Александр Маринеско. Подводник № 1. Документальный портрет. Сборник документов

А. А. Крон в своей книге так описывал этот период в жизни нашего героя (со слов сына И. Р. Рамазанова – Наримана): «На заводе знали, что Маринеско – моряк, чувствовалась морская косточка. Внешняя опрятность, четкость, вежливость, умение держать слово. Производство у нас грязноватое, чисто только в сборочных цехах, а в других есть и масляные брызги, и копоть. Александр Иванович всегда являлся на работу в белой рубашке с галстуком, в отглаженном костюмчике, а бывать ему приходилось всюду, и в штамповочном, и на складах. Работа диспетчера очень сложна, нужно, чтобы во все цехи заготовки попадали своевременно, нужно знать, что заказано на смежных предприятиях, и обеспечивать сборку деталями. Александру Ивановичу очень помогало отличное знание устройства корабля. На корабле, особенно на подводном, тоже всё основано на взаимодействии частей, там слаженность – вопрос жизни и смерти. У нас на заводе старший диспетчер – это высокое положение. Вроде как вахтенный командир на корабле. Надо быть всё время в напряжении, постоянно держать в памяти много разных дел. Александр Иванович был очень аккуратен, корректен, всегда готов прийти на помощь. У него была своя система и особая тетрадка, куда он заносил свои наблюдения, в затруднительных случаях я к ней прибегал, он охотно её давал, она так и осталась у меня. Жалею, что не сохранил, вам было бы понятнее, почему у него всегда был порядок. Он был волевой человек и честности непреклонной, хитрить не умел совсем. А ведь на производстве есть свои хитрости. Есть работа выгодная и невыгодная. Это в руках мастеров. Есть такие рабочие, что, получив выгодную работу, припрятывают её до удобного времени. А в это время завод выполняет срочный заказ, из-за них происходит задержка. Александра Ивановича это возмущало до глубины души, он говорил мне: «Нариман, на флоте мы таких людей не терпели». Когда кто-нибудь из начальников цехов пускался в пустые отговорки, он шел проверять и, если находил обман, во всеуслышание стыдил по заводскому селектору. В отделе снабжения он тоже отлично работал. Почему он перестал быть диспетчером – не знаю»^[27].

Добавим недостающие детали из документов. Первые четыре года работы прошли достаточно спокойно. У Маринеско имелись периодические нарушения трудовой дисциплины, но начальство ограничивалось лишь устными внушениями. В марте 1957 года наш герой написал заявление (док. № 7.23), в котором просил перевести его на более высокооплачиваемую работу, поскольку занимаемая им должность – с окладом в 700 рублей – его материально не устраивала. Дирекция пошла навстречу и с 1 апреля Александр Иванович стал уже старшим диспетчером с окладом 900 рублей. Однако прибавка в деньгах сопровождалась и серьезной прибавкой в ответственности. Старшие диспетчеры были начальниками смен на круглосуточно работавшем заводе, а в вечернее и ночное время, в отсутствии дирекции, самым главным начальством, несшим полную ответственность за производство. Понимал ли это наш герой в тот момент, когда писал заявление о переводе на работу с бо́льшим окладом? Полной уверенности в этом нет, поскольку уже 10 мая, то есть на следующий день после пятнадцатой годовщины Победы, по прошествии чуть больше месяца с момента нового назначения, он прибыл на ночную смену в нетрезвом виде. И речь шла явно не об одной пропущенной рюмке, а о неспособности нести смену, для чего пришлось срочно вызывать другого диспетчера. Реакция начальства была молниеносной и жесткой: приказом по заводу от 22 мая Маринеско объявили строгий выговор, но что ещё хуже, сняли с должности и приказали отделу кадров подобрать ему работу в одном из цехов завода.

В отделе кадров долго размышляли и, наконец, 18 июня предложили бывшему командиру подлодки и кавалеру ордена Ленина на выбор должности маляра-смазчика, упаковщика или подсобного рабочего. На это Александр Иванович согласиться, естественно, не мог и решил перейти в контрнаступление – написал заявление в расценочно-квалификационную комиссию завода. Текст его не сохранился, но из протокола заседания комиссии (док. № 7.25) следует, что в нём содержалась жалоба на то, как было наложено взыскание и произошло отстранение от должности. С Маринеско не была взята объяснительная записка, а строгий выговор и отстранение были объявлены сразу, без предшествующих им взысканий меньшей степени строгости. Тут руководство завода, должно быть, пожалело о своей доброте и о том, что в предыдущих случаях ограничивалось устными внушениями. С формальной точки зрения Маринеско был прав, и начальству пришлось дать задний ход. Решением РКК от 27 июня отстранение от должности отменили, хотя выговор остался в силе. В то же время было ясно, что продолжать работать старшим диспетчером Александр Иванович в создавшейся ситуации не может и потому, в результате полюбовного соглашения сторон, с 4 июля он был переведен в отдел снабжения на должность руководителя группы по обеспечению материалами капитального строительства с окладом в 800 рублей. Поскольку строительство явно не было основным видом деятельности производящего радиодетали завода, можно предположить, что это была «тихая заводь», где руководство могло закрывать глаза на трудовую дисциплину Маринеско при том, что он получал зарплату всё-таки большую, чем обычный диспетчер. Впрочем, иногда происходили случаи, на которые закрыть глаза не удавалось. Таким стал трехдневный невыход на работу с 21-го по 23 марта 1959 года (на этот раз отмечалась годовщина Парижской коммуны?)^[28], по поводу чего Александр Иванович написал достаточно откровенную объяснительную (док. № 7.28). Подобные явления А. А. Крон в своей повести романтическим языком описал как разрешение Маринеско самому себе «сделать выход». «Конечно, это была болезнь, – писал Крон, вынужденный признать нелицеприятную, но слишком уж очевидную правду о своём герое. – Отступившая во время самых тяжких испытаний и вновь подкравшаяся, когда напряжение спало»². Думается, всем понятно, какую именно болезнь имел в виду литератор. Это не мог быть рак, который был обнаружен врачами у Александра Ивановича только в 1962 году. Это был алкоголизм, о котором командование бригады ПЛ писало ещё в 1945 году. Впрочем, в тот момент Маринеско ещё удавалось скрывать от большинства окружающих эту «подводную часть айсберга» своей личности, и в этом ему немало способствовала начавшаяся кампания его прославления.

Стараниями А. А. Крона сложился особый образ Маринеско: скромный человек, не любивший говорить о своих заслугах. Например, в его повести можно прочитать следующие строки: «Мария Гавриловна (хозяйка квартиры) добавляет: «Хороший был человек. И работник хороший. Выпившим я его никогда не видела. О своих заслугах никогда не говорил. Однажды я увидела его с орденом Ленина, попросила рассказать, за что он его получил. Отшутился: “А нечего рассказывать. Была война, тогда многие получали…”»^[29] Подобные слова плохо вяжутся с признаниями самого Александра Ивановича («Моя прежняя деятельность до института была связана с морем, где я чувствовал себя немного “героем”, имея ряд военных успехов и наград за участие в Отечественной войне», док. № 7.16) и его фотографиями того периода с орденом Ленина в петлице гражданского пиджака. Как мы знаем, он заявлял, что этим орденом его наградили вместо присвоения звания Герой Советского Союза (док. № 7.15), что также не было очком ни в пользу его скромности, ни в пользу правдивости. К этому можно добавить и заявление, что он потопил пять судов, на которых погибли 16 тысяч немцев (док. № 7.15). Таких цифр на тот момент он не мог почерпнуть ни в советской, ни даже в не читаемой в СССР западногерманской литературе! Масла в костер тщеславия подлили бывшие сослуживцы.

Точкой отсчета в эпопее, завершившейся в 1990 году присвоением Маринеско звания Герой Советского Союза, следует считать 29 мая 1959 года, когда в Кронштадте состоялась первая встреча ветеранов бригады подплава КБФ. Её инициатором и организатором был всё тот же Е. Г. Юнаков, ставший к тому времени командиром 3-го учебного отряда подводного плавания Кронштадтской военно-морской крепости. Встреча происходила с участием заместителя начальника Военно-морской академии контр-адмирала Л. А. Курникова, Героев Советского Союза С. П. Лисина и М. С. Калинина и многих других. Доподлинно не известно, был ли именно тогда впервые вручен Маринеско молочный поросенок, но именно на этой встрече были оглашены данные, почерпнутые из немецкого журнала «Марине Рундшау», о том, что Маринеско потопил лайнеры «Густлоф» и «Штойбен», а, следовательно, по потопленному вражескому тоннажу является «подводником № 1» советского ВМФ. Подобные встречи происходили ежегодно, вплоть до последнего года жизни Маринеско, и в них принимали участие даже такие «большие люди» как бывший командующий КБФ адмирал В. Ф. Трибуц, который, судя по фото, общался с Александром Ивановичем в курилке «по-простому». Всё это способствовало не только распространению информации о незаслуженно забытом герое, но и проникновению симпатией к нему со стороны влиятельных лиц, которые могли повлиять если не на официальное награждение, то на материальное положение Маринеско.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Дело в том, что в 1950-е годы журнал «Марине Рундшау» публиковал сравнительно мало статей, посвященных военным действиям на море между СССР и Германией в 1941–1945-м гг. Сказывалось отсутствие доступа к архивам: немецким по причине захвата их союзниками, советским – по вполне понятным причинам. Накапливались документальная и статистическая базы, формировались первые выводы об эффективности или неэффективности тех или иных родов сил ВМФ различных государств на разных этапах войны и театрах военных действий. В рамках этого в апрельском, майском и июньском номерах за 1959 год были опубликованы списки судов всех стран мира тоннажем более 10 000 брт, потопленных за время Второй мировой войны подводными лодками. Каково же было удивление наших исследователей (журнал попадал в спецхраны библиотек и был доступен только для военно-морских историков в погонах), когда в списке оказалось всего два судна, уничтоженных советскими подводниками, причём оба из них приходились на счет С-13 и её командира А. И. Маринеско, о чём прямо и было написано в немецком журнале. Получалось, что немцы лучше знали имена наших героев, чем мы сами. Это обстоятельство и уязвило национальную гордость и как бы вдохнуло новую жизнь в тезис об оклеветанном и незаслуженно уволенном герое, а эта тема на самых разных конкретных примерах уже стала частью российского национального эпоса.

Для нас же во всей этой истории примечателен другой момент: получив цифры из немецкого журнала, наши историки и ветераны подплава, по всей видимости, незаметно для себя, позаимствовали и немецкий подход к определению успешности командира – суммарный тоннаж потопленных им судов. Для наших бывших противников такой стандарт был более-менее оправдан: подавляющее большинство подводных лодок кригсмарине сражалось на одном и том же театре (Северная Атлантика), где в рамках различных периодов войны все они действовали в примерно одинаковых условиях обстановки. Более того, сам командующий немецким подводным флотом гросс-адмирал Карл Дёниц прямо указывал, что борьба за потопленный тоннаж является главным смыслом и содержанием борьбы на вражеских коммуникациях, и, если удастся потопить больше тоннажа, чем его строят союзники, можно будет добиться блокады Великобритании и принуждения её к сдаче. С учетом этого для немцев не имело значения, везло ли судно груз или нет, следовало в составе конвоя или одиночно, двигалось курсом на Англию или стояло на приколе на рейде какого-нибудь далекого колониального порта. Тот из командиров, кто топил больше тоннажа, и считался наиболее заслуженным. При длительном периоде боевой карьеры немецких «U-ботов» в начале Второй мировой войны, при списках, включавших 20 и более потопленных судов, разница в обстоятельствах потоплений и в тоннаже отдельных единиц в целом нивелировалась и в сухом остатке оставались только суммарные цифры.

Совсем другая ситуация складывалась для советских подводников. На каждом из трех театров военных действий существовала своя, не сравнимая с другим театром, специфика. Например, на Севере противник почти не использовал для перевозок лайнеры, а на Черном море не то что 10-тысячников, там судов более 1000 брт у противника одновременно на ходу было не более двух десятков и ни одно из них не превышало 7000 брт. В то же время подводники Севера и Черного моря не имели препятствий к выходу в открытое море, в то время как балтийские уже фактически с осени 1941 года были поставлены перед необходимостью форсировать мощные противолодочные рубежи в Финском заливе. В 1943 году и трех первых кварталах 1944 года эти рубежи не смогла прорвать ни одна подлодка КБФ. Зато в 1942 году и в завершающие месяцы войны после прибытия на позицию балтийские подлодки сталкивались со слабо или даже вовсе не охраняемым судоходством, в то время как на Севере, с начала 1943 года, немецкое командование проводило суда в конвоях за двойной линией эскортных кораблей. В результате получалось, что для потопления скромного судна на Северном театре в рамках конкретной атаки командиру подлодки приходилось проявлять куда больше мастерства, чем для потопления крупного лайнера на Балтике. Именно по этой причине в качестве мерила успеха в годы войны для советских подводников был установлен не суммарный тоннаж, а количество побед – ведь и для потопления скромной БДБ и лайнера размером со «Штойбен» требовалось попадание всего одной торпеды, и размеры судна никак не говорили о военном таланте командира, проявленном для того, чтобы эта цель отправилась на дно. Мастерство, скорее, требовалось для попадания в малоразмерную цель.

И ещё один момент: статистика тоннажа, как и любая другая статистика, начинает давать правильный результат, только когда существует достаточно широкая цифровая база для анализа. Понять это можно на простом примере: глупо хвалить спортсмена за то, что он занял второе место, если в соревнованиях участвовало всего двое. Применительно к советским подводным лодкам, ни одна из которых, по подтвержденным данным, не потопила более семи судов, да и то в основном малого и среднего тоннажа, это означает, что один «Густлоф» может «перевесить» показатели целого дивизиона субмарин Северного или Черноморского флота, а это уже противоречит всякой нормальной логике.

Но вернемся к рассмотрению последних лет жизни А. И. Маринеско и начавшей набирать обороты кампании за присвоение ему звания Герой Советского Союза.

Важной вехой на пути к этому стала состоявшаяся летом 1960 года вторая встреча ветеранов-подводников, на которой Александр Иванович познакомился с А. А. Кроном. Точнее, знакомы они были с зимы 1942 года, но настоящая дружба завязалась между ними именно тогда – в 1960 году. К тому же периоду жизни относится и запись бесед, легшая впоследствии в основу книги «Капитан дальнего плавания». Публикация статьи А. А. Крона о Маринеско в «Литературной газете» вызвала шквал писем в редакцию и разожгла интерес к теме в широких кругах населения Советского Союза.

Во многом благодаря этому и наличию старых друзей Маринеско удалось добиться и такого важного для себя решения, как изменение приказа об увольнении из ВМФ. Приказом Министра обороны СССР № 600 от 26 ноября 1960 года отменялись пункты всех приказов по отстранению от должности, разжалованию и увольнению его из Вооруженных сил, а вместо них теперь следовало считать, что он был уволен с должности командира С-13 в звании капитана 3 ранга по сокращению штатов. Конечно, стремление помочь старому товарищу свято, но сами по себе новые формулировки не могут не вызывать недоумения. Понятно, что командование может снять взыскание, если посчитает, что оно было наложено незаслуженно или сыграло свою воспитательную роль. Но как оно могло отменить «собственное желание», по которому уволился Маринеско? И потом, разве экипаж С-13 расформировывался или в штат вносились какие-то изменения, да такие, что командира подлодки можно было уволить «по сокращению штатов»? И вообще, как можно уволить с плавающей подлодки «по сокращению штатов» командира? Даже в качестве анекдота такое звучит дико. Ничего подобного в действительности, конечно же, не было, более того с августа по ноябрь 1945 года эту должность занимал совсем другой человек, а это значит, что согласно новому приказу в тот период у корабля было два командира. Впрочем, это было далеко не последнее не вполне законное решение в «борьбе за восстановление честного имени народного героя».

Смыслом же в изменении статей приказа было не моральное удовлетворение, а куда более прозаические материальные мотивы. Маринеско и его товарищи верили в то, что если пенсия будет насчитана не старшему лейтенанту, а капитану 3 ранга и не командиру тральщика, а командиру подлодки, её размер значительно вырастет. После вышеописанного приказа Министра обороны финотдел военкомата произвел перерасчет пенсии и… она осталось точно такой же – 700 рублей. Как оказалось, звание на размер пенсии не влияло, а последняя должность при расчете, по непонятной причине, и ранее была учтена как командир подводной лодки. Таким образом, с учетом 25 лет выслуги Маринеско в ВМФ в льготном исчислении ему полагалось 50 % от должностного оклада в 1400 рублей. В общем, все хлопоты были потрачены впустую. Интересно отметить, но в тот же год, 1 июня, на заводе «Мезон» тихо, без всякого скандала и формального повода, Александра Ивановича перевели с должности руководителя группы на должность старшего техника отдела снабжения. Как ни странно, но оклад при этом остался старый – 800 рублей. Несомненно, что такая щедрость была проявлена именно с учетом военных заслуг бывшего командира С-13. Что же касается причин перевода, то и о них догадаться не трудно – Маринеско в его тогдашнем состоянии уже не справлялся с работой руководителя и мог быть только рядовым исполнителем – одним из многих, про дисциплину которого, в крайнем случае, можно и забыть. Одним словом, после начавшейся весной 1959 года кампании по прославлению руководство завода перестало предъявлять Александру Ивановичу какие-либо претензии, свидетельством чего могут считаться и выданная в военкомат характеристика (док. № 7.30), и перевод на должность техника с сохранением оклада руководителя, и сохранение в кадрах завода в тот момент, когда Маринеско уже физически не мог работать из-за заболевания раком.

Финальный акт жизненной драмы нашего героя начался в декабре 1961 года. В современной литературе есть упоминания о нём, но нигде данный факт не излагается верно. Вот, как описывает его в своих работах один отставной полковник юстиции: «Сведений о втором судебном процессе над Маринеско ещё меньше, чем о первом. Не установлено точно – когда это было. Неизвестно даже по каким правилам – уголовного или гражданского производства – слушалось это дело. Суть же его была в следующем. Маринеско остро нуждался в деньгах – пенсию он получал мизерную, заработок был небольшой. К тому же платил алименты. Руководство завода пошло ему навстречу, разрешило подрабатывать сверх установленного оклада. Внезапно нагрянувшая ревизия выявила нарушения, материалы были направлены в суд, который постановил взыскать с Маринеско все полученные им излишки. Даже когда он уволился в связи с раком горла и пищевода, эти излишки продолжали вычитать по исполнительному листу из пенсии». Как мы покажем ниже, правды в этом абзаце столько же, сколько неправды. Начнем с утверждения, что государство решило отобрать у Маринеско честно заработанные им деньги свыше какого-то мифического «установленного оклада». Работнику юстиции должны быть известны действовавшие в то время советские законы, в том числе и те, которые не позволяли получать деньги свыше оклада, но ссылки на них он не приводит. Не делает он этого потому, что их не было. А вот что было на самом деле.

Толчком ко всему послужила ревизия бухгалтерии завода «Мезон» на предмет правильности выдачи справок о зарплате работающим военным пенсионерам. Дело в том, что в то время размер пенсии военнослужащих не был фиксированным, а играл роль определенного пособия, которое позволяло пенсионеру не умереть с голода, если он совсем не работал, но быстро «теряло в весе» до половины своего значения, если пенсионер работал и много получал. Конкретно для Маринеско это выглядело так:

– если заработок и пенсия в сумме не превышали 1400 рублей, то пенсия выплачивалась в полном размере – 700 рублей;

– если заработок пенсионера и полная пенсия, взятые вместе, превышали 1400 рублей, то причитающаяся к выплате сумма пенсии уменьшалась с таким расчетом, чтобы заработок и часть пенсии не превышали этой суммы;

– при заработке 1050 рублей и более пенсия выплачивалась в половинном размере.

Ревизия, проверявшая только документы с декабря 1959 года по ноябрь 1961 года, показала, что Маринеско, регулярно предоставлявший справки о том, что его зарплата составляет 700 рублей, что было меньше заводской зарплаты, только за этот период переполучил 654 рубля 46 копеек. «Считаю необходимым обратить внимание пенсионного отдела горвоенкомата на то, – писал в своём акте проверяющий, – что в данном случае систематического обмана государства со стороны гражданина Маринеско А.И… следовало бы проверить правильность справок, сдаваемых Маринеско в Госбанк за все предшествующие годы» (Подчеркнуто в документе. – Прим. сост.)^[30]. И такая проверка была произведена. Согласно её акту (док. № 7.32) общая сумма переплаты за время работы Маринеско в «Мезоне» составила 1262 рубля 12 копеек (в новом масштабе цен после денежной реформы 1961 г., когда все суммы сократились в 10 раз; в старом масштабе цен – 12 621 рубль). Позже был произведен ещё один перерасчет, окончательно установивший размер переплаты, и он составил 1432 рубля 65 копеек – огромную по тем временам сумму. Но это была лишь денежная сторона вопроса, а была ещё и другая. Чтобы получить свой незаконный доход, Маринеско за девять лет представил в Госбанк 15 фиктивных справок и две подписки (док. № 7.37). В своей объяснительной (док. № 7.34) он писал, что фиктивные справки его заставляла получать нужда и наличие трех иждивенцев, и ему оформляли их в бухгалтерии завода из сочувствия. Впрочем, в бухгалтерии полностью отвергли эти заявления (док. № 7.33), а это означало, что всю ответственность за подделку документов и подписей должностных лиц должен был нести сам Маринеско. Даже если предположить, что бухгалтеры настолько сильно сочувствовали Александру Ивановичу, что действительно подделывали зарплатные справки, подставлять их под удар кажется совсем не этичным. Кроме того, невольно в этой ситуации просматривается параллель с историей, случившейся в ЛИПК, где, по словам Маринеско, во всём был виноват директор, отказавшийся от своих устных разрешений. Неизвестно, чем закончилось расследование для сотрудников бухгалтерии «Мезона», но для нашего героя оно имело крайне неприятный поворот.

Представляется, что он мог быть ещё более неприятным, если бы ревизоры не стали ограничивать своё расследование заводом «Мезон», а попытались бы провести проверку по другим местам работы Маринеско. Из материалов его личного дела, ныне хранящегося в Санкт-Петербургском городском военкомате, следует, что в период службы в БГМП он стабильно представлял справки о том, что, работая старпомом, получает по 680–690 рублей. Возможно, его должностной оклад действительно был таким, но в эту сумму абсолютно точно не входили выплаты по тем премиям, которые он получал в период службы на плавающих судах. В то же время, по закону суммы выплаты премиальных тоже должны были учитываться при расчете пенсии. Но всё это было ещё «цветочками» по сравнению с периодом работы в ЛИПК. По всей вероятности, поняв, что липовую справку о зарплате в 700 рублей при фактической в 930 Кухарчик ему не подпишет, «человек непреклонной честности» решил вопрос кардинально – начал оформлять справки от управдома, что он вообще не работает. В последней из них (док. № 7.12) утверждалось, что Маринеско не работал с 7 декабря 1948 года по 1 февраля 1950 года, то есть практически весь период работы в ЛИПК. Дело дошло до того, что с него даже удержали переплату в размере 1925 рублей 30 копеек за незаконно полученную пенсию за вторую половину декабря 1949 года, январь и февраль 1950 года – гражданам, приговоренным судом к отбыванию наказания в лагере, выплата пенсии не полагалась. Вместе с тем никто в военкомате не попытался сопоставить два лежавших на поверхности факта: то, что Маринеско был осужден как зам директора ЛИПК по АХЧ, и пенсионные справки о том, что на момент суда он являлся безработным.

Так же хотелось бы кратко осветить тему количества иждивенцев в семье Александра Ивановича. Согласно объяснительной, в семье их было трое, но приемный сын Борис (1938 г. р.), даже при условии учебы его в дневном очном отделении ВУЗа с 1959 года иждивенцем считаться уже не мог. Никаких алиментов до июня 1962 года Маринеско не выплачивал, и утверждение об этом оставим на совести тех, кто про них написал. Остаются младшая дочь и жена. Последняя была вполне трудоспособного возраста и могла бы работать, если бы не проблемы со здоровьем. В своей книге старшая дочь Леонора передала разговор, состоявшийся между ней и отцом, в ходе которого он сказал, что «Валентина пристрастилась к спиртному и он уже не может влиять на неё»^[31]. Как мы знаем, из-за этого в марте 1959 года она попала на излечение в диспансер, как об этом написал в объяснительной сам Маринеско. В конечном итоге, между Александром и Валентиной произошел разрыв и их семья распалась, но, насколько можно судить по документам, это случилось ближе к концу весны 1962 года. В середине 1950-х, когда Маринеско вовсю подделывал справки, ничто не мешало Валентине работать, как и миллионам других советских женщин, имевших детей. Другое дело, что против того, чтобы она работала, мог выступать сам Александр Иванович. В любом случае, материальное положение коллег Маринеско по работе, которые не получали ежемесячно 1400 рублей зарплаты и пенсии, было хуже, но они не шли из-за этого воровать или подделывать документы. Он нарушил закон и теперь должен был за это ответить.

Сначала казалось, что проблему можно решить по взаимному согласию сторон. 31 января 1962 года Александр Иванович написал заявление на имя начальника пенсионного отдела Ленинградского городского военкомата с просьбой в связи с его тяжелым материальным положением дать ему возможность погасить переплату, вычитая ежемесячно по 50 % пенсии, и получил на это его резолюцию «согласен». Но дело уже попало в прокуратуру Ждановского района Ленинграда, а там махинатора решили судить по закону. Прокуратура собрала все необходимые документы, в том числе затребовала исковое заявление в суд от военкомата, как от пострадавшей стороны (док. № 7.38). Впрочем, в нём содержалось лишь ходатайство взыскать с Маринеско переполученную сумму. Приговор суда нам, к сожалению, обнаружить не удалось, но из других документов (док. № 7.42) известно, что он состоялся в апреле 1962 года и был вынесен: помимо обязательства погасить переплату, А. И. Маринеско приговорили ещё и к двум годам лишения свободы условно. Такой приговор можно считать максимально мягким для человека, который до этого уже преступал закон и был осужден. Сложно сомневаться в том, что и в этот раз наш герой указывал на свои военные заслуги и просил проявить к нему снисхождение. Его проявили, благодаря чему это темное пятно в жизни «подводника № 1» вообще оказалось скрыто от внимания общественности. Возможно, впервые за свою жизнь наш герой испытал чувство стыда, поскольку не сообщил никому о произошедшем даже в видоизмененной, сглаженной версии. Впервые об этом написал журналист газеты «Известия» Э. Л. Поляновский, но сделал он это лишь после присвоения А. И. Маринеско звания Герой Советского Союза (посмертно) и в весьма своеобразной вычурно-эмоциональной манере, заставлявшей усомниться в источниках и достоверности информации. Возвращаясь же к приговору, нужно подчеркнуть одну важную деталь: по нему полагались ежемесячные вычеты в пользу государства 20 % от всех доходов (зарплаты и пенсии) Александра Ивановича.

Как оказалось, это было только началом целой череды неприятностей. Весной 1962 года распалась вторая семья Маринеско и он ушел жить к другой женщине – Валентине Александровне Филимоновой. Бывшая жена не осталась в долгу и сразу подала на выплату алиментов в пользу малолетней дочери – 25 % от всех доходов. Не понятно, с какого именно момента начались удержания по третьему исполнительному листу – в пользу престарелой матери, которой также полагалось 25 % от всех заработанных средств. Таким образом, Александру Ивановичу оставалось менее трети от его пенсии и зарплаты. Следующим ударом стало смертельное заболевание, обнаруженное у Маринеско в конце 1962 года, – рак пищевода. Об этом он признался А. А. Крону только в августе 1963 года в связи с тяжелым материальным положением. Всё это время друзья Александра Ивановича хлопотали о назначении ему персональной пенсии, но это не находило положительного решения. Согласно статье Э. Л. Поляновского, Маринеско даже написал в одном из писем к писателю фразу (сам Крон её никогда не цитировал): «Последнее время – на 51-м году жизни я начинаю терять веру в советскую власть». Слов нет, материальное положение Александра Ивановича в последние месяцы жизни, тем более с учетом тяжелой болезни, было катастрофическим, но разве советская власть была в нём виновата? Разве она заставляла Маринеско подделывать документы и бросать жен с несовершеннолетними детьми, что и привело к значительным удержаниям его доходов? Впрочем, наше герой оставался верен себе – он всегда находил виновного в своих невзгодах, и никогда не винил в них себя. Его святая вера в собственную невиновность действовала на окружающих магически. На помощь к Александру Ивановичу приходили всё новые воспитанные этой самой советской властью люди: бывший заместитель наркома ВМФ адмирал флота И. С. Исаков и весьма известный в то время писатель С. С. Смирнов, к которым А. А. Крон обратился за помощью. Исаков ежемесячно стал высылать Маринеско по 100 рублей, С. С. Смирнов 4 октября 1963 года посвятил «подводнику № 1» целый выпуск телеальманаха «Подвиг». После этого известность Маринеско стала всесоюзной, со всех концов страны начали приходить денежные переводы, но это уже не могло изменить печального финала – 25 ноября 1963 года Александр Иванович умер от рака.