Я его убила. Истории женщин-серийных убийц, рассказанные ими самими

– Попробуй, может, понравится. В случае чего в аптеке всегда можно купить крысиный яд, – ворчит матушка, когда я делюсь ней своими сомнениями.

Я смеюсь. Мне трудно объяснить, почему так происходит, но я чувствую, что нужно засмеяться, и не сдерживаю себя. От этого всегда становится легче. Легкая улыбка трогает материнские губы, а еще через мгновение она заливается громче меня. Мне это нравится. Когда человек слышит мой смех, он непременно начинает хохотать в ответ. Может, это прозвучит глупо, но в такие мгновения я горжусь тем, что могу управлять людскими эмоциями.

В 1921 году я вышла замуж за мужчину, которого знала всего четыре или пять месяцев. Так хотел мой отец. Мать Чарли стала полностью контролировать мою жизнь. Мы поселились под одной крышей, и она следила за каждым нашим шагом. Она даже не позволяла моей матери оставаться в доме дольше чем на несколько часов.

Нэнни Досс

Церемония проходит совсем не так, как это описывают в романах. Священник все время путает имена, поскольку в один день венчается сразу несколько пар. Мои сестры постоянно о чем-то болтают, а мать Чарли без конца на них шикает. После праздничного ужина я на законных основаниях отправляюсь в дом жениха.

Если с мужем мы поначалу ладим, то его мать изводит нас обоих. Мы живем в ее доме, а значит, должны делать все так, как она хочет. Старуха с ее вечными разговорами о Боге мне крайне неприятна. День ото дня мы с Чарли ненавидим ее все больше, хотя иногда кажется, что сильнее, чем он, ненавидеть эту женщину просто невозможно.

– Крысиный яд продается в каждой аптеке, – произношу я однажды.

В тот день у меня гостит матушка, а старая карга не позволяет ей переночевать. Поздно вечером свекровь находит на кухне любовный роман, в котором мне осталось прочитать всего несколько страниц, и бросает его в печь. Она поступает так каждый раз, когда обнаруживает мои книги или журналы, но именно теперь это окончательно выводит меня из себя.

Чарли хохочет, услышав шутку про яд, а потом говорит:

– Окажись под рукой, сейчас бы отсыпал ей чуток.

Не говоря ни слова, я тянусь к кухонной полке, где обычно хранятся чистящие порошки, выуживаю оттуда небольшую склянку и ставлю ее на стол. Чарли замолкает на секунду.

– Ты всерьез решила, что я могу отравить мать? – спрашивает он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус.

– Это могу сделать я. Пойдем спать, дорогой, – отвечаю я как можно тише.

На лице Чарли написано так много всего, но мне остается только догадываться о его истинных чувствах. Знаю одно: хорошо, если человек смеется. Если же он плачет, то случилось нечто дурное. Остальные чувства мне не удается распознать при взгляде на собеседника, ведь даже улыбку можно прочитать по-разному. Я стараюсь говорить осторожно, но Чарли все равно в тот вечер не произносит ни слова и не притрагивается к ужину.

Однако вскоре все налаживается само собой. У нас рождается чудесная девочка, которую Чарли предлагает назвать Мелвиной. Его мать на некоторое время затихает и больше не делает мне замечаний. Она лучше знает, как воспитывать детей, поэтому полностью берет это на себя. Всякий раз, увидев ребенка на руках у бабушки, мой муж устраивает скандал, но мне непонятно, что в этом плохого. Конечно, я кормлю и укачиваю девочку, когда нужно, но не испытываю потребности постоянно видеть ее. Малышка вечно требует внимания: то ей нужно поменять пеленки, то она проголодалась. Все это отнимает уйму времени, а его можно провести с куда большей пользой. Лишь иногда, урывками, закрывшись в комнате и сказавшись больной, я умудряюсь пару часиков почитать, лежа в кровати, и хотя бы ненадолго погрузиться в счастливую и интересную жизнь.

Есть еще кое-что, примиряющее меня с действительностью: бары, сигареты и алкоголь. В этом нет зависимости, ведь я не стремлюсь выпить, чтобы опьянеть. Просто мне нравится то ощущение, когда заходишь в бар, садишься за стойку и делаешь первую затяжку. За вечер я выкурю целую пачку «Лаки Страйк», приговорю несколько порций виски, а потом отправлюсь с первым встречным в дешевый мотель.

– Как тебя зовут, дорогая? – обычно новый знакомый спрашивает об этом лишь на пороге мотеля.

– Нэнни. Мой муж – моряк, а мне не нравится проводить ночи в одиночестве, – хохочу я, и он начинает смеяться в ответ.

Иногда я жена страховщика или трактирщика, дочь богача или бедная сирота. Каждый раз я проживаю новую жизнь, ровно такую, как в последнем прочитанном романе. Я будто становлюсь героиней той истории, которую узнала. Словно это она проводит ночь с незнакомцем. Фантазии мне нравятся куда больше тех убогих ласк, на какие способны мужчины в Алабаме. Чарли развлекается точно так же, поэтому я не чувствую за собой вины. Мы с ним воссоединяемся лишь на пару дней в неделю. В остальное же время он где-то пропадает, а мне предлагается коротать вечера с дочерью и свекровью, которая вечно твердит, что я недостойна такого мужчины, как ее Чарли. Потому-то я и начинаю ходить в бары. Здесь я ровня любому из посетителей.

Через несколько месяцев после рождения Мелвины я опять беременею, а потом снова и снова. Узнав о четвертой беременности, я умоляю Чарли разрешить мне сделать аборт, но тот запрещает даже думать об этом, и вскоре на свет появляется Флорин. Перед родами я прошу врача сделать так, чтобы у меня больше не было детей. Он начинает меня отговаривать, но я напоминаю ему о трех девочках, которые у меня уже есть, и о четвертой, которая должна вот-вот родиться.

Чарли не интересуется детьми. Ему доставляет удовольствие проводить время только с Мелвиной, а к остальным он совершенно равнодушен. Так кому они вообще нужны? Уж точно не мне. Муж заявляется все реже. Иногда он не появляется неделями, а когда возвращается, в доме несколько дней подряд не стихают скандалы. Он должен содержать семью, но вместо этого я с дочками вынуждена жить под одним кровом с его матерью и сидеть у нее на шее.

– Ведь я не хотела этих детей. Это ты заставлял меня рожать, а теперь воспитывать их приходится мне одной. Ты даже не обеспечиваешь нас, – без конца повторяю я.

– Побойся бога, ты же женщина! – кричит он.

Так происходит изо дня в день, а потом он снова исчезает, оставив меня наедине со своей престарелой матерью и детьми. Сначала мне говорили, что я полюблю мужа, стоит только немного потерпеть, потом стали рассказывать, что нужно родить и чувства проснутся, и к мужу, и к детям. Ничего подобного не случилось. Я ненавижу их все то время, что ухаживаю за ними. Малыши без конца плачут, кричат, падают и пачкают одежду. Знали бы вы, сколько уходит на то, чтобы отстирать детское воскресное платье, но проходит всего пара минут, кто-то из них шлепается в грязь, и вот уже мои чада выглядят неопрятно, а подруги свекрови, которые не пропускают ни одной службы в церкви, смотрят с осуждением. Мне обещали, что я полюблю, но с каждым днем я ненавижу собственных детей все сильнее. Флорин – спокойный младенец. Она спит почти все время, когда не ест. Но остальные просто невыносимы.

В одном журнале я читаю, что каждый день в определенный час нужно красиво сервировать стол и поужинать в тишине. Дети и все прочие домочадцы должны принимать пищу отдельно. Пока мужчина ест, все молча наблюдают за трапезой. Такой ритуал позволяет сохранить отношения и приучает главу семейства к мысли о том, что его жена – благородная дама, а не простушка из Алабамы. В такие минуты я чувствую себя графиней, которая мечтает избавиться от нелюбимого супруга. Меня так и тянет достать с полки пузырек с отравой, но я сдерживаю порыв. Хорошие жены так не поступают, это неправильно. Я беру блюдо с жарким и несу его мужу. Чарли поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза. От этого взгляда становится неловко, и я начинаю смеяться. Я всегда так делаю, если не знаю, как правильно себя вести.

– Не собираюсь это есть, дорогая. Стрихнином несет за милю. Не считай меня идиотом, – заявляет он и смахивает тарелку на пол, будто это помои.

– Я бы никогда… – начинаю я оправдываться, но Чарли обрывает меня на полуслове.

– А куда подевались подруги моей матери? Они чуть ли не каждый выходной приходили к нам на обед, а потом перестали. На воскресной службе мне каждая вторая рассказывала, как, пообедав у нас, потом месяц мучилась с животом. Ты не знаешь, почему так вышло? – медленно, чеканя каждое слово, произносит он.

Все ее блюда вечно воняли крысиным ядом. Стоило нам поссориться, и от еды начинало разить отравой. Я побаивался ее, хотя не признался бы в этом даже самому себе. По поводу девочек я всегда был спокоен. Ведь Нэнни – женщина и просто обязана проявлять к детям любовь и заботу.

Чарльз Брэггс, первый муж Нэнни Досс

В тот вечер он рано уходит спать, а я полночи оттираю остатки еды с пола. Рано утром Чарли будит меня. Девочки чем-то отравились и очень плохо себя чувствуют. Я бросаюсь за врачом, но разве его допросишься прийти? Только к вечеру я возвращаюсь домой под руку со старым лекарем. Дома слишком тихо, только наверху слышатся какие-то пугающие утробные звуки.

Чарли стоит посреди гостиной и держится руками за подтяжки. На его лице не отражается никаких эмоций. Пустым, немигающим взглядом он смотрит сквозь меня.

– Девочки умерли, Мелвина пока жива, – говорит он.

Мы со стариком кидаемся к лестнице на второй этаж. В детской лежит Мелвина. Дочь ужасно слаба, и видно, с каким трудом ей дается каждый вздох. В эту секунду что-то блокирует дыхание больной, она судорожно хватает воздух ртом, но к ее горлу подкатывает рвота, и она пачкает постель содержимым желудка. Врач пытается помочь ей.

– Ничего, ничего, дорогая, рвотой организм сам себя лечит, – приговаривает он, раскрывая черный кожаный чемоданчик с медицинскими инструментами.

– Где девочки? – спрашиваю я у свекрови.

– Флорин спит, – отвечает старуха.

Неужели у меня больше нет детей, кроме Флорин? Я горько рыдаю, слезы катятся градом, и мне нечем дышать, пока лекарство, которое дает доктор, не начинает действовать.

* * *

В доме воцаряется мертвая тишина. Мелвина постепенно идет на поправку. Чарли с матерью буквально не отходят от ее постели, а я вынуждена заниматься младшей дочерью. Ей всего несколько месяцев, поэтому хлопот слишком много, чтобы предаваться греху уныния.

Через пару недель Мелвина снова выходит во двор. Она все еще бледна, но на ее щеках постепенно проступает румянец. В доме никто не разговаривает со мной, разве что свекровь по утрам раздает указания на день. Единственное, что мне остается, – это рассказы о любви, напечатанные в журналах. Стоит мне прочитать пару строк, и я уношусь в иной мир, где есть место смеху и слезам, любви и ненависти.

– Чарли уехал, – заявляет свекровь однажды утром. Поначалу я не понимаю, что она имеет в виду. – Он забрал с собой Мелвину, – добавляет она, и мне становится ясно, что он не планирует возвращаться.

Первое время я даже не замечаю отсутствия своего благоверного, но проходит пара недель, и свекровь сообщает, что больше не хочет видеть меня в своем доме. Мое замужество длится уже шесть лет, я подарила старой карге четырех внучек, и двух из них она не уберегла. Этот дом по праву принадлежит и мне тоже. Я привыкла так думать, а теперь вдруг должна покинуть его в течение трех месяцев. Остается лишь истово молиться о смерти свекрови. Дом станет моим, а вместе с ним, избавившись от ненавистной старухи, я получу страховку. Деньги небольшие, но они помогут продержаться какое-то время. Нужно только очень усердно молиться…

Всевышний услышал меня. Уже через несколько дней свекровь чувствует недомогание и перестает вставать с постели, а через неделю мирно отходит в иной мир, как и положено старикам. Дом остается в моем полном распоряжении. Теперь никто не отбирает у меня книги или журналы, никто не дает указаний. Мы живем вместе с Флорин вполне спокойно. Иногда, уложив дочь, я отправляюсь в бар и примеряю на себя образ скорбящей вдовы, которой нужно хоть ненадолго забыть о смерти супруга. Наверное, бармены считают меня сумасшедшей, прослушав так много моих историй, но они не подают вида. Бар – сцена для бедняков. Здесь каждый исполняет какую-то роль.

Многие мужчины хотят продолжить общение, но всякий раз наутро я вижу, что этот человек не похож на книжного героя, а он не узнает во мне ту, кто пригрезился ему в ночном баре. Иногда, просматривая колонку с брачными объявлениями, я хочу кому-то написать, но никак не решаюсь.

Все меняется через несколько месяцев после смерти свекрови. Рано утром кто-то стучит в дверь. Я открываю и вижу на пороге Чарли вместе с какой-то девушкой, которая поразительно похожа на меня. Из-за спины Чарли выглядывает Мелвина.

– Это моя новая жена, знакомься, – бросает он, отодвигает меня в сторону и по-хозяйски проходит внутрь.

Те несколько недель, что длится волокита с оформлением развода, становятся самым неприятным периодом в моей жизни. Новая жена Чарли мнит себя хозяйкой, а мне предлагают перебраться в крошечную спальню на первом этаже. Каждое утро я прошу ее сделать что-то по дому, но она, кажется, даже не слушает меня. Мне остается только идти на кухню и приниматься за стряпню, но вечером Чарли узнает, что готовила я, и выкидывает еду. Так повторяется изо дня в день. Супружница Чарли во всем попрекает Мелвину, а потом и вовсе требует, чтобы девочка поселилась в моей комнате.

Когда наш брак наконец официально расторгнут, я вынуждена вернуться в родительский дом вместе с Флорин и Мелвиной. Жена запрещает Чарли даже думать о том, чтобы оставить девочек у них.

– Учти, ты больше никогда их не увидишь, – говорю я ему на прощание.

Мой милый Чарли нервно сглатывает, смотрит на темноволосую Мелвину, которая похожа на него как две капли воды, его глаза наполняются слезами, но он все же сдерживает себя и лишь кивает в ответ.

Мне предстоит провести несколько чудовищных недель. Брат и сестры уже покинули отчий дом, поэтому целыми днями приходится терпеть крики отца и жить по его правилам. Мать осыпает меня упреками и твердит, что я больше никогда не выйду замуж с двумя довесками и неудачным браком за плечами. Это больно слышать. Желая показать себя хорошей хозяйкой, я каждый день аккуратно накрываю на стол: стелю накрахмаленную скатерть, раскладываю столовые приборы и салфетки с монограммой. Но, кажется, все это никого не впечатляет.

Думаю, теперь понятно, почему я соглашаюсь выйти замуж за первого, кто делает мне предложение. Моим супругом становится скромный работяга Роберт Харрельсон. Поначалу мне кажется, что это удачный выбор. Вместе с девочками мы переезжаем в Джексонвилль, в небольшой дом в симпатичном районе для среднего класса. Всеми силами я стараюсь украсить наше жилище, внести частичку женского тепла и любви, о которых так часто пишут в журналах. Вскоре высаженные во дворе розы расцветают, на окнах появляются красивые занавески, а по вечерам на столе дымится ароматный ужин.

Я всегда искала благородного человека, большую любовь, о которой пишут в книгах, но ни разу мне не встречался мужчина, сколько-нибудь достойный стать героем романа. Поначалу они все галантны и обходительны, но проходит месяц, и ты сталкиваешься с бесконечными изменами, а по дому разбросаны бутылки из-под виски.

Нэнни Досс

Несмотря на все, что мне довелось вытерпеть от моего дорогого муженька, нужно признать: он был неплохим человеком. Мы прожили долгие шестнадцать лет. Он ладил с девочками, зарабатывал деньги и настаивал, чтобы я занималась только домашним хозяйством, а это у меня получается лучше всего на свете.

Вскоре после свадьбы я замечаю, что Роберт все чаще возвращается навеселе. Через пару лет это уже превращается в привычку, которую невозможно побороть. Пьяные всегда вызывали во мне отвращение, но со временем в таком состоянии Роберт становится еще и агрессивным. Напившись, он легко может устроить скандал и ударить меня, разметать по кухне все, что я для него приготовила, обозвав ужасной хозяйкой. Последнее ранит сильнее, чем пощечина.

Наутро он обычно извиняется и обещает завязать, но спустя месяц все возвращается на круги своя, и тогда я уезжаю куда глаза глядят. Муж слишком часто торчит дома, а для меня это невыносимо. Я отправляюсь к его родителям, где мне всегда рады. Иногда навещаю сестер. Не имеет значения, где искать приют. Мне просто нравится проводить время в разъездах, беседовать с людьми, сочинять истории. На первый взгляд все, что я рассказываю случайным попутчикам, не похоже на правду, но это лишь кажется. Я говорю, что много лет пробыла в католическом монастыре, и при этом вспоминаю свои чувства, когда муж годами не прикасался ко мне. Сетую на то, что дети бросили меня, одинокую женщину, на произвол судьбы, а думаю о тех днях, когда дочь вышла замуж и покинула отчий дом. Как бы дико ни звучали эти легенды, они всегда обо мне.

Иногда я пропадаю на неделю, а иногда – всего на несколько дней. Рано или поздно я всегда возвращаюсь домой, а муж, несмотря ни на что, рад этому. Время течет сквозь пальцы, месяцы незаметно складываются в годы. Первой выходит замуж и уезжает младшая дочь. Затем и старшая находит супруга, однако новобрачные решают поселиться у нас.

Молодые живут как кошка с собакой. Каждый день приходится слушать их вопли, а со временем к ним примешивается еще и детский плач. Этот звук раздражает, сводит с ума, убивает. Он будит в голове ту боль, что мучила меня с самого детства. В глазах темнеет, накатывает тошнота, и я вынуждена целыми днями лежать в постели, боясь пошевелиться. Впрочем, Мелвина считает это отговорками, которые я якобы выдумываю, лишь бы не сидеть с ребенком.

– Ты никогда со мной не нянчилась, а теперь отказываешься заниматься внуком, – кричит она всякий раз, когда у нее возникает необходимость куда-то уйти, а я не соглашаюсь приглядеть за малышом.

Она не права. Да, я не люблю детей. Младенцы до года не вызывают у меня ничего, кроме сверлящей головной боли. Тем не менее я всегда прилежно выполняла свои обязанности. Я прекрасная мать и замечательная жена. С этим никто не поспорит. Взгляните хотя бы на розы и орхидеи, которые растут в нашем саду. Держу пари, ничего красивее вы не увидите во всем штате.

Вскоре Мелвина беременеет во второй раз. Маленький Роберт только перестал изводить всех своими воплями, а тут второй ребенок. Я объясняю дочери, что так не удержишь мужчину, но она не желает меня слушать. Малыш рождается на исходе Второй мировой войны. Ко мне приезжает погостить сестра, да еще кто-то из родственников зятя вечно маячит в гостиной. Дом кишит людьми, повсюду шум, который сводит с ума. Ни на секунду невозможно уединиться, а через пару дней здесь снова воцарится детский крик. В глазах темнеет все чаще, а мигрень, кажется, решила уже никогда не отпускать меня. Роберт постоянно пьян. Теперь он напивается дома. Я повсюду нахожу бутылки дешевого виски и выкидываю их, но у мужа всегда есть про запас.

Когда Мелвине приходит срок разрешиться от бремени, мы посылаем за врачом, чтобы тот облегчил родовые муки с помощью эфира. Он приходит с большим опозданием и не слишком интересуется процессом. В гостиной собираются все родственники, а я, как хорошая мать, должна сидеть возле дочери, невзирая на собственные страдания. Когда я слышу очередной крик Мелвины, моя рука инстинктивно тянется к шпильке в прическе. Возникает острое желание прекратить чудовищную головную боль, вонзив шпильку в себя или в нее. Я прошу у доктора несколько минут и спускаюсь в гостиную, чтобы немного передохнуть. Шпилька крутится в руках, будто живя собственной жизнью. Острый конец то и дело задевает подушечки пальцев и легко царапает кожу. Это успокаивает. Унять боль можно только одним способом – заглушив ее болью другого рода. Сверху доносятся истошные вопли. Я замечаю вопросительные взгляды собравшихся и поднимаюсь с кушетки. Хорошая мать должна быть рядом с дочерью в такую минуту.

Я захожу в комнату Мелвины. Роды в самом разгаре. Еще несколько мгновений, и стены дома содрогнутся от крика нового существа. Несколько мгновений… Дочь станет еще несчастнее, муж ее бросит, а мне придется заниматься воспитанием двух малышей. Превозмогая боль, от которой черно в глазах, я сажусь в кресло, стоящее в углу, и наблюдаю за работой врача, но перед глазами проносятся лишь картинки печального будущего, а в руках крутится шпилька, сдирая кожу с пальцев.

Наконец врач извлекает младенца и поворачивается ко мне со словами:

– Поздравляю, у вас мальчик!

Он обрезает пуповину, хлопает ребенка по попе, и я слышу пронзительный крик. Врач передает новорожденного мне, чтобы я его обмыла и запеленала. Конечно, я улыбаюсь, но во мне нет и капли радости. Дети – это то, что лишает рассудка и вносит хаос в ваш дом. Конечно, нужно показывать восторг, ведь так принято. Но на самом деле редко кто искренне счастлив появлению детей, тем более чужих.

Когда я укутываю младенца, он наконец замолкает. Мелвина блаженно спит в парах эфира, а врач выходит из комнаты, чтобы оповестить всех о рождении нового человека. Положив мальчика в колыбель, я смотрю на шпильку, которую все еще сжимаю пальцами, и медленно подношу ее к родничку новорожденного. Острие входит как по маслу. Это древний способ, с помощью которого во все времена избавлялись от нежеланных отпрысков. Он не считался убийством. Дети умирают, такое случается. Это происходит так часто, что в языке даже нет слова, которым можно назвать родителей, потерявших свое чадо. Сирота – это человек, лишившийся отца и матери. Вдова – женщина, у которой скончался муж. Но не придумали названия для матери, лишившейся ребенка.

Я вытаскиваю шпильку и спускаюсь в гостиную. Малыш мирно спит на втором этаже, поэтому врач запрещает подниматься к нему. Лишь спустя несколько часов, когда приходит время кормления, обнаруживается, что мальчик тихо умер в своей кроватке.

– Ничего не понимаю, ведь он был совершенно здоров, – бормочет врач, а потом прощается и уходит, не получив вторую часть оплаты за услуги.

Мелвина с мужем очень переживают из-за смерти сына. Дочь целыми днями лежит в постели, а ее благоверный, который неделями где-то пропадает, вернувшись, начинает обвинять жену в никчемности и неспособности родить здорового ребенка.

– Мартышка и то справилась бы с этим! Вы с матерью хуже животных! – кричит он всякий раз, когда заявляется домой. В конце концов, он просто перестает появляться, а дочь подает на развод.

Я была одурманена эфиром, поэтому плохо помню, что происходило. Но я видела, понимаете, видела, как она вертела шпильку пальцами, а потом эта шпилька исчезла, когда мать взяла малыша на руки.

Из воспоминаний Мелвины

Дочь вскоре устраивается машинисткой, а воспитание ее сына ложится на мои плечи. Роберт души не чает во внуке, но такое могут себе позволить только мужчины, лишь они способны поиграть с ребенком пару минут, а потом забыть о нем на неделю.

Уже через пару месяцев после развода Мелвина находит нового жениха. Этот парень не нравится мне с первых же минут. Вернувшись с войны, он живет на пособие. Его показная вежливость – замаскированное хамство, о чем я догадываюсь лишь после того, как он уходит. Впрочем, больше всего меня пугает то, что Мелвина повадилась уезжать к нему на несколько дней, бросая сына на меня. Я много раз просила ее не делать этого, но она ничего не хочет слушать, а потом и вовсе заявляет, что намерена оставить мальчика у нас.

После очередной отлучки Мелвина возвращается и сразу же направляется в комнату сына. Кажется, ребенок спит, поэтому несколько минут она просто наблюдает за ним, но потом что-то начинает тревожить ее. Малыш не просыпается, как его ни тряси.

По заключению коронера, смерть наступила в результате удушения, а меня несколько раз вызывают в полицию. Причиной тому служит страховка, которую я оформила некоторое время назад. Настырный клерк буквально вынудил меня это сделать, а теперь по ней мне полагается пятьсот долларов. Признаться, во всей этой суматохе я даже забываю о выплате и вспоминаю о ней лишь благодаря полиции.

Дочь больше не желает меня видеть, не понимая, что я оказала ей услугу. У нее появился шанс создать семью с чистого листа, не тащить в новый брак детей и не мучиться от людского осуждения, если бы она оставила мальчика на мое попечение.

Роберт начинает пить каждый день. Соседи и подруги сочувственно кивают, когда я упоминаю об этом в разговорах. Я часто уезжаю к друзьям или родственникам, а когда возвращаюсь, застаю пьяного мужа в гостиной, с неизменной бутылкой виски в руках. Скандалы у нас случаются часто, но в тот раз происходит что-то страшное. Роберт весь день почему-то нервничает, а потом уходит в ближайший бар.

Он вваливается домой глубоко за полночь, видит меня и расплывается в улыбке, а потом лезет обниматься. Я стараюсь увернуться, потому что запах перегара невыносим, но Роберт от этого становится еще агрессивнее, принимается грубо срывать с меня платье и лезет в трусики. Он насилует меня достаточно долго, чтобы тысячу раз пожелать ему смерти. Обратись я в полицию, меня бы только подняли на смех. Муж изнасиловал жену? И правда, смешно.

Наутро Роберт выглядит испуганным и подавленным. Он извиняется и лебезит, уверяет, что больше никогда не притронется к спиртному, выливает весь виски. Через пару дней я нахожу початую бутылку дешевого пойла. Несколько минут я просто стою в оцепенении, но, когда рука уже тянется отправить ее в мусор, понимаю, что должна поступить иначе. Я наливаю в горький виски не менее горький крысиный яд и оставляю напиток в гостиной. Если бы только Роберт не солгал мне тогда, то остался бы жив, но он врал, впрочем, как и всегда.

* * *

В городе мало кто верит в естественную смерть Роберта. Подруги и соседи продолжают вежливо улыбаться мне, обсуждают мои розы и новые салфетки в магазине, но я слышу шепоток за спиной. Мелвина повсюду рассказывает, что я убийца. Ее жалеют, считая, что она повредилась умом после смерти детей, но червь сомнения поселяется в умах людей. Меня начинают считать если не убийцей, то ангелом несчастья, а от такой сомнительной славы не так просто отделаться. Я пишу сестре с просьбой приютить меня на какое-то время, чтобы прийти в себя и успокоить сердце в объятиях родных. Моя дорогая Дови, конечно, рада меня принять.

В поезде я всю дорогу листаю журнал. Чтение помогает справиться с раздражающим стуком колес, который каждый пассажир обречен слушать в пути. В разделе объявлений о знакомствах я нахожу кое-что интересное. Просматривая такие заметки, ты живо представляешь себе, какая жизнь уготована избраннице того или иного мужчины. Все они моложе меня, поэтому мне сложно вообразить себя супругой кого-то из них. Но вот мне на глаза попадается объявление от человека моего возраста, да к тому же он из Северной Каролины, куда я направляюсь. Мелкий клерк Арли Лэннинг недавно потерял супругу и надеется снова обрести семейное счастье. Мне рисуется то благоденствие, которое способна подарить ему я. Перед моим внутренним взором предстает дом этого человека и цветы, которые я могла бы посадить в саду. Меня больше не связывают никакие обязательства перед семьей, так что нет ничего дурного в том, чтобы написать этому господину. Самое плохое, что может произойти, – он просто не ответит мне. Полагаю, этот удар я выдержу.

Приехав к сестре, я отправляю письмо мистеру Лэннингу и на время забываю об этом. Дови живет в небольшом доме вместе с мужем и детьми. Она очень постарела за те несколько лет, что мы не виделись. Под глазами у нее залегли глубокие тени.

– Ты здорова? – спрашиваю я, когда мы остаемся наедине.

На минуту она замирает, чтобы собраться с мыслями, но потом печально качает головой. Рак. Проклятье женщин преклонного возраста. Врачи пичкали ее какими-то лекарствами, а потом просто выписали, посоветовав провести последние дни с семьей. Собственно, именно поэтому она была так рада получить от меня письмо с просьбой о визите. Через несколько дней приезжает мама. Домишко, в котором всего одна спальня для гостей, трещит по швам от такого количества народа, но Дови, очевидно, рада тому, что здесь собрались все ее близкие.

– Тебе письмо, – озадаченно произносит она, разбирая однажды утреннюю почту.

Это послание от мистера Лэннинга, на объявление которого я ответила. Он пишет о том, как устал от одиночества и как хочет найти тихую гавань и женщину, с которой можно достойно встретить старость. В его ответе я нахожу все, что мечтала услышать, поэтому с замиранием сердца отправляю ему новое, куда более ласковое письмо. Наша переписка продолжается недели две, а потом мы договариваемся о встрече, и я приезжаю к нему. Через три волшебных дня мы уже идем в церковь, чтобы узаконить наши отношения перед Господом.

Мне понадобится меньше месяца, чтобы разочароваться в Арли Лэннинге, потрепанном прелюбодее и алкоголике. У него есть взбалмошная сестра, заменившая ему мать. Противная старая дева, всякий раз покидая наш дом, говорит что-то вроде:

– Мы с Арли семья. Даже не надейся заполучить хоть что-то после его смерти.

– Я надеюсь, что не доживу до этого, – отвечаю я и вежливо улыбаюсь.

Этот разговор повторяется из раза в раз, превращаясь в своего рода ритуал. Когда Арли слышит от меня жалобы на сестру, он старается перевести все в шутку или сбежать в бар. Мой новый муженек точно такой же, как все: слабый, недалекий любитель выпивки и женщин. Он изменяет мне уже через месяц после свадьбы, а потом долго извиняется и вскоре снова заводит интрижку. Я часто езжу в гости к Дови, а вернувшись, обязательно нахожу следы пребывания других женщин. Это заставляет меня еще чаще покидать дом и искать утешения в объятиях едва знакомых мужчин. Так продолжается до тех пор, пока моей бедной сестре не становится значительно хуже. Дни ее сочтены, но Арли отказывается даже говорить об этом и грозит подать на развод, если я еще хоть раз сбегу к ней.

– Поклянись, что бросишь пить, – требую я взамен на обещание больше никуда не уезжать.

Арли соглашается, а через несколько дней умирает, отравившись дешевым виски. На похоронах ко мне подходит его сестра и требует в трехдневный срок освободить дом, который по завещанию должен достаться ей.

– Завтра же постараюсь съехать, – успокаиваю я ее, а вечером уже загружаю свои чемоданы в такси.

Поселившись в небольшом мотеле, я сутки напролет читаю любимые женские журналы. За картонными стенами слышатся неприличные звуки, днем и ночью кто-то кричит и ругается на стойке регистрации, но мне ничто не может помешать. В любую секунду я могу просто закрыть глаза и вообразить какую угодно жизнь. Для этого достаточно пролистнуть несколько страниц романа или короткой сентиментальной повести в журнале. Спустя неделю, за день до того, как сестра Арли получит право приступить к оформлению документов на дом, я возвращаюсь, пробираюсь внутрь нашего семейного гнездышка, воспользовавшись запасным ключом, спрятанным в клумбе, разливаю повсюду горючую жидкость, буквально пропитывая каждый сантиметр жилища, а затем бросаю горящую спичку.