Крах Российской империи. Рождение империи Советской

Глава 2. Февральская революция. Временное правительство и причины его неудач

Первая мировая война

Приступая к осмыслению такого глобального исторического события, как крах Российской империи, которой 304 года правила династия Романовых, следует начать анализ событий с Первой мировой войны. Она прервала относительно спокойный и, пожалуй, самый результативный этап развития страны на рубеже веков. В начале 1910 года начался промышленный подъем, росли объемы производства, активные процессы становления капиталистических отношений происходили на селе. Страна медленно, но все же залечивала раны Русско-японской войны и Первой русской революции, шел процесс модернизации экономики. Но эти успехи были очень неустойчивыми, и начавшая война стала таким перенапряжением сил и возможностей страны, которого не выдержали ни экономика, ни власть, ни политическая система государства.

Страны Европы к войне готовились давно и шли к ней целенаправленно: проводили модернизацию промышленности, формировали и перевооружали армии, создавали военно-политические союзы. Наибольшую активность и агрессивность проявляла Германия, которая считала несправедливым сложившееся разделение мира на колонии и сферы влияния, чувствовала себя обделенной и потому открыто стремилась силой изменить ситуацию. Достаточно вспомнить цитату статс-секретаря по иностранным делам, с 1900 года канцлера Германии Бернгарда фон Бюлова, который еще в 1897 году в немецком парламенте произнес слова, определившие направление немецкой внешней политики: «Времена, когда немец уступал одному соседу сушу, другому – море, оставляя себе одно лишь небо… – эти времена миновали… Мы требуем и для себя места под солнцем»^[69].

При такой оценке общей ситуации в мире и заявленных целях Германии нужен был лишь повод к войне, который не заставил себя долго ждать. Таким поводам стало убийство наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда, которое совершил в Сараево сербский студент Гаврило Принцип. Это произошло 28 июня 1914 года, а уже через месяц Австро-Венгрия, подталкиваемая Германией к агрессии, объявила войну Сербии. Россия, как она понимала тогда свой долг, свою обязанность по отношению к братьям по вере, должна была встать на защиту сербов.

Надо отдать должное Николаю II, он ежедневно в течение трех дней посылал телеграммы в Берлин кайзеру Германии Вильгельму II, в которых содержалось одно предложение: повлиять на Австро-Венгрию, остановить войну. Самое удивительное в этой истории то, что русский император предлагал немецкому кайзеру выступить посредником в улаживании начинающегося военного конфликта. Удивительное потому, что именно Вильгельм II был поджигателем войны и никак не мог одновременно выступать в роли пожарного. Началась война, в которую втянулись 38 государств с населением более 60 % от мирового.

Конечно, Российская империя вступила в войну не только из братских чувств к сербскому народу, хотя Манифест царя об объявлении войны вызвал в русском обществе всплеск патриотических эмоций. В городах прошли манифестации, Госдума проголосовала за военные кредиты, депутаты, лидеры политических партий заявляли о поддержке царя. Против войны выступали только большевики, которые сформулировали революционную цель: поражение своего правительства, что должно было привести к социалистической революции. Но этот лозунг не нашел поддержки ни в обществе в целом, ни у пролетарских масс в частности и был осужден властью.

Россия вступила в войну еще и потому, что Николай II и его окружение поверили обещаниям Англии и Франции отдать под контроль Российской империи проливы Босфор и Дарданеллы после победоносного завершения войны. «Поэтому одной из основных причин вступления России в Первую мировую войну являлась давняя вожделенная цель – Константинополь и Проливы»^[70].

Конечно, это были иллюзии. Ни при каких условиях России не достались бы проливы. И не только потому, что Англия и Франция никаких гарантий, твердых обещаний, не говоря уже о соответствующем договоре на бумаге, не давали русскому царю. Главная причина заключалась в том, что контроль над проливами чрезмерно усиливал бы позиции России не только на Балканах и на Ближнем Востоке, но и в целом в Европе, делая ее путь в Средиземное море абсолютно беспрепятственным как в торговых, так и в военных целях. Укрепление России в этой исключительно важной точке автоматически вело бы к геополитическому ослаблению Англии, на что владычица морей никогда и ни за что не согласилась бы.

Выделим некоторые обстоятельства, при которых началась война. На первое место поставим военно-техническую неготовность России ввязываться в этот европейский конфликт. Вторую ступеньку отдадим ошибочным оценкам Николаем II международной обстановки и отношения союзников по Антанте к России, которые вновь использовали нашу страну для достижения собственных целей, что не раз подтвердит ход войны. Наконец, отметим острую внутреннюю конфликтность русского общества, которая лишь на короткое время сменилась консолидацией большинства политических сил и широких слоев народа перед началом войны, обусловленной ростом патриотических настроений.

Но патриотический подъем и поддержка царя, проявившиеся в начале войны, уже весной – летом 1915 года сменились обострением конфликтов как во власти – Думы с царем и его правительством, так и в обществе в целом, где зарождалось и крепло недоверие к власти вообще. Поражения на фронтах, великое отступление русской армии, гибель тысяч солдат в окопах и изымание крестьян из деревни на нужды войны вели к еще большему ухудшению социально-экономической обстановки внутри страны. «Война виделась сокрушительной и короткой, солдатам обещали, что они вернутся в свои дома уже к Рождеству. На деле сбылись лишь ожидания сокрушительных последствий. Военные потери были чудовищными: погибли около 9,5 млн солдат, матросов и офицеров, около 20 млн получили ранения разной степени тяжести»^[71].

Но это одно измерение войны – военное. Поскольку сокрушительной и короткой войны не получилось, то росла нагрузка на общество в целом – на экономику и особенно на жизнь простых людей. За годы войны на фронт была мобилизована почти половина работоспособного населения страны, прежде всего крестьянского. Страдало и городское население, которое все хуже и хуже обеспечивалось продовольствием, в том числе и по причине нехватки рабочих рук на селе. Стремительно росли цены на основные виды продовольствия, товары повседневного спроса и жилье. Для сравнения: за первые два года войны цены выросли на 300 %, а зарплата на лишь на 100.

В 1916 году, когда закончились ресурсы довоенных лет, острота ситуации в стране обозначилась во всей своей неприглядности. Лидер кадетов и видный общественный деятель предреволюционной России П. Н. Милюков в своих воспоминаниях приводит такие слова А. Д. Протопопова, который в конце декабря 1916 года был назначен министром внутренних дел страны: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдели деревню… остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев. <…> Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. <…> Армия устала, недостатки всего понизили ее дух, а это не ведет к победе»^[72].

Кризис власти и его последствия

По совокупности причин – неудачи и большие потери на фронтах, резкое ухудшение жизни в тылу – в стране зарождался системный кризис: во властных эшелонах, в экономике, в настроениях общества. Росло общее недовольство властью и императором. Вот как описывает ситуацию в стране в воспоминаниях Председатель Государственной думы России М. В. Родзянко: «С продовольствием стало совсем плохо. Города голодали, в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но нельзя ничего достать из-за полного развала в тылу. Москва и Петроград сидели без мяса, а в это время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-либо сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виновников никогда нельзя было найти»^[73].

Николай II пытался изменить ситуацию: занял пост Верховного главнокомандующего, несколько раз менял председателя правительства, одного за другим увольнял министров, но желаемый результат не достигался. Снова обратимся к воспоминаниям Родзянко – руководителя одного из высших органов власти империи и непосредственного участника событий, происходивших в стране в этот трагический период: «…вся внутренняя политика, которой неуклонно держалось императорское правительство с начала войны, неизбежно и методично вела к революции, к смуте в умах граждан, к полной государственно-хозяйственной разрухе. Довольно припомнить министерскую чехарду. С осени 1915 года по осень 1916 года было пять министров внутренних дел. <…> На долю каждого из этих министров пришлось около двух с половиной месяцев управления. Можно ли говорить при таком положении о серьезной внутренней политике? За это время было три военных министра… Министров земледелия сменилось четыре… Правильная работа главных отраслей государственного хозяйства, связанного с войной, неуклонно потрясалась постоянными переменами. Очевидно, никакого толка произойти от этого не могло…»^[74].

Разумеется, и не происходило. Более того, предпринимаемые императором действия воспринимались как проявление его слабости, неадекватной оценки ситуации и в целом неспособности остановить сползание страны в кризис. Государь терял сторонников даже в ближайшем окружении и среди высокопоставленных представителей династии. На этом фоне формировался и вызревал заговор против царя, которого все большее число знати считало виновником всех бед, обрушившихся на Россию. Об этом пишет и Родзянко: «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон обращались представители высшего общества с заявлением, что Дума и ее председатель обязаны взять на себя эту ответственность перед страной и спасти армию и Россию»^[75].

Пытались изменить ситуацию и депутаты Государственной думы. Но к этому времени Дума фактически превратилась в легальный оппозиционный центр по отношению к правительству. Депутаты добивались от царя права на формирование ответственного перед Думой правительства, другими словами, «кабинета, пользующегося доверием страны». Членов правительства должен был назначать парламент, перед которым министры и должны были отчитываться о своей деятельности. Депутаты полагали, что, если часть функций управления страной перейдет к ним, это поможет остановить негативные процессы в экономике и обществе. Для Николая II это было неприемлемым.

Былое единение царя и Думы, продемонстрированное в начале войны после повсеместного отступления русской армии весной – летом 1915 года, было окончательно разрушено. Депутаты прямо обвиняли правительство в неспособности организовать оборону страны. Результатом противостояния стало формирование по инициативе лидера кадетов П. Н. Милюкова в августе 1915 года так называемого Прогрессивного блока, в который вошли представители шести основных фракций парламента – кадеты, октябристы, прогрессисты, октябристы-земцы, националисты-прогрессисты, центристы. Из 422 депутатов Госдумы 236 вошли в состав Прогрессивного блока. К оппозиционерам Госдумы примкнули также три фракции Госсовета, после чего общая численность блока превысила 300 человек.

Так большинство парламента превратилось в организованную оппозиционную силу, которая потребовала отставки председателя правительства И. Л. Горемыкина. В ответ царь уже в начале сентября досрочно закрыл сессию Думы и отправил парламентариев на каникулы. Правда, в январе 1916 года был отправлен в отставку и Горемыкин. На премьерском посту он проработал два года, на момент отставки ему шел 78-й год. Задачу, которую перед ним ставил император – сгладить противоречия и примирить правительство и Думу, он выполнить не смог. Впрочем, он и сам не верил в такую возможность, о чем выразился откровенно и очень образно: «Какой же может быть успех, ведь я напоминаю старую енотовую шубу, которая давно уложена в сундук и засыпана камфарою, и совершенно недоумеваю, зачем я понадобился…»^[76].

Интересно, что в судьбе преданного царю чиновника высшего ранга ранее был аналогичный эпизод. Первый раз он стал председателем правительства еще в 1906 году и проявил себя как активный борец с Первой Госдумой. Борьба длилась недолго – Первая дума, как известно, проработала всего 72 дня и была распущена царем 9 июля 1906 года. Но в тот же день своего поста лишился и И. Л. Горемыкин.

1916 год не принес облегчения ни стране, ни Николаю II. Замена Горемыкина на Б. В. Штюрмера на посту председателя правительства была продиктована не его выдающимися способностями, а… рекомендациями императрицы Александры Федоровны и друга семьи Григория Распутина. Через полгода Штюрмер получил еще одну должность – министра иностранных дел. Человеку, занимавшему два столь важных поста, было в это время 68 лет. За годы службы на государственных должностях он ни на каком поприще не снискал успехов, авторитетом не пользовался ни внутри страны, ни за рубежом. Современники отмечали лишь одно его качество – льстивость и верноподданническое отношение к государю.

Умалению авторитета власти способствовало и то, что император, находясь в Ставке на фронте, занимался государственными делами на удалении, по большому счету он отошел от них, во всем полагаясь на императрицу, которая, по твердому убеждению современников, ничего в государственных делах не понимала. Да и сам император к проблемам государства относился равнодушно, воспринимая их как помехи в жизни. «Он признался жене, что проживание в Ставке избавляет его от изрядно надоевших государственных забот: “Мой мозг отдыхает здесь – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания”»^[77].

Общество бурлило и внизу, и на верхних этажах власти, но так не могло продолжаться до бесконечности. Период относительно мирного роптания элиты страны против такого управления государством прервал лидер кадетов П. Н. Милюков. В день открытия сессии Государственной думы 1 ноября 1916 года Милюков произнес свою знаменитую речь, в которой были и такие слова: «Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе… (голоса: “Верно”), ибо по отношению к этой власти и попытки исправления, и попытки улучшения, которые мы тут предпринимали, не оказались удачными… И если мы говорили, что у нашей власти нет ни знаний, ни талантов, необходимых для настоящей минуты, то, господа, теперь эта власть опустилась ниже того уровня, на каком она стояла в нормальное время нашей русской жизни (голоса слева: “Верно, правильно”), и пропасть между нами и ею расширилась и стала непроходимою»^[78].

Далее Милюков, незадолго до открытия Думы вернувшийся из зарубежного турне, рассказал, что в Париже в газете опубликован немецкий документ о том, как организовать беспорядки в неприятельской стране, и сделал намек, что русское правительство поступает в точности с этими инструкциями. В Лондоне, вел далее Милюков, ему прямо заявили, что враги знают сокровеннейшие секреты русских, чего не было раньше, до того, как Штюрмер занял пост главы внешнеполитического ведомства. Лидер кадетов говорит о темных силах внутри России, которые борются в пользу Германии, и что вражеская рука тайно влияет на ход государственных дел. Под темными силами все парламентарии понимали ненавистного Распутина, которого поддерживала императрица Александра Федоровна.

Милюков не привел ни одного доказательства измен, ни одного конкретного факта, только слухи, пересказы газет, все выступление держалось на эмоциях, которые воспринимались залом, и в предательство охотно верили. Наверное, еще и потому, что немцем был Штюрмер, немкой была императрица. После общих рассуждений и бездоказательных обвинений Милюков задает риторический вопрос: что это – глупость или измена? Зал отвечает уверенно: измена! Пафосное выступление лидер кадетов завершает словами, которые ставят конкретную цель для всех антиправительственных сил: «Кабинет… не заслуживает доверия Государственной думы и должен уйти»^[79]. Эти слова были встречены шумными аплодисментами.

Находясь в эмиграции во Франции, П. Н. Милюков вспоминал о накале страстей, бушевавших в России в конце последнего предреволюционного года: «Впечатление получилось, как будто прорван был наполненный гноем пузырь и выставлено напоказ коренное зло, известное всем, но ожидавшее публичного обличения»^[80].

Выступления Милюкова и других депутатов было запрещено печатать, но они, размноженные на машинках, разлетелись по стране в миллионных экземплярах. Милюков не без гордости будет вспоминать: «За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к революции»^[81].

Революции в ноябре 1916 года не последовало, но царь незамедлительно отреагировал на штурмовой сигнал Милюкова. Штюрмер буквально через десять дней был уволен с постов председателя правительства и министра иностранных дел. Николай II прежде всего уведомил об этом жену и подкрепил свое решение мнением английского посла, который предрекал волнения в столице, если Штюрмер останется в должности. Вторым следствием речи Милюкова стало ужесточение отношения к общественным объединениям. Первым под пресс репрессий попал Земгор, который был создан в июле 1915 года соединением двух крупных общественных организаций, – Всероссийского земского союза и Союза городов, которые оказывали содействие правительству в мобилизации промышленности на нужды фронта и в обеспечении медицинской помощи в Первую мировую войну. Земгору было запрещено проведение съезда 9 (22) декабря. Доходило до смешного: полиция не только не пускала делегатов в зал заседания, но даже вынесла оттуда стулья. В усеченном виде съезд в форме совещания уполномоченных все же был проведен и принял постановление, в котором содержался призыв к государственному перевороту и созданию нового правительства.

Милюков в воспоминаниях приводит частично речь Председателя Земгора князя Г. Е. Львова, которую тот намеревался произнести на открытии съезда. Она столь значима, что и мы позволим себе ознакомить читателя с оценкой сложившейся тогда ситуации, как ее понимал князь Львов: «“Когда власть стала совершенно чуждой интересам народа… надо принимать ответственность на самих себя”. “Остается только воззвать к… Государственной Думе, законно представляющей весь народ русский, и мы взываем к ней: не расходитесь!” “Оставьте дальнейшие попытки наладить совместную работу с настоящей властью; они обречены на неуспех, они только отделяют нас от цели. Не предавайтесь иллюзиям, отвернитесь от призраков! Власти – нет!”»^[82].

Февральская революция

К началу 1917 года страну в полной мере охватил системный кризис. Не было ни одного города, предприятия, где бы не проходили митинги, забастовки, демонстрации. Но если недовольство низов стало уже привычным делом, не была еще забыта и атмосфера революции 1905–1907 годов, то новым явлением стало открытое недовольство царем в среде чиновников высокого ранга, промышленной и военной элиты. «В либеральных кругах стали чаще говорить о необходимости дворцового переворота. За устранение Николая II высказывались не только лидеры думской оппозиции, представители крупной буржуазии, но и некоторые генералы, сановники, даже родственники царя. Заговорщики предусматривали принудить Николая II отречься в пользу несовершеннолетнего сына Алексея с назначением одного из великих князей регентом, и установить в стране конституционную монархию»^[83].

Общее недовольство существующим положением дел в стране и на фронте подогревали перебои с поставками продовольственных товаров и рост цен. К протестам рабочих присоединились и крестьяне. Общим для всех стал лозунг «Долой царя!» Все очевидней становилась неспособность царя и его правительства овладеть ситуацией. Начальник охранного отделения департамента полиции столицы К. И. Глобачев в докладе от 10 января отмечает, что население открыто критикует правительство в недопустимом по резкости тоне. В докладе от 6 февраля фигурируют и вовсе тревожные строки: озлобление растет, и конца его росту не видать.

В феврале в полном объеме обозначился продовольственный кризис. О его причинах спорят до сих пор, так как острая нехватка хлеба в Петрограде возникла не из-за его отсутствия в стране. Хлеб в стране был, а в столице он исчез, и это до крайности разогрело протест, ставший прелюдией революции. Почему нарушились поставки зерна и муки в столицу империи? Эта проблема возникла не в феврале 1917 года. Объем перевозок хлебных грузов в 1915 году составил 65 % от довоенного уровня. В 1916 году он и вовсе упал до половины довоенных объемов. Январь и февраль 1917 года поставили антирекорд: в Петроград и Москву доставили хлеба лишь 25 % от потребности этих городов.

В дискуссиях на эту тему называются разные причины: нехватка вагонов, которые использовались прежде всего для нужд фронта; снега завалили железнодорожные пути, и дорога оказалась заблокированной; элементарная нераспорядительность чиновников и падение дисциплины на транспорте; заговор против царя, организованный представителями высшей власти… Риторический вопрос: а если бы столица была вдоволь обеспечена хлебом, революции не случилось бы, царь продолжал бы царствовать?

Как все начиналось в феврале 1917 года? События, которые получат название Февральская революция, начались с сущего пустяка. На Путиловском заводе 18 февраля забастовали рабочие лафетно-штамповочной мастерской. Их требования тоже были далеко не революционными: повысить расценки на 50 % и восстановить ранее уволенных рабочих. К бастующим стали присоединяться рабочие других мастерских завода. Как же отреагировали владельцы и руководство завода на этот протест? Привычным методом кнута. 23 февраля было принято решение закрыть завод, без работы, соответственно, и без зарплаты, остались более 29 тыс. человек.

Но удивительно не только это. Путиловский завод – крупнейшее оборонное предприятие, в том числе производившее артиллерийские орудия, которых остро не хватало на фронте. Закрыть такое предприятие во время войны – это очевидное предательство интересов государства, и государственная власть на самом высоком уровне должна была обеспокоиться подобным событием. Власть никак не отреагировала на такой факт. Более того, Николай II в этот день уехал из Петрограда в Ставку. Мы уже знаем, почему император покидал столицу в смутные дни, он еще в 1915 году признавался жене, что проживание в Ставке избавляет его от государственных забот, которые ему изрядно надоели, мозг государя отдыхает, так как рядом нет ни министров, ни трудных вопросов, которые надо обдумывать… Одним словом, из бунтующего Петрограда император уезжает на войну, а Ставку воспринимает как место отдыха. Трудно удержаться от вывода, что государь убегал от трудностей, острых проблем, сознавая, что справиться с ними он не в силах. Трагедия страны – иметь такого государя!

Однако от эмоций перейдем к фактам. К концу февраля обстановка в Петрограде была взвинчена до немыслимых прежде пределов. Из-за недостатка хлеба 23 февраля бастовали 50 предприятий общей численностью 87 тыс. рабочих. На следующий день в забастовках в разных частях города участвовало уже около 200 тыс. человек. 25 февраля на забастовку вышли 240 тыс. рабочих, с каждым днем обстановка делалась все более неуправляемой. Предел прочности власти уже перехлестывала критическая масса всеобщего протеста. Министр внутренних дел А. Д. Протопопов отправил царю в ставку телеграмму, в которой представил анализ последних событий, картину серьезных беспорядков в столице, отметив, что противоправительственное движение имеет стихийный характер, в которое втягивается большое количество людей.

Николай II 25 февраля 1917 года в 21.00 из Ставки отправил телеграмму командующему войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанту С. С. Хабалову, имевшему всю полноту власти в столице: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай»^[84].

П. Н. Милюков в воспоминаниях так отзовется об этом приказе государя: «Что могло быть дальше от реального понимания происходящего?»^[85].

Завтра же прекратить беспорядки… Завтра – это было 26 февраля, воскресенье, на улицы и площади вышли массы людей, среди которых были женщины, дети… Накануне охранка арестовала от 100 до 150 наиболее активных революционеров, но предотвратить массовый протест не получилось. В разных частях города происходили столкновения с полицией и солдатами, в ходе которых появились первые убитые среди демонстрантов. Причем солдаты стреляли не только из винтовок, но также из пулеметов. Демонстранты тоже стали вооружаться, мирные поначалу забастовки и шествия превращались в вооруженное противостояние. Так протест, охвативший и увлекший сотни тысяч жителей столицы, перерастал в революцию.

Председатель Государственной думы М. В. Родзянко в телеграмме царю такими красками рисовал положение дел в Петрограде 26 февраля: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца»^[86].

Могло ли предложение Родзянко «составить новое правительство» в случае его принятия царем остановить революцию – это вопрос, скорее, риторический. Во-первых, совокупность противоречий, которые раздирали российское общество, требовала коренного переустройства формы государственности и правил управления страной, что вряд ли было возможно в создавшейся обстановке и при наличии всеми ненавидимого государя. Во-вторых, именно это предложение было главным в конфликте императора и Госдумы, поскольку Николай II не мог осознать происходившие перемены, признать их и пойти на уменьшение своих полномочий. Реагируя на телеграмму Родзянко, Николай II сказал министру императорского двора В. Б. Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»^[87].

Потому его решение приостановить работу Госдумы с 27 февраля до апреля выглядело вполне логичным. Раз Дума выдвигает невыполнимые идеи, то самое простое – убрать на время Думу с политической арены. О том, что такое решение не уменьшало остроту проблем, а, может, еще и ухудшало ситуацию, царь, похоже, не задумывался. Фактически в стране не осталось ни одного государственного органа, который мог хотя бы попытаться навести порядок.

Есть еще одна причина, которая, возможно, больше других подтолкнула государя принять решение о роспуске Думы. Она заключается в устоявшейся схеме управления государством, при которой императрица управляла императором, а уже потом он управлял страной. Императрица Александра Федоровна 25 февраля написала императору Николаю II письмо, в котором содержались оценки происходивших событий и рекомендации, как нужно действовать в такой ситуации: «Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи. <…> Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя. Худших речей не печатают, но я думаю, что за антидинастические речи необходимо немедленно и очень строго наказывать, тем более, что теперь военное время. Забастовщикам надо прямо сказать, чтобы они не устраивали стачек, иначе будут посылать их на фронт или строго наказывать»^[88].

Документы тех дней убедительно показывают, с одной стороны, накал политических страстей, а с другой, беспомощность власти. Эта беспомощность, безусловно, шла непосредственно от царя, от того состояния, в котором он пребывал незадолго до революционных событий. Характерен в этом смысле последний разговор между Николаем II и Родзянко, который состоялся 10 февраля 1917 года. До свершения революции оставалось 17 дней, до отречения царя – 20! Итак, диалог царя и Председателя Государственной думы: «Родзянко рассказывает, что после доклада он заявил: “Я Вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет Вас, и Вы уже не будете царствовать”. – “Откуда Вы это берете?” – спросил царь. “Из всех обстоятельств, как они складываются”, – ответил Родзянко… “Ну, Бог даст”, – обмолвился фаталистический царь. “Бог ничего не даст, революция неминуема”, – был ответ Родзянко…»^[89]. Нам остается только удивляться, насколько пророческими оказались слова Родзянко, причем не только в том, что революция неминуема, но в ее сроках. А еще поражаться беспечности государя, которая была обусловлена, скорее всего, его непониманием процессов, происходивших в столице и в стране в целом.

Продолжим цитировать документы, чтобы читатель мог составить непредвзятое мнение о вырождении романовской династии и причинах краха Российской империи, управлять которой в сложный рубежный период выпало слабому государю, потерявшему в начале 1917 года опору во всех слоях общества. 27 февраля М. В. Родзянко шлет царю новую телеграмму: «Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров… Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме… Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии неминуемо… Час, решающий судьбу Вашу и судьбу родины, настал. Завтра может быть уже поздно»^[90].