Буря на Эльбе

– Это она! Не знаю, как старик это сделал. Может, он умеет колдовать, – прошептал Чарли, обеими руками поглаживая свою бороду. Взгляд его широко раскрытых от страха глаз был прикован к рисунку. Он стал еще бледнее, казалось, его сейчас стошнит.

– Я рассказал все: какой она была, как смеялась. Но… откуда ему было знать… Откуда ему было знать, как она… – Внезапно Чарли наклонился вперед, закрыл лицо руками и безудержно зарыдал.

Йо и Фите изумленно уставились на него. Йо не знал, как реагировать. Разговоры вокруг стихли, люди оборачивались и с любопытством смотрели на Чарли.

– Давай выведем его отсюда, – прорычал Йо, и Фите молча кивнул.

Они схватили Чарли под руки, попытались поднять – задача не из легких, поскольку он, значительно превосходил Йо, – и потащили к выходу, взяв под руки. Все это время Чарли сжимал в пальцах портрет молодой женщины.

Теперь Йо понял, что это Клэр. Единственная женщина, которую Чарли по-настоящему любил. Он с тревогой посмотрел на друга.

Клэр умерла более девяти лет назад.

Глава 3

При виде огромного мрачного здания Лили вздрогнула – как и всегда, когда подходила к рабочему дому Браунлоу Хилл. Башни, возвышавшиеся по обе стороны от главного крыла, представлялись ей безмолвными часовыми; бесчисленные окна, казалось, враждебно смотрели на нее. Дом был таким большим, что напоминал целый квартал. Лили работала здесь уже больше года. И хотя она не хотела пропускать ни одного дня, это место всегда казалось ей мрачным.

Интересно, что Кейт поручит ей сегодня? На прошлой неделе Лили пришлось купать вновь прибывших. Она до сих пор содрогается при воспоминании об этом. Тела, обезображенные холодом, голодом и болезнями, вызывали у нее смесь отвращения и сострадания. Но все же это было лучше, чем в «отделении для умалишенных», как официально называлось крыло, в котором содержались психически больные. Неофициально оно называлось «адом».

Открыв дверь в здание администрации, Лили остановилась от удивления. Внутри царил хаос, все бегали и суетились.

– Что происходит? – крикнула она, но было слишком шумно, и никто не обратил на нее внимания. Полная решимости, Лили протиснулась сквозь толпу. Кейт встретилась ей в коридоре. Она несла огромную кучу грязного белья и кряхтела от тяжести.

– О, Лили, слава богу! Нам пригодится любая помощь. Мы ждем инспекцию по делам бедняков!

Щеки Кейт раскраснелись, волосы растрепались.

– У нас совсем нет мест! Но что делать, не выгонять же бедняг на улицу…

Лили поспешила следом.

– Что надо сделать? – спросила она, на бегу забирая у Кейт часть белья.

– Навести порядок. Везде, где можно. Можешь пойти со мной. Уберем несколько кроватей из крыла для мальчиков. Мы уже освободили одну из тренировочных комнат, перенесем их туда, – объяснила Кейт, и женщины торопливо свернули за следующий угол.

Когда они открыли дверь, ведущую в крыло для мальчиков, то почувствовали резкий запах аммиака. Эта часть Браунлоу была самой переполненной и в то же время хуже всего проветривалась. Кроме того, многие дети мочились в постель по ночам. Отчасти из-за страха или ночных кошмаров, отчасти потому, что боялись выйти в туалет, расположенный далеко в темноте. Персонал не успевал менять постельное белье каждый день. Под некоторыми матрасами пол уже начал плесневеть, потому что регулярно пропитывался мочой. Но Лили знала: это одна из самых незначительных проблем. Сейчас в Браунлоу проживает около четырех тысяч человек, но согласно выданному разрешению может проживать не более трех тысяч шестисот человек. Здесь вечно не хватает персонала, однако при таком количестве спальных мест никто не может управиться с объемом работы.

Лили закатала рукава, стараясь не обращать внимания на резкий запах. В это время большинство детей находились на занятиях, поэтому лишь изредка из-под одеяла высовывалась маленькая детская головка. Лили огляделась. Кровати стояли так близко друг к другу, что между ними нельзя было даже просунуть руку. Многие были рассчитаны на трех человек. «Мы не справимся», – подумала Лили, когда поняла: им придется убрать почти половину кроватей, чтобы соответствовать требованиям.

Кейт уже принялась за работу. Проходила вдоль рядов, останавливалась у кроватей, состояние которых ей не нравилось, и быстрыми движениями сдергивала простыни. Лили последовала ее примеру – как была, в хорошем прогулочном платье, потому что не успела даже переодеться. Нежно погладив по голове одного из мальчиков, который был выбрит, чтобы не заводились вши, Лили принялась помогать. Торопливо осматривала кровати и стягивала самые грязные из простыней, то и дело сдерживая подкатывающую к горлу тошноту – простыни были измазаны фекалиями. Многие дети были еще маленькими, но подгузники предназначались только для младенцев. Закончив, женщины взяли одну из кроватей и, стиснув зубы, понесли по коридору в освобожденное помещение. Обычно здесь хранились ткацкие станки, на которых дети работали после уроков.

Через полчаса Лили была вся в поту.

– Неужели никто не может нам помочь? – спросила она, держась за ноющую спину.

Кейт покачала головой.

– Остальные пытаются справиться с самыми грубыми нарушениями, весь дом верх дном, – объяснила она, продолжая работать.

Лили устало кивнула и с восхищением посмотрела на Кейт. Лили никогда не слышала от нее ни слова жалобы, какой бы тяжкой ни была работа. Это необычно само по себе, но учитывая, что Кейт – одна из самых богатых женщин города, так вообще невероятно! Вот и сейчас, увидев, как Лили остановилась, чтобы перевести дух, Кейт, не раздумывая, схватила одну из тяжелых железных кроватей за бортик и потащила к двери. Ее тонкие руки задрожали. Лили сделала глубокий вдох и присоединилась к ней.

Три часа спустя, обессилевшая, она уселась за стол в столовой. Каждая косточка в теле болела. Они с Кейт убрали кровати и вымыли полы хлоркой, чтобы хоть на время скрыть запах. Кожа на руках Лили потрескалась, платье запачкалось. Она чувствовала запах собственного пота.

Кейт подошла к ней с бледным лицом и устало улыбнулась. В руках она держала поднос. Не говоря ни слова, поставила перед Лили одну тарелку с похлебкой – чем-то вроде рагу, в котором плавали мелко нарезанные овощи. На краю тарелки лежали кусочек мяса и ломтик хлеба. Выглядела еда неаппетитно, но от запаха у Лили заурчало в животе. Она взяла ложку и, как и Кейт, сидевшая напротив нее, принялась есть – да так быстро, что даже не успевала ощутить вкус. Потом глотнула теплого пива и огляделась по сторонам. «Если бы Генри увидел меня сейчас, то никогда бы не позволил сюда вернуться», – очередной раз подумала она. Скорее всего, Генри запер бы ее дома в чулане, ключ от которого потом бы выбросил. К счастью, ему и в голову не придет прийти сюда.

После того как Лили оправилась от родов и привыкла к роли новоиспеченной матери, ей довольно скоро стало скучно.

– Мне нужно что-то делать! – в один прекрасный день заявила она Генри, который в зародыше пресекал все ее попытки заняться благотворительностью. – У нас есть и сиделка, и няня, и повар, и прислуга. Я никого здесь не знаю, у меня нет друзей. Чем прикажешь целыми днями заниматься?

– Ну а чем занимаются другие женщины? – почти беспомощно ответил Генри. – Наверняка есть хоть что-нибудь, что…

– Нет! – грубо перебила Лили. – Ничего нет.

– Я купил все эти книги только для того, чтобы занять тебя! – возмутился Генри, как делал всегда, когда они заговаривали на эту тему. – Я не позволю тебе шляться по сточным канавам и подбирать нищих бродяг, чтобы очистить свою совесть! Нет, об этом может быть и речи! Однажды ты уже испортила репутацию моей семьи. Я не позволю тебе сделать это во второй раз, слышишь? – Он встряхнул Лили за плечи. По лицу Генри было видно, что он вот-вот выйдет из себя, поэтому Лили просто кивнула и не сказала больше ни слова. С Генри нужно знать, когда остановиться. Его гнев зависел от количества выпитого им алкоголя.

Когда Генри вышел из гостиной, захлопнув за собой дверь, Лили ощутила вкус крови и осознала, что прикусила щеку. Она с каменным лицом налила себе виски, прополоскала рот и выплюнула покрасневшую жидкость в огонь, который сердито зашипел в ответ. Лили поняла, что должна действовать иначе. Мольбами и просьбами она ничего не добьется. Генри был очень щедр, когда дело касалось вещей, поддерживающих видимость успеха, за которую все так отчаянно цепляются. Он покупал Лили все, что она хотела, ходил с ней в театры и на оперу, пусть даже спектакли наводили на него скуку. Однако все, что хоть отдаленно не соответствовало нормам, выводило его из себя.

Через три недели после этого разговора богатая молодая вдова, живущая по соседству, пригласила их на ужин, и жизнь Лили круто изменилась. Она часто вспоминала свое первое впечатление от Кейт: внушительный дом, красивое шелковое платье, тщательно накрашенное лицо. Генри тоже был впечатлен и весь вечер источал обаяние.

– Моя жена чувствует себя довольно одинокой. Не могли бы вы порекомендовать ей какой-нибудь клуб по интересам? – спросил он, изобразив на лице самую очаровательную улыбку. – Я не хочу, чтобы она перенапрягалась, но ей скучно сидеть дома одной…

Отвечая, Кейт смотрела не на него, а на Лили.

– Клуб по интересам? Боюсь, что нет… Однако она могла бы составить мне компанию. Видите ли, я – волонтер в рабочем доме. В основном мы занимаемся административными делами, – быстро добавила она, повернувшись к Генри, и мило улыбнулась.

– Почему бы и нет! – с энтузиазмом воскликнул Генри. – Если наша любезная соседка возьмет тебя под свое крыло, то мне не придется беспокоиться о твоей сохранности! – Ему не нужно было говорить, что он беспокоится не о сохранности Лили, а о репутации своей семьи; всем присутствующим это было ясно как день.

Еще по дороге в «Браунлоу» Лили поняла, что предстоящая работа не имеет ничего общего с административными делами.

– Не знаю, чем вы занимались раньше, но эта работа может вас потрясти, – осторожно начала Кейт, и Лили решила быть с ней откровенной. Она поняла, что доверяет Кейт – там чем-то напоминала Эмму. Лили рассказала о том времени, когда жила в трущобах и писала газетные статьи.

– Я бывала на рыбных заводах и в домах у бедняков. Я знаю, каково это, – объяснила она. – Мы с моей лучшей подругой хотели открыть женский приют. Это было нашей мечтой. Но… обстоятельства не позволили.

Кейт удивленно распахнула глаза, а потом хлопнула в ладоши.

– Я так подумала! Это видно по вашему лицу. Видно, что вы отличаетесь от остальных.

С годами Лили поняла: рыбак рыбака видит издалека. Единомышленники чувствуют друг друга, слышат не то, что было сказано, а то, что осталось между строк.

И вот сегодня, пока они ели, Лили поведала Кейт о камере и статье.

– Как здорово! – воскликнула Кейт, схватив ее за руку. – Лили, это прекрасная возможность!

Лили кивнула:

– Но я не знаю, с чего начать. Хроника бедности… Это может означать что угодно.

Кейт покачала головой.

– Я точно знаю, куда тебе нужно сходить. На север. В районы рабочего класса. Там живут дети, которые работают на фабриках, самые бедные из бедных. Там ужасно. Намного хуже, чем здесь. Вот с чего нужно начинать.

Франц услышал тихий плач в темноте и подавил раздраженный стон. Неужто придется спрашивать, что с ней стряслось? Некоторое время он лежал, глядя на складки занавесок у кровати. Свет луны отбрасывал тени на выцветшие обои, откуда-то снизу доносились шорохи – наверное, то возились служанки на кухне.

Огонь в камине тихо потрескивал, почти догорев. Франц чувствовал себя грязным и в то же время удовлетворенным – как и всегда, когда спал с женой. Дело сделано, теперь у него есть несколько недель передышки. Стаканчик виски, который он пропускал перед этим делом, помогал думать о другом. Он и сам удивлялся, как хорошо ему это удается. И все же больше всего ему сейчас хотелось отбросить одеяло в сторону и помыться. Произошедшее казалось неправильным: живот Розвиты был слишком мягким, бедра – большими и мясистыми. И пахла она как… женщина. Это потрясло его. Хотелось пить, но если сейчас он встанет и подойдет к графину, Розвита поймет, что он не спит.

Лежащая рядом Розвита тихонько всхлипнула и шмыгнула носом. Потом перевернулась на другой бок, и по ее резким движениям Франц понял, что она пытается его разбудить. Он едва слышно вздохнул и посмотрел на жену. Та лежала на боку, одеяло у нее на заду натянулось. И когда Розвита успела так растолстеть? Она же не выглядела так раньше? Франц терпеть не мог распустившихся людей. При этом в его присутствии Розвита ела как птичка, отчего Зильта, беспокоясь об ее аппетите, чуть и не силой заставляла Розвиту брать добавку. Зильта всегда поднимала шум из-за того, что Розвита мало ест. Франц знал, что его жена наслаждается вниманием, и обычно говорил что-то вроде: «Мама, оставь ее. Пусть сама решает. С голоду она не умрет». Розвита всегда обиженно смотрела на него, а он невинно улыбался, словно не знал, как действуют на нее такие замечания. Потом Розвита отодвигала от себя тарелку и отказывалась от еды, за что на нее обижалась Герта.

Терпение отца по отношению к невестке тоже было на исходе, путь даже он никогда бы этого не сказал. Как правило, отец просто игнорировал Розвиту, как это предпочитал делать и сам Франц.

Розвита заплакала громче. Неужели она не понимает, что Франц видит ее насквозь? Он не сомневался, что если повернется к ней, то не увидит в ее глазах ни слезинки. Но он поклялся, что никогда не покажет ей свою ненависть. Розвита – дочь Олькерта, и у нее не должно быть причин жаловаться на него. Нет, следует действовать тоньше.

Франц закатил глаза, а потом глубоко вздохнул и сел в постели.

– Розвита? – прошептал он.

Ее сопение немедленно прекратилось.

– Розвита? Дорогая, ты спишь? – Он чуть не рассмеялся. Можно подумать, ее театральные вздохи не слышны на всю округу.

– Да, – раздраженно ответила она, и Франц сжал губы, чтобы не фыркнуть.

– Да? – спросил он, удивленный тем, как ласково прозвучал его голос. – Тогда с кем я разговариваю?

Теперь ей пришлось улыбнуться, это было видно по ее подрагивающей щеке.

– В чем дело, дорогая? – Франц осторожно убрал прядь волос с ее уха. – Я ведь не… причинил тебе боли, правда? – осторожно спросил он.

Франц прекрасно знал, что жесток с ней, что иногда заходит слишком далеко в своей злости по отношению к ней – и ко всему миру. Но он не мог иначе. А Розвита, к счастью, понятия не имела об отношениях между мужчиной и женщиной. Как и полагается девушке ее сословия, Розвита шла под венец в полном неведении о таких вещах, и Францу надлежало просветить ее. Что он и сделал. Но несколько иначе, чем можно было ожидать.

– А теперь скажи, что с тобой, – умоляющим тоном сказал Франц и даже ухитрился поцеловать Розвиту в щеку. Ему даже немного нравилась роль заботливого мужа. «Во мне умер актер», – часто думал он, особенно в последнее время. Но учитывая, что Франц играл половину своей жизни, причем каждый день, неудивительно, что он был искусен в сокрытии своих истинных чувств.

Наконец Розвита повернулась и села. Полог кровати был задернут не до конца, и Франц увидел ее опухшее лицо. Розвита и правда плакала. Ее ночной колпак сполз и висел на волосах. Неудивительно, учитывая, что Франц не сдерживался. Несколько раз ее голова даже стукнулась о спинку кровати, что доставило ему совершенно нелепое удовольствие. В полутьме нос Розвиты казался еще больше обычного. «Нет, моя жена далеко не красавица», – подумал Франц, ожидая, когда она наконец ответит. Он посмотрел на ее поджатые губы, на темные волосы над узким лбом и вынужден был признаться себе, что редко встречал женщину непривлекательнее. Он заслуживает орден за то, что каждую ночь проводит в одной с ней постели.

– Мне было больно, – наконец призналась Розвита, вытирая руками слезы со щек. – Но я знаю, что без этого никак, – добавила она почти вопросительно и бросила на него робкий взгляд.

Франц кивнул.

– Боюсь, дорогая, что так и есть. Женщина не может получать удовольствие во время исполнения супружеского долга. Напротив, ей должно быть неприятно. Так задумал Бог. Плотское наслаждение испытывают только мужчины. Я же давал тебе книгу, в которой все объясняется.

Розвита снова кивнула.

– Знаю. Но Франц… ты уверен, что мы… – Она запнулась. – Что мы все делаем правильно? – добавила она шепотом и тут же испуганно зажмурилась.

Не сдержавшись, Франц рассмеялся. Оказывается, Розвита не полная дура. Конечно, она ни при каких обстоятельствах не должна узнать, что вероятность забеременеть от того, что он с ней вытворяет, примерно равна вероятности вырастить в декабре клубнику. Поймав на себе полный ужаса взгляд жены, Франц опомнился и принялся оправдываться:

– Извини, дорогая. Просто я нахожу твою невинность забавной и очаровательной.

– Я хочу сказать… – Даже в темноте было видно, что Розвита покраснела. – Это так… неприятно. Прошло уже почти два года, а я все никак не беременею. Может… Может, мы делаем что-то не так?

Теперь Франц начинал злиться. Середина ночи, ему, как обычно, предстоит тяжелый рабочий день, он только что выбросил за борт последние остатки гордости, чтобы заставить жену замолчать, а теперь она еще и пристает к нему с такими вопросами.

– Если ты считаешь, что я не выполняю свои супружеские обязанности должным образом, почему бы тебе не спросить своих подруг о том, что они делают со своими мужьями? – холодно спросил он.

Розвита пораженно уставилась на него. Франц прекрасно знал, что она никогда не осмелится на такое, со стыда провалится под землю.

– Уверяю тебя, они не смогут рассказать тебе ничего другого. Только посмеются над твоей наивностью.

– Я не имела в виду… – беспомощно начала было Розвита, но Франц, почувствовав ее неуверенность, быстро перебил жену.

– Довольно легко обвинять в неудачах меня, не так ли? – спросил он ледяным голосом. – Быть может, дело в тебе? Ты об этом не думала?

– Что ты хочешь сказать? – взволнованно выдавила Розвита, удивленная его быстрой сменой настроения.

– Быть может, тебе стоит питаться разумно, а не притворяться за столом, что тебе кусок в горло не лезет, а потом тайком бегать в кондитерскую? – сказал Франц громче необходимого.

Розвита разинула рот и уставилась на него с таким ужасом, что он едва не рассмеялся снова.

– Что? – вздохнула она.

– Думаешь, я дурак? Ты почти ничего не ешь, но продолжаешь набирать вес. Одежда становится тебе мала. Так не должно быть. Ты должна правильно питаться, если хочешь выносить ребенка.

– Я не бегаю тайком в кондитерскую! – пронзительно произнесла Розвита, лишив Франца тех остатков терпения.

– Да что же это такое?! – воскликнул он. – Думаешь, я не хочу завести наследника? Я стараюсь изо всех сил! И ты тоже должна! Мама считает, что ты ешь как птичка, и не может объяснить твою полноту. Может, ты больна? Может, нам стоит сходить к врачу?

У Розвиты перехватило дыхание.

– Ты… говорил об этом со своей матерью? – прошептала она в полном ужасе.

– А что мне оставалось делать? – Теперь Франц изображал отчаявшегося человека. – В конце концов, я тоже волнуюсь! Думаешь ты единственная, кто замечает, что что-то не так? Думаешь, я не переживаю из-за того, что женился на женщине, которая не может подарить мне ребенка? Думаешь, я не переживаю из-за того, что если ты не выполнишь свой долг, то наш род прервется? – Возможно, теперь Франц немного переигрывал – но раз уж они говорят об этом, то нужно поднажать как следует. – В любом случае, с твоей стороны было бы неправильно пытаться переложить ответственность на меня. Не беременеет женщина, а виноват мужчина. Да где это слыхано… – Возмущаясь, он ударил по подушке. – В любом случае, мне пора спать. В отличие от тебя утром мне рано вставать и идти на работу. Тем не менее я выполняю свой долг! А потом еще выслушиваю обвинения в своей несостоятельности как супруга. Ты, если хочешь, можешь не спать и на досуге подумать о том, кого винить в нашей неудаче. Спокойной ночи! – прошипел он, перевернулся на другой бок и укрылся одеялом.

Розвита не двигалась. Сначала Франц подумал, что теперь он так разъярен, что не сможет заснуть, но вскоре почувствовал, как на него нахлынуло странное удовлетворение. Как же здорово, что он смог выпустить пар! По крайней мере, теперь у Розвиты действительно будет причина для слез. А еще Франц может быть уверен, что она никогда не побежит жаловаться родителям. Она слишком стеснительная. А даже если побежит, то уж точно не станет рассказывать подробности о том, что произошло в супружеской спальне. Поэтому пока можно ни о чем не волноваться. Франц улыбнулся и даже не заметил, как сон овладел им, и он провалился в успокаивающее забытье.

Розвита сидела в постели, широко раскрыв глаза. Она вся дрожала. В животе стоял неприятный ком. Застыв, Розвита прислушивалась к дыханию мужа, которое становилось все более глубоким, и пыталась держать себя в руках, чтобы успокоить свое собственное, которое вырывалось из нее мелкими, сдавленными рыданиями. Зажав рот руками, она сидела и смотрела в темноту. Только убедившись, что Франц заснул, она снова смогла пошевелиться. Тихонько перекинула ноги через край кровати. Потянулась за халатом, натянула его холодными руками и вышла из комнаты. Слова мужа жгли, как удары по коже; Розвита не могла припомнить, чтобы когда-либо раньше испытывала такой стыд. До чего наивна она была! Думала, что никто не заметит, как сильно она поправилась… Что корсет и многочисленные юбки скрывают это. За столом она почти ничего не ела. До чего глупа она была… Окружающие посмеиваются над ней, наверное, весь дом говорит о толстой Розвите, которая не может забеременеть. Как же невыносимо…

Слезы побежали по ее щекам. Розвита крадучись спустилась по лестнице, прошла мимо огромного зеркала, висевшего в зале над камином… а потом остановилась и вернулась к зеркалу, вглядываясь в свое отражение. В зале было темно, но ее уродство бросалось в глаза: красные щеки, покрытые пятнами, опухшие глаза… Розвита никогда не была красавицей, и у нее не было заблуждений на этот счет. Но сегодня она выглядела просто ужасно. Может, оно и к лучшему, что она не может иметь ребенка. Так она не передаст по наследству этот нос, этот низкий лоб, делающий ее похожей на лягушку… Розвита ущипнула себя за щеку и оттянула кожу. Та казалась дряблой и покрытой испариной. Розвита шмыгнула носом, пригладила растрепанные спутанные волосы, которые торчали из-под ночного колпака. Она была похожа на ведьму. Неудивительно, что Франц ее презирает.

Розвита пошла по ледяному полу в сторону кухни. Даже тапочки из кроличьего меха не могли защитить от холода, исходящего от мраморной плитки. Она открыла дверь и с опаской огляделась, но потом облегченно вздохнула: на кухне было тепло. Вечером Герта по обыкновению положила в камин несколько толстых поленьев, чтобы утром было легче его протопить, и комната не слишком остыла. Пахло хлебом и пирогами. На буфете стояло дрожжевое тесто, поднявшееся за ночь.

Розвита любила кухню. Это было единственное место в доме, где она действительно чувствовала себя как дома. Она спускалась сюда несколько раз в неделю и втайне мечтала о том, чтобы приготовить целый поднос своих любимых блюд и спокойно съесть их за столом, не боясь, что ее обнаружат. Но этого, наверное, никогда не случится. Вместо этого приходится проявлять изобретательность.

Она тихонько подкралась к буфету, с остекленевшими от жадности глазами сняла с крюка колбасу и отрезала себе кусок, достаточно большой, чтобы набить рот, и достаточно маленький, чтобы пропажа не бросалась в глаза. То же самое Розвита проделала с беконом и ветчиной. Жуя, она смотрела в темноту за окном. Она почти не чувствовала вкуса, во рту было горько. Тем не менее она снова подошла к буфету. Кусочек пирога, ломтик хлеба с салом… Розвита ела все подряд, однако перед тем, как взяться за следующее блюдо, убирала на место предыдущее. Никто никогда не спускался сюда ночью: девочки-служанки дорожили каждой минутой сна, которого было у них так мало. Но если однажды Розвиту все-таки поймают, то поймают крохотными ломтиками в руках, а не с целой тарелкой. Она проскользнула в кладовую и один за другим съела кусочек пряного пирога, немного рыбы, оставшейся после ужина, одну холодную картофелину… Отковыряла немного масла и даже отхлебнула бульон из кастрюли, потом окунула палец в банку с медом, облизала и несколько раз сунула его в мешочек с сахаром…

Ее голова была отключена, как всегда во время этого ритуала. Она думала обо всем и ни о чем одновременно, взгляд оставался стеклянным. Она знала, что делает, но в то же время отказывалась думать об этом. Она просто делала то, что требовало от нее тело, почти впав в некий транс.

Закончив, Розвита села за стол, освещенный единственной маленькой свечой, и подперла подбородок руками. Теперь пришел стыд. Обида накатывала на нее волнами, пугая своей силой. Несмотря на то, что на кухне было тепло, Розвита дрожала. У нее кружилась голова. Впрочем, это состояние продлилось недолго.

Она подождала еще минуту, после чего встала, подошла к стоящему в углу ведру с пищевыми отходами, подняла крышку, наклонилась над ним, засунула палец как можно глубже в горло и, отплевываясь и давясь, вырвала то, что сейчас съела. Она снова и снова засовывала пальцы в рот, пока не начала выплевывать только оранжевую желудочную жидкость. Должно быть, последние несколько месяцев Розвита избавлялась не от всего содержимого своего желудка, потому и растолстела. Дрожа, она вытерла слезы с глаз, подошла к плите, взяла деревянную ложку и сунула в ведро, перемешивая рвоту с остатками мусора и пищевых отходов, пока не убедилась, что ничего не видно. Затем вымыла ложку и вернула на место. Подошла к бочонку с пивом и торопливо отхлебнула из черпака, чтобы смыть с языка горький привкус, смахнула с полки крупинки сахара и проверила, плотно ли закрыта крышка банки с медом. После этого задула свечу, запахнула халат и выскочила из темной кухни.

Порой, лежа в темноте рядом со спящим Генри, Лили бормотала имя Йо. Пыталась вспомнить его лицо. Почти каждую ночь доставала маленькую фигурку, которую вырезал для нее Йо, – единственное осязаемое воспоминание, которое осталось от него. Лили понимала, что теперь существует два Йо – тот Йо, кто был для нее дороже всех на свете, по кому она скучала и кого оставила в Гамбурге, и тот, которым он стал после их расставания. Если однажды они встретятся снова, Йо будет уже не тем человеком, которого Лили когда-то знала. Да и сама она будет уже не той.

Через несколько недель после того, как Лили переехала в Англию, Эмма написала ей письмо, в котором сообщала, что Йо по-прежнему находится в Гамбурге. Судя по слухам, он активно включился в борьбу за права рабочих. «Ему подходит», – подумала Лили. Йо всегда отличался обостренным чувством справедливости. За последние годы он обрел опыт и уверенность в себе и понял, что нельзя всегда мириться с происходящим. Лили подумала, что, возможно, она тоже сыграла в этом определенную роль, и помогла ему понять, когда лучше отступить, а когда – дать отпор.

Лили тысячу раз представляла себе сцену их встречи, снова и снова проигрывала ее в голове. Порой, сидя за ужином и слушая рассказ Генри о прошедшем дне, видела перед собой лицо Йо и чувствовала запах его кожи. Порой играла с Ханной и представляла, как Йо стоит рядом, наблюдая за ними, и смеется во весь голос, да так, что на щеках появляются ямочки, которые она так любила… Однако Лили понимала, что это – прежний Йо. Сейчас он стал другим человеком – человеком, который отпустил ее, а потом не искал, который никогда не спрашивал ни о ней, ни о своем ребенке, который вычеркнул их из своей жизни… Этого человека она знать не хотела.

Поначалу Лили казалось, словно у нее из груди вырвали сердце. Словно она лишилась половинки души. Всякий раз, когда Лили вычитывала то, что, по ее мнению, могло заинтересовать Йо, она поднимала глаза, чтобы рассказать ему о прочитанном, и обнаруживала, что рядом никого нет. Всякий раз, когда Лили сталкивалась с событиями, которые ее огорчали, она умирала от желания поговорить с Йо, услышать его ободряющие слова, его мнение, которое зачастую удивляло и могло изменить ее отношение к происходящему. Йо понимал Лили как никто другой. А она понимала его.

Но потом случилось то, что она до сих пор не может осознать. Поехать в Англию и выйти замуж за Генри было самой большой ошибкой в ее жизни. Теперь она это знала. Надо отдать Францу должное: инсценировать смерть Михеля было умным ходом. К тому же не существовало другой возможности уберечь Ханну… Поэтому Лили сделала то, что считала правильным.

Теперь, когда Лили обрела уверенность в своих силах, она смотрела на вещи иначе. Она думала, что справилась бы, даже если бы осталась в Гамбурге. У нее были подруги – умные, сильные женщины, которые бы ей помогли. У нее были знания. Лили могла работать не жалея сил. Она бы как-нибудь справилась, смогла бы обеспечить и себя, и ребенка. Но ее решение было необратимым: она вышла замуж. Теперь Ханна принадлежит Генри. Как и сама Лили.

Лицо Йо возникало в ночной темноте, порой настолько реальное, что Лили протягивала руку, чтобы дотронуться до него… но оно расплывалось. Казалось, что воспоминания сотканы из воздуха и растворяются, не успев собраться воедино…

Лишь во снах Йо по-прежнему был рядом, являясь ей почти каждую ночь. Лили искала его по городу, бегала по гавани, отчаянно выкрикивая его имя… В этих снах ее торопили, подгоняли, она чувствовала напряжение каждой клеточкой своего тела. Лили знала, что Йо где-то там, в переулках и подворотнях. Но город прятал его, скрывая, словно тоже чувствовал себя преданным. Йо всегда был где-то рядом, и в то же время – недосягаем. Его присутствие можно было сравнить с витающем в воздухе запахом, с теплой простыней, с которой только что встали, с эхом только что умолкнувшего голоса… Порой Лили видела Йо вдалеке. Знала, что он ждет за следующим углом, и за следующим, и за следующим…

В такие ночи она беспокойно ворочалась в постели, скрипела зубами, сбрасывала с себя одеяло. Генри нетерпеливо будил ее. «Ты разговаривала во сне», – шипел он, больно тряся Лили за плечо. Потом сердито вскакивал и выходил из комнаты. Лили казалось, что она вот-вот заплачет, горло судорожно сжималось, она с трудом могла дышать.

Самым страшным было проснуться, не найдя Йо. Порой он прятался от нее нарочно. Эти сны были самыми страшными. Сны, в которых Лили знала, что Йо не хочет, чтобы она его находила.