Маленькая капля на кончике носа

Гречневая каша

Ладони потели, а кончики пальцев тряслись почти всегда, когда я один выходил на нашу кухню. Я знал, что здесь стоят чужие и враждебные мне кастрюли и столы. За ними могли сидеть улыбающиеся люди, но красная кнопка опасности готова была в любой момент замигать, предваряя истошный звук тревоги, проникающий в самый желудок. Но я вынужден был появляться на кухне, меня гнало туда чувство голода и какая-то неумолимая страсть, и сила, которая подталкивает к краю пропасти иного человека, оказавшегося там случайно или в силу обстоятельств. Тёмные мысли и противоречивые желания, как жирные жуки, возились в моей голове, голове тринадцатилетнего мальчика, стоявшего на пороге полового созревания.

Больше всего я боялся её – Капу Яковлевну, «старуху» лет сорока, умевшую обездвижить меня, парализовав волю, одним только взглядом, устремлённым на меня, проникающим в мою подкорку, даже если я не смотрел на неё, а был лишь в радиусе её внимания. И я изо всех сил старался избегать этого взгляда. Её чёрные глаза были огромны, чуть навыкат и всегда влажны. Казалось, что она вот-вот заплачет или засмеётся, истерично заламывая руки, как она это делала не раз в присутствии соседей. Я помню, что недавно видел в кино, как рабовладелец с юга Америки отхлестал свою рабыню за какую-то мнимую провинность. Актёр делал это явно не по-настоящему, и рабыня притворно рыдала и фальшиво, на мой взгляд, молила о помощи, целуя его руки. Но на меня это произвело настолько мощное впечатление, что я на секунду даже лишился сознания, а очнувшись, увидел окружающий меня мир в пульсирующем едва розоватом свете.

Так вот, в определённый момент я вдруг отчётливо понял, что хочу отхлестать Капу Яковлевну так же, чтобы она рыдала, умоляя меня о пощаде, и при этом стремилась поцеловать мою руку. Мне было страшно от этого желания. Я понял, что оно вселилось в меня, как только я увидел её в первый раз и услышал её вкрадчивый и ехидный голос, обволакивающий мой разум: «Какой хороший мальчик. Надеюсь, ты скоро научишься смывать за собой в туалете». Она сощурилась по-змеиному и улыбнулась, потрепав меня по щеке. Мне показалось это унизительным и приятным одновременно. Тут же захотелось сказать дерзость и спровоцировать продолжение нашего диалога. Встреча произошла рано утром. Было заметно, что Капа Яковлевна ещё не совсем проснулась, столкнувшись со мною в коридоре. Она была в красивом шёлковом халате и говорила всё это мне на ухо, чуть склонившись надо мной. Я услышал едва уловимый аромат её духов, смешавшийся с утренним запахом её тела. У меня сразу закружилась голова. Капа Яковлевна была выше меня на голову, и как раз на уровне моих глаз оказалась её грудь, которую я воспринимал отдельно от её владелицы. Мне даже показалось, что это экзотическое животное примостилось на теле женщины и создавало ощущение обволакивающего покоя и скрытой опасности одновременно.

Потупив глаза, я чуть слышно ответил, что привык мочиться на пол и ещё не умею пользоваться туалетом. Я говорил тихо, но так, чтобы она это услышала. Капа Яковлевна улыбнулась, дав понять, что услышала и оценила мою шутку. В ответ она тихо прошептала: «Маленький шалунишка».

Капа Яковлевна никогда ни с кем не ругалась, но её все боялись. Она несколько раз устраивала, как утверждала моя мама, «сцены из репертуара провинциального театра» с сардоническим хохотом и жутковатой мимикой. Это производило на зрителей сильнейшее впечатление.

Я заметил, что когда Капа Яковлевна оказывалась на кухне одновременно со мной, то на ветке дерева, росшего на улице точно напротив нашего окна, всегда появлялся огромный ворон, который внимательно наблюдал за нами. У него были такие же огромные умные, влажные и бесстыжие глаза, как и у Капы Яковлевны. Это, конечно, добавляло мне страха. И казалось, что они заодно и, скорее всего, ворон находится в услужении у моей соседки.

Капа Яковлевна, когда мы встречались один на один, всегда изъяснялась малопонятно для меня. Я видел её раскрывающийся рот, а когда были перебои с отоплением, то замечал пар изо рта, но звуки не облекались в слова и мысли. Я напряжённо следил только за её глазами и грудью, ощущая исходящую от них повышенную опасность.

Как-то столкнувшись со мной у порога кухни, Капа Яковлевна остановилась напротив меня и опять стала что-то говорить мне своим низким с хрипотцой голосом, от которого в районе солнечного сплетения у меня распрямилась таинственная спиралька, лишившая меня здравомыслия. Я понимал, что выгляжу мелким идиотом, но не мог ничего ответить, так как не понимал её слов и был парализован её взором.

«Я не трус!» – хотелось крикнуть мне. Но моей отваги хватило только на то, чтобы отвернуться от Капы Яковлевны и посмотреть в окно. Я опять увидел там ворона, который напряжённо наблюдал за нами, сидя на той же самой ветке. На этот раз он понимающе глядел на меня, будто хотел поддержать. Я вскинул голову и решительно взглянул прямо в глаза Капы Яковлевны.

– Представляю, какая у тебя в голове гречневая каша, – с улыбкой на лице прошептала она.

Мой взгляд упал на конфорку газовой плиты, стоявшей в углу кухни. Там я заметил кастрюлю, полную гречневой каши, которая принадлежала соседке. Мне вдруг стало смешно. И тут же, будто по команде, в меня вселилась дерзкая сила варяжских берсерков, о которых я тогда с увлечением читал. Я почувствовал себя вождём отряда викингов, только что захвативших вражеский город. Неожиданно для себя я зарычал и вцепился зубами в пышную грудь Капы Яковлевны. Она вскрикнула совсем по-птичьи и вдруг замолкла, обхватив мою голову своими руками, прижимая её к своей груди. Я не сразу понял, хотела ли она меня задушить или остановить моё хищническое нападение. Пока она прижимала меня к себе, мне казалось, что её грудь проникает ко мне в уши, рот, глаза, растекаясь по всему моему телу сладковатой густой жидкостью. Я боялся, что, проникнув в мозг, эта субстанция поработит мою волю, окончательно превратив меня в зомби или голема. О, как мне хотелось тогда, чтобы мой рот был измазан кровью после укуса, которая медленно стекала бы по уголкам рта на подбородок двумя неравномерными струйками, а далее за пазуху, устремляясь к паху, приятно щекоча моё разгорячённое тело! Но вдруг всё кончилось. Моё наваждение улетучилось. Я с силой вырвался из страстных объятий Капы Яковлевны. Никто ещё так беспомощно, растерянно не наблюдал за мной, как она в этот миг. И это доставляло мне истинное наслаждение. Я торжественно подошёл к кастрюле с чужой кашей и стал жадно её есть. Ворон за окном удовлетворённо взмахнул крыльями и улетел.

2018

Маленькая капля на кончике носа

Странно, что всплыло это в памяти, хотя столько лет прошло… Я тогда ещё жил в Москве. Ехал я как-то в метро и приметил склонившегося над гаджетом молодого и симпатичного парня. Выразительное лицо парня украшали огромные карие глаза, пышные дреды и многозначительная полуулыбка Будды. В момент, когда он попытался что-то написать в смартфоне, на кончике его носа собралась крупная капля, грозящая оросить мерцающий экран последней модели айфона. Парень был ладно сложен, и многочисленные татуировки с философским подтекстом украшали его мускулистые руки. Мне стало так горько и обидно за него, за красавца с умными глазами. Настолько я расстроился, что чуть не заплакал. Ты же помнишь, что я был всегда излишне эмоционален. Было заметно, что парень если и не страдает нарциссизмом, то знает себе цену. И я понимал, что, укажи я ему на эту подлую и неуместную каплю, даже незаметно, шёпотом, он расстроится ещё сильнее, поняв, что многие уже приметили этот афронт, так явно разрушающий его образ красавца и умника. А так теплилась у меня всё же надежда, что никто не заметит эту каплю, пока она быстро скатится на экран. Я очень переживал из-за него ещё и потому, что вот так, подчас упиваясь собою, мы не замечаем капельку на кончике носа, которая незаметно и предательски призывает окружающий мир к усмешке над нами.

Саша сидел напротив меня, поблёскивая в полумраке линзами своих старомодных очков. Его голос заглушал рёв шторма, рвущегося в нашу маленькую круглую комнату через овальные окна с толстенными стеклами. Казалось – ещё один удар волны и нас унесёт в открытый океан. Но удивительно, что я чувствовал здесь себя очень комфортно и уверенно, несмотря на разгул стихии. Думаю, что и Саша выбрал этот маяк своим жилищем не просто так. Ему тоже нравился округлый и уютный аскетизм этого пространства, стоящего на страже суши… или, наоборот, на страже океана перед агрессией суши.

Пока мы беседовали, океан, казалось, хотел поглотить нас, как второй завтрак. На первый он слопал лодку и одинокую скамейку у маленького причала. Пена океанских волн с шумом омывала наши окна, вселяя трепет в наши сердца. Саша потом рассказал, что примерно раз в год приходится устанавливать новую скамью и менять повреждённое оборудование. Местная жунта⁵ даже закладывает эти расходы в годовой бюджет.

– Знаешь, Саша, я чувствую себя, сидя здесь во время этого шторма, как на тарзанке, в детстве. Хочется раскачиваться всё сильнее и сильнее, несмотря на охватывающий ужас возможного падения в мутную жижу замусоренного пруда, но переживаешь настоящий восторг. Этот коктейль чувств охватывает тебя целиком, отчего начинает приятно покалывать всё тело. Я только сейчас обрёл рецепт истинного восторга. Готов поделиться – математически просчитанная абсолютная безопасность, на фоне нарастающего хаоса стихии, когда эмоционально допускаешь, что ты уязвим, а стихия всесильна, но безопасность просчитана. Вот рухнут стены этого маяка, и пучина морская… – я не успел закончить, как Саша снял очки и, сощурившись, будто хотел рассмотреть меня получше, заметил:

– Я вчера опять её видел. Она сидела в кафе и потягивала свой любимый латте. Правда, выглядела она лет на сорок моложе. Я дважды проходил мимо и каждый раз кивал ей. Она делала вид, что мы не знакомы. Вот всю жизнь так. Если уж обидится на меня, то молчать, не замечая меня, может целый месяц. Я схожу с ума, кажется. Но я знаю точно, что это она. Родинки, манера носить платки и тому подобные детали выдают в ней мою Любу. Вот бесит меня это. Спрашивается – зачем все эти игры? Я ведь могу и замену ей сыскать! Ты же знаешь, что бабы меня обожают. Года полтора назад меня на руках семь шведок выносили из кафешки после моего очередного триумфа. Но я всё время возвращался к ней. Она же не ценила этого никогда, понимаешь ты?! – Саша перешёл почти на крик.

– Прошу, успокойся! Сколько раз мы обсуждали это. Пойми, старческая любовь не должна вызывать сильные эмоции, ибо это удел молодых и половозрелых, а не перезрелых ипохондриков. Старики должны источать умиление и фонтанировать цитатами акмеистов начала двадцатого века. А ты, прости за резкость, хотя бы одно стихотворение прочитал мне на сон грядущий? Слезливо описал ли ты мне плавный перелёт стаи гусей на фоне алого заката? Нет, Саша, ты погружаешься в бездну своих болезненных фантазий, как золотарь, жаждущий найти в выгребной яме утерянный партбилет стареющего «едроса», – сказав всё это, я рассмеялся, надеясь вызвать улыбку и у Саши, своего старого приятеля, которого приехал навестить и поддержать в трудную минуту. У него умерла жена. Они жили здесь последние лет пятнадцать, на чужбине, за тысячи километров от Москвы, где мы все и родились. С женой они часто ругались и спорили по всяким глупым поводам, но смерть её он воспринял настолько болезненно, что, кажется, немного тронулся умом. Теперь, по прошествии уже месяца после смерти жены, Саша стал её встречать в местной деревушке, отстоящей от маяка и причала километрах в трёх. Саша не просто любил захаживать на утренний капучино в местное кафе, но он там дважды в неделю выступал в качестве певца и музыканта. Жена его, Люба, это не одобряла, рассматривая это как старческое чудачество и бессмысленную трату времени. Саша упрямился и, признавая, что кофе там делают отвратительно, продолжал туда ходить, утоляя не утолённое с молодости тщеславие и просто назло Любе. И вот Люба умерла. Села отдохнуть на лавочке у причала и, тяжело вздохнув, закатила глаза, чтобы покинуть Сашу навсегда. Поначалу Саша был собран и достойно проводил жену в последний путь. Но по прошествии нескольких дней по ночам стал вести с женой нескончаемые диалоги. В чём-то он убеждал её, о чём-то спорил, впрочем весьма доброжелательно. Но при этом Саша перестал спать. Он не спал недели две, после чего позвонил мне по WhatsApp, рассказав о своих бедах. Я прилетел через две недели. За это время Саша научился спать по несколько часов, но за этот подарок расплатился тем, что стал встречать свою умершую Любу наяву. Эти встречи уже произошли несколько раз в том самом кафе с мерзким кофе и чудесным усатым хозяином заведения, который каждое Сашино посещение сопровождал комплиментом в виде национального десерта «Паштель де ната». Саша с аристократическим достоинством кивал головой, ел десерт и пел сочным баритоном, заставляя вздрагивать задремавших посетителей преклонного возраста. Пел он, конечно, не за десерт, а по причине чувства жажды признания и успеха, чем на протяжении всей своей жизни похвастать не мог. Конечно, определённое признание своим талантам Саша получал, но в основном среди тех, кто лично знал Сашу. И поэтому дважды в неделю Саша пел, играл на гитаре, пил дурной кофе и ел бесплатный десерт. Надо заметить, что у него был прекрасный голос и обширный репертуар. Когда я приехал, не зная ещё, как найти этот маяк, где они с Любой жили последние годы, я случайно забрёл, сойдя с автобуса, в то самое кафе и обомлел, услышав прекрасный Сашин голос:

 
– Не для меня-а-а-а-а придёёт весна,
Не для меня Дон разольётся.
Там сердце девичье забьётся
С восторгом чувств – не для меня.
И сердце девичье забьётся
С восторгом чувств не для меня.
Не для меня цветут сады,
В долине роща расцветает,
Там соловей весну встречает,
Он будет петь не для меня.
 

Саша обладал уникальным голосом – он мог органично исполнять песни как тенором, так и баритоном. Это было поразительно. В кафе даже приходили специально его послушать. Саша посещал это заведение каждый день, но пел только по вторникам и пятницам после обеда. Его репертуар поражал разнообразием – это был и фольклор, и русский романс, и шансон… И каждое исполнение он завершал переводом на не очень хорошем английском содержания исполненных песен. Посетители неистово аплодировали, и подозреваю, что не очень-то понимали Сашу. Песни Саша выбирал сентиментальные и исполнял их искренне, со слезой на глазу, что не могло не тронуть сердца простых жителей деревни. Они видели, что поёт Саша от души, и это не оставляло никого равнодушным.

Зайдя впервые в кафе после длительного перелёта, я сначала не узнал Сашу. Он оставался в моей памяти как склонный к полноте моложавый бывший спортсмен, который старательно следил за собой и своей физической формой. Теперь же я увидел сухого старика с ввалившимися глазами. По его лицу катились слёзы, когда он по-английски пытался пояснить смысл казачьей песни «Не для меня». Учитывая, что среди аборигенов лишь единицы говорили по-английски, а родным для них был португальский, то понимали Сашу в большинстве своём лишь иностранные туристы, которых было здесь в высокий сезон достаточно много. Местные же прежде всего воспринимали Сашино творчество интуитивно, то есть сердцем.

Я подошёл к подиуму, на котором Саша под гитарные переборы исполнял свои хиты прошлых лет, и, громко зааплодировав в конце его песни, закричал «Браво!».

Саша вскочил, обнял меня крепко и долго не выпускал. Так мы простояли минуты две. Посетители кафе, молчаливо внимавшие до этого Сашиному вокалу, загомонили и зашумели.

– Пойдём отсюда, устал я, – произнёс наконец Саша, разомкнув свои крепкие объятия.

Через полчаса мы были уже у него дома, на том самом легендарном маяке. Саша оказался здесь при весьма интересных обстоятельствах. Купив тут маленький домик недалеко от левад, наполнявших живительной влагой все поселения острова, Саша заметил, что его деревенька, нависающая над океаном у крутого обрыва, постепенно съезжает вниз, что являлось следствием эрозии почвы. Это неминуемо через несколько лет привело бы к катастрофе. Местный президент жунты несколько раз писал в правительство с призывами о помощи, но бюрократическая машина работала со скрипом. Месяцы шли, но ничего не менялось. Местный муниципалитет получал ободряющие письма от правительства острова с уверениями о скорой программе поддержки. Тогда Саша и предложил устраивать еженедельный праздник с посадкой деревьев по обрыву. Это что-то вроде израильского праздника Ту би-Шват, когда все жители дружно выезжают на природу и под хороводы любви и радости сажают деревья и прочую флору, о котором Саша знал не понаслышке. Каждую субботу все жители деревушки собирались у обрыва, сажали несколько часов деревья, а потом пели и угощали друг друга заранее приготовленными блюдами, созданными по домашним рецептам. Хорошая мадера, чудесная погода, песни и танцы сделали своё дело. По обрыву появилась лесополоса, люди сблизились, а Саша там впервые и запел, чем привёл всех местных в восторг. Поэтому раз в неделю он и пел в этом кафе. Президент местной жунты был в восторге. На их праздник стали собираться из окрестных селений, а позже приезжать туристы издалека, из разных стран. Праздник стал не еженедельный, а ежегодный. Со временем к празднику проявила интерес и церковь, назначив святого покровителя, которым стала Жасинта Марту, та самая фатимская святая, которая была свидетельницей явления святой Девы Марии в деревушке Фатиме. В благодарность президент местной жунты предложил, чтобы Саша сам определил себе награду. А Саша, потомственный романтик, давно мечтал жить при маяке. Президент выполнил просьбу Саши и добился ставки смотрителя в давно заброшенном маяке, который постепенно разваливался. Саша и Люба решили его восстановить. Вся деревня принялась помогать им. Через полгода маяк был как новенький, а Саша со своей Любой поселились там, отдав свой домик под нужды фрегезии, то есть местной общине. Там, по инициативе Саши, устроили культурный центр, где Люба читала лекции, а Саша, опять же, пел. Теперь поток интуристов стал ещё гуще. Маяк привлекал любителей экзотики со всех концов мира. Но Саша быстро охладел к своей роли смотрителя маяка, взвалив всё это на хрупкие плечи Любы, которая работала не покладая рук. Люба проводила экскурсии для интуристов на маяке, самозабвенно рассказывая о русской литературе обалдевшим от неожиданности экскурсантам. И невдомёк интуристам было, что русскую литературу Серебряного века Люба любила гораздо больше, чем маяк и все окрестности в радиусе двух тысяч километров. Большинство слушателей уважительно кивали из вежливости, а посетители из России ошалело пытались увязать островную культуру Атлантического океана и русскую словесность начала двадцатого века. Нужно учесть, что Люба в совершенстве знала португальский, английский и испанский. И её рассказы о достопримечательностях острова, маяка и неприметной деревушки произносились на великолепном английском. Это доводило до истерики русскоязычных туристов, пытавшихся понять – отчего англоязычный гид так некстати и самозабвенно рассказывает о русской культуре. Люба так развлекалась. Водя группы посетителей по острову, она надевала маску Арлекина, скрывавшую её лицо, чем повышала градус восторженной интриги до невообразимых высот.

Теперь, думаю, станет ясно, что жизнь моих друзей на острове была насыщенной и содержательной, так что скучать им приходилось едва ли… Постоянные размолвки Любы и Саши были скромной платой за радость бытия. Но всё имеет свой предел. Даже заслуженное счастье тоже имеет свои границы. Люба ушла в мир иной, не попрощавшись с Сашей. Тихо вздохнув на скамейке у маяка субботним вечером, наслаждаясь фантастическим по красоте закатом, залившим алым цветом окрестности деревушки и безбрежные океанские просторы, Саша не сразу понял, что произошло. Осознав уход Любы, он сел рядом с ней и просидел так до самого утра, рассказывая, что любит её самозабвенно. А понизив голос до шёпота, он сообщил бездыханному телу жены, что уход её расценивает, как неоправданно жёсткую форму предательства. Саша мне потом рассказывал, что ему казалось, что Люба согласно кивала ему, давая понять, что полностью разделяет его негодование. Её седые, но пышные волосы блестели серебром под лунным светом, то закрывая, то приоткрывая игриво её лицо. Саша был терпелив и не протестовал против неуместной игривости Любы. Он медленно осознавал, как сильно любит свою Любу. И прощался с ней тяжело и болезненно.

До встречи с Любой Саша мнил себя неотразимым красавцем и завзятым ловеласом. Число его побед у дам ещё в молодости переваливало двузначную цифру. Саша, как многообещающий спортсмен и общественник, вёл даже счёт. И только когда встретил Любу, то убедился в никчёмности этой затеи. Люба стала финалисткой, забравшей себе в качестве трофея так и несостоявшегося чемпиона, но признанного шансонье, который несколько раз успешно даже ездил на многочисленные слёты самодеятельной песни. Саша был милым парнем, готовым помочь друзьям, но любил он всегда только одного человека – себя, упиваясь своими истинными, а не выдуманными достоинствами. Правда, Саша был слишком поверхностен и никогда не ставил перед собой больших целей, несмотря на уйму своих талантов. Их связь с Любой, по мнению общих знакомых, была обречена, так как Люба тоже была эгоцентрична, но в отличие от Саши имела более практичный характер и способна была добиваться своих целей и успешно устраиваться в жизни. К удивлению общих друзей, Саша и Люба прожили вместе тридцать лет. А через некоторое время после кончины Любы Саша встретил её в кафе, где он топил свою печаль в янтарных оттенках местной мадеры и замысловатых руладах, исполняемых с подиума деревенского трактира.

Я слушал эту дикую историю о встрече с Любой в Сашином пересказе и очень хотел поверить ему. Но по трезвом размышлении я понял, что это бред свихнувшегося от горя, стареющего вдовца.

Несколько раз мы приходили с ним в кафе и, естественно, никого там не встретили. Я пытался терпеливо вразумить Сашу оставить свои фантазии. Саша не спорил со мной и, нервно глотая мадеру, тихо икал, отводив глаза в сторону. Так мы прожили три недели. Саша как-то заявил, что я спугнул её, так как Люба ещё при жизни якобы не испытывала ко мне доверия, считая меня закоренелым бабником и эгоистом. Я вяло спорил, не находя убедительных аргументов против этих обвинений, и принял решение уехать через три дня. Горячечный блеск миндалевидных глаз Саши сменился вдруг, после моего заявления о намерении уехать, на холодный и обвинительный взгляд районного прокурора, обвиняющего закоренелого преступника в очередном криминальном деянии.

– То есть, если я правильно понял, ты готов бросить своего друга после всего, что с ним случилось? – спросил Саша ледяным тоном.

– Ладно-ладно, не кипятись… Но ты же сам сказал, что из-за меня ты не можешь теперь видеться со своей помолодевшей Любой. А я не хочу препятствовать вашему счастью.

Саша вскинул свою голову и удивлённо посмотрел на меня.

– Ты прикалываешься, что ли?! Какая Люба?! Ты что, не понимаешь, что я, кажется, слегка тронулся? – слово «тронулся» он произнёс совсем медленно и тихо, будто пробуя его на вкус.

– Брось, ты абсолютно нормален. С каждым может случиться, – я старался быть максимально серьёзным, – во-первых, не слегка, а мощно, во-вторых, я не понимаю, чем тебе помочь. Я, например, в этом счастливом состоянии нахожусь последние пятьдесят лет. И, знаешь, Саша, мне так жить нравится. Так интересней и веселее. Ну вот согласись, принял бы ты смерть Любы, и что дальше – тоска и потеря всяких смыслов существования. Глядишь, руки бы на себя наложил или стал бы вечно всем недовольным старпёром на лавочке. А так движуха! Носишься на свиданки, как двадцатилетний пацан, нервничаешь и всех вокруг заставляешь психовать. Молодец, одним словом! Так держать!

– Иди ты в задницу! – Саша бросил в меня стоящий перед ним бокал. Я увернулся, и бокал со звоном разлетелся на множество мелких осколков.

Мы засмеялись почти одновременно. Саша подошёл ко мне, и мы обнялись.

– Спасибо тебе! Я рад, что у меня есть такой друг. Даже если её нет на самом деле, моей Любушки, я всё равно буду в это верить, понимаешь?!

– Кто бы спорил, Саша?! Я таки – за!! – Мы опять захохотали.

– Пойдём сегодня со мной вместе, и ты сам увидишь всё, если она будет там! – предложил Саша.

– Хорошо, давай сходим, но выпивка за твой счёт! – невинно улыбаясь, ответил я.

– Халявщик. Ты же не пьёшь!

– Ты действительно рехнулся всё-таки. Кто же на халяву не пьёт?

Мы быстро оделись. Саша повязал свой любимый шёлковый шейный платок тёмно-синего цвета в мелкий золотистый горох. Несмотря на свой возраст и несколько высохшую фигуру, он по-прежнему выглядел франтом.

Источая волны парфюма Paсo Rabanne, мы решительно отправились в местное кафе, где Саша опять должен был петь и играть на гитаре.

Зал был на две трети заполнен. Было довольно шумно и душно. Я сел за забронированный для друзей Саши столик, рядом с небольшой сценой, после чего принялся изучать посетителей кафе, выдумывая их судьбы и особенности характеров.

Саша взял микрофон в руки и деловито подул в него. Зал притих.

– Знаете, друзья мои, я сегодняшнее своё выступление хотел бы посвятить даме в сиреневом джемпере, сидящей у самого окна.

Все присутствующие дружно повернули головы к окну. А там за бокалом розового вина сидела незнакомка лет двадцати пяти, которая и впрямь походила на Любу как две капли воды. Правда, эта копия была моложе лет, эдак, на сорок оригинала. Я понимал, что не только похожих, а и двойников природа-матушка, при согласовании с самыми высшим канцеляриями, воспроизводит в изобилии. Хватает всем. И видимо, с этим случаем мы и столкнулись. Но смущало лишь то, что, присмотревшись, я заметил, что дама эта одета по моде семидесятых годов – пика молодости и расцвета их любовной истории. Сапоги на толстой подошве, макияж, кардиган – всё свидетельствовало о том, что где-то работает машина времени. Я даже заподозрил местных знакомых Саши в злом розыгрыше.

Дама удивлённо окинула взором всех присутствующих в зале кафе, давая понять своим видом, что не понимает причин повышенного внимания со стороны присутствующих к своей скромной персоне.

Тогда я, сгорая от любопытства, подошёл к этому загадочному двойнику и решил заговорить первым:

– Простите, сударыня, но вы очень напоминаете одну особу, столь дорогую сердцу нашего исполнителя, что он от нахлынувшего изумления позабыл о своём намерении услаждать наш слух своими соловьиными трелями. Позвольте представиться, меня зовут Виктор. Я всего лишь хотел бы развеять иллюзии моего друга, который столь вожделенно пожирает вас глазами сейчас, – мне казалось, что я настолько был вежлив и остроумен, что моя собеседница должна была бы рассказать немного и о себе. Каково же было моё удивление, когда в ответ на шквал моего обаяния моя очаровательная собеседница, пожав плечами, на хорошем английском ответила, что не понимает, о чём я говорю.

– Пардон, мадам, я полагал, что вы приехали из России, – удивлённо пролепетал я уже на английском, после чего повторил свои реплики на понятном ей наречии.

– Меня зовут Вики, – наконец, улыбнувшись, заметила девица.

Саша, увидев нашу беседу с Вики, пришёл в себя и начал петь. Делал он это, устремив свой полный обожания взор на свою даму сердца. Его мимика и жестикуляция выдавали в нём существо крайне романтическое и восторженное, так что он, можно сказать, не только поравнялся возрастом с Вики, но выглядел теперь моложе её лет на десять.

Вики делала вид или в самом деле не придавала особого значения странному поведению певца. Мы оживлённо с ней беседовали на совершенно разные темы. Я сел на свой любимый конёк и стал философствовать о перспективах духовной и физической эволюции человечества. Вики слушала меня внимательно и делала весьма остроумные замечания.

Неожиданно подошёл Саша и, элегантно поклонившись, решил присоединиться к нам.

– Неужели я так ужасно пою, что сплетни этого ловеласа намного привлекательнее для вас, чем русский городской романс? – разочарованно спросил Саша. – Позвольте представиться – Александр, – без передышки продолжил мой приятель.

– Саша, она ни бельмеса не понимает по-русски. Переходи на латынь или на суахили.

– Мой друг не умеет шутить, но делает это регулярно.

Вики ответила на хорошем английском, что не понимает Сашу, но благодарна ему за великолепный голос и чудесные песни. И ей очень жаль, что она не может понять смысла этих песен.

Саша тут же восторженно уже по-английски пересказал смысл исполненных романсов. Голос его и взор источали каштановый мёд. Вики наконец уловила чрезмерное внимание со стороны Саши и несколько напряглась, недоумённо поглядывая на меня, будто хотела спросить, «а всё ли в порядке с моим другом».

– Если я правильно поняла, то смысл ваших романсов сводится к неразделённой любви и преждевременной кончине некоторых участников любовных треугольников? – остроумно заметила Вики, одарив нас своей милой улыбкой, полной доброжелательства.

Саша помрачнел, так как с трудом переносил циничных и не способных по достоинству оценить его вокальные упражнения людей. Вики тут же осознала свой промах и, поняв, с кем имеет дело, старательно стала пояснять, что восхищена талантами Саши и очень ценит его романсы. Но поскольку у неё явные проблемы со слухом, то она отдаёт предпочтение высокой поэзии. Саша смягчился и, подняв указательный палец вверх, посмотрел на меня, тихо проговорив по-русски: «Это же копия Любы моей. Это она, я точно знаю. Видимо, благодаря каким-то пространственно-временным флуктуациям, она оказалась здесь, вынырнув из далёкого прошлого!».

Сашино лицо расплылось в улыбке умиления. Мне стало жаль его. И я решил прояснить ситуацию.

– Вики, а скажите, вы родом из этих мест? – спросил я.

– Нет, я из Барселоны. Преподаю литературу и испанский язык в школе. А сюда приехала отдохнуть в отпуск.

– Поскольку, как вы поняли, мы с Сашей прилетели из России, то нам очень интересно, есть ли у вас какие-либо родственники или друзья на нашей родине? Я спрашиваю, так как, если помните, в самом начале сказал вам, что вы похожи на одного очень близкого нам человека.

– Я понимаю, но вроде бы меня ничего не связывает с Россией, к сожалению.