6748

Бланка уже отпустила своих дам и находилась в комнате только с монахиней цистерианкой. Эля, без церемониального поклона, присела на кровать и передала ей пергамент. Бланка несколько раз прочитала лэ, потом, откинув одеяло, пригласила родственницу лечь рядом с собой, как это было принято в Испании, когда родители оставляли детей одних. Эля, доверчиво прижавшись к теткиному плечу, уснула под молитвы монахини. Утром Бланка еще до утренней службы отправилась в покои сына. Через часа два королевский секретарь вынес из покоев короля грамоту, которую вручил герольду для передачи её по означенному на ней адресу. Ближе к обедне герольд с поклоном передал Элеоноре приказ короля гласивший,

– Облачиться в одежды послушницы, дабы более не смущать своей красотой его подданных. Постоянно находиться в свите королевы матери в качестве послушницы, общаться только с монахами или рыцарями монашествующих орденов, что бы, не впитать скверну греховного мира, и что бы стать первой монахиней основанного королевой монастыря тогда, когда это будет угодно Богу.

На вечерней службе, уже в одежде послушницы Эля стояла рядом с королевой, её глаза еще мокрые от слез светились благодарностью. Эля была благодарна королеве, прежде всего за то, что она спасла её от неведомого. Теперь каждый вечер, когда монахиня чтица уставала читать Священное писание, Эля заменяла её.

Этот случай, по взаимному согласию короля и королевы матери, был предан забвению и упоминался при дворе только как досадливая случайность происшедшая с Тибо шампанским и дамой д. Альбре. Однако уже на следующий год Тибо стал созывать под свое знамя всех недовольных королем и надо сказать, что таковых оказалось не так уж и мало, в частности фландрские рыцари изъявили страстное желание сразиться за честь дамы д. Альбре. Кроме них владетели Бургундского дома тоже изъявили желание вернуть даме д, Альбре, незаконно отданные английской короне французским королём, земли. Как известно, что, если упоминается Англия, так сразу упоминают Бретонцев как их извечных противников. И в этом случае было все так же, граф Бретонский присоединился к союзу против англичан, читай французской короны. И дружная компания стала планировать летнюю кампанию. Но так как король еще не распустил свое ополчение, а казне было достаточно средств, чтобы не распускать его и далее, то указанная троица, вовремя оценив соотношение сил, бросились к папе с просьбой даровать им звание крестоносцев, и отправить их на восток. Что и было исполнено. Кроме того, чтобы фландрские рыцари более не стремились к обладанию новых земель за счет французской короны, Людовик женил Робера д. Артуа на дочери Генриха II герцога Брабантского. По сему случаю были устроены празднества в Компьени.

Пока указанные события неспешно развивались, с Элеонорой произошло небольшое приключение.

Как-то перед вечерней службой, когда она готовила место для королевы в церкви, попросту прибирала скамью и следила за тем чтобы никто не взял богатый молитвенник королевы без королевского благословления, незнакомый рыцарь попросил её приглядеть за его оружием пока он будет исповедоваться.

–Кеннет Мейнард тан Халтон Кавдорский эрл Ранкорн,– представился он.

Эля взяла меч и плащ и почему-то дрожащим голосом сказала,

–Как пожелаете сударь………

В эту службу Эля так истово молилась, как никогда ранее. Ночью она не смогла прочесть и четверти абзаца. Обеспокоенная Королева спросила её,

–Что случилось милое дитя?

Эля чуть не плача рассказала, что сегодня видела в молельне святого Георгия в образе воина церкви носящего имя Кеннет Мейнард тан Халтон Кавдорский эрл Ранкорн.

–Я хочу служить Богу вместе с ним. Благословите, отпустите меня, я пойду в святой поход и буду лечить страждущих молитвой и делом.

Эля плакала все сильнее и сильнее её рыдания и просьбы прерывались возгласами,

–Бог мой!!

В конце концов, она, неестественно глубоко вздохнув, потеряла сознание. Дня два девушка металась в горячке и все королевские лекари не смогли ей помочь, Король объявил молебен о даровании ей выздоровления и двухдневный пост. По прошествии молебна епископ Понс Де Виламур, приглашённый ко двору на очередную тяжбу с домом Фуа, попросил короля о соизволении осмотреть болезную послушницу.

После осмотра, он велел, привести молодого крестоносца и вслух произнести клятву служения святой деве Марии. Кеннет Мейнард тан Халтон Кавдорский эрл Ранкорн сделал это с вдохновенной радостью. Больная, как только услышала, что рыцарь служит только матери Божьей, престала метаться в горячке, а после вкушения святых даров и благословления Епископа мирно уснула.

При дворе этот случай расценили как чудо с дамой д. Альбре и рыцарем Мейнардом Благочестивым из ордена Тамплиеров. Король повелел отразить это в книгах и изобразить в притворе церкви девы Марии в Компьени.

После молитвы епископа больная быстро пошла на поправку. Через два дня епископ принёс ей: 2 головки сыра, 2 каплуна, 2 куропатки, 1 окорок, и две марки серебром, и пергамент с клятвой верности от своих подданных вольных людей Андорры из паррокий Ордино, и сен Сен Лория. Откушав сыра и каплуна, Эля встала с кровати и приказала принести наряды, приличествующие хранительнице Камино и виконтессы Ордино и сен Жулия де Лория. На следующий день к заутрене, служить королеве пришла молодая прекрасная дама, к подолу платья которой многие рыцари, в знак своего восхищения, приклонили свои колена.

Королева мать не стала возражать против присутствия молодой и красивой дамы во время мессы, напротив она всячески способствовала тому, что Элеонора как можно чаще показывалась в её обществе. Король, заметив присутствие «новой» прелестницы в окружении королевы матери. Прелестницы явно нарушавшей его повеление о Послушнице, попытался выяснить, чем, собственно говоря, было вызвано её появление и все последующие действия, включающие и явную недавнюю опалу Элеоноры.

– Сын мой,– ответила ему королева мать,– вы среди дел государства и так мало уделяете внимание своей свите, и её виду, что я должна указать Вам на это. Моя «прелестница», как вы её изволите называть, по навету ваших людей, являет собой пример целомудрия и красоты, на ней одето все приличествующее её происхождению. Атлас, она носит как хранительница Камино, голубой пояс, как родственница короля, а белый шелковый шарф приличествует ей носить, как напоминание об обете, послушницы, принадлежать Богу и быть его служанкой, как Мария из Магдалы. Скажите Ваше Высочество, почему служанка вашей жены простушка из Флершамбо, носит шелковый пояс, расшитый серебром, а вы не следите за выполнением своих распоряжений о роскоши для простолюдинок? Вы не обратили на это внимание, хотя видитесь с этой простушкой каждый день, когда идете на мессу с королевой? Мадам из рода доброго Комменж и та не всякая может носить такое сокровище.

Король, улыбнувшись, ответил,

– Матушка, обещайте мне что вы и далее будите, следить за нарядами наших слуг. Правота ваша сродни правоте Божьей матери. Давайте помолимся сегодня об этом в благодарственном молебне и забудем навсегда об этом недоразумении. Я же порошу вас все– таки, что бы дама д, Альбре она же Элеонора Констанция Екатерина де Трасьерра-Тьеррас-де-Гранадилья, хранительница Камино, Виконтесса Ордино и Сент Жулии де Лория, всегда на время святой мессы находилась возле вас матушка, держа в руках молитвенник, что бы своей красотой свидетельствовать о красоте слова Господня. И на этом моём решении давайте остановимся, – заявил король довольно твердым тоном, слегка повышая голос в конце своей маленькой речи. Королева мать поклонилась в ответ.

Так как инцидент был исчерпан, ко всеобщему удовольствию, жизнь при дворе пошла своим чередом, утром месса, потом государственные дела, потом обедня, потом обед, потом ужин, потом вечеря. Часто ужин был заменяем вечерней мессой по просьбе короля. Этот распорядок был, изредка нарушаем турнирами или выступлением трубадуров. Двор осенью 1236 года находился еще в Компьени, когда случилось событие, изменившее жизнь Элеоноры дамы д. Альбре.

Понс Де Виламур, приглашённый ко двору на очередную тяжбу с домом Фуа, попросил королеву о соизволении поговорить с её племянницей о судьбе вверенных ей господом подданных. Получив разрешение, он провел в беседе с ней около часа. Тема беседы или точнее разговора была следующая.– «Налоги и Повинности вольных жителей паррокий Андорры в пользу Камино». Прелат мягко увещевал прекрасную госпожу в необходимости увеличения налогов и сбора их в серебряной монете. Как правило, сюзерены тех времен не всегда правильно разбирались в вопросах политэкономии и часто отдавали на откуп налоги, и свои привилегии, о чем позже жалели. Но в этом случае владетельная госпожа не вняла увещеваниям прелата, как потом он сказал,– «гласу божественной мудрости об устроение мирских дел». И отказалась на отрез повышать налоги, и собирать их в серебре, взамен она настоятельно рекомендовала ввести общие работы для всех граждан Андорры для починки дорог и мостов через ручьи.

Причем мосты через ручьи делать только таких размеров, чтобы несколько гружёных ослов могли пройти за раз по ним. С этим прелату пришлось согласиться и он, отправляясь по его словам возблагодарить господа, за мудрость правительницы (да именно так!!!) Камино, что бы как – то скрыть своё поражение в переговорах, словно по неосторожности обмолвился о том, что король сейчас принимает послов от пресвитера Иоанна. А представляет ему их, ей известный Кеннет Мейнард тан Халтон Кавдорский эрл Ранкорн, и что она может пройти с ним в залу для приемов, куда она бы не прошла бы, никогда без королевы матери. Бровки разлетайки удивлённо вскинулись вверх, словно крылья ласточки и хранительница Камино приклонила колени в знак благодарности. Она все-таки была молодой женщиной и как все женщины любопытна. Учтиво подав даме руку, прелат повел её в большую залу, специально отведённую для заседаний королевского совета. Большая зала отличалась от других покоев не только своими размерами, но и тем, что была побелена. Для писцов были устроены специальные места на балконах связанных между собой деревянными галереями. На одну из таких галерей прелат и препроводил хранительницу Камино. Забыв поблагодарить сопровождающее лицо, Эля с любопытством стала рассматривать разыгрываемое перед её глазами государственной важности действо. Ни король, ни рыцарь разбившей ей сердце, не привлекли её внимание, она их видела не однократно, и увидит ещё, никуда они не денутся из своего королевства, а вот послы пресвитера это другое дело, они могут уехать и никогда не вернуться более. Поэтому она рассматривала их с вниманием и интересом. Она более оживилась, когда стали приносить подарки королю и читать послание. Впрочем, на само послание она не обратила внимания, так как все они были, по её мнению, одинаковы. Все послания говорили о мире, но почему-то вели к войне. Вот подарки другое дело, красивая вещь говорит только о своей красоте и, ну, и еще о вкусе хозяйки. Ей очень понравился кожаный футляр для послания из тесненной кожи. Такие она видела у себя на родине, когда мавры приходили мириться с синьорами или наоборот, когда синьоры приходили мириться к маврам. В таких футлярах, как правило, хранились написанные на шёлке клятвы верности. Несколько штук шёлка зеленого цвета и византийской работы ночная рубашка, так же заслужили её благосклонного взора. Потом она внимательно осмотрела все посольство, – «ничего нового», отметила она про себя. И лишь когда луч солнца освятил лицо главного посла, стоявшего неподалёку от короля, она осознала, что ничего более красивого, она в жизни не видела. У Эли вдруг занемели ноги, она вынуждена была опереться на перила, и только через минут двадцать смогла перевести взгляд на короля.

Аудиенция к этому времени уже заканчивалась, король, сидя на кресле изображавшему трон, внимательно слушая монаха переводившего его ответную речь послу. Наконец переводчик поклонился, давая тем самым поить, что король кончил говорить. Посол, подождав приличествующее количество минут его сану, сказал в ответ, что-то по гречески. Эля невольно вся напряглась, что бы услышать его голос. Он, показался ей довольно приятным, но с сильными ударениями,– хай, эй, как в слове, – Экклесия, – церковь. (Он произнёс как ХАЙклессиЭЙ)

Переводчик перевел слова посла,

– Мы христиане, дети одной матери и, как дети бываем разные, но мы все чтим свою мать.

Эля чуть не упала.

– Он не только красив, он христианин,– подумала она, перед тем, как впасть в какое-то странное, сладостное состояние – полузабытья.

Эля пришла себя только в городской церкви возле алтаря, стоя на коленях и молившись деве Марии. Как она туда попала, она не могла вспомнить, да и не хотела. Она молилась только об одном, – О благодарности Деве за возможность предстать перед своим возлюбленным. После службы она пришла в свои покои и принялась мечтать о своем счастье, и о Божьем промысле, приславшем ей семейное счастье. Что родит она четверых или троих, ему своему избранному, и будет ему верна, даже тогда, когда он попадет в опалу. В том, что её избранник обязательно попадёт в опалу и подвергнется смертельной опасности, она не сомневалась. Такой красивый и заметный, конечно он будет возбуждать зависть тупых и глупых вассалов. И они его оклевещут, и она поедет с ним на край света, и будет его беречь. На грешную землю в грешную жизнь её вернул настойчивый стук в дверь и голос старшей кастелянши,

– Сударыня, вас госпожа ждёт на утреннюю службу.

Элеонора приоткрыла дверь, только лишь настолько и для того лишь только, чтобы приказать кастелянше принести кувшин холодной воды и среднюю кадушку, а так же две простыни. Затем она сама открыла ставни, утренний мягкий свет наполнил комнату, рассеяв предрассветный полумрак. Несмотря на тяжесть, кованый ларец был выдвинут единолично Элеонорой на середину комнаты и открыт. Им обычно управлялись две служанки, так как для одной это было довольно тяжёлое дело. Она быстро выложила платья из ларя и каждое положило отдельно от другого. Затем она начала придирчиво осматривать нижнее бельё – по существу это те же платья, но только без меховой оторочки, и которые были расшиты только в тех местах, которые были разрешены к показу в церкви, в приличествующие дни, и только по разрешению приличествующей старшей дамы. Ведь, если вассал будет одет богаче господина, то станет не ясно кто господин, а кто вассал и так же неясно станет, кому первому идти в церковь, кому первому прикасаться святых таинств. Нижние платья она так же разложила отдельно одно от другого. В конце концов, дело дошло и до ночных рубашек, правда, они только назывались так. Так как спали в те времена обнажёнными, и эти рубашки, как правило, лежали поверх одеяла и надевались в первую очередь, если господину нужно было идти по нужде. Но так как они использовались ночью, в отличие от других платьев, их и называли ночными. Она надела свою самую любимую ночную рубашку с высоким воротником, украшенным едва заметной золотой вышивкой. Потом она решила облачиться в платье из шерстяной ткани, сделанной из шерсти рыжих баранов. Края второго платья были оверложены синей лентой расшитой серебром. Венчать ансамбль должно тяжёлое платье в виде хламиды обильно обшитое мехом бобров из далёкой Польши, лиф платья был украшен тяжёлой золотой росписью на темы святого писания. Правда, художник, тут невольно или невольно пошутил, изобразив на платье молодой девицы несколько сцен грехопадения. Тем самым, возможно давая понять, благородным рыцарям – претендентам, о том, что хозяйка платья уже готова к греху. Конечно, надевать такое платье на утреннюю службу, да еще в пост, было не совсем к месту, если не сказать, что подобный наряд в данный момент был просто не приличен. Но для дамы д. Альбре и владетельнице Камино, это все уже было не существенно. Она хотела понравиться своему избраннику, а он должен (как ей думалось) оценив её смелость, не медля, предложив ей руку и сердце, увезти её к себе, ну или на крайний случай, в какой – ни будь из её замков. Ну и что, что замки не совсем её, Элю не взволновало, ведь её бабка Элеонора Аквитанская и в 80 лет обороняла чужой замок, где жила со своим избранником, от своего сына, тоже короля, к слову.

Служанки острожным стуком попросили разрешение внести в комнату испрашиваемое госпожой имущество, а именно, кувшин чистой воды, кадушку и простыни. Пока они занимались расстановкой в комнате этого не хитрого инвентаря, а это было сложно, так как комната была небольшая, а посреди стоял ларь и раскиданы платья. Элеонора отлучилась ненадолго якобы по нужде, а сама быстрым шагом пересекла коридор и вошла в соседнее помещение, где хранился ларец с поясами самой королевы матери. Открыв, его своим ключом она, выбрала пояс из парчи небесно голубого цвета и длиной в полторы сажени. Почти бегом она вернулась в свою комнату, быстро скинула ночное платье и, окунув один край простыни в воду начала им обтираться. Обтереть спину она доверила самой старой, а поэтому самой опытной служанке. Затем она, на голое тело, надела шелковый передник, – очень действенное средство от насекомых, поверх которого она надела две юбки изо льна. Выбранное ей ночное платье очень кстати пришлось по её фигуре. Второе платье заняло больше времени, так как длину рукавов пришлось выбирать в соответствии с постом, и не совсем оголять ноги по этой же причине. Минут через десять последнее платье было зашнуровано. Эля встала и, подняв руки, позволила подпоясать себя поясом королевы матери. Пояс она завязала большим узлом, названным фризским. Пояс был повязан чуть выше талии, а узел располагался ниже, живописно опускаясь к причинному месту, концы пояса волочились по полу, образуя как бы единое целое с рукавами, подчеркивая тем самым покорность хозяйки, опустившей руки в знак покорности провидению. На голову она надела скромное хлопчатое покрывало белого цвета, которое держалось на голове стальным обручем,– напоминанием о терновом венце Спасителя. Смиренно сложив руки на груди, она пошла на службу. Одна из прислужниц, самая, старя, а потому самая надежная, несла забытый Элей молитвенник, с миниатюрами времен Карла Великого, во избежание скандала. Вдруг королева мать спросит его у Элеоноры.

Эля не ошиблась, её избранник находился уже в нартексе чуть поодаль королевского места, как раз на расстоянии вытянутой руки от неё. Королева мать, её тетушка хотела, было высказаться по поводу вызывающе неприличного наряда своей дамы, имеющей одну обязанность при дворе, носить на службу за ней её молитвенник, но появление её сына с главным мажордомом и папским легатом, заставило её отложить экзекуции. В довершении всего Понс де Виламур, этот несносный епископ Урхельский, одетый по последней моде, приклонил колена и нежно прикоснулся губами к краю её пояса, в знак восхищения. Папский посланник, оглядев наряд еще не представленной ему дамы, шепотом спросил,– Кто она?

Получив ответ, промолвил тихо, но так чтобы все слышали,

– Эта дама д. Альбре,– подвижница. Она даже в своей красоте, и неге приличествующей ей по праву рождения не забывает о муках Спасителя. Нам надлежит только принять это, и молиться о спасении совместно.

Произнеся это, прелат благословил её, тем самым, дав сигнал к началу мессы. Элеонора поклонилась нему, выразив признательность. Королева мать сдержано улыбнулась, давая понять, что еще ничего не кончено. Её избранник-посол лишь полуобернувшись, осмотрел её наряд, и казалась, ей улыбнулся. Как отнестись к такому поведению она не знала, но решила про себя, что эта полуулыбка, всяко лучше, чем ничего.

Месса шла своим чередом, как вдруг в церковь вошли несколько вооруженных людей, одни в восточных нарядах, другие в плащах тамплиеров. Одетые в восточные платья, остались в нартексе храма, а тамплиеры решительно прошли к королю и, преклонив колена, окружили его. Стоит ли говорить, что конец службы прошел, скомкано. Все хотели знать, чем вызвано все это. Легат, видя смятение в сердцах верующих, перекрестил всех разом и сказал

–Аминь.

После чего спросил у Кеннета Мейнарда тана Халтон Кавдорского эрла Ранкорна.

–Кто право дал тебе врываться в храм и мешать общению с Господом?

– Ваша светлость, опасность, угрожавшая королю, заставила меня нарушить все запреты, но спасти помазанника Божьего я обязан пусть даже ценой отречения от благ Господних – святых даров, даруемых нам грешным, нашей доброй матерью церковью во имя нашего спасения,– ответил рыцарь.

–Поясни сказанное,– приказал прелат.

– Дошло до нас, что королю христианскому грозит смерть и решили мы защитить его и мать нашу святую церковь. Мы вот уже несколько лет ведём переговоры с врагом врагов наших Старцем Горы. Он дал нам знать, что враги всего рода человеческого – нечестивые язычники монголы, под видом посольства хотят убить главу христиан западных – короля Людовика. И помешать христианам, остановить натиск мусульман, на отвоеванные нами святыни.

Речь рыцаря звучала, убедительно, а когда он в конце речи после слов,– «главу христиан западных – короля Людовика»,– преклонил колени, все поддавшись единому порыву, начали креститься и кричать,– смерть монголам!!

– Вот его люди они посланы на защиту короля самим Старцем, – с этими словами он пригласил взмахом руки людей облачённых в восточные одежды, ожидающих приглашения в притворе. Они вошли, смиренно кланяясь, вдруг один из них неуловимо быстро взмахнув рукой, кинул нож в посла. Тот казалась, был уже давно готов к этому и, не вынимая меча из ножен легким движением левой руки, прикрытой только плащом, отбил летящий неотвратимо клинок. После чего, два рыцаря схватили метавшего нож человека и вывели его на площадь пред церковью, где незамедлительно убили, воткнув в его грудь по ножу, за то, что тот обнажил оружие в присутствие христианского государя.

– Вот доказательства, этот сарацин пожертвовал жизнью, обнажив клинок в церкви, чтобы показать преданность королю, и указать на истинного убийцу,– продолжил Кеннет Мейнард.

– Это ложь, а не доказательства, – вдруг ответил посол.

– Этот человек, ел и пил со мной из одной чаши, а теперь он возводит на меня понапраслину, пусть нас рассудит суд Божий, а мои люди после суда беспрепятственно уйдут из вашего королевства, они же не хотели убить короля, – продолжил посол.

Епископ Урхеля, знавший порядки востока не понаслышке, а так сказать непосредственно из первых рук, промолвил про себя,

– Умен, очень умен, не стал оскорбления посла доводить до войны, а перевёл все в личное дело,– ссору друзей.

Он случайно увидел лицо Элеоноры, без еденной кровинки и поспешил к ней. Взял её за руку, он был все-таки в сане, и ему можно было это сделать. И произнес,

–Не бойся, дитя моё, за ним победа, он говорит правду.

Король медлил, он не знал, как поступить, тут вмешалась королева мать Бланка Кастильская. Она знавшая, что такое,– честь витязя сказала.

–Пусть Бог им будет судия!

–Да будет так,– поспешил поддержать свою мать король.

Ни о каком спокойном течении устоявшейся придворной жизни после этой службы и речи быть не могло, даже повара – хлебопёки так увлеклись обсуждением этого случая, что хлеб оставленный без должного присмотра в печи пригорел, и король вынуждено довольствовался подгорелым хлебом, и еще неделю спустя.¹¹¹ Лишь герольды, сосредоточенно снуя по коридорам замка, во весь голос обсуждали детали предыдущей схватки, вернее не детали, а приличествующие для подобного случая действия, – кому и сколько раз кланяться, и кому, какие обряды уместны во время суда божьего, а кому нет. Что может навредить королевской чести, а что нет? Кому надлежит разнимать участников суда? Ведь это не просто бойня – это суд, и без монаха не обойтись. Но монахи оружия не приемлют. Так, что тогда надлежит делать монаху на ристалище, и, что делать с самим монахом? Учитывая что герольдов было около двадцати, а замок все-таки не такой огромный, как Лувр, шум они производили изрядный, и даже ночь не остановили их рвения. В конце концов, весь этот геральдический шум так надоел королю, что король, пред сном, приказал, утром очисть внутренний двор замка для ристалища, а всех присутствующих обязал сидеть на балконах и вниз не спускаться. Повеление короля было объявлено герольдам, и тем ничего не оставалась, как разойтись по своим покоям, и молча готовиться к утренней уборке выделенной для божьего суда территории. Эля все это время простояла на коленях в покоях королевы матери, не выпуская из рук каролингского молитвенника и читая молитвы. Бланка Кастильская несколько раз подходила к ней и нежно гладила её по голове, давая тем самым понять, что и ей знакомы такие переживания.

Как ни странно, но утром вчерашней суеты уже не наблюдалось, сначала, как обычно служба, потом Божий суд. В общем, дело знакомое, все в той или иной манере были знакомы с поединками и знали правила их проведения. Повара чтобы не повторять вчерашней ошибки предусмотрительно начали готовить в основном варёные блюда, которые трудно было испортить нарушением температурного режима. Подгоревший хлеб всех заставлял морщиться и вредил их репутации. Гораздо спокойней было поставить девять горшков в печь, а самим смотреть на ристалище из окон кухни, которая находилась на первом этаже и предоставляла поварам, и немногим другим счастливчикам возможность все видеть. Подбросив печь несколько лишних поленьев, и предав горшки с супами и жидкими подливами Божьему провидению, повара прильнули к окнам. Увиденное их не разочаровало. Рыцарь в блестящих доспехах на прекрасном коне стоял на светлой стороне двора и принимал последние благословление. Его противник в невиданном ими ранее доспехе ярко синего цвета и прямым мечом стоял в тени угловой башни. Дождавшись окончания обряда благословления своего противника, он повернулся к нему. Рыцарь намеривавшийся пустить коня вскачь, увидя, что его противник пеш, резко потянул поводья на себя. Конь замотал головой и остановился. Герольды увидя заминку в ходе, казалось бы, обыденного действа, попытались спуститься на ристалище, но копейщики в исполнения вчерашнего повеления короля никого не пустили. В конце концов, старший герольд махнул рукой давая тем самым конному рыцарю разрешение на атаку пешего. Рыцарь опустил поводья и легко пришпорил коня. Животное, почувствовав относительную свободу сразу пошло вперёд. Но и посол тоже не стоял на месте, подняв меч на изготовку, он скорым шагом шел навстречу конному всаднику. Все присутствующие подумали, что сейчас рыцарь сомнёт посла, но тут случилось странное, посол, подняв свой щит на уровень глаз, немного убыстрил свой шаг, и, столкнувшись с конем, продолжил свой путь, а конь, запутавшись в своих ногах, упал на бок. Рыцарь, перед падением коня, едва успел правую ногу вытащить из стремени. Вставая, он; от злости ударил коня кулаком, вытащил меч и, развернувшись, стал готовиться к атаке на посла. Посол дошел до конца ристалища, так и не обернувшись на поверженного всадника. В конце ристалища он резко повернулся, затем зачем-то оставил щит у стены и, подняв меч, пошел в сторону рыцаря. Он поднимал меч только два раза, первый раз, когда отразил встречный удар рыцаря, второй раз, через шаг после. Его удар, по шлему рыцаря, был нанесен плашмя, но с такой силой, что рыцарь еще четыре долгих шага рубил своим мечом пустоту пред собой. Потом он опустился на колени, затем резко повалился на бок. Причем все было сделано послом, не снижая скорости шага. Как и первый раз, посол, не оборачиваясь, дошел до конца двора и лишь, потом развернулся к противнику лицом, намериваясь построить свой путь в обратном направлении. Папский легат, во избежание убийства поверженного воина, поднял руку, в знак окончания суда Божьего, и король, не медля, поднял руку, в знак окончания рыцарского поединка. Все-таки разделение властей существовало, и не гоже было светской власти отставать от духовной в вопросах милосердия. Ведь по законам того времени, поверженный рыцарь мог заплатить жизнью за проигрыш в ристалище. Здесь необходимо сделать пояснение для современного читателя. Суд Божий как бы состоял из двух частей, первая часть находилась под патронажем церкви, и там действовали законы милосердия, то есть, если клирик останавливал бой, то считалось, что суд произошел и поверженный считался наказанным самим Божьим промыслом. Но, после окончания Божьего суда вступали правила обыкновенного поединка, то есть светские правила, согласно которым, поверженного соперника можно было убить, если победивший, вдруг, этого возжелает. Так вот, что бы этого не произошло, король и поспешил сразу остановить бой, не дожидаясь, когда посол – победитель вернется к рыцарю, возможно даже и с намерением просто перерезать проигравшему горло, что не так уж редко и случалась.

Все присутствующие были несколько разочарованы скоротечностью боя, лишь Эля, сидевшая у ног королевы матери, так как не могла стоять от волнения за судьбу своего любимого, утирала слезы радости. Первым ушел король в окружении свиты, потом легат, затем мажордом и стряпчие монахи, только повара долго еще не отходили от окна, по-видимому, надеясь на чудесное продолжение действа. Лишь один Ги де Туроту управляющий замком Трувер поспешно спустился во двор, нарушая приказ короля, и подойдя к послу, спросил его,

–Как такое можно? Свалить коня и всадника без помощи чуда или дьявола?

– Возьми щит и иди на меня, и ты тоже упадёшь, и все узнаешь, – ответил посол.

Кастелян, вооружившись щитом, пошел на посла, посол, подождав пока до кастеляна останется два шага, резко шагнул ему на встречу и толкнул его правда не очень сильно, но кастелян упал. Подавая ему руку, посол сказал,

– Я тебя толкнул, когда ты стоял на одной ноге, поэтому ты и упал. Лошадь я толкнул, когда она стояла на двух ногах вот она и упала тоже. Как видишь, чуда тут нет, равно как и черта. Вот если бы он немного поторопился и послал коня вскачь, то тогда бы я проиграл, человек не остановит скачущего коня. Если хочешь, я научу тебя такому удару, каким я сразил рыцаря, но только потом, не хочу чтобы все видели, – сказал посол на прощание и в знак добрых намерений.

Несколько слуг из посольской свиты с поклонами подошли к послу и принялись помогать снимать с него кожаный панцирь. Кастелян, поклонившись в знак признательности, отправился в королевские покои, готовиться к полу праздничному застолью, все-таки Божьи суды не каждый день бывают, равно как и великие праздники. И то, что Божий суд пришелся на пост, пусть и не строгий, не умаляло его значения, как значимого повода устроить праздничный ужин для всего двора после вечери. Пусть и не такой большой это был повод для празднества, в сравнении с недавней женитьбой Робера д. Артуа на Марго дочери Генриха второго, но все же вполне достойный повод для того, что бы прийти на ужин в особой, чистой, праздничной, одежде. Лишь один рыцарь остался лежать во дворе, так как король по забывчивости не отменил запрет спускаться на ристалище придворным. Уже ближе к заходу солнца, сжалившийся над поверженным героем, поваренок, прячась в длинной тени башни, вылил на его голову кувшин воды. Оруженосцы унесли своего сюзерена – рыцаря с ристалища лишь после вечерней мессы справедливо рассудив, что повеление короля относится ко дню и не касается ночи. Рыцарь пришел в себя ближе к полуночи, он что-то мычал и махал руками, но это уже не интересовало никого, так как после суда события повернулись так, что никто и не предполагал.