14
– Помона!
Ти-Цэ произнес ее имя всего на тон выше, чем обычно, но она распахнула глаза и резко села как от пушечного выстрела. В глазах потемнело, сердце заколотилось о ребра. Помона всматривалась в провожатого сквозь рассыпающуюся темную завесу. Ти-Цэ сидел все на том же месте, но на сей раз низко нагибался над столом.
– Старший почти здесь, он уже мчит сюда верхом на иритте, – сказал Ти-Цэ. – Вам нужно переодеться. Пойдемте, я провожу вас до гостевой комнаты.
– Д-да…
Помону мутило совсем как в то утро, когда она оправлялась от орехового вина. Дрожащими руками она подхватила со стула парадную мантию и побежала за Ти-Цэ, который, несмотря на внешнюю собранность, усидеть на месте не мог.
Помона все время спотыкалась, и непременно клюнула бы землю носом, если бы Ти-Цэ всякий раз не подхватывал ее под руку: он почти не глядя возвращал ее в вертикальное положение и подталкивал дальше. И так до тех пор, пока они не спустились глубоко под землю.
Ти-Цэ открыл ближайшую комнату для гостей. Приготовил ей таз с водой, предметы гигиены, расправил на кровати ее парадную мантию, а после учтиво вышел и занял пост охраны по ту сторону двери.
Удобств здесь было почти столько же, сколько в ее покоях в Сером замке – немного, но зато растеряться в этой комнате было невозможно, все лежало перед глазами. И это было очень кстати: сейчас разум играл не в пользу Помоны.
Она разделась. Прежде, чем умыться, зачерпнула воду руками и поднесла ладони к губам. Сколько бы она не пила, во рту по-прежнему оставалось сухо, и она бросила попытки утолить жажду: ничего кроме рвоты так она не добьется.
Помона зачерпнула еще воды в обе руки и с размаху шлепнула себя по щекам, так что брызги полетели во все стороны. Вода попала ей на волосы, забилась в ноздри и под веки, потекла по груди. Помона охнула от холода, но дрожь в руках поутихла. Схема рабочая. А потому она шлепнула себя ладонями с пригоршнями воды еще несколько раз, а прекратила, только когда услышала за дверью беспокойное шарканье Ти-Цэ. Наконец она взяла полотенце и промокнула им пылающее лицо.
Помона причесала как могла волосы, облучилась в чистую парадную мантию, которая почему-то оказалась ей чуть велика, и вышла к Ти-Цэ.
Провожатый стоял уже в форменном наморднике. Он вежливо ей поклонился, будто и не было тех дней, что они провели вместе в тесной близости, и повел ее по искусственно освещенному, длинному коридору. Помона смотрела на длинные вытянутые лампы с первобытным ужасом: они были похожи на ярких, слепящих глаза червей.
– Старший уже там? – прошептала Помона перед высокой, украшенной резьбой дверью.
– Еще нет. Мы успели со всеми приготовлениями вовремя, – с явным облегчением сказал Ти-Цэ, – но он будет здесь с минуты на минуту.
Йакит вышагнул вперед, как-то через чур прямо, словно впервые отыгрывал на публику много лет назад заученные па, и распахнул перед женщиной тяжелые двери, разделив пополам изображение могучего дерева – не персикового, но не менее величественного его родственника. Затем посторонился и изящным, но сдержанным жестом руки пригласил ее в зал.
Судорожный выдох сорвался с пересохших губ Помоны: помещения больше она не видела никогда в жизни. Она словно вновь оказалась во внутреннем дворе, с той лишь разницей, что не было видно башен, а вместо неба – катающиеся под потолком лампы, имитирующие ускоренное движение небесных тел. Она с трудом оторвала зачарованный взгляд от этого зрелища, чтобы обнаружить чудовищных размеров амфитеатр, который тянулся в зал переговоров с поверхности, а по центру его вместо площади расположился огромный круглый стол и трибуна для вещаний – спираль убывания количества участников переговоров.
Помона не смогла сосчитать места амфитеатра и ужаснулась.
– Они предназначены для Посредников разных цивилизаций? – спросила Помона. Ее голос прокатился эхом по залу.
– Для самых развитых из них, – кивнул Ти-Цэ.
– Мне ведь не будет нужно представать перед ними всеми?
– Не сегодня точно, – уклончиво сказал Ти-Цэ.
– Что?! – Даже за маской Помона видела его смущение: он явно не горел желанием обсуждать это сейчас и заставлять ее беспокоиться еще больше.
– Это произойдет еще не скоро. Вам не о чем волноваться.
– Не о чем?!
– Помона, возьмите себя в руки…
Помона уже опустилась на один из стульев с высокой спинкой у круглого стола, чтобы не рухнуть, но тут же вскочила на ноги вновь и нервно разгладила где могла лавандовую мантию: за дверью послышались нарастающие шаги трех конечностей. Двух тяжелых ног и, может быть, трости.
Ти-Цэ подошел к Помоне и встал подле нее. Своим могучим ростом он подобно каменной стене отгораживал ее от подстерегшей неизвестности, за что она была ему сердечно благодарна.
Шаги все приближались, пока не застыли на мгновение прямо по ту сторону двери. На секунду воцарилась такая тишина, что Помона услышала стук крови в голове и шипящее дыхание из прорезей намордника Ти-Цэ. Помоне казалось, что, если они простоят так еще хоть секунду, то она выскочит за дверь, собьет с ног Старшего и воспользуется суматохой, чтобы сбежать. Более того, каждая ее мышца напряглась, словно и впрямь готовилась к марш-броску до долины, но ее ноги намертво вросли в пол.
Дверь приоткрылась, пропустив вперед тень стоящего за ней йакита; сердце Помоны ушло в пятки. А когда она наконец распахнулась полностью, порог зала переговоров переступил сам постукивающий об пол посохом йакит.
Он был очень широк и слегка сутуловат в плечах, но подтянут и удивительно крепок для своих лет, так что даже тусклая седина по всему телу на первый взгляд казалась недоразумением. На посох при ходьбе он не опирался – таскал для виду, из тех же побуждений, из которых Ти-Цэ надевал намордник. Его служебная мантия была цвета высокопробного золота, а пресс опоясывала вишневая лента, словно в дань молодости и минувшим служебным годам. Поверх нее обнаружился стандартный набор каждого йакита – сушеные травы в мешочках на привязи, маленький мешок с родной землей, далеко от которой ему приходилось бывать продолжительное время. Здесь же была и двойная окарина, старая, но чистая, без потертостей – инструмент любящего хозяина.
Маску Старший не носил, и Помона смогла хорошо рассмотреть его лицо. Помимо черт, присущих всем йакитам, его лик был пропитан мудростью и опытом тысяч прожитых дней, но не обошлось и без плотского изъяна – фирменной печати старости. Так, его тонкие губы были испещрены сетью морщин и словно отчаянно просили влаги, а веки отяжелели настолько, что снизу чуть шире приоткрывали мелко дрожащие глазные яблоки. Но, несмотря ни на что, он был и оставался олицетворением ума и жизненной силы. Помона с трудом удержалась от глубокого поклона в его сторону.
…А вот Ти-Цэ своих эмоций не сдерживал. К крайнему удивлению Помоны весь он так и затрепетал, словно и не было тех славных дней, когда он обрел внутренний покой. Ти-Цэ растерял весь свой важный вид, который по крупицам собирал всю последнюю ночь, и воскликнул:
– Наставник!
Помона резко обернулась на него, но Ти-Цэ был слишком взволнован, чтобы ответить на ее взгляд. Он в замешательстве то склонял голову, то чуть приседал на одно колено. Ноги Помоны от этого зрелища тоже заходили ходуном. Она покраснела: совсем растерялась и не могла решить, как подобает приветствовать Старшего ей.
Наконец, Ти-Цэ определился – опустился на одно колено и замер. Старший слегка удивленно смотрел на йакита. Он подошел ближе к Ти-Цэ, попытался ни то приглядеться, ни то принюхаться к склоненному затылку мужчины внимательнее. Помона от охватившего ее любопытства позабыла на время все свои страхи: Ти-Цэ и сам не знал, что Наставник сменил род деятельности. И конечно, Помона тоже подумать не могла, что увидит воочию главного героя рассказов Ти-Цэ.
– Наставник, – прохрипел Ти-Цэ снова при его приближении и пригнулся к своему колену еще ниже.
Старший остановился, наклонился, чтобы достать до затылка Ти-Цэ рукой… и дал ему оплеуху такой силы, что йакит едва не завалился на бок. Он взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, но тут же обхватил ими звенящую голову. С широко вытаращенными глазами Ти-Цэ отскочил к обескураженной Помоне.
– Я давно уже не Наставник, а Старший! – гаркнул он. – А ну иди сюда и поприветствуй, как подобает, позорник.
– А… Простите… – поторопился с поклоном Ти-Цэ, но что-то в его голосе выдавало улыбку.
Помона неуверенно переводила взгляд с гордо приподнявшего подбородок Старшего на низко склонившего голову Ти-Цэ. Наконец, провожатый выправил плечи, и Помона не смогла удержать смешок: матерый йакит оказался ниже Ти-Цэ на дюйм или два. Последний тоже это заметил и прошептал Помоне одними губами:
– В детстве он казался мне больше.
– Что ты сказал, щенок? – повысил голос старик.
Помоне пришлось накрыть ладонью бессовестно растянувшиеся губы, да и Ти-Цэ, который оставался в плечах уже, разница в росте подняла настроение. Даже голос Старшего, который звучал грозно, словно его горло множество раз было разорвано криками и столько же раз заживало опять, не мог заставить их посерьезнеть.
– А ведь ты был у меня в воспитанниках? – прищурился Старший. – Цэ-Ти, так тебя зовут, кажется?
– Очень забавно, Наставник, – буркнул Ти-Цэ с обиженной улыбкой.
Теперь, когда счет у них сравнялся, лицо Старшего смягчилось: он улыбнулся, а могучие плечи несколько раз высоко подпрыгнули от низкого хохота.
– Ну ладно, – заговорил он сразу тона на два теплее, – разумеется, я тебя узнал. Рад нашей встрече, Ти-Цэ.
– И я рад, Наставник.
– Да неужели? – вежливо вскинул брови он и указал ему за плечо. – Как спина?
– Со следами усвоенных уроков, – сказал Ти-Цэ.
– Хорошо, – вполне искренне порадовался за него Старший, – лишь бы действительно усвоенных. Хватка у меня ничуть не ослабла. Надо будет – напорю по старому знакомству, ты только пошли сигнал. Но в следующий раз, надеюсь, получу я его вовремя. – Он посерьезнел и выразительно посмотрел на Ти-Цэ. – Мне сообщили, что ты попросил передать мне сообщение из города три дня назад. Я прибыл бы еще вчера, но птица сбилась с курса.
Глаза Ти-Цэ в прорезях маски округлились.
– Давай обсудим это потом, – сказал Старший, – сейчас есть разговор поважнее.
Наконец старик повернулся к гостье всем корпусом. Он улыбнулся ей такой мягкой улыбкой, какой мог улыбаться только отец множества дочерей, и так искренне, что Помона растаяла окончательно. Она нашла в себе силы приосаниться и улыбнуться мудрецу в ответ.
– Итак, – произнес он ласково, – передо мной Помона, так ведь?
– Да.
– Посредник человечества, значит?
– Ну… вроде того.
Старший низко хохотнул и чуть склонил голову, разглядывая ее. Помона почувствовала, как ее щеки наливаются румянцем: не привыкла к такому вниманию, и тем не менее была им польщена. Старший относился к тому восхитительному типу мужчин, который любил женщин, получал большое удовольствие от самого факта их присутствия рядом с собой без умысла увидеть каждую в своей постели. Он их уважал, умел найти в них красоту и заставлял девушек обратить внимание на собственные достоинства, которым, возможно, те не придавали большого значения до знакомства с ним.
– Славно, – сказал Старший. – Я очень рад с тобой познакомиться. Мы – я сегодня уполномочен говорить от лица всей своей цивилизации, – с нетерпением ждали встречи с тобой. Большое спасибо, что проделала такой длинный путь, и прошу прощения за все неудобства и опасности, которые тебе пришлось пережить.
– Бросьте, – несколько неуклюже отмахнулась она, но не сумела придать голосу ни кокетства, ни беззаботности, с какой говорил он. – Я… Мне наоборот…
Она вдохнула поглубже. Старший сделал вид, что ничего не заметил, и Помона начала сначала уже с большей уверенностью:
– Я очень рада была приехать. И это мне стоит благодарить вас за то, что позволили так близко познакомиться с вашим народом. Прожить чуть больше двух недель под раскидистыми ветвями древ вашей долины – огромная честь.
Улыбка Старшего стала шире: ее второй попыткой он остался доволен.
– Прекрасно. Что же, если ты готова…
– Полагаю, выбора у меня нет, – не удержалась Помона.
Старший снова вскинул брови в вежливом недоумении. Помона постаралась сгладить свою тревогу улыбкой, но быстро поняла, что этим ничего не добьется. Старший изучающе разглядывал ее так и эдак, словно видел насквозь. Ти-Цэ беспокойно топтался на месте и косился то на него, то на Помону.
Наконец, взгляд Старшего что-то зацепил. Помона впервые за многие годы, если не впервые в жизни, почувствовала себя понятой без слов. Он и в самом деле был особенным, и к тому, что он не был человеком, это не имело никакого отношения.
Лицо Старшего разгладилось. Он вздохнул, покивал и подошел ближе к ней еще на пару шагов, забыв на сей раз изобразить, что ему требуется для этого посох.
– Да. Да. Все это – большое испытание для тебя. Но выбора – отступать сейчас или не отступать никогда, – ты лишила себя сама. Почему?
– Я многое хотела бы изменить, – сказала она, пусть Старший уже наверняка предвидел ее ответ, – а стало быть, мне и брать ответственность, а не клянчить хорошей жизни у других.
– Ты очень смелая женщина, – сказал Старший. Его тон не позволял усомниться, что он и в самом деле был восхищен духом, заточенным в это небольшое человеческое тело. – Смелая, – повторил он. – Но это не отменяет того, что ты продолжаешь страшиться своей судьбы. Тебе еще только предстоит понять, что это нормально, и даже должно так быть.
Помона сглотнула тяжелый ком и кивнула. Она уставилась в пол: Старший знал, просто знал и все тут, как часто она думала о том, чтобы дать заднюю. От стыда на ее глаза навернулись слезы.
Тяжелая рука Старшего легла ей на плечо, поверх свежих шрамов от напавшего имэн. Она втянула голову в плечи.
– И все же, ты действительно решила двигаться дальше, Помона? – спросил он, и что-то в тембре его голоса ясно дало ей понять, что Старший хочет ответного зрительного контакта.
С нечеловеческим усилием она подняла голову и едва не коснулась носом лица склонившегося к ней мужчины.
– Я буду двигаться дальше, – сказала Помона. – Куда еще мне теперь идти, если не вперед?
– Это полностью твое решение. И ты приняла его куда раньше, чем думаешь. Ты не оказалась бы так далеко от дома, не стала бы жить бок о бок с йакитами столько времени и не стала бы дожидаться меня после встречи с имэн, если бы в глубине души не понимала, что со всем справишься.
Помона еще раз кивнула и протерла сухие щеки, будто извинялась за слезы, которые еще только собиралась пролить.
– Хорошо, – мягче прежнего сказал Старший. – Не сомневаюсь, ты все для себя решила правильно. И теперь можешь не волноваться. Мы – и я в том числе, – здесь, чтобы тебе помочь.
– Д-да…
– Прямо сейчас нам предстоит не самый простой разговор. И, говоря откровенно, – он обвел зал переговоров широким жестом, – атмосфера здесь сегодня к нему не располагает. Не будешь против прогуляться со мной на свежем воздухе?
– Еще как не против, – выдохнула Помона. На нее давно уже давили стены.
– Отлично! Тогда следуй, пожалуйста, за мной.
– Наставник? – напомнил о себе Ти-Цэ.
– Иди в северную башню и веди прием сигналов, – приказал Старший, – а по завершению нашей беседы я передам Помону обратно в твои потные ладошки. И если еще раз назовешь меня Наставником…
– Простите, Старший.
Помона прыснула. Старший подбадривающе ей улыбнулся и пригласил на выход. Было странно после всего, что они пережили, уходить от Ти-Цэ с другим йакитом. Она обернулась, вгляделась в его заточенное в намордник лицо и кивнула в ответ на его уверенный кивок.
***
Они вышли через проход одной из башен, пересекли залитый светом славно выспавшейся старой звезды внутренний двор и вышли в город, украшенный россыпью бусин дождевых капель, которым еще только предстояло испариться. Помона не могла и представить, что сумеет выдержать такую долгую паузу наедине со Старшим, приезда которого так страшилась, но его спокойствие и миролюбивое безмолвие оказались удивительно заразительными. С ним было необычайно просто. Все было под его полным контролем.
Старший вышагивал неторопливо, по-прежнему опираясь на посох для виду, а не из-за физической немощи. Он с наслаждением оглядывался по сторонам, жмурился от теплого ласкового света и глубоко вдыхал воздух родного края, еще более сочный после ночного ливня. Помона искоса поглядывала на йакита, который прожил такую удивительную, долгую жизнь, и был еще способен радоваться самым простым вещам.
Они медленно двинулись вдоль мастерских, в которых давно затихли удары молотов, потухли выбиваемые искры и остыли печи. Помона сложила руки за спиной и рассеянно заскользила взглядом по рядам ореховых деревьев.
– Что ж, – заговорил Старший, – Помона. Союз между нашими цивилизациями – людьми и йакитами – в каком-то смысле имеет особое значение. Я бы сказал даже, чуть более иной важности, чем союзы между другими народами. А значит, между нами не должно остаться недомолвок, чтобы мы могли обменяться рукопожатиями. Именно по этой причине мы с тобой сейчас здесь.
Помона промолчала. Тогда Старший продолжил:
– Мы знаем, что у человечества к нам скопилось много вопросов. На какой тебе хотелось бы пролить свет в первую очередь?
– Хочу узнать, с чего все началось, – ответила Помона. – Сами отношения между людьми и йакитами, создание Нового мира. Откуда у всего этого растут ноги?
– Как это часто бывает, – вздохнул Старший, – начало всему положил конец.
Йакит немного помолчал. Он дал себе время, чтобы как следует собраться с мыслями, и начал:
– Долгие годы йакиты держали под наблюдением мир, в котором цвела и созревала новая перспективная цивилизация, которая именовала себя человечеством. Ее обнаружили во время поиска новых охотничьих угодий так называемые…
– Ти-Цэ немного рассказывал мне об охотниках, – вставила Помона. – Правда, было видно, что он не очень хочет говорить на эту тему.
Старший мрачно покивал.
– С ними отношения наладить было нелегко, и даже по сей день бывают трудности. Последнее, в чем они нуждались и нуждаются – в существах, которые будут ограничивать их свободу. Единственное, что помогло наладить с ними тесные связи – компромисс. Мы разрешили им вести охоту, но установили лимит добычи, которую они могут с собой увезти без угрозы военных разбирательств и преследования.
– А допустимое количество жертв – если эти слова вообще допустимы, когда мы говорим о живых разумных существах, – устанавливалось в присутствии Посредников цивилизаций, на которых велась охота? – спросила Помона, и опешила, когда Старший кивнул. – И они спокойно решают, скольких из их народа убьют?!
– Это решение было тяжелым для всех, даже для охотников. Они не привыкли «считать», как никто не привык так хладнокровно распоряжаться своим народом. Но это решение было единственно верным. Мы не имеем права навязывать или отговаривать от культурных ценностей кого бы то ни было. Потребность в охоте глубоко въелась в генетическую память этого народа задолго до того, как они впервые занялись изобретением технологий. Это то, – сказал Старший с расстановкой, – чем эта цивилизация живет. Запретить им охоту – все равно, что запретить людям познавать.
Таким образом, для решения конфликта было видно всего два пути: радикальный и компромиссный. Радикальный – запретить им охоту совсем, – привел бы к бесконтрольному истреблению всех взбунтовавшимися охотниками, к объявлению их преступниками, а там и к многочисленным войнам с неисчислимыми потерями. Компромиссный – установка на лимит жертв и сроков охоты, – привел к тому, что все мы сейчас видим над головой мирное небо.
– Но такой ценой…
– Цена в данном случае оправдана.
Умом Помона это понимала, но душой отказывалась принять. Старший видел, как борются в ней противоречивые чувства так же ясно, как и то, что спорить она тем не менее намерена не была.
– Итак. Охотники нашли мир людей и рассказали о нем нам, дали точные координаты и некоторые сведения об атмосфере вашего местожительства. Мы начали отслеживать уровень и темп развития человечества, чтобы определить, готово ли оно вступить в контакт. Даже просили охотников несколько раз доставить нам на изучение их трупы. Но оказалось, что для прямого контакта люди были еще слишком молоды. Они были далеки от точки совершенства своего разума, далеки от возможностей свободного передвижения за пределы своего мира, но задатки, в то же время, были на лицо. Люди совсем уже не походили на животных, у них была культура, а потому мы стали ждать. То и дело проверяли, как у них идут дела, поджидали удобный момент, чтобы заявиться с предложением мира, но все пошло не по самому радужному сценарию.
Помона уставилась перед собой. Она почувствовала, как остывают сцепленные за спиной пальцы.
– Умалять достоинства людей причин нет, они развивались быстро и даже интересно. Но вскоре что-то с ними произошло, и они… переступили черту. Человечество охватила всепоглощающая жадность – до ресурсов, до территорий, до привилегий. Мы полагаем, что они сами оказались не готовы к возможностям своего ума, гармония нарушилась, и люди, в голове которых творился хаос, стали обращать в хаос все вокруг себя. Знаний и ресурсов им хотелось все больше, и они буквально высосали из своего мира жизнь. Они еще не были готовы ни к путешествиям за его пределы, ни к мирным переговорам с нами и своими ближайшими соседями, но уже запустили необратимый процесс самоуничтожения своей цивилизации. Помочь им было нельзя. Люди превращали свой мир из бесконечного источника крова и пропитания в безжизненный камень. Мы поняли, что с этим народом наше знакомство так и не состоится: очередной мир, вымерший задолго до раскрытия своего потенциала.
В общем… к этому все и шло. Разумеется, мы были очень огорчены. Уже долгое время йакиты изучали культуру и язык людей, готовились к встрече, составляли учебный план и материал по образу их жизни, наречию и повадкам для молодого поколения. Из всех безвременно погибших цивилизаций человеческая была одной из самых амбициозных.
Как бы там ни было, нужно было смириться: человечество приближалось к своему концу. И мы подняли эту тему на одном из собраний.
– Зачем устраивать собрания по такому поводу, если вы все равно ничем не могли помочь? – не поняла Помона.
– Были цивилизации, которые всерьез интересовались людьми и просили держать их в курсе того, что с вами да как. В их числе – охотники.
– Неудивительно, – буркнула Помона.
– Да. Они не могли сделать мир людей своими охотничьими угодьями, пока у него не появится Посредник и не установится лимит на добычу. Охотники с нетерпением ждали охоты, а когда узнали, что человечеству осталось недолго, азарт у них возрос стократ. Успеть урвать, не будет второго шанса! В общем, они запросили разрешение устроить массовую охоту на людей, пока еще была такая возможность.
– Массовую?
– До полного истребления, – покивал Старший. И добавил, заметив выражение ее лица: – Мы дали согласие, да. Людей так или иначе ожидало неминуемое вымирание, вполне вероятно, при куда более мучительных обстоятельствах, чем при тех, которые могли предложить им охотники. Ты понимаешь?
– Д… да… – выдохнула Помона. По рукам и спине у нее побежали мурашки.
Он вздохнул.
– Я хочу, чтобы ты на самом деле поверила: если бы был хоть один шанс спасти людской мир, мы воспользовались бы им. И не дали бы случиться охоте.
Помона напряженно покивала, хотя ей трудно было смотреть Старшему в глаза.
– Значит, так и закончилась эпоха Старого мира. Люди его загубили, а охотники – добили?
– Да, так оно и есть.
– О, звезды. – Ноги Помоны стали ватными. – Простите, я в порядке, просто это звучит чудовищно. Но если все так и было, как тогда появился Новый мир для нас?
– Благодаря еще одному… концу. – Старший мрачно подпер очередной тяжелый шаг посохом. – Но на сей раз конец наступил для нас. Вернее, для многих-многих наших семей и их древ.
Это случилось аккурат перед охотой на людей. Чуть больше ста сорока лет назад в тот роковой день на Плодородную долину напали имэн, с одним из которых вы имели несчастье познакомиться лично. Напали в таких количествах, в каких не прилетали на крик рожениц никогда прежде. Их популяция неожиданно приумножилась в пять или шесть раз, и разумеется, йакиты были не готовы им противостоять.
Долина впала в хаос. Несколько дней шла кровопролитная война за потомство. Имэн было много, и все они были голодны до такой степени, что на гнезда нападали целыми стаями. Одержать победу без потерь было невозможно, и чуть более семисот древ пало.
– Семисот? – охнула Помона и повернулась к виднеющимся вдали древам, и в том числе к загнившей аллее. – Хотите сказать…
– Да. – Старший скорбно склонил голову. – Та самая часть долины, в которой вы проживали – примерно треть того, что осталось от павших в тот день древ. Другие уже давно вырублены, их древесина используется для разных нужд. Но разумеется, даже если вырубить их всех, мы никогда не забудем об этой трагедии.
– Как ужасно…
Старший согласился. Они остановились и молча уставились на распростертую вдалеке долину, где смерть бок о бок уживалась с жизнью. Старший оперился о посох обеими руками. Горько вздохнул. И только сейчас Помона осознала, насколько тот был стар.
– Зрелище это было страшное, Помона. Я был ребенком, когда это случилось. Многие семьи были истреблены полностью: не только дети, но и родители, а то и поколения выше, которые пытались их защитить. Были и такие семьи, в которых выжило только по одному из супругов – самец или самка. Без потомства и своей пары их древо все равно бы засохло, и они не видели причин, по которым должны были жить дальше.
Помона шумно сглотнула. Она таращилась на Старшего, ощущая, как кровь отливает от лица. Помона догадывалась, что ее кожа становится такой же белой, как его шерсть без капли пигмента.
– Они не могли жить с чувством невыполненного долга, и уж тем более – с мыслью о том, что потеряли свою любовь, потомство, свой смысл жизни. Никто из Старших не стал их останавливать, потому как йакиты практикуют самосуд. Каждый поступает с собой так, как считает нужным. И… каждый оставшийся в одиночестве йакит приговорил себя к смертной казни. На рассвете после окончания войны они, оскальзываясь на крови, как один обвивали вокруг шей ветви, по которым некогда забирались в гнезда, и совершали прыжок.
Старший зажмурился, морщины вокруг глаз врезались ему в кожу глубже. Помона была бледнее самой смерти.
– Я помню хруст сотен ломающихся одна за другой шей, и не было еще ни одного звука ни до, ни после, которой бы заставил меня так бояться.
Он покачал головой, словно попытался вытряхнуть из нее наваждение. Вновь распахнул дрожащие в глазницах, умные, чуткие глаза, глубоко вдохнул запах цветущих персиков, который долетал даже до городских улиц.
– Но помимо этого в долине оставалось достаточно много пар, которые не потеряли друг друга, но лишились всего потомства. Матери с распухшими от молока грудями, которым некого было больше кормить, были так разбиты, что от горя могли не дожить до следующего сезона спаривания. Мужчины были подавлены не меньше, но не собирались допустить смерть супруг, а потому не сломались. В отчаянии они пошли за советом, как быть, к Старшим, не просто как к мудрецам, а как к опытным мужчинам и таким же любящим мужьям.
Чтобы пережить потерю, нашим самкам нужно было о ком-то заботиться. Они нуждались в ком-то, чья хрупкая жизнь целиком зависела бы он них. Только это могло помочь им жить дальше, хотя бы ради других. Так сказали Старшие, и устроили по этому поводу большой совет, на котором пришли к согласию, перевернувшему судьбы не только наших с вами, но и других цивилизаций в том числе.
Перед тем, как дать официальное согласие на массовую охоту на род человеческий, который и без того был обречен на гибель, йакиты выдвинули охотникам условие: перед полным истреблением они должны доставить в долину новорожденных человеческих младенцев в количестве равном потерянным в этом году детям. Охотники отнеслись к этой затее скептически, но не могли отказать в такой малости в обмен на охоту планетарного масштаба, какие они могли позволить себе только много веков назад, когда не существовало еще их союза с йакитами.
Они дали согласие, и на земли Плодородной долины, полные безутешных женщин, ступило двести пятьдесят два йакита с осиротевшим младенцем на руках у каждого. У них больше не было ни дома, ни родных, ни шансов выжить самостоятельно, и наши самки с жадностью приняли крох под свое крыло.
Помона стояла как громом пораженная. Она раскрыла рот, но Старший приложил палец к губам, призывая пока помолчать.
– Человеческие детеныши самкам очень понравились. Они поили их своим молоком, не расставались с ними ни на секунду. Их умильная уязвимость, беспомощность, которая заставляла женщин чувствовать себя нужными, помогла им пережить трагедию и даже быстро восстановиться, воспрянуть духом. Йакиты вкладывали в них душу целый год, до следующего сезона спаривания, питали их любовью, как своих собственных детей, и конечно, когда женщины были снова готовы рожать, не могли просто выбросить их, как игрушку. Через молоко раса йакитов породнилась с родом людским, и было принято дать цивилизации второй шанс на существование.
Йакиты массово занялись изучением человеческого языка и культуры, дабы передать знания младенцам, чтобы в будущем они не отставали от своего развития, а приумножали его. Мы поделились с людьми своим миром, поселили их неподалеку от собственного дома и воздвигли им поселение на месте обиталища наших приматов, которые при детальном изучении оказались невероятно похожи на людей. Назвали поселение Пэчром и построили его по образу и подобию некоторых населенных пунктов, в которых любили проводить время люди Старого мира. Построили людям дома и продолжаем их строить из добытой в Плодородной долине древесины.
– Дома… Наши дома сделаны из ваших мертвых древ? – прошептала Помона.
Старший кивнул.
– Так и появилась новая служебная точка для наших мужчин – поселение людей, в котором мы следим за тем, чтобы наши приемные дети росли и развивались в безопасности. Мы много лет занимаемся вашим обучением, чтобы не слабел многообещающий интеллект. Следим за вашим здоровьем. Помогаем приумножать численность. Делаем все, чтобы огородить вас от того, что прочно заложено в вашей генетической памяти – инстинкта уничтожения самих себя.
– Ваш народ называют у нас Стражами, – медленно проговорила Помона, собирая по крупицам воедино все, что рассказал Старший. – И мы всегда гадали, от чего именно вы нас сторожите. Ти-Цэ говорил, что вы – не воины, и применяете силу, только если… – Она охнула. Наконец Помону осенило. – Если вашему потомству угрожает опасность.