– Думаю, рано или поздно они встретились бы. Если предначертано судьбой, то случай обязательно подвернется, не один так другой… Опять противоречие!
– Какое?
– Случайность и закономерность. Встречаются случайно, хотя это все происходит далеко не случайно.
– Хм… Верно. Но это уже, наверное, не противоречие, а такое единство противоположностей. Ладно, забудем про всякие там определения и пойдем в историю. Сколько у нас еще есть времени?
– Времени предостаточно.
– Окей. Как-то раз, во время их выступления с предыдущим составом в «Яме» к ним на сцену вышла танцевать с бутылкой пива в руках какая-то незнакомая девушка. После фотография этой сцены попала к нему, и он буквально влюбился в нее, в девушку на фотографии. Это происходило в период его эмоционального подъема, и, естественно, она действительно заслуживала похвалы, как и сама фотография. Черно-белая, кстати. Так вот, он поместил ее на своей страничке, приписав стих, который я запомнил наизусть:
«Кто ты, Незнакомка, и где ты сейчас?
Ах, если б смог я вернуться в тот час,
я б умолил тебя бросить бутылку,
взять вместо пива вишневую скрипку
и заиграть на ней так, чтобы кровь
в венах вскипела бы, чтобы Любовь,
Музыкой вдруг обернувшись, родилась
и равновесие б восстановилось!»
– И часто у него так?
– Как?
– С поэзией.
– А, стихи? Не так чтобы очень, но всегда экспромтом и всегда искренне. Тут еще момент неопределенности есть, ведь он действительно не знал, кем она была, где она находилась, в городе ли она вообще, в стране ли, зайдет ли она на его страничку. Наверное, поэтому он подсознательно вложил в эти восемь строчек довольно много своего: желание любить, страсть к музыке, сожаление об упущенных моментах вообще и об этом в частности, плюс к этому фигура и сама поза девушки на фото действительно были очень красивыми, а значит здесь есть и восхищение красотой, да и его поэтические способности также налицо.
Наконец – скрипка! Этот инструмент не давал ему покоя с детства, притягивал его к себе; может быть это происходило потому что он оставил скрипку в раннем возрасте, а после уже познал ее красоту через музыку Миллера (и не только его). Может быть она символизировала какое-то грустное, но величественное одиночество. Не знаю, не могу судить… Знаю, что он предложил как-то взять в группу скрипку, но ему отказали. Одним словом, он вдруг признался в своем желании. Очень скоро к этой фотографии был добавлен комментарий, которого уже нет, как и нет последовавшего за ним недолгого диалога, который, скорее всего, перешел на приватную переписку. Мне довелось прочитать тот диалог прежде, чем он был удален. Было это примерно так.
«Ты действительно этого хочешь?» – гласил тот самый комментарий.
«Кто же этого не хочет?»
«Я серьезно: ты действительно этого хочешь?»
«Хотелось бы…»
«Если хочется, то надо делать, иначе желание уйдет внутрь, а там уже эта энергия превратится во внутреннюю. Если с ней не совладать, то все, что должно функционировать, как положено, но не делает этого, начнет портиться и приносить вред. Отсюда все людские болезни. Они суть невоплощенные желания, неизрасходованная энергия и недостигнутые цели»
«Согласен»
«С чем согласен?»
«С теорией о происхождении болезней»
«Это не теория, а реальность, но я говорила о скрипке, призванной восстановить равновесие. Ты разве не этого хотел? Кстати, я – женщина.»
«Можно мы перейдем в приват?»
На этой реплике диалог и обрывался.
– И вот так они и познакомились?
– Да. Он, как всегда, рассказал мне о случившемся, но было это несколько позже. В разговоре с ним всплыла тема поэзии, и на вопрос о том, что он недавно написал, он сам ответил: «Восемь строчек под той фотографией с девушкой на сцене клуба вместе с нами; кстати, после состоялся диалог с одной особой, который я потом удалил, потому что в этот момент я решил наконец начать делать то свое, к чему я шел все эти годы». Мне пришлось признаться в том, что этот диалог уже был мною прочитан, на что он отреагировал абсолютно спокойно. Он даже рассказал о том, что произошло после, и это я берусь сейчас пересказать тебе.
– Дай угадаю: оказалось, что она играет на скрипке, и он предложил ей играть вместе с ним, верно? И это переросло у них в любовь, в страсть, скажем так, которая и привела их в этот тупик. То есть, энергия ушла куда-то внутрь и разрушила… – поверь мне, это я уже вывожу неожиданно для себя, честное слово! – и разрушила то, что они успели создать?
– Что-то в этом роде. Поэтому мне и не хочется утверждать о достоверности моего рассказа, также содержащего некую долю предположений. А предположения в основном экстраполированы – это когда бывает известно, как себя ведет функция в определенном интервале значений и можно сделать предположение о том, как себя будет вести эта же функция вне этого интервала. А что мы знаем о нем точно?
– ?
– Он – Мастер противоречий. Так вот, в приватной беседе выяснилось, что она действительно играет на скрипке, и что она не раз была свидетельницей его выступлений в той самой «Яме», и что ей известно о его поэтических способностях. Он не знал о ней ровным счетом ничего. Конечно же, он представлял себе ту девушку с фотографии, и его мозг более не силился додумать детали ее реального образа. Он был бы рад, если бы это оказалось именно так. Они договорились о встрече, и она попросила его принести с собой гитару. «Где встретимся?» – спросил он. «В «Porton Down» будет самое то», – ответила она.
– Но ведь «Porton Down» закрылся где-то в начале прошлой весны.
– Тогда он уже практически не функционировал, и его нередко использовали как репетиционное место. Да, именно тогда и произошла их встреча.
– То есть события, связанные с последней сменой группы, предшествовали этой истории? Что за чем происходило? Напомни, пожалуйста.
– Да, это было раньше. Сначала он решил уйти из трио, после принял решение играть соло, пару раз успешно сыграл в «Off»-е. Где-то в это время у него возникла идея о третьем, секретном проекте, а уже после ему предложили этот эстрадно-коммерческий проект, в котором он сейчас и сочетает сомнительно-приятное с несомненно-полезным. Скрипка пришла к нему где-то год тому назад, и за этот год все и произошло.
– Теперь ясно. Ладно, продолжай. Они встретились в «Porton Down» …
– Как он мне сам рассказывал, придя в «Porton Down», он увидел там молодую женщину, образ которой практически ничем не совпадал с той воображаемой черно-белой Незнакомкой, с которой он мысленно общался в течение последних суток. Но это никак не помешало очень скорому установлению контакта, сопровождавшемуся обменом улыбками и взглядами. Говорили они негромко, не желая резко вклиниваться в тишину предаваемого скорому забвению места, только шуршали полы ее длинной юбки да постукивали его каблуки. Разговор сразу зашел о том, что им предстоит сейчас сыграть, но оба уже давно почувствовали, что это лишь честная ширма того, что происходит между ними в реальности, что, вообще-то, уже давно произошло между ними в реальности, что они, сами того не зная, создавали годами. К его великому удивлению, она сама предложила сыграть несколько вещей с гитарного альбома Миллера, на котором единственным инструментом, отличным от гитары, была скрипка.
«Ты знаешь Миллера?»
«Я люблю Миллера, и поэтому я играю его песни», – с улыбкой ответила она. «Играй!»
Играя эту музыку уже много лет, ему не нужно было заглядывать в листок с расписанными аккордами, обращаться к шпаргалке с текстами, смотреть на гитару во время игры. Поэтому он заиграл сразу и непринужденно, и, скорее всего, это и были те последние секунды на счетчике обратного хода времени, который был запрограммирован на три с лишним десятка лет. Еще несколько тактов, и вот вступает Скрипка, его Скрипка, та, которую он оставил в детстве чтобы встретить здесь и сейчас. Нередко он сожалел о том, что невозможно склонировать себя, посадив одну копию за рояль, другой дать гитарную партию, а самому взять бас-гитару и подойти к микрофону: он знал все партии той музыки, которую считал своей, но играть он мог лишь одну из них. Но он никогда не мог представить себя играющим партии скрипки. Он слушал все эти партии уже много лет, но сейчас Его Скрипка играла в двух метрах от него.
Ей тоже не нужны были ноты, в отличие от той скрипачки из столичной консерватории, пробовавшей как-то с ним сыграть пьесу «Оставь меня». Она играла, как говорится, нота в ноту, уставившись в пюпитр, но дважды сыгранная фальшивая нота – она сама ее неверно записала на бумаге – так и не была замечена ею, хоть она и резала слух, что было видно по его лицу, а когда сквозняком вдруг сдуло ноты с пюпитра в самый кульминационный момент ее партии, она прервала игру, бессильно подняла глаза, улыбнулась и нагнулась за нотами.
– О! Да в «Оставь меня» же нота ноту порождает, а гармония такая, что играешь как будто на всем готовом!
– Именно! Это сразу и отбило у него охоту продолжать репетировать с той дамой. Вдобавок он еще почувствовал себя виноватым в том, что навязал частичку своего мира другому человеку, а он всегда болезненно воспринимал такого рода контакты.
А здесь же они играли и играли, наслаждаясь самой музыкой, смотря не в нотный стан, а друг другу в глаза, будто утоляя некую жажду. Напоив друг друга, взгляды их переходили на стены, на запылившуюся утварь, на затененные фотографии на стенах угасающего клуба, а потом снова встречались и снова насыщали и насыщались. К середине третьей песни они с удивлением обнаружили, что прекрасно обходятся без его пения. Это заставило их синхронно взорваться смехом и временно приостановить репетицию.
«Звучит отлично!» – сказал он.
«Очень даже хорошо! Я знала, что так и должно быть.»
«А я и не мог об этом мечтать! А ты играешь «Оставь меня»?» – спросил он, как бы производя контрольный выстрел.
«Играю. И люблю ее», – ответила она и заиграла партию скрипки.
– Но в оригинале же две скрипки, вернее скрипка и альт.
– Он мгновенно переложил недостающий пласт музыки на гитару и сходу подыграл ей. Когда они собрали инструменты и направились к выходу, скучающий бармен, все это время слушавший их, сказал им:
«Если бы я мог предположить, что у нас в городе появится такое вот явление как ваш дуэт, я бы всеми силами противился закрытию «Porton»-а!».
«А разве можно было что-то сделать?» – ответил он на сожаление бармена.
«Нет, но я бы знал, что бьюсь за что-то стоящее, пусть это и бесполезно».
– Красиво! Одновременно красиво и печально… А что произошло потом?
– О, потом начали происходить куда более интригующие события. Я все еще пересказываю историю с его слов. После первой встречи, хотя нет, правильнее было бы сказать, после этой первой репетиции…
– Так получается, что не совсем с его слов ты рассказываешь: репетиция произошла во время их встречи. Встреча – более общее событие, репетиция – более специфичное. Он сам как говорил, ты не помнишь?
– «Встречи». Он сказал «после первой встречи», хотя, наверное, он имел в виду то, что происходило во время этой репетиции.
– Неважно.
– Да, скорее всего, хотя после репетиции они вполне могли пойти куда-нибудь посидеть, чтобы обговорить дальнейшие действия, или они могли вести разговор, просто шатаясь по городу. Неважно. Но общение в тот день у них однозначно продолжилось, потому что на следующий день они провели два часа в заранее зарезервированной репетиционной у Мюзик Мэна.
– Почему именно у него?
– Потому что он очень надежный в плане нераспространения информации, и, если с ним это обговорить, не будет никому говорить о том, кто у него в студии был и чем занимался.
– Так они репетировали у самого ММ?
– Да. В первые часы после первой встречи ему не верилось, что он встретил Свою Скрипку, и решил устроить еще один сеанс. Она беспрекословно согласилась. Она вообще соглашалась на все его предложения и поддерживала любые озвученные им в тот вечер идеи, что ему показалось несколько странным. «Зачем такой скрипачке нужно было находить меня чтобы исполнять все, чего бы я ни захотел, когда она сама могла бы выбрать кого угодно?» – недоумевая говорил он мне в те дни. Сам он пребывал в состоянии какой-то тревожной эйфории.
– Выходит, что в принципе, он был прав…
– Ты имеешь в виду его вопрос или состояние?
– Вопрос, недоумение.
– Хоть я тоже считаю, что это так – не торопись с выводами. Мы имеем дело с очень тонкой материей. Все достаточно хорошо скрыто и обнажено одновременно.
– Противоречия опять?
– Не совсем. Ладно, я продолжу, а то мы можем не уложиться по времени. В силу сочетания удачной первой совместной игры с нюансами своего характера он уже видел в ней чуть ли не прекрасную богиню, безупречную во всем. Скорее всего, он ее вожделел, но для начала он хотел убедиться в том, что здесь нет никакого подвоха, и что это «реально вообще». Для этого он сразу позвонил Мюзик Мэну, и, получив подтверждение на двухчасовой отрезок времени, договорился с начальником об отсутствии до начала следующей недели. Помню точно, как он отметил, что это был вторник, после которого шли два рабочих дня, последний из которых был укороченным в силу последующего праздника, попадавшего на пятницу, плюс суббота-воскресенье. Короче, до понедельника он, как Винни-Пух до пятницы, стал совершенно свободным.
В среду же утром он тщательно готовился к предстоящей встрече: составлял список обязательного материала, желаемого его расширения, сам пытался сыграть то, что не играл уже давно и даже то, что сам никогда не играл от начала до конца, хотя он сам создавал транскрипции аккордов и выкладывал их в Интернет. В основном это был материал из репертуара Родни Миллера, и на четверть – классические и популярные хиты.
К часу они встретились перед главным входом в здание, в котором располагалась репетиционная, как и договорились. Оба были готовы к действию, и когда они достали инструменты и расположились в комнате, было решено не терять времени.
«С чего начнем?» – взяв ведущую роль, обратился он к ней.
«С чего хочешь. Выбери сразу несколько песен, и мы начнем», – ответила она.
«Давай сделаем «Песню песен», «Кровь на лице», «Облако», «Оставь меня» и «Осколки», пойдет?»
«Отлично! Начинай играть, а я буду заполнять это собой».
– Оуууу! Она так и сказала?
– Да, я повторяю его слова, слово в слово! В этот момент он уловил двоякий смысл этой фразы и спроецировал ее на себя самого. Совместная их игра, ясное дело, получалась превосходно, он же все думал и думал о сказанном ею.
«Я воспринял эти слова как предложение заполнить мою жизнь; я очень хотел, чтобы это было на самом деле, и я старался как мог, чтобы показать, как хорошо звучит наша совместная игра, а через это – как здорово будет, если мы будем вместе».
Закончил он примерно такими словами: «Не знаю – и, если честно, уже не хочу знать – какую цель преследовала она и как она к этому пришла, но она полностью отвечала всем моим требованиям (как бы неуместно это слово здесь не звучало), создавая впечатление, что она будто читала мои мысли».
Он добавил несколько описаний того, как она играла, из чего мне стало ясно, что она, скорее всего, также является большим знатоком Миллера, и что она прекрасно владеет инструментом, но что самое интересное – она, как он и говорил, будто читала его мысли. Такие детали, как одежда, взгляды, акценты игры – все импонировало его желанию видеть и слышать то, о чем он мечтал.
– Ясно одно: он по уши влюбился в нее.
– Тут двух мнений быть не может: такой почитатель женщин, как он, да еще и в сочетании со своей любимой музыкой и удивительным чувством друг друга не смог бы попасть в какое-либо другое состояние, отличное от влюбленности. К концу репетиции он осведомился о ее согласии играть с ним и, если она не против, дать концерт на следующей неделе, на что она, опять-таки, сразу согласилась, не спросив даже где и на каких условиях он собирается устроить этот концерт. Это было не безразличие, а скорее какое-то абсолютное доверие и согласие.
– Да, действительно немного странновато выглядит. Как будто она хотела быть при нем, несмотря ни на что. А игре на скрипке она училась с ранних лет? В смысле, долго она уже играет? И как ее угораздило так хорошо познать миллеровский репертуар?
– Она эту музыку тоже чувствует, по крайней мере так он мне сам сказал. А вот о ее прошлом он мне ничего не рассказывал. Я не в курсе, беседовал ли он сам с ней на эту тему или нет, и что он знает о ней, так что нам тут придется уже додумывать самим, но никогда не утверждать, что все это именно так. Я думаю, что она изучала инструмент с детства, музыку полюбила тоже с ранних лет, Миллера обнаружила каким-то случайным образом и сразу начала играть его песни для себя. Было ли это так на самом деле – никто не знает, так же как и была ли между ними интимная связь, или же все проходило на платоническом уровне.
– Как?! Разве они… нет?
– А кто может это подтвердить или опровергнуть? Судя по их живым выступлениям, они просто обязаны были жить вместе и чуть ли не насильно прекращали на некоторое время быть одним целым, сохраняя при этом невидимую, но яркую ментальную связь. Однако никто так и не смог представить какого-либо доказательства факта их интимной близости.
– Они красиво играли?
– О! Сказать «красиво» все равно что ничего не сказать! Мне чуть было не удалось побывать на всех их выступлениях – благо все они проходили в городе, но, к моему великому сожалению, два из них пришлось пропустить: один раз по работе, а другой… Стыдно признаться, но меня попросту сморил сон.
Все выступления были разными, не с точки зрения исполненных песен – но и это тоже, кстати – а с точки зрения эмоциональной наполненности. Они словно рассказывали какие-то разные истории, собранные из отдельных кусков, будто складывали мозаику. Материал-то у Миллера очень насыщен разными темами, и знали они его назубок. Исполнения получались беспрекословными, и, имея такую прочную музыкальную основу, они превращали свои концерты в представления. Они использовали нюансы, предоставляемые им разными концертными площадками – планировку помещений, интерьер клубов и залов, освещение, мастерски подбирали правильную одежду, она очень классно укладывала свои волосы. Наконец, они имели представление о том, какой зритель посещает тот или иной клуб, и учитывали и этот фактор. С течением времени аудитория начала становиться более однородной… Хотя нет, она была очень даже пестрой, но тот, кто видел их раз, зачастую хотел увидеть их и во второй, и в третий, и в последующие разы. Зрителей становилось все больше, и на их выступления стали ходить толпами, пренебрегая своими предпочтениями в отношении «излюбленных мест». Мои глаза все это видели, так оно и было.
– Эх! Жаль, что мне не довелось увидеть их живьем. Как-то мне попались их концертные фотографии, штук пять-шесть. Хоть гитара, скрипка и клавиши – состав для меня непривычный, тем не менее мне сначала показалось что это кто-то известный, может быть потому что было видно, как переполнен зал и как устроена сцена. Не знаю, я не являюсь авторитетом в этой области, но какая-то энергия передавалась мне через эти фотографии.
– Да, были такие фотографии в сети. Скорее всего речь идет об их начавшейся деятельности на большой сцене. Они успели сыграть три раза, первый из которых прошел в «Кристалле».
– В этом-то шике-гламуре? И как они туда попали?
– Конечно же по приглашению! Иначе туда никак не попасть. Я не удивляюсь этому.
– А как тамошняя масса отнеслась к их музыке, джинсам, шмоткам?
– Ха-ха! Не было никаких шмоток! Он предстал в белоснежной сорочке, в классических брюках и черных оксфордах, а она надела изумительное коктейльное платье красного цвета. С какого бодуна они решили одеться именно так – ума не приложу! Но они смотрелись потрясающе. Присутствовать там и видеть все это было одно наслаждение, особенно когда «масса», как ты ее называешь, стала превращаться в «зрителя» и «слушателя». Это было похоже на танго – такое же ошеломляющее, сексуальное и чарующее зрелище! Кстати, на этой серии концертов она даже начала подпевать ему, и иногда совмещала скрипку и вокал, что делало ее и без того соблазнительный образ еще более вожделенным. После был концерт на сцене театра – скорее всего, именно эти фотографии попали в поле твоего внимания. Их внешний вид был уже привычным для зрителя, но шокирующим для тех, кто пришел сюда из «Кристалла». Тем не менее любовь к их дуэту продолжала укрепляться.
– А их снимали на видео?
– Кажется что-то было выложено на интернет-просторах, но, поверь, смотреть их на экране мне лично было бы неинтересно. Они довольно часто выступали, и как-то ни у кого в мыслях не проходило, что все это может в один день взять и закончиться, иначе каждое из их выступлений было бы заснято. Уверяю – каждое! Парадоксально еще и то, что четвертый концерт на большой сцене планировалось снимать для телевидения. Так у нас было бы хотя бы одно качественное видео. Однако и оно бы не смогло передать то, что происходило на сцене. Поэтому никто собственно и не увлекался обрывочными видео, предпочитая ходить на их живые концерты. Это как если бы кто, имея возможность общаться со знаменитым ученым, предпочитал бы читать его книги, вернее – статьи, составляющие главы этих книг… Нет, не совсем верная аналогия…
– Смысл ясен.
– А после театра было Озеро – фестиваль на Озере. Центр тяжести неизбежно сместился в их сторону, и получилось так, что на разогреве у дуэта было пять полновесных электрических и гремящих групп. Забавное зрелище! Вот, я вспоминаю тот вечер, на лице у меня улыбка, а рассказывать как-то грустно. Казалось, будто весь город собрался послушать их. К моменту их выступления люди уже заполнили все возможные зрительские площадки. Все ждали. Странно, но в этом событии городского значения телевидение не принимало никакого участия.
– Да, могли бы сообразить.
– Это выступление, как и все другие, не было похожим на все предыдущие. Но для меня, человека, знающего его лично, отличие это заключалось не в оригинальной сцене, не в освещении, не в фестивальном формате… Как показывает статистика, никто из тех, кто рассказывал мне о своих впечатлениях от этого выступления, не говорил о том, что смогли мои глаза увидеть, а уши – услышать. Все они приводили массу примеров уникальности этого концерта: от тривиальных деталей типа «на нем был новый пояс» до полумистических наблюдений о единении четырех стихий, выражавшемся в том, что выступление было на открытом воздухе, вокруг была вода, туда можно добавить землю, на которой стояли зрители, а освещение можно принять за огонь. Однако никто не отметил то, что запало мне в душу и заставило буквально по дням с тревогой отслеживать события, происходившие после этого вечера. Не то, чтобы мне захотелось оставить все свои дела и следить за каждым их шагом, но мне на самом деле стало тревожно за них. Ты помнишь песню «Озеро порывов»? Его собственную песню, помнишь?
– Ты знаешь, я помню, что на ранних акустических фестивалях он пару раз сыграл пару песен своего собственного сочинения, но хоть убей я не смогу вспомнить что это было, как звучало и на что это было похоже.
– Как и все. Никто не знает его песен, потому что он не играет их и не вспоминает. Не играл до концерта на Озере. Может быть, именно этот факт и заставил его вспомнить эту свою песню, которую он играл давным-давно в аккомпанементе, если ты этого не помнишь, скрипки.
– Припоминаю. Точно, он даже делил свое и без того короткое камерное выступление на две части: соло и в дуэте со скрипкой.
– Верно. А в этот вечер все произошло во время исполнения этой песни… Ты знаешь, я вспоминаю это выступление, переигрываю его многократно у себя в голове… Они – именно эти пять минут – они отличались от всего того, что эти двое делали все эти пять месяцев. Казалось бы, те же люди, те же инструменты, тот же звук, но нет – не так все просто. С очень тонкой материей имеем дело. Ты знаешь, интересно, что песня эта сразу же запомнилась, подобно тому как вырезается канавка в покрытом лаком диске во время производства пластинок. Один проход – и песня живет в тебе! О, что это был за проход! Ты знаешь… трудно сейчас правильные слова подобрать… Она реально заполняла собой все свободные места, оставленные его гитарой и голосом. Но не только это: она украшала песню, обогащала ее своей фантастической игрой, она чуть ли не физически подставляла свои плечи, чтобы удержать на себе всю эту незамысловатую структуру из двух куплетов и трех припевов – ее движения очень это напоминали – и еще она… Знаешь, я как будто вижу все это перед собой сейчас: на протяжении всего концерта сижу поодаль, наслаждаясь общей картиной, тут начинается эта песня, меня неудержимо тянет ближе, насколько это возможно – ближе к этой музыке. Я подхожу к самому краю Озера, чтобы лучше разглядеть их, играющих на полуострове – там была оборудована сцена, и я вижу, как по ее щекам текут слезы…
– Почему?!
– Можно было предположить, что это были слезы удовлетворения от происходящего, слезы радости, экстаза. Но глаза, источавшие их, кричали какой-то тоской.
– Нет, ну это ясно, что она была неравнодушна к нему, иначе бы всего этого не было. Но это уже скорее похоже на показуху…
– Я так не думаю.
– Уверяю тебя, ведь если бы у нее что-то на душе было, или вдруг она что-то там осознала, скорее всего это отразилось бы на ее игре, скажем, она бы стала нарушать темп, ошибаться, задумываться. А, судя по твоим словам, все было сыграно идеально.
– Беспрекословно!
– А это не означает, что все это было запланировано заранее? Тем более, весь город был, что называется, у их ног, и все четыре стихии с ним.
– Скорее всего – нет.
– Ну, не знаю, что еще сказать…
– Не надо ничего говорить. Дослушай до конца… Он сам был ошарашен происходящим, когда заметил эти слезы.
– То есть?
– Слезы не планировались. Чувств такого калибра не должно было быть. А она не сдержалась!
– И все это видели?
– Не берусь говорить за всех, может быть и видели, но странным образом не говорили об этом ничего. Понимаешь, не каждый день видишь плачущего на сцене музыканта, исполняющего что-то новое на чрезвычайно высоком исполнительском и эмоциональном уровне. Сейчас мне кажется, что чувства у нее в тот момент были скорее к музыке, к тому, что они вместе производили на свет, а не к нему лично. Может я и ошибаюсь.
– Задам один вопрос: а тебе приходилось говорить об этой детали другим?
– В точку! В том-то и дело, что нет! Удивительно, что и мною эта деталь была обделена вниманием, хотя она так и врезалась в память. Я думаю, может это происходило и с каждым, видевшим эти слезы? Однако вскоре после этого деталь начала обсуждаться в разговорах, в Интернете, но происходило это уже после их последней встречи.
– А когда произошла эта последняя встреча?
– Пятью днями позже. После Озера они встречались примерно через день. В первую же встречу она сказала ему то, что он не смог сразу переварить…
– А тебе откуда все это известно? Он что, сразу бежал докладывать тебе?
– Он был в замешательстве, да и мне хотелось понять суть происходившего между ними. У меня было какое-то странное чувство, что сейчас между ними должно что-то произойти. Так что это у него зазвонил телефон, и звонок этот был от меня. На мои общие вопросы: «Как дела?» и «Что нового?» следовали не менее общие ответы: «Нормально» и «Ничего», хотя, судя по голосу, было ясно, что все далеко не нормально, и что произошло что-то новое в его жизни, о чем он хочет рассказать и так вот неуверенно пытается подготовить для этого почву. И мне удалось выудить у него информацию. Оказывается, сразу после концерта на Озере она обратилась к нему со словами примерно следующего содержания:
«Мы больше не будем играть чужую музыку, а только твою», – говорила она тихим голосом и улыбалась.
Он тоже улыбался ей в ответ, но не въехал в суть сказанного. Через два дня они встретились у него дома, и она повторила это с той же улыбкой и уверенностью, которую он вдруг сразу пресек, сказав:
«Нет, подожди, зачем так категорично? У нас все так хорошо получается, и я не хочу прекращать это все. Мы будем понемногу добавлять по одной вещи, и, может быть, потом когда-нибудь…»
«Не может быть!» – заговорила она вдруг ультимативным тоном. «Я хочу, чтобы ты писал свою музыку, играл бы и пел свои песни. Они у тебя есть, они у тебя будут, ведь я рядом с тобой! Согласись, захоти творить, а не становиться чужой тенью! Знай, что я уже не смогу играть ничего чужого. Позавчера я открылась тебе, и ты должен был это увидеть. Победи себя! Помоги мне сделать то, что должно совершиться!»
И с этими словами она оставила его. Еще через два дня они встретились снова. Он обратил внимание на то, что она была необычно грустна, и захотел ее приободрить. Она попросила его еще раз сыграть «Озеро порывов», на что он немедленно согласился. Перед самым началом игры она вдруг попросила принести ей воды, что он и сделал. Она немного отпила и поставила стакан на стол. Они заиграли. После она спросила его о том, какие песни он хотел бы разобрать с ней в первую очередь. Я не могу понять, что мешало ему хотя бы для вида назвать пару из них, но этот чурбан вдруг снова уперся, сказав:
«Вот каким я вижу наш следующий концерт…»
Она перебила, спросив:
«Ведь он будет через несколько месяцев, верно? Нам нужно будет тщательно подготовить твой новый материал для него».
«Нет! Нет! И еще раз нет! Я не представляю свою концертную программу без вещей, которые меня создали, благодаря которым я есть то, что я есть, на которых я учился и рос. В конце концов, наш дуэт состоялся благодаря этим песням, поэтому будь так добра, поддержи меня в этом вопросе», – перебил он ее, но она не собиралась делать того же.
– Он что, скандалить стал с ней? В принципе, она ничего плохого не предлагала ему.
– Да, я того же мнения, но его сознание почему-то тогда помутнело, и он был готов упираться еще дольше. Она видела это, поэтому просто молча посидела еще пару минут, потом встала, убрала скрипку в футляр, и вышла, бросив ему «до скорого».
«Скорое» произошло через сутки. На этот раз она пришла без скрипки. Молча посидев пару минут, она будто вернула ту вчерашнюю обстановку, когда он окончательно отказал ей в ее просьбе, и сама вернулась в то состояние. Единственной разницей было отсутствие ее скрипки. Он сразу это заметил, и спросил:
«Ты сегодня без скрипки?»
«Нет, – отвечала она, – это ты сегодня без Скрипки. Я и есть Скрипка, твоя Скрипка, но ты отверг меня».
Он сказал ей:
«Что ты несешь?! О чем ты?!»