Заметив подбитую машину, он подлетел к ней и завис, видимо изучая обстановку и докладывая командованию. В этот момент Мак увидел, как уже спустившийся с восточного склона Бен бегом пересекал долину и что-то кричал. Скорее всего, его заметили с вертолета и решили подобрать, а он все кричал и кричал что-то и махал руками. Мак мог быстро добраться до вертолета, но что-то удерживало его от этого.
«Пусть Бен летит, если сумеет добежать, а я останусь здесь. Бен, конечно же, захочет забрать меня с собой, но как можно оставить все теперь?!»
Наверное, экипаж вертолета наконец услышал то, что кричал Бен, потому что они вдруг засуетились и стали махать руками, поторапливая бежавшего. Вдруг тот упал. Мак бессильно продолжал смотреть сквозь оптику прицела. Бен же тяжело поднялся и продолжил бег, не оглядываясь. До вертолета оставалось не так уж много, и он начал показывать рукой туда, где лежал Мак, который уже слышал короткие фразы: «Мак! Он там! Найдите Мака! Заберите его!».
А Мак думал только об одном: бежать и постараться забыть обо всем случившемся – насколько это окажется возможным, или остаться в своем укрытии в надежде дождаться-таки ошибки противника? Скорее всего, у него больше никогда не будет возможности вернуться сюда, а уж тем более – в эту самую ситуацию, и до конца своей жизни, за которую он сейчас борется, Стивен МакКой – Мак, как его называли во взводе – будет вспоминать приближающийся гул лопастей вертушки, заглушающий голоса товарищей, уменьшающееся в размерах и уносящееся на юг поле боя, почти утонувшее в вечерних сумерках. А когда он будет пребывать в одиночестве, в его голове кто-то будет тихо шептать: «Он там, он все еще там – я его чувствую!»
5 декабря 2018
Дуэт
– … и именно поэтому я полагаю, что их отношения не просто зашли в тупик, а находились там с незапамятных времен.
– Интересно… Интересно… Печально, но интересно. Напомни, пожалуйста, как все начиналось.
– Ладно. Слушай. Он всегда был творческой личностью, но то ли он сам не замечал выражения своей страсти к творчеству в своем труде или в образе жизни, то ли окружающая среда глушила это чувство, то ли еще что, и в результате он так и прошляпил три десятка лет. Конечно же он принимал участие в разных проектах, играл в группах, напоминал о себе в соцсетях, но ничто из этого не было тем, к чему стремилась его душа, или для чего он был рожден. Тебе довелось слышать, как он исполняет, например, песни Родни Миллера?
– Было пару раз. Особо не впечатлило, но запомнилось…
– Когда и где?
– Какой-то акустический фестиваль и еще что-то где-то, уже не…
– А я говорю о чрезвычайно камерном исполнении, например, дома. Когда он дома один… не обязательно, чтобы один, но когда он уединен сам с собой, наверное, он может… подчеркиваю, может – это не гарантия идеального исполнения – он может выдать такое исполнение…
– Извини, прерву тебя. Мы говорили об этом уже сегодня: исполнение, запись, альбом, да и просто песня – ничего из этого не может быть идеальным, иначе сочинять песни, писать альбомы, или просто музицировать уже не будет представляться возможным.
– Да, верно, но, вспоминая те несколько раз, когда он играл в моем присутствии, я каждый раз ощущаю зажигающийся во мне эмоциональный огонь, так сказать. Перед глазами у меня до сих пор стоит эта обнявшая гитару фигура, а в ушах – та акустическая субстанция, которая выходила из-под его пальцев. Еще он пел… ну, с пением его мы все знакомы – артистично, с чувством, все такое… но не совсем так, как он поет для себя. Признаюсь тебе: если бы только у меня была возможность заменить некоторые оригиналы из своей фонотеки на те его исполнения, свидетелями которых мне посчастливилось стать… Да что там говорить! А совсем недавно он, можно сказать, приобрел рояль – знакомый музыкант, не успев продать свой инструмент перед эмиграцией, попросил его постараться выручить за него определенный минимум. А так как дом уже был продан, рояль пришлось перевезти на квартиру к субъекту нашей дискуссии. Он поместил объявление в одном из торговых интернет-порталов и честно следит за его обновлением, однако всем понятно, что инструмент такого класса так не продают. Может, конечно, и повезти, но пока что он сам на нем играет, что, собственно говоря, и подразумевалось, когда он соглашался помочь в реализации рояля.
– А что за инструмент?
– Не знаю точно, но рояль старинный, лет ему что-то около ста двадцати, но тогда их делали на совесть. Достаточно подстраивать его хотя бы раз в год, и он еще не один десяток лет прослужит. Ладно, вернемся к теме. Так вот, на сегодняшний день у него дома уже три инструмента. Широкой публике он всегда был известен как… кто?
– Уж точно не как скрипач!
– Да, именно! Сам себя он представляет играющем либо на гитаре, либо на чем-то клавишном. Он сам признавался мне как-то раз после игры, говоря: «Инструменты, когда им открываешь свою душу, сами открывают тебе свои секреты; слушатели могут этого не почувствовать, но часть музыки исполняется самим инструментом, а не музыкантом!». И добавлял: «Как минимум, в моем случае это так».
– Ну, я с чем-то могу согласиться – он никогда не был виртуозом игры на гитаре или на пианино.
– И сейчас не является им, но когда он начинает играть… Правда, процент таких вот удачных исполнений невелик – один раз на дюжину подходов в благоприятном состоянии духа.
– Ага, видишь! Все-таки есть зависимость от окружающих факторов.
– Я этого не отрицаю, я просто говорю, что то, что у него находится внутри, не зависит от внешней среды и ее воздействия, а не то, как он это самое то преподносит. Этот дар, этот талант действительно прекрасен, но слишком много факторов могут мешать ему воплощаться. А когда он находится в своей среде, в своем статичном мире, это происходит естественным образом. Момент этот, как бы тебе описать, веет чем-то… чем-то…
– Магическим?
– Да нет, какая на фиг магия! Тут дело в пребывании в гармонии с самим собой и с окружающим миром, когда все вокруг начинает резонировать и помогать создавать, когда все способствует раскрытию таланта, и пребывание в этой атмосфере заражает энергией.
– Ну, я это и называю Магией – Магией Творения, Магией Момента, Магией Гармонии.
– Хорошо. Так вот… Идем дальше. Игра, гитара, рояль, инструменты сами играют… Всегда боюсь потерять логическую цепь рассуждения… Да, скрипка! Играть на скрипке он учился еще в детском возрасте, однако через пару лет забросил это занятие. Вероятно, сказался неправильный подход того дилетанта, который возомнил себя педагогом. Лет через восемь он вдруг увидел, как один музыкант сыграл на пианино песню, которую он как раз недавно полюбил, и это сподвигло его на то, чтобы не полениться и сесть за пианино, давно уже потерявшее свой строй за многие годы забвения. Однако инструмент вскоре был настроен, а вдобавок к этому вспомнилась и дядина гитара. То есть то, что он воочию убедился в том, что любимую песню можно исполнить самому и сделать это с чувством – а то исполнение было просто переполнено эмоциями, как он мне сам рассказывал, вселило в него желание снова взять в руки инструмент. Было ли это продиктовано свыше с целью пробудить данный ему талант, или же это Талант сам взял ситуацию в свои руки – не могу сказать, но это и было именно тем толчком, благодаря которому он стал играть всем нам на радость.
– А скрипка когда возникла? Ты говоришь «пианино», «гитара» …
– Полагаю, что скрипка возникла задолго до того, как он начал играть в своей первой группе, но до недавнего времени она просто не могла материализоваться.
– Или же он сам не способствовал развитию этой идеи. Ведь бывает же так, что у человека есть какая-то мечта, но он сам никак не может поверить в нее, и уж тем более реализовать. И вот он живет, живет, а мечта его угасает, угасает, словно птица в клетке. Ему нужно клетку открыть, выпустить ее на волю, дать ей крылья расправить, а он лишь мимо нее в пустое небо смотрит. Мечту же тоже услышать, почувствовать надо, признать…
– Может и так. Ладно, я продолжаю. О группах. По сути у него никогда не было своей группы – он всегда играл то, что ему говорили. Из опыта игры с каждой из всех этих групп он приобретал для себя что-то новое: общие принципы игры в группе, музыкальную грамоту, технические нюансы. Он расширял свой кругозор, он знакомился с другими музыкантами. Интересно то, что он не делал это целенаправленно, но в каждый новый состав он приходил со все большим багажом. Каждый из этих составов, в свою очередь, также получал какую-то выгоду, принимая его. В основном это выражалось в том, что группа начинала выглядеть на сцене, она становилась по-хорошему дерзкой. Правда, не всегда это ценили, что и приводило к его внутренней неудовлетворенности, а оттуда – к конфликту в коллективе. С годами он научился и тому, как ускорять эти неизбежные процессы, и вот, на сегодняшний день он опять идет вперед.
– Сколько он продержался на этот раз?
– Ровно полтора года.
– Не очень много, но и немало, зная сколько чего он сделал в этой группе.
– Точно, не идет ни в какое сравнение с пятью годами, проведенными в пред-предыдущем составе. Там он был исполнителем, здесь он предлагал; там он следовал образу, здесь он сам его создавал. Но именно исходя из опыта игры в той группе он почувствовал, что срок его времяпровождения в новой подходит к концу.
– То есть?
– Сейчас объясню. Прежде сделаю акцент на слове «почувствовал»: дело явно не в самом опыте, а в правильном, на мой взгляд, ощущении реального распределения зависимостей.
– Не понимаю. Мудрено звучит как-то.
– Знаю, знаю. Сейчас объяснять буду какие зависимости я имею в виду, слушай… Учти, что в рассказе встретится немало противоречий, которые тем не менее имеют свое определенное место в жизни – надо только правильно их понять.
Поиграв год, группа действительно создала новый материал, достойный внимания. Исполнительское мастерство достигло высокого уровня, сыгранность была налицо, но нового материала в их репертуаре не было. Здесь первое противоречие: сначала я говорю, что они создали что-то новое, а потом оговариваюсь, что нового они уже не создавали. Все верно: изменив формат группы из квинтета в трио и перелопатив репертуар, добавив в него кое-что из старого материала, а также приняв участие в написании новых песен, он, безусловно, сделал что-то новое. Для себя во всяком случае.
Список же исполнявшихся на концертах вещей практически не изменялся, и неизменной оставалась старая форма представления, от которой уже все устали. По-видимому, остальные участники ослабили защиту от рутины и довольствовались этой статикой последние несколько месяцев. То ли они не замечали, то ли не хотели признавать этого, но дела у группы стремительно шли на убыль. Репетиции проходили непозволительно редко – пару раз перед очередным выступлением в одном и том же клубе – он, кстати, уже закрылся – и были все менее продуктивными. Ну сколько можно играть одно и то же и каждый раз после очередной пробы говорить: «О, хорошо получилось»!
Будучи человеком артистичным, он тем не менее не мог уже скрывать недовольство происходящим, и его упадническое настроение передавалось остальным. Ему иногда приписывалась ответственность за общую хандру, но он в ответ приносил полное отсутствие мотивации. Как он мне рассказывал, одним из условий его участия в этом проекте было «находиться в плюсе», то есть получать хотя бы на пару долларов больше, чем тратить. На данный момент выполнение этого условия было уже невозможным. Во время бесед этот факт приводился как аргумент и далее не обсуждался, тем самым после нескольких разговоров было понятно, куда он клонит.
Недавно состоялся еще один, последний разговор, во время которого было предложено сыграть еще один раз в том самом клубе, пока он не закрылся. «Сыграем?» – спросили они его, а он ответил: «Если спрашиваете меня, то я отвечаю «Нет»». Мне здесь видно очередное противоречие: он любит играть и любит быть на публике, и вот он сам отказывает себе в этом. Вот как он мне сам все объяснял:
«Мы играем наши вещи вперемешку со всем известными шлягерами – кстати, как показывает практика, нашей публике далеко не все они и известны. Со стороны же говорят, будто половина – это каверы5, а другая половина – тоже каверы, вот только непонятно на чьи именно песни. Смешно? Кому смешно, а кому обидно. Мы вкладываем в наши вещи наше умение и наше понимание той или иной песни, самих себя. Но я сам не виню людей, потому что в группе потеряно чувство времени и места: ну как мне объяснить, что сейчас не начало семидесятых, и за окном – не Европа с Америкой, как?! А люди это видят. Они могут не замечать те секундные фишки, которые мы неделями разрабатываем, не понимать сложности исполнения тех риффов, которыми мы до сих пор гордимся, но это нормально, ведь нельзя требовать от всех понимания себя одного-любимого. Люди приходят в бар или в клуб для того, чтобы отдохнуть, развлечься, послушать музыку, пообщаться, поговорить, а не вникать в твои задумки. Концерты – это другое дело. Они организуются с целью познакомить людей с твоим творчеством, и там ты можешь ожидать внимания. Поначалу у нас дела шли неплохо, люди интересовались нами и нашей музыкой, но потом все это стало потихоньку затухать.»
Ты знаешь, когда он мне все это рассказывал, в его речи чувствовалось какое-то сожаление о чем-то неудавшемся, но одновременно с этим в нем ощущалась решительность что-то сделать. В конце разговора стало ясно, что он уже практически сделал это что-то, а сожаление было лишь о том, что он не сделал это раньше, и вот как он закончил свой монолог.
«Последний разговор с ребятами состоялся два месяца назад. Я пару раз дал понять, что мне уже не интересно то, что группа в состоянии сегодня делать. «А что тебе интересно?» – последовал вопрос, на который я ответил, казалось бы, противореча самому себе: «Делать что-то новое». «Новые песни писать?» «Нет, ведь получится то же самое». «Новые каверы добавить в репертуар?» «Только не это!» «А что?» И я ответил: «Обозначить старое и распрощаться с ним, дабы понять, что есть новое». Я подразумевал запись в студии. Мы обязаны были записать исполняемый нами материал в студии, поставить птичку на этой вехе (как группа и сделала ранее, что и дало мне возможность ориентироваться на их альбом и создать что-то отличное от него) и идти дальше. Но эта идея была забита сразу в силу финансовых ограничений. Я попытался возразить, мол, не обязательно жить в студии, достаточно записать живьем костяк песен, а потом уже дорабатывать их по мере возможности. Мы могли хотя бы эти полгода так использовать, а не убивать, деря глотку и кривляясь перед парой-другой завсегдатаев «Ямы» … Я помню, как ранее предложил добавить в состав клавишные, желательно женщину, однако и эта идея была воспринята в штыки. Играть все в чисто акустическом варианте – тоже «не наше». Что ж, я тоже могу что-то не принимать, и я принял решение идти дальше.»
Если ты узнаешь, что именно он решил, ты удивишься.
– Играть соло или набрать состав?
– Хитришь, предлагая оба варианта. Конечно же, либо единственное число будет, либо множественное. Но это хорошо, что ты все еще веришь в дух нашего героя. А он жив, хоть и противоречив. Да, он сразу же принял решение играть соло, но опять каверы, однако совершенно другие, и набор их был довольно дерзким. Его увлечение Миллером с годами выработало в нем какое-то чувство, позволяющее легко перекладывать групповую вещь на один инструмент. Для нового состояния он выбрал гитару как рабочий инструмент, влез в долг, купив себе новую красную акустику, набрал песни, которые он хочет и может исполнять – отсеивал он их тщательно, и начал с предложения прослушать себя не где-нибудь, а в «Off»-е!
«Я чувствовал, что не смогу сидеть, сложа руки. Мне необходимо было глубже уходить в инструмент, благо гитара сам открывала мне свои секреты», – говорил он.
Цепочка противоречий не закончилась на покупке гитары в долг. С финансами у него, как и всегда, была напряженка, но он решительно сделал этот шаг.
– Подожди, а что насчет зависимостей? Речь шла о каких-то зависимостях, которые он правильно сумел оценить или увидеть, помнишь?
– Зависимость будущего от прошлого и настоящего, зависимость следствия от причины, ну или в данном конкретном случае зависимость неудовлетворенности жизнью от способа ее проживания и зависимость ощущения счастья от пребывания в состоянии творения. Что-то в этом роде.
– Тоже мне, философ. Ладно, продолжай. Речь шла о цепочке противоречий.
– Денег мало, а гитару купил. Однако именно в это самое время ему было предложено участвовать в многообещающем с финансовой стороны, но уж очень попсовом проекте, в котором он играет до сих пор. Лично мне так видится та музыка, которую он с ними играет.
– А что именно? Мне не довелось их услышать.
– Эстрада, мировые поп-хиты, фанк, даже что-то из рэпа.
– Ты знаешь, мне кажется, он прав в том смысле, что репертуар этой группы, в отличие от музыки уже бывшего его состава, будут слушать – танцуя ли, попивая ли алкоголь, снимая ли женщин или цепляя парней, но будут точно! На такую музыку ходят, потому что она гарантирует расслабуху и не вводит в никому не нужный интеллектуальный напряг. Плюс ко всему, если за это платят деньги…
– Гарантированные деньги! Кстати, именно так он и мотивировал свое желание играть в этом составе. Еще он добавил, что ему было это интересно, хотя я знаю точно, что он не знал практически ни одной из предложенных ему вещей. И это идеально ложится в его позицию, изложенную мной несколькими минутами ранее.
– Получается, что он ушел от каверов и пришел к каверам.
– И что примечательно – в обоих своих новых воплощениях: и в соло, и в этом составе!
– Именно! Плюс ко всему, он прекратил играть чтобы начать играть. Отдал деньги, чтобы получать. Он – Мастер противоречий.
– Ну да. Ему сейчас интересно то, что никак не могло показаться интересным тогда. И главное здесь то, что он сейчас совсем не ощущает себя угнетенным, несмотря на то, что музыка эта не определяет его внутренний мир.
– Говорю тебе: он – Мастер!
– Еще один интересный момент заключался в том, что этот состав оказался очень текучим. Музыканты там все очень способные, но амбициозные, и, в отличие от него, имеющего постоянную работу, живущие только за счет отыгранных часов. Они участвовали в различных сторонних проектах, и дошло до того, что для некоторых из них этот проект сам уже начал являться сторонним. Кстати, именно поэтому ему и предложили занять место «слабого звена». Он же, не заинтересованный в постоянной игре где-то «лишь бы платили», осел в этом коллективе и, быстро придя в должную форму, созерцал то, как его коллеги распылялись на участия во всевозможных группах, вследствие чего постоянно вынуждены были разрешать временные конфликты, распределяли свои дни по часам, выходили в тираж и теряли себя. Душа за них у него не болела, как и за сам коллектив. Он знает: он свободен, и преспокойно воспримет известие о том, что этот состав более не может существовать, если этому суждено произойти.
– Думаешь, он стал жестоким?
– Нет, скорее он стал реалистом… Вообще-то… Вообще-то у него в голове возник еще один проект, о котором он пока не распространяется. Говорит, что вы все услышите о нем в скором времени. На мой вопрос: «Неужели свои песни решил исполнять?» он сказал: «Это позже», и добавил, что на этот тайный проект ему и нужны деньги, которые в состоянии заработать работой в том, попсовом.
– Явно будет что-то неожиданное. Мы уже привыкли к его сюрпризам в последние годы. Ах, если бы он ранее осознал свой потенциал, может быть он не дошел бы до сегодняшнего состояния, жизнь его могла сложиться иначе… Так что же с этой женщиной?
– Да, теперь об этой женщине… Тут я знаю далеко не все, а то, что знаю нужно будет правильно изложить… Даже не знаю с чего начать… Боюсь ненароком добавить какую-то отсебятину, или если вдруг окажется, что информация не соответствует действительности… Пусть эта часть нашего разговора останется между нами, ладно?
– Не беспокойся!
– У него всегда была слабость к женскому полу. Именно слабость. Он не мог не восхищаться какой-нибудь женщиной в данный момент времени. Когда он видел проходящую мимо него привлекательную особу он мог не заметить ничего другого вокруг, а потом, после того как она исчезала из его поля зрения, с улыбкой на лице продолжал восхищаться ей вслух – это если он находился в компании знакомых – или же в своих мыслях уже представлял ее идущей вдаль по дороге. Достаточно показаться какой-нибудь новой красавице – он сразу переключает все свое внимание на нее, и так далее. К концу дня, оставшись наедине с самим собой, он вспоминает всех тех, кто сегодня ублажал его глаза, выбирая лучшую тройку. Надо отметить, что вкус у него был достаточно высокий, и так как он не скрывал своих чувств от своих друзей и знакомых, в его окружении создавалось мнение, что он невесть какой герой-любовник, из поля зрения которого не выпадает ни одна красавица. Но нередко он удивлял своим выбором. Бывало так, что он начинал боготворить откровенно неудачные экземпляры, о которых друзья отзывались как «такая, что нужно очень много выпить, чтобы не пожалеть себя для провождения с ней вечера». Выбор свой он всегда обосновывал не менее неожиданным образом, в котором всегда чувствовалась определенная биологическая подоплека, а не эстетическая. Например, как-то раз он обратил внимание на то, как девушка в кафе ела гамбургер; сама она была невзрачная, но тот фрагмент ее физиономии, который был в непосредственной близости с гамбургером, буквально ошеломил его. Может быть, сыграла роль игра теней и освещение, может в его памяти возникли какие-то образы из прошлого, ранее увиденного такого же фрагмента на более достойном внимания фоне, может еще что – это уже было неважно. Он влюблялся в эту картину, а потом продолжал обрабатывать ее у себя в голове. Но скоро на смену ей приходила другая «нормальная», а эта могла попросту забыться навсегда.
– Так он – бабник?
– Вот я и говорю: у окружающих создавалось такое мнение. Однако на самом деле у него ни с кем не было ничего глубокого. Он был готов ублажать любую позволившую это женщину, потому что он любил их. Но любовь эта была странной. Кстати, замечали, что случаи влюбленности в «странные» объекты всегда сочетались с периодами эмоционального спада. Психологи вообще и психоаналитики в частности, вероятно, смогут дать объяснение такому поведению, но и невооруженным глазом было видно, что у парня не все в порядке в сексуальном плане. Отсюда и слабость к женскому полу.
– То есть он…?
– Он неадекватно воспринимал женщин и свои отношения с ними.
– Отношения?
– Общение. Простое общение, простой бытовой диалог, простая улыбка приветствия – все это переосмысливалось в его голове как какой-то намек на отношения. Женщинам такое внимание было приятным, но они, естественно, не замечали никакого намека на вероятность возникновения какой-либо проблемы. Наоборот, некоторые из них даже чувствовали себя неловко, зная, что основная доля его внимания, конечно же, достанется какой-нибудь незнакомой им стерве, а они у него просто время заполняют. Представь себе состояние молодой женщины, которая, показав ему свою фотографию, вдруг слышит: «Ах, вот она, вот она дикая первородная красота женского начала!». Знала бы она какой смысл он вложил в эту фразу… И вообще, знали бы они все, что происходило у него внутри в те частые минуты общения, какую подоплеку имели все эти подмигивания, сопровождающие каждодневные «приветы» и «добрые утра», вполне вероятно, что кто-нибудь да и воспользовался бы моментом. Но этого не происходило, и никто никогда не делал шаг навстречу. Кстати, в этом частном случае она не сдержалась и сказала ему: «Эх друг, твоими бы устами да…».
– А это ли не намек?
– Не знаю, может быть. Однако его так скрутило от такого ответа (а диалог этот происходил через Интернет, а не в реале), что он не смог его парировать. Он не льстил, он был искренен в своей оценке: на той фотографии она предстала в очень удачном ракурсе, ее полуобнаженное крепкое загорелое тело прекрасно контрастировало с лазурным небом, на фоне которого она стояла, приоткрытый рот обнажал здоровые белые зубы, легкий ветерок ласкал ее волосы и теребил полупрозрачную накидку, нежно покрывавшую ее плечи, а глаза горели страстным огнем. Несмотря на современную одежду, в которой она предстала на этой фотографии, он разглядел в ней обитательницу первородных ландшафтов, дикую Дочь Природы и воплощение жизни. Но он не знал, как воспринимать ее ответ. Поняла ли, правильно ли приняла она его комплимент? Почувствовала ли она как он ею восхищен и что он в состоянии сделать для нее сейчас? И вот он начинал думать, думать много, думать излишне, и когда ему становилось ясно, что все совсем не так, как ему это кажется – общаются для того, чтобы обмениваться информацией, улыбаться при встрече ненаказуемо и даже положено и естественно, и так далее – с ним случался мини-стресс, который он немедленно приписывал своей неполноценности. Ему советовали: «Пригласи куда-нибудь, назначь встречу, намекни хотя бы», на что он отвечал: «А вдруг ее это обидит? Вдруг она совсем не это имеет в виду? Вдруг она прилюдно меня опозорит?». Он очень боялся показаться бестактным, а еще больше боялся кого-то обидеть.
– Извини, перебью тебя. А может быть, у него когда-то состоялся бытовой диалог или ему кто-то улыбнулся при встрече, что и перешло в какие-то отношения? Не могло разве такого быть в прошлом? Я знаю немало случаев, когда ты видишь кого-то в толпе, кто внезапно привлекает твое внимание, резонируя с твоими внутренними желаниями и идеалами, как бы пробуждая тебя, говоря: «Вот этот образ был у тебя в сердце», или в мозгу, или в паху – неважно, «Вот с таким объектом тебе хочется общаться, проводить время» и так далее. Одна знакомая рассказывала о встрече с человеком, имени которого она так и не узнала, хотя встречались они аж две недели. Женщина она, кстати, очень претенциозная, часто переоценивающая себя, и, как она сама сказала: «Меня добиваются многие и подолгу, и настойчиво, и в основном безуспешно, а тут как будто что-то щелкнуло в голове – и все!».
– А как и где они встретились?
– К ним в учреждение приехала какая-то комиссия, и когда они толпой проходили по коридору, она встретилась взглядом с одним из членов комиссии. Оба замерли, точнее она продолжала разговаривать с сотрудником, а тот продолжал свой путь мимо ее рабочего места вместе со всеми остальными членами комиссии, но реально они были где-то там, наверху, далеко. То же самое произошло еще два раза в течение рабочей недели комиссии (не знаю, может быть он специально проходил перед ее кабинетом), а потом они каким-то образом оказались вдвоем в лифте. Она не знает, как они уложились в такой короткий период времени, но он успел улыбнуться, поздороваться, поинтересоваться ее настроением и попросить дать номер ее телефона. Ну и так далее, понятно уже как и что. И вот, прошло почти две недели, дней, кажется, двенадцать, в течение которых они встречались по полной, но так и не узнали имен друг друга. Может это и к лучшему, потому что расстались они так же быстро. Знакомая не жалеет ни о чем, не знаю, как он…
– Да, конечно же, такое случается, не отрицаю. Но ждать всю жизнь и надеяться только на такой случай? Вероятность – минимальная. Но никто не понимал, что же мешало ему знакомиться с кем-то в реале, а не провожать увиденные образы в воображении, а потом укорять себя за свою слабость. Кстати, он во всем такой: музыка, литература, искусство, кино – все, что он любил, обязано было само появиться в его жизни. Он сам никогда ничего не искал, не копался, но то, что находило его, зачастую оставалось в нем навсегда, и в это он уже сам погружался на все сто. Если ему кто что да и советовал, он сразу отвечал, что смысла в этом нет, потому что книгу он читать не будет, музыку не послушает, фильм не посмотрит. Если же вдруг потом он сам доходил до этого фильма, альбома или книги, и ему это нравилось, его восторгу и желанию «отдать должное» изначально предложившему не было предела. Он делал это искренне, однако всегда получал в ответ: «А почему ты не послушал (посмотрел, прочитал) это когда я тебе говорил?!». «Тогда бы я ничего этого не понял, не увидел, не услышал бы». Он мне сам приводил уйму примеров из своей практики… Ты знаешь, вот я сейчас рассказываю тебе о нем и перебираю у себя в голове все то, чему он всецело себя посвятил, что он любит, в чем он действительно великий специалист и глубокий знаток. Знаешь, абсолютно все из того, что стало частью его мира, так или иначе само его нашло по воле случая. Есть только одно исключение.
– Должно было быть. И что же это?
– Куп, писатель такой. Ему как-то раз его дядя Мелхиседек предложил почитать самую популярную из его повестей, на что он сразу согласился. В эпоху Всемирной Паутины сделать это совершенно просто, и он не поленился и выкачал текст книги, которую проглотил за два дня. После он скупил все книги Купа, прочитал каждую из них, и по сей день перечитывает их и пополняет свою коллекцию. Как я сказал, он всегда лезет вглубь и вширь того, что любит и знает, и сегодня, если тебе нужно получить информацию о Купе, тебе либо нужно поискать ее в Интернете, либо расспросить об этом нашего героя. Последний может даже и быстрее ответит.
– То же самое и с Миллером, да?
– Да, то же самое. На сегодняшний день он, наверное, самый крупный и глубокий знаток творчества Миллера, Купа и некоторых других творческих личностей во всем регионе. К нему часто обращаются за помощью в тех или иных вопросах, связанных с Миллером, люди со всех концов глобуса.
– Говорят он виделся с ним лично.
– И не один раз! И не только с ним. Фотография рукопожатия с Купом стоит у него дома на почетном месте. В общем, хочу сказать, что он, наверное, очень счастливый человек, потому что знает то, что любит, и то, что он любит, его никогда не подводит. Но как Мастер противоречий он несчастлив, потому что он абсолютно не знает того, что любит, что он любит настолько страстно, что эта страсть могла бы породить в нем шквал творческой энергии. И история с этой женщиной ничему его не научила.
– Мне уже показалось что нить разговора никогда не приведет к этой женщине.
– Все это время наш разговор целенаправленно приближается к этой женщине, которая появилась в его жизни так же внезапно, как и Миллер, как Куп, как все то, что еще может появиться. Произошло это, как говорят, на небесах и давно – у нее явно тоже есть какая-то своя история, иначе как бы они встретились?