что позволяет его воображение.

– Это же не тест в кабинете психолога, – не унимался Владимир, пытаясь объяснить Лане, что она неправа.

Но в это время к столу подошел долговязый официант в черной форме с чеканными пуговицами, на которых было выгравировано название ресторана. Он представился, держа одну руку за спиной, сообщил, что сегодня будет обслуживать этот столик, затем, положив меню, сделал пару шагов назад и замер в ожидании. Молодые люди разобрали меню, на котором не было ни одной иллюстрации, а только мелко напечатанные названия блюд с расшифровкой на темной бумаге.

Ева была так увлечена подготовкой Ланы к свиданию и волнениями по поводу исхода всего мероприятия, что даже не заметила настроения Германа. Он был сосредоточен, молчалив и лишен той беззаботной радости, которая постоянно сопровождала его со времени их знакомства. Он смотрел на Еву пристально, и можно было подумать, что он любуется ею, но он пытался найти ответ. Ответ на вопрос, который мучил его уже несколько тревожных дней. «Зачем она соврала?» Когда в понедельник, выйдя из квартиры Володи, Герман дрожащими руками набрал ее номер, чтобы пригласить на свидание, все, что он хотел услышать, так это «Мы с Алексом пришли ко мне заниматься, может, тоже заглянешь? Составишь нам компанию!», но вместо этого Ева соврала, сказав, что ее вообще нет дома и она остаток вечера проведет в публичной библиотеке, работая над докладом.

– Как твой доклад? – услышала Ева непривычно сдержанный голос Германа.

– Какой доклад? – поднимая на него свои темные глаза, отвлеченно спросила Ева, испуганно глядя на Лану, которая, не видя ничего без очков, начала читать меню вверх ногами.

– Который ты делала в библиотеке, – холодно ответил Герман. Он едва сдерживался, чтобы не закричать: «Я знаю, что ты была с Алексом дома наедине!», старался глубоко дышать, ревность захлестывала его, но устраивать сцен он не хотел.

– А, тот доклад, хорошо, спасибо, – дергая Лану за руку, бросила рассеянно Ева. – Лана у нас шутница, она уже просто выбрала, что будет есть, – забирая у подруги перевернутое меню, заявила Ева.

– Да, я буду устриц, – выпалила Лана, и на ее бледном лице появилось что-то напоминающее румянец.

Стоящий неподалеку официант тут же подошел к ней, готовый принять заказ.

– Мне, пожалуйста, дюжину устриц, – гордо приподняв подбородок, произнесла Лана и откинулась на спинку стула. Лана раньше устриц не пробовала, да и вообще не испытывала особой любви к морепродуктам, но отчего-то была уверена, что изысканные дамы непременно едят устриц.

Ева озадаченно покосилась на нее, но отговаривать не стала, решив, что при поедании устриц даже приборы не нужны, так что испортить что-то Лане вряд ли удастся.

Самоуверенности Лане было не занимать, а то, что она периодически падала в обморок от волнения, было лишь реакцией сосудов, но никак не низкой самооценкой. Считала она себя гораздо лучше многих, и внешне, и по уму, а то, что парни не обращали на нее внимания, списывала на простое невезение. Встретившись взглядом с Владимиром, она откинула рукой волосы настолько эффектно, насколько была на это способна, и спросила:

– Ну что, Вова, расскажи что-нибудь о себе, мы с Евой о тебе совсем ничего не знаем.

Лана даже не подозревала, насколько эта тема казалась Володе важной, да что там важной – очевидной. Он вальяжно развалился в кресле и довольно улыбнулся, будто предвкушая истинное наслаждение. Говорить о себе он любил:

– Как вы уже знаете, я учусь вместе с Германом, буду архитектором, хотя работать по специальности, в отличие от него, я не собираюсь. По гороскопу я стрелец, близкий к козерогу, поэтому рассудительность и твердость – самые сильные черты моего характера. Терпеть не могу предрассудки и несправедливость, предпочитаю диванам кровать из-за комфорта. Говорят, что я красуюсь. Ерунда! Мне плевать на мою внешность, на все, кроме одежды, здесь для меня нет мелочей. Я слегка инертен, но это только плюс! Что еще… Кофе лучше арабика. Цвета называл? А, цвета: желтый, синий и голубой. Ну и числа, естественно, восьмерки, ну и двадцать два, книги про бегемотов, песня…

Минут через семь, когда Володя все продолжал, а девушки уже не могли сдерживать смех, Герман даже забыл о своей ревности и семафорил, как мог, чтобы Вова остановился, но тот, ничего не замечая, все больше входил в азарт, и не было понятно, шутит он или это его нормальное состояние. И только когда Ева не выдержала и расхохоталась в голос, юноша, наконец, остановился и недовольно покосился на нее, будто она прервала его игру на флейте.

В этот момент появился официант и начал старательно расставлять перед Ланой большое блюдо с устрицами, которые были искусно выложены на колотом льду вперемешку с четвертинками яркого лимона. Рядом юноша поставил тарелку с ломтиками хрустящего ароматного хлеба и небольшими розочками из сливочного масла.

– А что Герман сегодня такой молчаливый, – спросила Ева, наконец заметив, что он был с ней непривычно холоден. Но тут ее взгляд скользнул по подруге, и она обнаружила, что Лана сидит, не шевелясь, с довольно странным выражением лица, словно то, что она засунула себе в рот, вот-вот вывалится наружу. И она не ошибалась. Лана, взяв первую раковину, хотела, как это делали девушки за соседним столиком, втянуть ее содержимое себе в рот, но моллюск был таким влажным и пухлым, что, взяв его в рот, девушка почувствовала отвращение и невольно выпустила его обратно. К огромному ее сожалению, устрица не заняла свое привычное место, а соскользнула с раковины и благополучно приземлилась на ее бархатную юбку. Чтобы не привлекать внимания остальных, девушка не стала ничего предпринимать, а сидела и искоса поглядывала на склизкую кучу, которая поблескивала на ее изумрудном плиссе, обдавая влажным холодом ноги. А вот вторую устрицу Лане удалось удержать у себя во рту, но проглотить ее все же сил не хватило. Ее солоновато-йодный вкус с примесью чего-то похожего на мелкие песчинки вызывал у девушки приступ тошноты. Именно в этот момент на подругу взглянула Ева и, сообразив, что Лана сейчас выплюнет устрицу прямо на стол, быстро предложила пройти в туалетную комнату.

Вбежав в туалет, Лана долго стояла, склонившись над раковиной, плевала, пускала слюни и мыла язык, а потом с раскрасневшимся лицом жалобно посмотрела на Еву.

– Я все испортила, хотела быть изысканной и красивой, а вышло все как всегда, – плаксиво проговорила Лана, промокая лицо салфетками.

– Зачем ты решила есть устриц, не понимаю.

– А что бы я заказала, нормальной еды здесь все равно нет. Я хотела заказать то, что выбрал Вова, но он заказал фуа-гра, а я терпеть не могу печенку, а Герман с этой клешней краба – тоже не мой случай. Как бы я выковыривала мясо из панциря? Да еще ты так долго возилась с меню, что забыла, что я без очков?

– Ну ладно, ничего страшного, сейчас мы тебя припудрим и будешь как новенькая, закажем десерт и снова будет все в порядке.

– Нет, Ева, не будет все в порядке, посмотри на мою юбку.

– Какой ужас, Лана, что это?

– Это моя первая устрица, я ее хотела обратно вернуть в раковину, а она, мерзавка, не послушалась и ляпнулась прямо мне на колени.

Девушки вдруг безудержно начали смеяться и усердно старались смыть слизь от моллюска с бархата юбки, но пятно становилось только все больше и больше. Потом Лана сказала, что выйдет на улицу, чтобы быстрее все просушить.

– Если Вова вдруг решит выйти к тебе, то говорите о литературе, это твой конек, – наставляла ее Ева, поправляя растрепавшиеся волосы.

– Ой, Ева, по-моему, единственное, о чем он хочет говорить, так это о себе, – поглядывая на Владимира в приоткрытую дверь, произнесла Лана, тяжело вздохнув, потом, повернувшись к подруге, добавила: – Он зациклен на своей персоне и обратит на меня внимание, только если надену на себя маску с его лицом.

Лана направилась к выходу с печальным лицом, и когда подошла к гардеробщику, то уже еле сдерживала слезы. Пожилой мужчина, помогая ей надеть тренчкот, с участием заглянул в глаза и негромко спросил:

– У вас, милая барышня, что-то пошло не так?

– Да, вы правы, я ожидала от этого вечера большего, – ответила Лана, но выйти на улицу не спешила, а гардеробщик, привыкший, что ему изливают душу подвыпившие клиенты ресторана, уже приготовился слушать рассказ расстроенной девушки.

Лана присела на небольшой диванчик и медленно начала застегивать пуговицы плаща, погруженная в свои мысли.

– Вы только не вздумайте падать духом, когда человек сдаётся, то рассчитывать на благоприятный исход и не приходится. Вот я, например, никогда ничего в своей жизни не доводил до конца, теперь очень сожалею об этом, – тяжело вздыхая, проговорил мужчина, подпирая голову костлявой рукой.

Девушка перевела взгляд на желтое с зачёсанными назад волосами лицо мужчины и подумала, что не намерена сдаваться. «Я ни за что не собираюсь вот так на старости лет помогать людям, пришедшим развлекаться, надевать пальто. Если мне не суждено найти счастье в любви, значит, я сделаю головокружительную карьеру», – убеждала себя Лана, глядя на щуплого сутулого гардеробщика, который морща свой узкий лоб, ожидал от нее исповеди.

В этот момент Ева легкой походкой подошла к столу, за которым сидели парни, и завела беседу о предстоящем дне рождения:

– Через две недели у меня будет праздник в загородном доме на Валдае, прекрасное уединенное место с собственным небольшим озером. Я бы хотела вас обоих тоже пригласить, – щебетала Ева.

– А какой это день недели? – поинтересовался Герман. – Мне нужно отпроситься с работы.

– Сейчас посмотрю в ежедневнике, – сказала Ева и начала что-то перебирать в своей сумочке, как вдруг из кармашка ежедневника выпало кольцо, которое ей в Париже передал загадочный мужчина в парке. Сияя золотом и полоской синих сапфиров, оно со звоном ударилось об столешницу, привлекая всеобщее внимание, и Володя с ужасом воскликнул:

– Это же кольцо Авроры, откуда оно у тебя?

– Вовсе нет, ты ошибся, – судорожно забирая кольцо и пряча его обратно в сумку, заявила Ева.

– Ты врешь, это кольцо Авроры, не может быть такого совпадения! – не унимался Владимир.

В висках у Евы так бешено стучало, а лицо горело, что она не могла здраво мыслить.

– Герман, ты так и будешь молчать, пока Вова оскорбляет меня и обвиняет во лжи? – набросилась она на Германа, недоумевая, почему он не заступается за нее.

– А почему я должен быть уверен, что ты не врешь? Ты же мне солгала про библиотеку, – неожиданно для Евы заявил Герман, пожимая плечами и высказывая то, что вот уже несколько дней вертелось у него на языке.

Ева была шокирована, расстроена и даже напугана, единственное, что казалось ей уместным в этой ситуации, так это встать и уйти. Она быстро схватила свои вещи и, бросив напоследок на Германа оскорбленный, гневный взгляд, направилась к выходу. Увидев Лану, печально сидящую в компании гардеробщика, Ева выпалила:

– Мы уходим, десерта не будет.

Глава 4. Синица в руках

Ева сидела в гостиной, залитой солнечным светом, льющимся из гигантских окон. Взгляд ее был отрешенным и пустым, казалось, она лишь бионическая копия самой себя, лишенная чувств и переживаний. Посредине комнаты стояло большое ведро для бумаг, и Ева прицельно метала в него одну за другой прекрасные алые розы из огромного букета, безрадостно лежавшего у ее ног. Лана суетилась вокруг, пытаясь вывести Еву из меланхолии:

– Не понимаю, при чем здесь розы? Ну обидел тебя Герман, с кем не бывает, ну он же извинился! – кряхтела она, собирая с пола цветы, не долетевшие до цели.

– Букет – это не извинение, а жалкая подачка, – процедила Ева сквозь зубы, отправляя в полет следующий цветок, приземлившийся точно в центре ведра.

– В яблочко! – констатировала Лана. – Твои навыки метания становятся все лучше, но с настроением совсем беда, может, сделать чаю? – беспокойно глядя на подругу, предложила Лана.

– Надо говорить не «чаю», а «чай», – не отрываясь от своего занятия, все так же отрешенно сказала Ева.

– Нет, раз уж на то пошло, то правильней будет сказать «Шампанского!», – заливисто хохоча и дергая Еву за руки, пыталась расшевелить ее Лана. – Ну все, Ева, бог с ним, с этим Германом, не могу видеть тебя такой, у тебя этих парней целый строй, а ты сидишь тут и грустишь по этому негодяю.

– Вовсе я не грущу по нему, еще не хватало, – фыркнула Ева, – просто я не ожидала, что он не поддержит меня, а я не люблю ошибаться, ты же знаешь!.. Ах, а еще я не люблю опаздывать, я совсем забыла, у меня же назначена встреча в музее, – резко вставая, сказала Ева и направилась в гардеробную. Когда через минут двадцать она снова предстала перед подругой, та уставилась на Еву в таком недоумении, что даже ее крошечные глазки на секунду стали похожи на крупные блестящие бусины. Ева облачилась в черное кожаное платье, плотно обтягивающее ее стройную фигуру с обольстительными формами, на ногах красовались красные туфли с острым носком. Волосы были уложены не в мягкие локоны, а выпрямлены и отполированы до зеркального блеска, мягкий излом бровей был исправлен на горделивые брови вразлёт, а чувственные губы покрывала матовая помада цвета спелой вишни. Еве и раньше был чужд сентиментально-поэтичный образ, но сегодня, отправляясь на встречу с Алексом, она хотела быть ни больше ни меньше роковой красавицей.

– А ты уверена, что у тебя встреча в музее? – беспокойно осведомилась Лана, прибирая в гостиной остатки оставленного Евой беспорядка.

Здание корпуса Бенуа в Санкт-Петербурге составляет неотъемлемую часть Государственного Русского музея, и всем, кто является поклонником русского авангарда или в чей круг интересов входит изобразительное искусство конца XIX и XX веков, хорошо знаком ионический портик строгого фасада в неоклассическом стиле, который торжественно смотрит на набережную канала Грибоедова. Одним из таких любителей модернизма в этом прекрасном городе на воде был Алекс, точнее Александр Лисовский. Первый раз в корпус Бенуа его привел отец, когда маленькому Сашеньке было всего шесть лет. Он провел сына по залам, наполненным непривычно яркими, будоражащими воображение красками. Это впечатление было таким пронзительным, что спустя двенадцать лет оно не стёрлось из памяти Александра, а, наоборот, лишь заиграло новыми, более осознанными гранями. Юноша хорошо помнил, как ребенком, бегая из зала в зал, присматривался к огромным полотнам, принюхивался, пытаясь почувствовать запах масляных красок, который обычно исходил от работ его отца, потом садился прямо на паркет, в свете солнечного луча, любуясь какой-нибудь непонятной скульптурой, и, немного передохнув, вскакивал и снова несся в следующий зал за новыми впечатлениями. Однажды он остановился у большой картины Марка Шагала «Прогулка» и долго стоял, рассматривая необычный для него сюжет. На полотне был изображен мужчина в черном костюме, стоящий на лужайке на фоне городского пейзажа. Подняв руку над головой, он крепко держал парящую в небе девушку с большими черными глазами, которая была одета в розовое платье. Отец Алекса стоял позади и не мешал мальчику обдумывать увиденное, ожидая, когда сын поделится с ним впечатлениями. И вот, спустя минут пять Саша, недоумевая, спросил:

– Зачем он держит ее?

– Наверное, очень сильно любит и боится потерять, – задумчиво произнес мужчина, вкладывая в слова свои собственные переживания.

– Я не про девушку, с ней все понятно, – со взрослой не по годам иронией произнес Саша, – я про птицу. Зачем он правой рукой сжимает птицу, почему не выпустить хотя бы ее?

Мужчина был в замешательстве. Он много раз рассматривал эту картину и всегда был так поглощён полетом Беллы, жены Шагала, что не замечал птицы, про которую сейчас спрашивал маленький Саша. Поэтому он повернулся к малышу и, скрывая за улыбкой свое удивление, произнес:

– Наверное, он хотел иметь все сразу: и синицу в руках, и журавля в небе. Знаешь такую русскую поговорку?

Тогда Саша не понял, что хотел сказать ему этим отец, но сегодня, ожидая Еву, которая опаздывала уже на полчаса, он вдруг почувствовал себя героем этого бессмертного шедевра. Он уже ухватил в руки синицу в образе нужного ему факультета и организации, которая сулила успех в будущем, но был не в силах выпустить журавля – свою губительную страсть, свою всепоглощающую любовь, свою красавицу – Еву.

«Надо со всем этим завязывать, – прошептал Алекс, вглядываясь в картину, – я должен отпустить Еву, не могу больше находиться в этом дурацком униженном положении, вот сейчас она придёт, и я скажу, что все кончено, только поцелую ее в последний раз и отпущу». Алекс начал придумывать красивые фразы, представляя момент их расставания, когда услышал шаги позади себя. В совсем пустом зале это легкое постукивание тоненьких каблучков вторило ударам взволнованного сердца юноши, он постарался унять волнение и обернулся, предвкушая их прощальный разговор.

Ева по плотно сжатым губам Алекса сразу поняла, что он чем-то озадачен. Она остановилась в шаге от него и несколько раз обернулась вокруг своей оси, демонстрируя свой наряд. Отчего Алекс не смог сдержать улыбку и тут же расслабился, забывая о своих переживаниях. Улыбка Алекса уже сроднилась с Евой, с ее именем, ее образом, звуком ее голоса. Каждый раз, когда он видел ее, вокруг будто взрывались тысячи звезд, и противостоять ей он был не в силах. Это было удивительно, но каждый из них считал другого своей роковой страстью, оба они знали, что будущего у их отношений нет, оба понимали, что их тайную связь пора прервать, но оба не могли найти в себе сил это сделать, столь велико было наслаждение от каждой минуты, проведенной наедине, столь необузданно было желание обладать хотя бы частичкой сердца другого, что решиться поставить точку никто из них не мог.

Алекс с восторгом смотрел на Еву и в первый миг не мог проронить ни слова, потом порывисто приблизился и с жадностью поцеловал, обреченно констатируя в уме, что не в силах отказаться от нее сию минуту.

Он втянул аромат ее сладких духов и, коснувшись теплой щеки губами, подумал: «Сначала нужно убедить ее провести со мной ночь, иначе я никогда не смогу выкинуть ее из головы». Потом немного отстранился от ее лица, вглядываясь в до боли знакомые черты: ровный нос, капризный изгиб губ, пытливо смотрящие глаза, полные желания подчинять своей воле. «Нет, никогда мы не сможем быть вместе по-настоящему, уж слишком похожи», – заключил мысленно Алекс, а вслух сказал:

– Может, спустимся в кафе, я уже полчаса мечтаю о чашке кофе.

– А как же картины? – удивилась Ева.

– Главный шедевр моей жизни и так предо мной, – заявил Алекс, снова сжимая ее в объятиях. – Прибавить еще эспрессо, и я буду абсолютно счастливым человеком, – смеясь сказал он, мечтая как можно быстрее покинуть зал с картиной, которая так разбередила его душу.

– Знаешь, почему я задержалась? – как ни в чем не бывало начала щебетать девушка, увлекая Алекса в беседу. – Я вошла в музей с площади Искусств и хотела быстренько добежать до корпуса Бенуа, но случайно остановилась у «Ангела Златые власы», присмотрелась и почувствовала, что глаза архангела Гавриила хранят такую тихую печаль, я вдруг поняла, что это самый трогательный лик, который я когда-либо видела на иконе. Я начала размышлять, сколько людей за девять веков вглядывались в это изображение, пытаясь найти умиротворение или, может, прося о помощи, так я и стояла, потеряв счет времени, ну ты же сам знаешь, как это бывает. Истинные шедевры пишут не для того, чтобы украсить стену, а для того, чтобы задеть душу.

Алекс в ответ лишь сжал ее руку, он часто приглашал Еву в корпус Бенуа на необычные свидания, они бродили среди картин, делясь своими впечатлениями об увиденном, потом садились на диванчик, напротив какого-нибудь полотна и целовались без устали, не боясь быть замеченными знакомыми, а через время спускались в кафе, поглощённые друг другом. И вот сегодня, когда они зашли в просторное кафе корпуса Бенуа, выдержанное в изысканном неоклассическом стиле, то немногочисленные посетители залюбовались столь очаровательной парой, привлекающей внимание не хуже, чем скульптуры, выставленные в этом музее. Столько в них было грации и стати, столько утонченной, почти античной красоты, которую невозможно было не оценить. А молодые люди, полностью увлечённые друг другом, сели на излюбленное место – за круглый столик у стены – в ожидании официанта. Ева картинно положила руки на стол, и Алекс сразу прикрыл их своими ладонями, а потом подался вперёд и, приподняв их, с жаром начал покрывать ее тонкие пальцы поцелуями. Ева тут же отреагировала на его порыв, она неспешно облизнула губы, начала чуть чаще дышать и подняла на Алекса томный взгляд, тоже слегка наклонившись над столом, так, чтобы ее грудь в черном платье контрастировала с фоном белой скатерти. Алекс поднялся, придвинул свой стул вплотную к стулу Евы, приподнял ее личико за подбородок и жадно впился в губы горячим поцелуем.

Поскольку зал был очень хорошо освещен и столы располагались достаточно просторно, то немногочисленная публика, состоящая в основном из пожилых дам и мамочек с детьми, сразу обратила внимание на целующихся в храме искусства. Молниеносно возле стола появилась официантка и, прокашлявшись, чтобы привлечь к себе внимание, произнесла:

– Что будете заказывать?

– Капучино, эспрессо с молоком, пожалуйста, и две булочки с черникой, – ответил Алекс, подняв на официантку затуманенный взор, и, как только она отошла, хотел тут же продолжить целовать Еву, но она вдруг отстранилась и, прикрывая пальцами его губы, сказала:

– Неловко, здесь так светло.

– А может, рванем в кино? Ну его, этот кофе, оставим деньги под сахарницей. А лучше поедем ко мне, родители навещают родственников, дома только Акрил, – многозначительно понижая голос, предложил Алекс.

Но Ева отрицательно покачала головой:

– Прости, но у меня сегодня совсем немного времени, в 15:00 встречаюсь с Тарэком по поводу торжественного собрания Гериона, будем озвучивать фильм. Оказывается, этот год для организации юбилейный, Герион существует уже тридцать пять лет, и на этот юбилей придет человек, который возглавляет нашу организацию, мы, наконец, сможем узнать, кто это.

– А что, разве всем руководит не Тарэк-старший? – спросил Алекс, и было заметно, что эта информация его озадачила, мгновенно вырвав из сладостной любовной истомы. Он приподнял брови, сморщивая лоб, сплел в замок пальцы рук и начал что-то прикидывать в уме.

– Я тоже раньше так думала, но вчера Петр так загадочно говорил об этом, что мне стало казаться, будто Герион – это какое-то мифическое существо, а вовсе не отец Тарэка. А когда я спросила у Инги, она сказала, что ее в такие подробности не посвящают.

– Вот это поворот! – протяжно произнес юноша. – Интересно, кто же этот загадочный человек, который тайно руководит Герионом? Как только мне начинает казаться, что я понимаю суть нашей организации, все вдруг встает с ног на голову.

– Кстати, я все забываю у тебя спросить, неужели у тебя не было заданий от Гериона? С тех пор как я передала тебе карточку, с трудом, между прочим, добытую, прошло уже столько времени, неужели они не попытались тебя испытать?

– Почему не попытались, очень даже. Только вот беда, я не смог выполнить свое задание… пока не смог, – тяжело вздыхая, ответил Алекс и снова обхватил Евины теплые руки.

– Может, тебе нужна помощь? Или это большой секрет?

– Задание, конечно, секретное, но ты же знаешь, у меня нет от тебя тайн.

– Тогда рассказывай, я большой спец по заданиям Гериона, – оживилась Ева, предвкушая новую порцию приключений.

– Я наслышан, что все испытания организации весьма странные, но мое вообще за гранью здравого смысла. Представляешь, мне нужно разыскать дома у Матюши часы.

– Часы?

– Подожди, ты не дослушала, не просто часы, а старинные каретные часы французских мастеров, с расписными фарфоровыми панелями. Смешно, правда, откуда у Матюши в доме такие часы? У них даже ни одной ложки старинной нет. А самое главное, я не должен ему об этом говорить, вот и рыскаю у него по квартире, будто вор какой-то, ужас.

– Я думала, вы подружились, – грустно произнесла Ева, вспоминая, как держала эти часы в руках у Матвея в загородном доме и как обрадовался его отец, когда вдруг эти часы издали мелодичный негромкий бой.

– А мы действительно стали друзьями, он клёвый и верный, хоть и простачок, – ответил Алекс, возвращая Еву от воспоминаний к их разговору.

– И зачем эти часы понадобились Тарэку?

– Я думаю, никаких часов не существует, это просто проверка для меня, расколюсь я Матюше или смогу сохранить тайну, несмотря на нашу с ним дружбу.

– Да, наверное, – неопределенно произнесла Ева, глядя в глубину зала.

– Что «да»? Это не совет, Ева, я не знаю, как мне теперь быть, скоро собрание, а я даже приглашение еще не получил. И если не исполню задание, то, скорее всего, и не получу. А ты же знаешь, как для меня все это важно.

– Да, знаю, я придумаю что-нибудь, не переживай, – затараторила Ева, поспешно вставая. – Мне пора, прости, – скороговоркой проговорила она, спешно чмокнула Алекса на прощание и быстро вышла из зала кафе, оставляя недоумевающего юношу наедине со своими догадками, вопросами и булочками с черникой.

Ева шла на встречу с Тарэком, перебирая в голове внезапно открывшиеся факты, которые казались ей все подозрительнее. Во-первых, ей хотелось как можно скорее избавиться от кольца, полученного в Париже, и было не понятно, зачем оно понадобилось Тарэку и почему его так таинственно нужно было передавать. Во-вторых, ее мучил вопрос, откуда Тарэк узнал о семейной реликвии Матвея и что он собирается с ней делать, если Алекс все-таки выполнит свое задание? Ну и, конечно, самый главный вопрос, который не давал покоя не только Еве, но и Алексу, – кто на самом деле возглавляет Герион?

– Алло, Матюш, мне срочно нужно с тобой встретиться, – громко проговорила Ева, пытаясь перекричать звуки большого потока автомобилей, едущих по Московскому проспекту.

– Ева, это лучшее, что можно было услышать, отвечая на твой звонок, – произнес Матвей, и по его голосу было понятно, что он приятно удивлен. – Но я не могу сейчас приехать, жду доставку мебели для гостевой спальни, дома больше никого нет. А ты сейчас где?

– Я вышла из универа, мы с Тарэком озвучивали фильм к собранию.

– Это же недалеко от моего дома. Может, зайдешь в гости? Я буду очень рад.

Ева быстро поднималась по ступенькам просторной парадной сталинского дома. Она держала в руках изысканную коробочку с пирожными макарони, поправляя на ходу распушившиеся на ветру волосы. Впереди неспешно шла тучная женщина в синем плаще и в белом крошечном берете, тяжело дыша, и когда девушка поравнялась с ней, то обнаружилось, что это Екатерина Ивановна, мать Матвея. Обе они были изрядно удивлены такой неожиданной встрече.