Тот не был ни страшным, ни тёмным, но словно скрывал в своих углублениях нечто. Илангория обернулась, чтобы рассказать о своём волнении Санти, но тотчас наткнулась на крайне неприятное, искривлённое жутким, костяным горбом существо, похожее на гнома или карлика, стоящее позади юноши. Массивные кривые рога гнули его голову вниз, а худые рёбра заросли короткой, прямой шерстью, впалый живот под ними был склизким и лысым как жабья шкура, повсюду виднелись у него белые полосы затянувшихся шрамов. Руки у фигуры были худыми и жилистыми, ладони – длинными и широкими, пальцы – сухими; крепкие да острые когти – алчно раскрытыми. Лицо у существа пряталось за плоским белым слоем-маской с каким-то диким, равнодушным выражением, созданным чёрными и красными сложными линиями. Лик юной женщины, изображённой на этой маске, молчаливо уставился на Илангорию из-под расчёсанных чёрных, абсолютно прямых бровей раскосыми глазами.
Девочка вскрикнула, а Санти тихо рассмеялся.
– О, о! Не пугайся, это Ч. – Сказал он, указывая на скрюченную фигуру, и нарядил ту в свой сюртук.
– Почему на нём эта странная маска? – аккуратно спросила Илангория.
– Вряд ли ты захочешь узнать ответ на это, – тактично улыбнулся Санти, предпочитая умолчать.
«Ничего не скажешь, лисья нора!» – подумалось всё ещё перепуганной девочке.
Она, как только Санти прошёл вперёд, не мешкая, поспешила за ним, буквально наступая ему на пятки – так сильно не хотелось ей оставаться в новом доме одной.
(Комнатам в усадьбе не было точного числа: они петляли и путались, то соединяясь друг с другом, то вовсе на время исчезая; полы чистые, скрипучие, изготовленные из лучших сортов древесины, до сих пор стояли в годной, добротной лакировке; стены, как в знатных домах прошлых столетий вызывали подлинное восхищение: обклеены были полосками роскошного шёлка; окна – застеклены, ставни из коры можно было раздвинуть и полюбоваться самыми невообразимыми видами – лисья ворожба, что и говорить; некоторые окна украшали витражи; мягкие софы и глубокие кресла; пышные занавески; столы, свитые из птичьих гнёзд на оленьих рогах; пузатые комоды – всё это очаровывало и моментально влюбляло, создавая атмосферу присутствия в некоторой волшебной сказке, злой, мрачной, но безумно привлекательной).
– Ну, скорее занимать понравившуюся комнату! – усмехнулся лис, одёрнув замечтавшуюся девочку.
Санти, потрепав её по голове, обхватил поудобнее маленькую и мягкую ладошку и быстрым шагом вывел гостью в коридор другим, коротким путём (Илангории при этом показалось, что всё в доме буквально слушалось хозяина: стены исчезали, камины загорались в новых местах, когда ему нужно было куда-то впопыхах пройти).
Там их, раскладывая вокруг Ч. сумки, уже ждала Анни.
– Ну что, осмотрела свой новый дом? – с доброй улыбкой спросила сестра.
– Тот этаж, что я тебе показывал, второй – он весь твой, – добавил, переглядываясь с Анни Санти. – А теперь, – начал он, зловеще улыбаясь как сущий дьявол, – Советую тебе бежать со всех ног и на ночь закрыться в своей комнате, будет на сегодня приключений!
Иланке, по тону поняв, что от неё хотят избавиться, важно подскочила к своим дорожным сумкам и, с трудом их поднимая, поспешила скрыться из виду, наспех высчитывая в уме, где ей нужно завернуть, чтобы оказаться, скорее, в нужном ей пролёте на втором этаже.
– Хочешь, я попрошу Ч., чтобы он сопроводил тебя? – лукаво спросила старшая сестра вдогонку, заставив смущённую Илангорию буквально прыжками взобраться на возникшую впереди лестницу.
– А этот дом меня где-нибудь не замурует? Как тогда выбираться? – Вслух засомневалась девочка.
Но ей уже никто не ответил.
Тогда она, ругая саму себя, принялась шептать куда-то в темноту:
– А есть ли у усадьбы другое крыльцо? Не хочу больше с Ч. встречаться!
– Целых три! Из кухни есть проход (дальше эхо затерялось, и вовсе ничего нельзя было расслышать), – А другой заколочен совсем! – донеслось обрывками от Санти.
– Вот ведь странный дом! «Хитрый лис и шёпот мой услышит!» (Девочка поёжилась).
Снова оказавшись в том самом пролёте, где бесчисленное количество комнат исчезало и появлялось (стоило только самому ничтожному проблеску света упасть на стену), девочка на сей раз стала любопытно озираться и оглядываться.
Возникшие слева от неё двери заскрипели приглашающее приоткрывшись. Свечи по стенам тут же закоптили.
Девочка, подойдя вплотную, сняла одну из них и стала разглядывать искусную работу по дереву. На дверях сидела красивая молодая особа, длинные волосы которой ниспадали до самой воды и, колыхаясь, путались в речных потоках. Самоцветы и расшитые жемчугом ленты в роскошных кудрях – всё было выполнено мастером с такой точностью, что без труда создавало иллюзию движения в сцене её купания.
Нимфа смеялась и плескала холодной чёрной водой хмурого бурого медведя, пришедшего: то ли воды попить, то ли рыбы наловить.
– Ванная комната, – прошептала Илангория и, заперев перед собой двери, дождалась, пока скромные огоньки разгорятся вновь, чтобы можно было осмотреться.
Пропетляв по длинным коридорам с разнообразными: маленькими и большими, кривыми, рассохшимися дверьми, она даже разобиделась не на шутку, постучав в каждую из них, но так и не сумев открыть хотя бы одну. Когда Илангория совсем потерялась, свеча в её руках неожиданно погасла, девочка топнула рассерженно, погрозила кому-то пальцем в темноту и обвинительно прошептала вслух:
– Кичиться гостеприимством! Да тут же целый год уйдёт; так и весь чай вовсе остынет, пока его из кухни до комнаты донесёшь! Или чего ещё похуже случиться может! Об этом ты не подумал? Сколько конфузов для измученных гостей!
Так она и простояла в кромешной темноте одна, тряся крошечным кулачком, пока в очередной раз особый свет, возникший как по волшебству, не поманил её, указав на следующий поворот.
– Бесконечные мытарства! – уже еле слышно прошептала малышка.
Гравюра перед «спальной комнатой» изображала прекрасный фруктовый сад. Под деревом, нежась в тени и прохладе, меж корней уснули олени; на толстых сучьях разлеглись водяные и лешие: в их космах и бородах ютили гнёзда редкой красоты птицы; грёзы, что спали у самой верхушки разомлевшего под солнцем древа, чтобы не упасть, укрывались облаками.
Девочка, зевнув, аккуратно открыла дверь (жутко этому обрадовавшись), и вошла внутрь.
Стены комнаты обиты были мягким, богато украшенным бархатом (тёмно-синие, расшитые россыпью хрусталя волны закручиваясь, обрушивали могучие жемчужные гребни).
Над одной из стен висел гигантский лик довольного, пухлощёкого солнца: позолоченный, он в этот час, сиял лишь на макушке (что чётко обозначало местоположение настоящего солнца в фазе заката).
Луна – серебрянная и худая, игриво пряталась за плюшевой мятно-малиновой тучей.
Напротив, приподняв густые, хмурые брови, на девочку внимательно смотрел гигантский профиль бога воды. Волосы его, волнами падали вниз, укладываясь по бокам гигантской чаши в прекрасных белых лошадей. Сосуд же, выстланный серыми овечьими шкурам (что походили на грозовые тучи), и чёрным шёлком, был подготовлен самым годным образом для славного сладкого сна.
Илангория, забравшись на гладкую спину лошади, аккуратно потрогала упругие простыни и покрывала.
– Бесконечному путешествию бесконечную спячку! – выдала она сама себе дурацкий приказ и с радостью обрушилась вниз. На тёмной поверхности, точно где-то далеко на самом дне чащи и в самом деле плескалась вода, прошли многочисленные волны. Девочка, опустив голову на пухлые губы древнего бога, укрывшись меховыми накидками, прищурила глаз и улыбнулась хитрой Луне.
Та, высунувшись чуть больше из-за тучи, улыбнулась ей в ответ.
Неожиданный ветер спугнул Луну, подняв и распутав прежде скрученные повсюду рулоны шифона: голубые и лазурные, широкие полотна подскочили вверх и, засверкав косыми бликами над головой девочки, заплясали свой беззвучный размеренный танец.
Иланке, повинуясь этой невинной игре, сладко зевнула и, свернувшись в калачик, уснула.
* * *
17 сентября.
Встав на следующий день раньше обычного, девочка поёжилась: потолок чернильными тучами навис над самой её головой, промозглый ветер, гуляя между шёлковыми лентами, обрушивал: то на Солнце, то на Луну, многочисленные длинные брызги серебряного дождя. Боги, тщетно стараясь увернуться от него, бледнели и морщились, надуваясь от обиды.