Элитная западня. Часть вторая. Сокровища Гериона

– Ой, Ева, не смеши, с такой внешностью и харизмой, как у Германа, думаю, он видел гораздо больше голых девушек, чем нам покажут сегодня, – отозвалась Лана, похлопав подругу по плечу, а потом прищурилась и, расплывшись в таинственной улыбке, спросила: – А что это ты не рассказываешь, подруга, как у вас прошла первая ночь? Я весь день не могу дождаться, когда мы останемся наедине, чтобы услышать подробности.

– А нечего рассказывать.

– В смысле?

– Ничего не было, ну, то есть, самого главного не было.

– Ева, почему, неужели он тебе не нравится?

– Отчего же, нравится, даже очень. Просто, ты же знаешь, у меня тайный роман с Алексом, и пока я ни с кем не сплю, то и не чувствую себя падшей женщиной, будто я все еще выбираю, кто мне из них больше подходит.

– И как Герман это воспринял? Ему-то уже двадцать один, и он явно привез тебя в Париж не за ручки держаться.

– Сказал, что готов ждать, думаю, у него на меня далеко идущие планы.

– А у тебя на него?

– Сложно сказать, иногда кажется, что я его безумно люблю, а как подумаю об Алексе, так сердце начинает бешено колотиться. Вот, например, сегодняшний поход в «Мулен Руж», уверена, Алекс бы меня пригласил скорее в музей д’Орсе, – протяжно произнесла Ева, представляя себя вместе с Алексом у картины «Олимпия» Эдуарда Мане.

– Конечно, Ева, ведь Алекс – тот еще святоша, – проронила саркастично Лана.

Миновав яркие афиши и сверкающую теплыми огнями красную мельницу, Ева, Лана и Герман в изысканных вечерних туалетах оказались в холле одного из самых знаменитых кабаре мира. Ева улыбалась через силу, стараясь не показывать вида, что недовольна. Ей не хотелось, чтобы Герман догадался о ее внутренних переживаниях, да еще столько времени провести на одном месте в новых туфлях на высоких каблуках было невыносимо.

– Странно, что за ерунда, почему у нас приходишь в театр и в холле можно присесть, зайти в кафе, пройти в зал, а здесь собрали всех, словно стадо овец, и даже сесть некуда? – наконец устало произнесла Лана то, что Ева не решалась озвучить.

– Ничего девчонки, еще немного и все ваши мучения будут сполна вознаграждены, – уговаривал их Герман, искренне переживая за то, что Ева испытывает неудобства. Но он был прав. Как только открылись двери зрительного зала и их посадили за столик у самой сцены, все сомнения по поводу этого мероприятия рассеялись без следа. Вверх полетели пробки от шампанского, казалось, все пространство вокруг затянуло красным бархатом, искрившимся в свете огней, развешенных по всему зрительному залу. А когда открылся занавес и началось представление, Герман нагнулся к Евиному уху и еле слышно спросил: «Ну как тебе?» Она в ответ описала свои впечатления одним словом: «Феерично!»

Глядя на прекрасных танцовщиц, окутанных в стразы, шёлк, шикарные перья и сверкающую мишуру, умело сочетающих кокетство с достоинством, Ева подумала, как было глупо и по-детски переживать, что это заведение может развратить ее Германа. И хотя «Мулен Руж» в прошлом и шокировал добропорядочных буржуа, сейчас нарядных зрителей, сидящих в зале с бокалами шампанского в руках, завораживали ошеломительные полеты воздушных гимнастов, выступления акробатов и мимов. Атмосфера безудержного веселья не была излишне фривольной, а больше походила на цирковое представление. Когда на сцене появился огромный бассейн с удавами и в него нырнула одна из солисток шоу, то у Евы перехватило дыхание. А главным элементом программы стал зажигательный канкан. Блеск пайеток, пышные юбки, точеные фигурки и стройные ножки танцовщиц, весёлые крики и зажигательные ритмы никого не оставили равнодушным. На протяжении всего представления атмосферу чарующего праздника создавала музыка оркестра из восьмидесяти музыкантов и превосходные голоса певцов, которые парили над залом в буквальном смысле этого слова.

После шоу настроение у ребят было на такой мажорной ноте, что домой идти не хотелось. Сначала они заглянули в маленький уютный ресторанчик, а потом гуляли до рассвета по узеньким старинным улочкам Парижа, по которым еще в средние века блуждали в ночной темноте влюбленные парочки, надеясь увидеть представления бродячих артистов. Так, держа под руку Германа и Лану, шла Ева, и предвкушение завтрашнего приключения в Люксембургском саду играло на ее красивом лице еле заметной улыбкой.

В апартаменты молодые люди вернулись, когда уже рассвело, приняли душ, позавтракали и, зная, что в 12:00 им нужно быть возле фонтана Марии Медичи, где по строкам на гобелене «Циклоп пугает свою Галатею», решили спать уже не ложиться. Нарядившись поудобнее, они отправились гулять по Люксембургскому саду, надеясь до полудня разыскать атрибуты, которые им удалось рассмотреть у четырнадцатой статуи в галерее королей. Фигура этого короля действительно отличалась от остальных, он одной рукой держал крест, другой меч, и у его ног, единственного из всех двадцати восьми, стояла собака.

– Все в сад! – выкрикивала Лана, забегая на территорию Люксембургского сада, не обращая внимания на безучастных французов и любопытных туристов, праздно гуляющих по ухоженным аллеям. Настроение у нее было приподнятое, она, будучи неисправимой мечтательницей, представляла себя ни больше ни меньше самой Марией Медичи, которую окружают тысячи подданных. В ее фантазиях статные симпатичные мастера строили для нее дворцы, сооружали фонтаны, писали портреты, а поэты, держа в руках страусиные перья, воспевали в стихах ее красоту.

Погода стояла сухая и солнечная. Сад, который был разбит еще в 1612 году по заказу французской королевы Марии Медичи, напомнил русским студентам земли Италии. Герман предположил, что такое впечатление создается из-за пальм, растущих в огромных кадках, и ярких цветников, разбитых повсюду.

– А мне кажется, что этот итальянский флер из-за большого количества водоемов и фонтанов, – рассуждала Ева, разглядывая зеркальную гладь пруда прямо у фасада Люксембургского дворца, где несколько мальчишек пускали кораблики и тут же плавали утки с маленькими утятами, а в самом центре журчал небольшой фонтан.

В Евиных глазах было столько радости и очарования от увиденного, что Герман тут же предложил взять парусные лодочки напрокат и тоже поучаствовать в этой импровизированной регате. Он притащил девушкам два парусника и небольшие шесты, похожие на кий, ими нужно было отталкивать суда от бортов фонтана. Лана быстро пустила свое судно и помчалась вдоль ограды, не замечая ничего на своем пути, тыча кием в борт, стараясь предотвратить кораблекрушение. А Ева начала рассматривать свой парусник, нежно касаясь пальцами дерева отполированного корпуса, а потом подняла судно перед собой, разглядывая на просвет паруса.

– Смотри, на бизань-мачте морской конек, – повернувшись к Герману, восторженно произнесла девушка, – и паруса легкие, белые, романтика!

Герман не видел морского конька, потому что не мог отвести глаз от Евы, она, словно юная Ассоль, держала в руках небольшой парусник, наполняя пространство вокруг себя негой. Ее длинные волосы развевал ветер, заставляя их переливаться в солнечных лучах, как начищенная до блеска бронза, складки легкого платья напоминали настоящие паруса, которые надувались от порыва ветра и хлопали приятным глухим эхом, и, конечно, ее взгляд – взгляд, затуманенный романтическими мечтами, не замечающий ничего вокруг. Она не стала пользоваться кием, а, перегнувшись через ограду, бережно, двумя руками опустила корабль на воду и, слегка подтолкнув его, направила вглубь водоема, его тут же подхватил ветер и понес прямо к фонтану.

Когда девушки вдоволь наигрались парусниками и Герман, на правах старшего, собрал весь инвентарь и направился вернуть суда в прокат, его взгляд скользнул по круглым часам на фасаде дворца, и он, обернувшись к своим спутницам, встревоженно проговорил:

– Боюсь, мы не успеем к двенадцати, осталось всего пять минут.

– Бежим! – прокричала Лана, хватая подругу за руку, а потом перевела взгляд на Германа и, заметив его обеспокоенное лицо, добавила успокаивающим тоном: – Встретимся у фонтана Медичи, да не волнуйся ты так, я не дам Еве ввязаться в историю.

Таинственный и весьма необычный фонтан Медичи, или, как его принято называть, фонтан любви, был скрыт от посетителей под сенью деревьев, затерявшись в глубине сада. Столь уединенное место располагало к раздумьям о мирской суете под шелест листьев, журчание воды и редкий всплеск рыбы в пруду фонтана. Многие приходили сюда, чтобы побыть наедине с собой и прикоснуться к прекрасному, а кому-то этот фонтан, наоборот, казался мрачным и забытым.

Девушки, добежав до пруда, от волнения схватились за руки, пытаясь усмирить сбившееся дыхание и неистово стучащие сердца. Они несколько секунд стояли, оглядываясь по сторонам, а потом неспешно пошли к фонтану, зачарованные таинственным моментом.

– Расскажи мне про этого циклопа, Ева. Почему он так грозно смотрит на влюбленных? – шёпотом попросила Лана, не сводя глаз со страшной фигуры огромного одноглазого чудовища, свисавшего над парой обнимающихся влюбленных, уютно расположившихся у самой воды.

– Видишь, внизу прекрасная Галатея в объятиях Акида. Так вот, страшный циклоп Полифем тоже был влюблен в Галатею, а увидев свою возлюбленную с другим, рассвирепел и кинул в Акида кусок утеса.

– А что Галатея? – возмущенно спросила Лана, сжимая руки в кулаки, а потом вдруг рассмеялась: – Представляешь, если бы Герман был циклопом, Алексу тогда было бы несдобровать.

– Подожди, Лана, ровно двенадцать, ты видишь где-нибудь собаку, крест и кинжал?

– В стихе было сказано, что нужно присесть.

– Жаль, скамеек здесь нет, но вон есть металлический стульчик, ты попробуй присесть, вдруг что-то заметишь. А я пойду спрошу вон у того мужчины про наши атрибуты, может, он знает, где их можно найти.

– Хорошо, – усаживаясь, проговорила Лана, – он выглядит завсегдатаем.

Худощавый господин, к которому решила обратиться Ева, стоял у пруда, высматривая разноцветных рыбок, периодически разрывающих водную гладь, выпрыгивая на поверхность, будто желая продемонстрировать людям свою яркую окраску. Возле ног этого уже немолодого мужчины терлась лохматая собака, время от времени задевая ушами край серого плаща. На его голове возвышалась фетровая шляпа, настолько тонкая, что понять, предназначена она для того, чтобы уберечь от холода или от солнца, было сложно. Он находился в такой глубокой задумчивости, что, казалось, природа и ее обитатели были лишь антуражем к фантастическим мирам, жившим в голове под этой видавшей виды шляпой. Ева подошла и тоже взглянула на ярких рыбок, стайкой собравшихся у крошек корма. Девушка какое-то время молчала, боясь потревожить уединение мужчины, но потом набралась смелости и произнесла на французском:

– Простите, я могу к вам обраться?

– Да, – не отрывая глаз от пруда, ответил господин безучастным голосом, – что вы хотели?

– Похоже, что вы часто приходите к этому фонтану. Может, вы знаете, где здесь найти собаку, крест и меч? Нарисованными или, может, барельеф?

Мужчина вздрогнул и резко повернул голову в сторону девушки, а затем словно заметил призрак, отвел взгляд и достал из кармана часы с оборванной цепочкой. Руки его так дрожали, что, казалось, еще мгновение и часы вывалятся, отправляясь в пруд к рыбам. Он замешкался, несколько раз переступил с ноги на ногу, дыхание его стало прерывистым, а лицо мертвецки бледным. Потом снова сунул часы в карман и всем телом повернулся к Еве, блуждая по ее лицу затуманенным взглядом.

– Сегодня же воскресенье, не так ли?

– Да.

– Вы даже лучше Галатеи, дядя Жером говорил, что вы необыкновенно красивы, но я не представлял, что настолько.

– Дядя Жером – это кто? – открывая глаза от удивления так сильно, что вокруг радужки появилось белое блестящее пространство, спросила Ева, не понимая, что происходит. И если бы этот странный господин не задал вопрос про воскресенье, которое было одним из условий в стихе, то она сочла бы его просто сумасшедшим.

– Жером – это мой дядя, – начиная приходить в себя, проговорил мужчина и потянулся к Евиной руке, чтобы пожать ее, – он погиб пятьдесят лет назад, выполняя задание.

– Значит, он говорил вам не о моей красоте, мне всего восемнадцать, – засмеялась Ева, чем окончательно смогла разрядить обстановку.

– Но как же, вы сделали все, как он сказал.

– Ничего не понимаю, можете объяснить, что я сделала?

– Пришли в двенадцать часов в воскресенье к фонтану и сказали слова пароля, – произнес господин, начиная приходить в себя. – Мне в то время было примерно лет шесть, и жили мы тогда еще в седьмом округе, а может, уже переехали, точно сложно сказать, столько лет прошло. Дядя Жером часто уезжал в командировки, а однажды перед отъездом подозвал меня к себе и сказал: «Запомни, Поль, если я не вернусь, ты должен вот это кольцо передать очень красивой девушке, такой красивой, какой больше не сыщешь на всей земле». Потом снял с пальца обручальное кольцо, поднес его к губам и, поцеловав, продел в него золотую цепочку, которую повесил мне на шею. Я тогда спросил, где же найду эту девушку, и дядя объяснил условия: фонтан любви в Люксембургском саду, воскресенье, полдень и нужно сесть на скамейку, на спинке которой был барельеф – собака, а с двух сторон от нее – крест и меч. Только ее уже давно снесли. А я все хожу сюда каждое воскресенье, по привычке, жду эту загадочную девушку. И вот дождался.

Мужчина вдруг отвернулся и смахнул слезинки, которые повисли на его густых ресницах.

– Все пятьдесят лет, каждое воскресенье? – не веря своим ушам, проговорила Ева, тоже растроганная рассказом.

– Конечно, ведь я обещал, – ответил Поль, затем расстегнул ворот клетчатой рубашки и снял с себя цепочку, на которой висело обручальное кольцо, украшенное несколькими синими сапфирами. – Вот, это теперь ваше.

Он так же, как и Жером, поднес кольцо к губам, поцеловал его и дрожащей рукой протянул Еве.

– И что я должна с ним делать? – волнуясь, спросила Ева, сжимая кольцо в своем маленьком кулачке.

– Если вы знали пароль, то, думаю, разберетесь, для чего применить это кольцо, – ответил мужчина, все еще находясь под гипнозом такого значимого события своей жизни.

Ева услышала уверенные шаги позади себя и, обернувшись, заметила Германа.

– Что тут у вас? – здороваясь с Полем кивком головы, спросил юноша, беря Еву за руку, словно боялся, что она собирается уйти с этим господином, потом окинул взглядом мрачный фонтан и вовсе обхватил девушку двумя руками.

– Ой, Герман, здесь такая романтическая история, – начала Ева, но потом осеклась, решив, что, может, не стоит болтать о том, что произошло, вдруг это тайна Гериона. Ей захотелось прижаться к Герману и услышать биение его сердца, ощутить его тепло, как доказательство жизни. Она прильнула к его груди разгорячённой щекой, думая о трагической истории любви, поведанной ей Полем, а потом захотела узнать, есть ли у него самого любимая женщина, но опоздала. Поль уже семенил в конце аллеи, еле поспевая за своим псом, и ни разу не повернул головы на смотревших ему вслед Еву и Германа.

Вернувшись из Люксембургского сада молодые люди, утомленные бессонной ночью, наскоро пообедали, и, пока Лана убирала со стола, Ева прошла в гостиную, где на диване лежал ее телефон, на который пришло несколько коротких сообщений от Алекса. Первое: «Скучаю», второе: «Куда ты пропала?» Девушка, перехватив взгляд Германа, не стала отвечать, а сидела, обняв руками колени, и думала о том, что ей рассказал Поль: о какой-то красавице, которую любил его дядя и которая так и не смогла забрать предназначающееся ей кольцо. «Наверное, ее уже тоже нет в живых, – прошептала Ева и прикрыла уставшие глаза, – интересно, а какое отношение имеет к этому кольцу Герион?»

Герман, видевший, что Еве постоянно кто-то шлет сообщения, которые вызывают на ее лице блаженную улыбку, был этим слегка раздражён. Он старался делать вид, что все в порядке, сидя за своим ноутбуком, но потом не выдержал и направился в гостиную, чтобы расставить все точки над i, поскольку был прямым и открытым человеком.

Ева, подложив руки под щеку, сладко спала на диване, а рядом на полу лежал ее телефон. Сонм необдуманных мыслей закружился в голове Германа, толкая его на предосудительный поступок, он присел у дивана и уже потянулся за телефоном, чтобы прочитать, кто и что писал Еве, как вдруг она открыла глаза:

– Герман, милый, ты мне снишься? – сонным голосом, нежно улыбаясь, прошептала Ева и ласково провела рукой по его щеке.

Юноша быстро отдернул руку от телефона и сел на край дивана.

– Почему ты не идешь спать в кровать? Да и в одежде тебе неудобно.

– Я надеюсь, ты мне поможешь ее снять, – совсем уже проснувшись, провокационным тоном ответила Ева и, потянувшись, обняла его за шею.

Герман тут же забыл про телефон, про свои переживания и подозрения, поднял Еву на руки и понес в спальню:

– У меня есть для тебя подарок.

Ева взяла в руки белоснежную коробку, развязала алую, как кровь, ленту и не могла поверить своим глазам. Внутри на стружках из красной бумаги лежала белая мраморная скульптурка – слившиеся в поцелуе влюбленные: хрупкая и беззащитная девушка запрокинула руку за голову, полностью открывалась перед своим возлюбленным, ничуть не сомневаясь в его чувствах к ней. Она полулежала на руке избранника и с готовностью отвечала поцелуем на его поцелуй, а легкая нечёткость изображения и белая толща мрамора, слегка пропускающая свет, рождали впечатление чистоты и целомудренности этой любовной сцены.

Ева подняла на Германа глаза, которые блестели от нахлынувших эмоций, и восторженно прошептала:

– Герман, какая красота, это же «Вечная весна» Родена!

Глава 2. Перейти черту

Что толкает людей перейти черту, шагнуть через границы в бездну, совершить поступки, которые еще вчера казались немыслимыми? Может, всему виной отчаяние или жажда чего-то большего, чего в безопасном, привычном мире, по эту сторону черты человек найти не смог. А может быть, виной всему банальное любопытство, желание познать мир за пределами своих границ. Но от чего зависит итог этого шага? Кто-то, преступая черту, попадает в мир агрессии, преступлений, обмана, а другой, наоборот, оставляет по ту сторону границ свои страхи и получает шанс на успех и счастье? Наверное, дело в том, что эта невидимая черта – на самом деле застежка-молния, открыв которую мы выпускаем наружу нашу истинную сущность.

Это было последнее воскресенье апреля, еще несколько дней и начнется май, любимый месяц Темы. Он родился в мае и все детство ждал наступления этой поры, зная, что скоро придет день, когда он будет задувать свечи именинного торта, загадывать самые смелые желания и получит кучу подарков. Но на этом веселье не заканчивалось, двадцать пятого мая каждый год он отправлялся в лагерь для одарённых детей, где целый месяц с друзьями конструировал, мастерил и создавал что-то немыслимое. И хоть сейчас он был уже далеко не ребенком и через десять дней собирался отпраздновать свой девятнадцатый день рождения, на котором ему не дадут попробовать даже кусочка именинного торта, и в лагере его уже никто не ждет, все равно предвкушение майского веселья врывалось в его комнату с лучами яркого весеннего солнца.

Тема проснулся раньше обычного, потому что они с отцом собирались на выставку ретроавтомобилей в Репино, а поскольку Валентина Ивановна уехала в Смоленск передавать свой опыт молодым преподавателям, юноша хотел приготовить завтрак отцу. Соловьев, как называла мужа Валентина Ивановна, не выносил никаких ограничений. На завтрак он любил жареный бекон с глазуньей из четырех яиц, крепкий черный кофе с большим количеством сахара и свежую сдобную булочку, намазанную толстым слоем сливочного масла. И хоть Валентина Ивановна предрекала ему проблемы со здоровьем и каждый раз предлагала сдать тест на холестерин, мужчина продолжал жить, получая удовольствие, не думая о последствиях.

Артем на цыпочках, чтобы не разбудить отца, прошел в ванную и, умывая лицо, размышлял, что к бекону сейчас добавит несколько долек помидора и жареный лучок положит на ломтик белого хлеба, он представлял, как отец, попробовав его кулинарный шедевр, произнесет свое любимое выражение: «Это истинное наслаждение, сынок». Тема знал, что для отца не было ничего важнее удовольствий, и, хотя мать осуждала такие его предпочтения, сам юноша еще не знал, как к этому относится, но именно в эту минуту, находясь в хорошем расположении духа, решил, что это не так уж и плохо. Он, вытираясь махровым полотенцем, заметил при взгляде в зеркало, что улыбается, и тряхнул головой, словно стеснялся своего приподнятого настроения, но тут же вообразил предстоящую поездку в Репино, и широкая улыбка снова озарила его худенькое лицо. Юноша, еле слышно ступая, направился к кухне, не включая свет в коридоре, и тут услышал голос отца: «Да, встретимся, конечно встретимся», – говорил мужчина очень тихо, в свою очередь старался не разбудить сына. Тема уже собрался радостно ворваться в кухню и сообщить, что надеялся проснуться первым, но тут до его слуха долетела фраза, которая больно прошлась по юному сердцу, словно удар хлыста: «Зая, я сейчас не могу, обещал сыну съездить на выставку, а как только отвяжусь от него, сразу к тебе, на всех парусах».

Тема окаменел, на него будто начало рушиться все самое ужасное, что только существовало на земле. Боль предательства, которую он ощущал, делала с его организмом что-то невыносимое, казалось, что в грудь попала бомба, еще немного, и она разорвет его на куски. Сердце бешено колотилось сначала в области солнечного сплетения, потом в горле и через несколько секунд ударило в виски, мешая юноше здраво мыслить. Он слышал сдержанное хихиканье отца, уже не разбирая слова, сделал шаг и предстал перед ним в дверном проеме. Отец и сын мгновение молча смотрели друг на друга, а потом Тема, сжимая кулаки, постепенно заливаясь краской, с пульсирующей на шее веной, проговорил, и голос его был больше похож на стон:

– Убирайся к своей врачихе, ты нам с мамой не нужен, слышишь, уходи из нашего дома, я тебя ненавижу!

Плотно сбитый, высокий, с прямым длинным носом мужчина стоял на фоне ярко освещенного окна, и Теме было почти не видно, что выражали его глаза. Но что линия его тонких губ слегка исказилась и он, сделав шаг вперед, протянул к сыну руку, желая что-то сказать в свое оправдание, еще больше взбесило юношу.

– Не смей трогать меня! Я тебя ненавижу! – прокричал Тема и, трясясь всем телом, выскочил из квартиры, срывая вместе с курткой крючок от вешалки полированного гарнитура прихожей.

Он какое-то время просто бежал по улице, ничего не видя перед собой, хватая ртом потоки холодного воздуха, но потом почувствовал странный привкус во рту и, дотронувшись рукой до верхней губы, понял, что его нездоровый организм дал сбой. Рука была ярко-красной от крови, которая текла из носа, не причиняя ему никакой боли. Тема сел на скамейку троллейбусной остановки, запрокинув голову, услышал, как две старушки шептались у него за спиной: «Смотри, как парня избили, пошли скорее отсюда», потом послышались удаляющиеся шаги и все затихло.

Когда Тема пришел в себя, солнце уже было в зените, носовое кровотечение остановилось, оставив на его куртке несколько больших бурых пятен, и юноша, вытирая лицо рукавом, начал ловить такси. Все, что ему сейчас хотелось, так это увидеть Еву, прижаться к ней и расплакаться, как ребенок. Только она знала страшную тайну измен его отца, она вот уже шесть месяцев вместе с Темой скрывала это от Валентины Ивановны. И вот когда Теме начало казаться, что отец, наконец, нагулялся и вернулся в семью к их привычной жизни, услышать, что тот мечтает «отвязаться от сына», было невыносимо. Юноша, быстро перепрыгивая через ступеньки, влетел на третий этаж и с силой позвонил в квартиру номер тридцать пять. Дверь открыла Натали. Она стояла в бледно-розовом платье в пол с аккуратно уложенными светлыми волосами, глядя на гостя добрыми голубыми глаза. И хоть казалось, что все то же невозмутимое спокойствие выражал весь ее образ и все то же умиротворение веяло из квартиры, которая открывалась позади нее, залитая солнечным светом и ароматом цветов, но первый раз Тема услышал, что голос Натали слегка дрогнул:

– Артем, что случилось?

– Наталья Сергеевна, позовите, пожалуйста, Еву, – пытаясь восстановить сбившееся от бега дыхание, выпалил Тема.

– А Евы нет.

– Мне ее срочно нужно увидеть, скажите, где я могу ее найти?

– Они еще в четверг уехали в Париж, ты сможешь ее… – но юноша не дал ей договорить, он как-то отшатнулся назад, устремил на Натали потемневший взгляд и не своим голосом спросил:

– Они?

Натали молчала, она видела, что Тема чем-то очень расстроен и эта новая информация только усугубляет положение, но юноша уже не мог остановиться:

– Она с Германом, да?

Дама кивнула, а потом дотронулась до его плеча и произнесла ласковым голосом, словно пыталась сгладить впечатление от неприятных ему слов:

– Тема, зайди, тебе нужно умыться, ты что, с кем-то подрался?

– Простите, мне пора, – отстраняя руку Натали, с горечью в голосе проговорил юноша и стрелой помчался вниз по лестнице.

Он выбежал во двор, врезаясь в грузчиков, которые привезли для кого-то новую мебель, потом, дергая ажурную калитку ограды, долго не мог выйти, пока не осознал, что она открывается в другу сторону, и когда, наконец, оказался на узком тротуаре улицы, то отчаяние, которое раздирало ему душу с неистовой силой, бросало его прямо в руки смерти.

Подойдя к обочине, Тема с горящим в груди сердцем смотрел на проносящиеся по дороге автомобили, тяжело дышал, вытирая капельки пота, выступившие на лбу, и представлял лицо Евы, когда она узнает, что он бросился под машину именно у ее дома. Потом воображал, как будет рыдать отец на его похоронах, и только гнал мысли о матери. Но, ступив одной ногой на проезжую часть, он понял, что не сможет этого сделать. Тема очень любил жизнь, и вот так быстро распрощаться с ней у него не хватило смелости. «Я лучше умру от гипергликемической комы», – прошептал юноша и, порывшись в кармане и отыскав банковскую карту, отправился в первое попавшееся кафе. Там, заказав гору десертов, которые не мог себе позволить уже много лет из-за болезни, один за другим отправлял их себе в рот, совсем не чувствуя вкуса, понял, что это не приносит удовлетворения. Он сидел, склонив голову на худые длинные руки, упираясь локтями в стол, и тихо ненавидел весь мир, перебирая в уме людей, которые хоть раз ранили его душу, потом позвал официанта и заказал себе вина. Темно-бордовая терпкая густая жидкость стекала по стенкам тонкого бокала, оставляя неровный след, Тема думал о верности. Поглощая один бокал за другим, он пытался успокоиться, но тепло от выпитого вина, разливаясь внутри его исхудалой груди, только разжигало огонь ненависти: к отцу, его любовнице и даже к Еве. Ему казалось, что все его бросили, забыли, предали.

Спустя час Тема уже плохо ориентировался во времени, он лежал в своей кровати с пересохшими губами и мучительным чувством жажды, сердце билось так быстро, что, казалось, скоро оно превратится в один еле заметный звук, силы не было даже для того, чтобы встать. Юноша понял, что ему нужна помощь, и так как матери в городе не было, то единственным человеком, который в любую минуту был готов откликнуться на каждую его просьбу, оставалась Инга.

Инга, увидев Тему, не на шутку перепугалась, он был бледным, руки дрожали, а глаза светились таким неестественным болезненным блеском, что можно было подумать, будто в вечно веселого и беззаботного юношу вселился обессиленный, загнанный в угол зверёк.

– Тема, тебе плохо, что произошло? – сбрасывая на ходу куртку, взволнованно проговорила Инга, от переживаний ее голос сделался еще более сиплым и очень сильно раздражал юношу.

– Что непонятного, я наелся сладкого и теперь просто разваливаюсь на части.

– А инсулин, ты принял лекарство?

– А, да, инсулин, думаю, если уколоть его, то станет лучше, вот и займись этим, ты же пришла меня спасать, – Тема открыл дверцу тумбочки и начал нервно доставать флакончики с лекарством и тонкие одноразовые шприцы. Руки его не слушались, пальцы не могли удержать коробку с прозрачными пузырьками, они рассыпались по полу, издавая громкий звук стеклянного града, ударяющего не только по паркетной доске, но и по его исстрадавшемуся сердцу. Инга тут же начала собирать флаконы и один из них протянула парню.

– Зачем ты мне его суешь, сделай укол! Хоть кто-нибудь в этой жизни может обо мне позаботиться? – почему-то переходя на крик, заявил Тема и начал набирать лекарство в шприц.

Инга взяла в руки маленький, совсем тонкий прозрачный шприц с оранжевой полосой в верхней части и внимательно осмотрела крошечную иглу, потом перевела взгляд на Тему, стоявшего напротив с обнаженным торсом.

– Укол нужно сделать в живот, вот сюда, давай, не трусь, – нервно выкрикивал юноша, с каждой секундой все больше и больше распаляясь.

Страх сковал тело девушки и парализовал волю, кровь то отливала от ее щек, то обжигала их румянцем. Инга и без того жила в постоянном страхе. Это был страх не угодить матери или неправильно выполнить задание Тарэка, страх не справиться с обязанностями старосты и страх публичного порицания, а еще она боялась войны и эпидемии, но если раньше самым большим ужасом для нее было совсем потерять голос, то сейчас она испугалась потерять расположение Темы. Поэтому повернула шприц так, чтобы его игла смотрела в живот друга, стоящего перед ней и, нервно вздрогнув, ткнула им в мягкое бледное тело.

– Теперь все будет хорошо, – успокаивающе пробормотала девушка, радуясь, что смогла справиться с непривычной для нее процедурой, она смотрела прямо в глаза Теме, ожидая его одобрения. Но юношу ее слова еще больше взбесили.

– Что будет хорошо, что? Ты хоть представляешь, что я сегодня сделал? Я выгнал отца к его любовнице, и теперь маман все узнает, такого удара она не переживет.

Артем уже не сдерживал себя, он все кричал и кричал и никак не мог остановиться. Инга, стоящая напротив, какое-то время молчала, потом протянула руку к его рту и, нежно прикрыв его ладонью, еле слышно произнесла:

– Не надо, Тема, не кричи, Валентина Ивановна уже давно все знает, она просто боялась ранить тебя этой новостью. Моя мама еще месяц назад подготовила документы для развода.

Тема был в шоке, он столько времени хранил в себе это горе, притворяясь, инсценировал идиллические семейные вечера, чтобы мать не заподозрила отца в измене, а она старалась делать вид, что любит отца, чтобы только не расстроить сына. Страх причинить боль близкому человеку не давал им обоим возможности посмотреть правде в глаза и остановить повторяющееся изо дня в день предательство этого ценящего в своей жизни только удовольствия мужчины. Юноша сделал несколько глотательных движений, пытаясь избавиться от комка в горле, мешавшего ему дышать полной грудью. Он стоял с понурыми плечами, лицо выглядело усталым, лоб прорезали две глубокие морщины. Тема слегка приоткрыл рот, но ничего не смог произнести в ответ, а только тяжкий вздох вырвался из его уст. Инга подняла на него взгляд, полный сострадания, ей тоже приходилось испытывать подобные эмоции, ее родители разошлись, не щадя чувств своих дочерей, и теперь она была вынуждена лицезреть ненавистного Тарэка-старшего на своей кухне. Еще она знала по себе, как больному человеку хочется, чтобы его жалели и заботились о нем, но гораздо больше ему было нужно, чтобы его любили.