– Правильно! – рассмеялся «Хохол». А кем ты был, когда мы приезжали в госпиталь к «Гэсэру»?
– Медбратом, – бодро ответил «Лусис».
– И снова – в десятку, – воскликнул «хохол.
– А кем были мы все, весь наш «криминальный квартет», там, в горах Гиндукуша, целых четыре с половиной года?
– Там мы были «духами», Вася, моджахедами, то бишь.
– Всё верно. Четыре с половиной года мы ходили в рейды по тылам и ползали по горам в этих безразмерных холщёвых рубищах, состоящих из штанов и рубах, подпоясанных верёвками, с надетыми поверх дурацкими жилетками и «пуштунками» на голове, и всё это время «духи» нас принимали за своих, за что потом жестоко расплачивались. Четыре года ты изъяснялся на «пушту» намного лучше, чем сейчас на моём хохлятском или даже на своём латвийском. Не так ли?
– Пашто Поеги? – вдруг, спросил он.
– А. – почти автоматически ответил «Лусис».
– Черта зи?
– Зу Нуристан та зэм. За Мосафар ям.
– Вот, видишь, Не забыл. Молодец! – «Хохол» обнял Яниса и от души похлопал его по спине. – Мы ещё повоюем, брат.
– Осторожнее, вояка, – бронхи отшибёшь, – поморщился «Лусис».
– Повоевать, – оно, конечно можно. Дело привычное. Только, скажи, куда ты клонишь? Не в «духов» же нам опять наряжаться.
– Уже теплее, – сказал «Хохол», – но до оригинала ещё далеко.
– Ты же знаешь: ни одна наша операция не обходилась без маскарада и грима. Это теперь появилось полно разных, там, кутюрье, без которых не может обойтись ни одна размалёванная и наштукатуренная звезда. Нарядятся в пёстрый хлам, понатыкают в свою рыжую копну на башке цветных перьев и вопят: высокая мода от кутюр. Ну чем мы хуже их? Ты только послушай, Янис, как красиво звучит: комплект зимней, женской одежды, для спецназа, с внутренней боевой экипировкой – от Круминьша! Или: бюстгальтер бронированный, термоустойчивый, с пазухами для гранат и лимонок – от Круминьша! – Но-но, ты не очень-то резвись, – ухмыльнулся «Лусис», по-прежнему не понимая, куда гнёт «Хохол» – Давай, уже – ближе к делу. – Давай! – согласился Васька. – Но, раз, вы сами доверили мне – быть ведущим в нашей тройке, – то слушай мою команду. – Его взгляд стал серьёзным, что означало: время шуток прошло. – Ты, Сергей, глянь, что за автопарк у нашего директора, – наверняка, у него там не одна и не две машины. Выбери ту, что получше, и просканируй её от крыши до подвесок, – на предмет всякого рода «жучков» и датчиков слежения. А ты, «Лусис», – он даже сделал паузу в поисках подходящих слов, – Ты проникнешь в женскую половину дома, где изымешь у милых дам всю наличествующую там парфюмерию для, так сказать, предстоящего макияжа, и подберёшь из их гардероба всё наиболее подходящее для нас по размеру и по сезону. Благо, здешние женщины не такие уж худенькие и маленькие. Только скажи, что берём с возвратом и обязательно вернём при первой же возможности. Вполне возможно, что и их самих придётся прихватить с собой. И постарайся действовать деликатно и убедительно: дамы всё-таки. А я уже потом подробно изложу вам свой план, и мы обсудим его в деталях. – При этом, «Хохол» не преминул краем глаза взглянуть на выражение лица «Лусиса». На нём царили полная растерянность и недоумение.
– Да, не переживай ты так: пол менять не придётся, – с трудом сдерживая смех, добавил «Хохол» уверенным и, насколько это было возможно, серьёзным тоном.
Глава 26
День тишины
После долгого и многотрудного алкогольного плена, вкупе с рядом бессонных ночей, проведённых в здании городского Управления полиции, Роберт Маркович, может быть, впервые за последнее время по-настоящему порадовался этому солнечному, слегка морозному апрельскому утру, увидев его трезвыми глазами из окна своего кабинета. Оно и, впрямь, выдалось погожим, это утро, с огромным жёлтым диском на прозрачно-голубом, будто размытом акварелью, небе. Полковник приоткрыл оконную раму, и в прокуренное пространство его временного обиталища ворвалась струя свежего воздуха, не отравленного ни запахом жжёной резины от автопокрышек, ни едкой вонью пороховых газов, превратившихся в самый настоящий смок из-за постоянной непрекращающейся стрельбы. Он с удивлением обнаружил в себе какие-то странные и необъяснимые перемены, но, имевшие отношение не к духовной, а, исключительно, к физиологической сфере. Так, например, ему совсем не хотелось курить и совершенно не тянуло к рюмке. Это было настолько нетипично, что поначалу даже наводило на тревожную мысль о прогрессирующей раковой опухоли. Подумать только! Последняя бутылка элитного американского «вискаря», с красивым французским названием «Бурбон», не имеющим, правда, никакого отношения к династии Капетингов, ещё позавчера с грохотом улетела в тоннель мусоропровода, и с тех пор ни маковой росинки алкоголя не гостило в его чреве. А причина всего этого на первый взгляд была банально проста: работа, работа и ещё раз работа, – по заданию генерала Шаромова. Но это только на первый взгляд…
Судя по последним сообщениям от «источников», разумеется, изрядно раздутым и приукрашенным вследствие корыстных соображений их авторов, они всё же сходились в одном и самом главном: запущенный механизм ликвидации «объекта» удалось остановить. Иначе говоря, «объект» был жив, а стало быть, задание выполнено, и выполнено успешно. Воображению полковника уже вовсю рисовались радужные перспективы обещанного переезда в апартаменты областного Главка, и он мысленно представлял себя в генеральском мундире, отчего его сердце, и без того съедаемое грудной жабой, забилось ещё прерывистей и чаще. Он даже знал, в какой мастерской и у какого знакомого закройщика – еврея, он пошьёт этот парадный мундир, с расшитыми золотой шёлковой нитью, звёздами, на таких же золотых и витых, словно пазументы, погонах, да ещё с широкими красными лампасами, бегущими по-вдоль брючных штанин.
А вчера позвонила Инга. Позвонила сама, как будь-то почувствовала что-то. И он сказал ей, что с прошлым покончено, и покончено навсегда. И что теперь у них начнётся совсем другая, новая жизнь, с которой будут связаны совсем другие, новые возможности. Растерянная и обрадованная женщина даже не пыталась скрыть своей суетливой радости, и спешно засобиралась съехать к нему от мамы, на их общую квартиру, где супруги прожили вместе, без малого, тридцать лет. Бедная Инга! Она так ждала этого. Так ждала этих счастливых перемен в их не совсем сложившейся и нескладной жизни. Ну, теперь-то, всё, точно, наладится! – подумал он. – Теперь-то, всё, точно, будет хорошо! – Но самое главное, что делало это утро таким, ясным и радостным, каким оно виделось Роберту Марковичу – был звонок, недавно взорвавший рассветную тишину его кабинета. Звонил Костя, этот весёлый и жизнерадостный здоровяк, он же водитель, он же ординарец и он же телохранитель генерала Шаромова, – в одном лице. Позвонил и приветливым голосом сообщил, что шеф немедленно ждёт его на доклад, назвав время и координаты, когда и где он должен будет забрать его на борт своего «мерина».
Роберт Маркович специально вышел пораньше, чтобы, не торопясь, пройтись по бульвару и подышать приятной свежестью утра. Он очень любил этот бульвар, который по весне расцветал так, что рябило в глазах, а потом ещё долго благоухало на всю округу ароматом сирени и яблок. Даже когда ветки кустов и деревьев уже отцветали и осыпались под ноги цветным серпантином, выстилая тротуар пёстрым, мозаичным ковром. На этом бульваре он когда-то познакомился с Ингой.
Ну, вот и место встречи, которое, как известно, изменить нельзя. Откровенно говоря, странное местечко, – можно было выбрать и получше: какой-то захудалый, пустынный переулок, затерянный между двориками. Роберт Маркович посмотрел на часы: в его распоряжении было ещё три минуты. Курить по-прежнему не хотелось, что радовало, и настораживало одновременно. Больше, конечно, радовало. Было только непонятно, – зачем назначать рандеву в столь ранний час и на таком приличном удалении от Управления, когда клиента вообще можно было забрать у самого парадного подъезда. Тем более, что клиент – не кто-нибудь, а целый начальник управления. И, вообще, эти одиночные прогулки по городу, в условиях незатихающих массовых беспорядков, чуть ли не гражданской войны, да ещё в режиме чрезвычайного положения, давно уже стали занятием, отнюдь, не безопасным. Теперь даже пьяницы и проститутки зазря на улицу носа не кажут. Гвардейцы, – и те передвигаются группами, и, как правило, на колёсах. Так что Бог бы с ней, с этой свежестью: обошёлся бы и без неё, – с досадой подумал полковник, но тут же смягчился, вспомнив, ради чего всё это делается и мысли его снова потеплели. – Как хорошо, – подумал он – как тихо. Никто не стреляет, ничто не гремит, не лязгает. А, может быть, всё уже закончилось, как нелепый и кошмарный сон: Все эти собаки, все эти «догхантеры» и «зелёные», гвардейцы и люди из «Конторы», – всё! Причём, закончилось также внезапно, как началось. Может быть, ещё никто не знает, что всё уже закончилось, и я – первый, кто об этом узнал. – Его миротворческие рассуждения неожиданно прервал звук автомобильных покрышек, прошуршавших где-то поблизости. Звук напоминал хруст толчёного стекла, – так звучно лопались под колёсами ледяные корочки подстывших луж. Вслед за этим звуком из арки двора плавно вырулил чёрный «мерседес» бригадира и неспешно направился к нему. В лобовом стекле машины ясно обозначилось широкое, улыбающееся лицо Кости. Он приветливо помахал рукой, и Роберт Маркович также ответил ему приветственным жестом.
– Какой же он славный парень, этот Костя, – с теплотой подумал он, вспомнив опыт предыдущего общения с ним. – Весёлый, добрый, воспитанный. А сколько анекдотов хороших знает, – чуть ли на каждый случай жизни. Везёт же таким мерзавцам, как этот Шаромов. Сына, видите ли, он ему напоминает. Из дипмиссии в Бирме, видите ли, он его вытащил. Ах, если бы Бог дал нам с Ингой такого сына, как Костя. Может, всё бы было совсем по-другому… При мысли о том, что у него не было, и никогда не будет вообще никакого сына и даже никакой дочери, Роберту Марковичу впервые за всю его долгую, бездетную жизнь в браке, стало по-настоящему грустно и одиноко. – И всё – таки, почему сегодня так тихо? – снова пришло ему в голову.
Через пару секунд машина почти полностью поравнялась с ним, и её боковое стекло со стороны водительского кресла, с тихим жужжанием сползло вниз.
«Зачем ему понадобился крепёжный ключ?» – удивлённо подумал Роберт Маркович, увидев, как Костя достаёт из бардачка телескопический, баллонный ключ для крепления колёс. – «Неужели пробил колесо? Вот, тебе раз. Ладно, если только одно…» – Между тем Костя, продолжая улыбаться, молча, протянул ключ полковнику, в глазах которого появилось вопросительное недоумение, как от непонятой шутки.
– Ты что ли хочешь, чтобы я перекинул тебе «запаску»? – только и успел спросить он, растерянно улыбаясь.
В ответ раздался слабый хлопок. Гораздо более лёгкий, чем издаёт пробка откупоренной бутылки шампанского, а с дульного среза этого самого «крепёжного ключа» сизой змейкой сполз пороховой дымок. Велрод МК-1, бесшумное творение британских оружейников прошлого века, действительно, больше всего напоминал ключ для крепления колёс, и меньше всего – пистолет с глушителем: настолько нелепой и неуклюжей, на первый взгляд, казалась вся его конструкция. Генерал Шаромов любил разные такие, «игрушки», давно ставшие почти раритетными, и собирал их в качестве коллекционных образцов по всей планете. Иногда они казались ему более совершенными, чем современные образцы и зачастую, как ни странно, оправдывали это мнение. Эту же «корягу», как доверительно генерал называл «Велрод», он раздобыл, как раз, в ходе очередной операции в Мньямне, когда та была ещё Бирмой, весьма задолго до того, как Костя стал возить там какого-то важного и франтоватого щёголя из дипмиссии.
Между тем, боковое стекло «мерседеса» с таким же мелодичным жужжанием заскользило вверх, и представительское авто, не дожидаясь завершения его подъёмного цикла, на приличной скорости рванулось с места и покатилось в обратном направлении, пока не исчезло в той же арке, из которой появилось.
Роберт Маркович ещё какое-то время продолжал стоять с растерянной улыбкой, глядя вслед умчавшемуся Косте, широко открытыми, но уже ничего не видящими глазами. Потом, не сгибаясь, также прямо, как стоял, упал всей спиной навзничь, и так и остался лежать, по-прежнему улыбаясь, и, «глядя» в это необыкновенно прозрачное и погожее, апрельское небо.
* * *
– Меня зовут Борис Германович, – уверенным тоном произнёс человек, взошедший на трибуну, – Борис Германович Рудин. Воинское звание – полковник ФСБ, и я являюсь чрезвычайным уполномоченным, в составе группы, направленной из Москвы в ваш регион, на период действия режима чрезвычайного положения. Я пришёл сюда по поручению своего руководства, чтобы выступить посредником между противоборствующими сторонами. Пришёл, как говорится, один и без оружия. – Рудин попытался улыбнуться, но ответной реакции не последовало.
– Устроители переговоров, или те, кто являются здесь выборными старшинами, – продолжал он, обращаясь к группе людей сидящих в масках за столом президиума, – поручите своему наружному оцеплению проверить правдивость этой информации. То есть, что я действительно один, и за моей спиной никого нет. Иначе, между нами не будет полного доверия. – Его и так не будет! – раздался из зала чей-то голос. – Какое может быть доверие к государевым псам? К псам режима?
– Здесь тебе не казачий круг, где выбирают старшин, – вмешался другой. – Лучше объясни народу, но только, чтоб понятно было, с чем пришёл, а то, ведь, выход отсюда дороже, чем вход. Живым можно и не уйти.
– Ну-ну, не так резво. – Человек в маске, который, по-видимому, здесь был старшим, предостерегающе поднял руку. – Пусть говорит: у нас же тут не воровской сходняк и не правило какое-нибудь кичманское, где «на перо» фраеров ставят. Давайте, сначала, выслушаем человека и прикинем – что к чему, а уж разобраться-то с ним всегда успеем. Тем более, что не так уж и часто чекисты по душам с народом разговаривают. Разве что в застенках. – По залу прокатился одобрительный гул. Судя по всему, этот «мистер икс» в маске, и те, кто были с ним, в прошлом имели самое непосредственное отношение к пенитенциарной системе, и Рудин решил, что с этой публикой шутить не стоит.
– Да, вы правы, – невозмутимо ответил он. – Случай, действительно, беспрецедентный. Далеко не рядовой представитель самой силовой структуры в стране, приходит сюда, можно сказать, в самое логово мятежников, вот так, вот, просто, без оружия и готов выслушать их условия по мирному урегулированию ситуации. Где вы ещё такое видели? А ситуация, как вы понимаете, зашла настолько далеко, что одними силовыми методами её уже не разрешить. И это поняли даже в нашем ведомстве, на самом высоком уровне. И, вот ещё что: я прошу вас, господа учесть, что Гаагскую конвенцию о парламентёрах пока ещё никто не отменял, и я попросил бы… – Но тут его неожиданно перебил автор слов о казачьем круге и входных и выходных билетах.
– Не надо здесь умничать, Ваше благородие. «Господа»… «Конвенция»… У нас сейчас – не война, да и мы далеко не в равном положении. У вас – пушки и танки, а что у нас? Не сегодня – завтра, вы нас в асфальт закатаете, и даже цветочка сверху не воткнёте. Причём тут конвенция? Пришёл договариваться, – договаривайся, а не трясись за свою шкуру. Короче, что предлагаешь, полковник? Только не тони в словах.
– Я предлагаю только одно: незамедлительно прекратить кровопролитие с обеих сторон и создать согласительный комитет. Со своей стороны гарантирую неприменение силы и освобождение от уголовного преследования в дальнейшем всех тех, кто не запятнал себя кровью, то есть не совершил тяжких и особо тяжких преступлений.
– И как Вы себе это представляете? – спросил председатель. Может быть, проанкетировать участников событий? Или, как во времена Парижской Коммуны, – проверить ладони? Если на них порох, – расстрелять. Если нет, – отпустить. – По тону говорившего даже через маску угадывалось, что он тихо смеётся. Его смех напоминал чахоточное покашливание. Вы, хоть сами-то понимаете, что говорите? Здесь собрались представители не одного десятка тысяч людей, втянутых не по своей воле в эту кровавую бойню, в которой уже не одна сотня из них погибла и ещё погибнет столько же, прежде чем мы разъясним им смысл вашего предложения. Да, и как это сделать? Как разъяснить? Мол, немедленно складывайте оружие и расходитесь по домам: вам ничего не будет. Некто полковник Рудин нам торжественно обещал это. А если ещё учесть, что это люди из двух непримиримо враждующих лагерей, и никто первым не захочет прекратить борьбу. Как тогда?
– Я повторяю: для начала надо просто перестать стрелять друг в друга и сесть за стол переговоров.
– Да мы уже и так сидим почти час за этим чёртовым столом, полковник. – В голосе «маски» зазвучали нотки неприкрытого раздражения.
– Мне кажется, что власть сама не может или не хочет решить эту проблему, и просто-напросто берёт тайм-аут и тянет время, чтобы получить передышку. Ведь, так? – за маской снова послышался сухой и короткий смешок, похожий на чахоточный кашель. – А, вот, когда накал страстей спадёт, – продолжала «маска», – и все очаги сопротивления будут обналичены и станут уязвимы, вот тогда вы и возьметесь за дело, засучив рукава. Такое уже бывало, – и не раз. Ведь, так, полковник? – вновь повторила «маска» своё обращение, нарочито сделав ударение на последнем слове, и в упор уставилась на представителя этой «самой силовой структуры в стране», явно провоцируя того на поспешные заявления или действия. В зале воцарилась напряжённая тишина. Рудин решил не дуть на угли и предусмотрительно промолчал.
– Я так и думал, – сказала «маска» после вынужденной минуты молчания. – Кроме пустых деклараций и лживых обещаний мы от власти вряд ли чего добьёмся. Да, и чего от неё ждать? Сегодня это уже не та власть, которая защищает своих подданных, а та власть, которая стреляет в них. – Председатель говорил ещё несколько минут. Судя по всему, он был опытным оратором и не новичком в подобного рода мероприятиях. Поэтому, подобно бывалому сёрферу, он быстро ловил волну настроений толпы и плыл по ней, не боясь упасть. – А теперь прошу стороны высказываться, – сказал он в заключении. – Если мы сегодня ни до чего не договоримся, то другого такого случая у нас не будет, и мы опять погрязнем в пучине хаоса. – Круглая маска внимательно посмотрел в зал через узкие прорези глазниц, делающие её владельца похожим на китайского мандарина. Рудин про себя оценил его ораторское искусство и уровень авторитета. И то, и другое было на высоте по любым понятиям и меркам. Поэтому, было вполне очевидно, что, только перетащив на свою сторону председателя и президиум, можно будет добиться явного перевеса голосов на этих, совсем не типичных, и беспрецедентных переговорах.
– Пусть «зелёные» начинают – донеслось из зала. – Они первые заварили эту кашу, – им и расхлёбывать. – Уступивший противнику первое слово, коренастый, бритоголовый «джентельмен» из лагеря «догхантеров», энергично завертел головой по сторонам в поисках союзников, но никто его не поддержал. «Делегаты» сидели, молча, исподлобья поглядывая, на председателя и друг на друга. Каждый считал, что мнение другого сейчас ничего не стоит против его собственного, даже если этот другой сегодня твой союзник, из одного с тобой лагеря и с одной баррикады. Происходящее в городе не только и не столько поделило людей на своих и чужих, сколько сделало чужими всех, указав лишь направление, в котором нужно было бежать и стрелять. Все понимали, что вокруг происходит нечто необъяснимое, что может быть сродни только внезапно взбесившейся стихии, как если бы ясным, летним днём, вдруг, налетели снеговые тучи и случился буран. Все понимали это, но только применительно к другим, не желая примерить на себя характер происходящих с людьми перемен.
– О какой такой каше Вы, там, говорите?! – гневно прозвучало в ответ со стороны галёрки. – Не вы ли первые своими изуверскими, фашистскими способами стали истреблять в городе собак, рассыпая повсюду крысиный яд, и подло начиняя пищевые приманки толчёным стеклом, да так, что бедные псы в предсмертных муках потом блевали и срали своими кишками и кровью. А после, не вы ли, обмениваясь друг с другом «опытом», выкладывали в интернете ролики, в которых собаки бьются в агонии, да ещё выставляли фото их изувеченных трупов, – распятых, повешенных и сожжённых заживо, сопровождая это восторженными комментариями? Мой терьер, например, издох на следующий же день, как понюхал на улице какой-то дряни, в виде рассыпанного порошка. Жена и дети до сих пор плачут, и я ничем не могу их утешить. Такая же история и у многих моих знакомых. Так кто здесь главный кашевар?!
– Вот только не надо здесь давить всем на слёзные протоки и изображать из себя святошу на фоне злых бесов, – невозмутимо продолжал лысый «джентельмен». – У меня тоже есть дома пёс, и я его очень люблю, и у моих друзей, которых ты называешь «догхантерами» тоже есть собаки, которых они очень любят. И никто из нас такой бесятиной не страдает, и таких моральных уродов и психов, о которых ты, тут, нам рассказываешь, – тоже нет ни одного среди нас. Хотя, конечно, как говорится, в семье не без урода, и всякие твари встречаются. Особенно теперь. Но по отдельным образцам о большинстве не судят. Был, например, такой Чикотило, если помнишь. Не пересидок, ни дегенерат. Вполне нормальный себе интеллигент, отец семейства. Два верхних поплавка на лацкане пиджака носил. Ты же не станешь судить по нему обо всех таких, вот, тихих и неприметных отцах семейства, в полосатых пижамках и очёчках на мясистом носу. А ещё, к примеру, совсем недавно жили – были менты, наши землячки – сибирячки, прости, Господи: Чаплинский и Пупков. Последний, – так и вовсе с Ангорска. Первый, кстати, даже собачек разводил и на выставках показывал. Девятнадцать проституток изнасиловал, а затем зверски убил их, а тела расчленил. По частям собирали. Слыхал, поди. А про второго и говорить не хочется. Чуть не сотню баб изнахратил, а после их топором изрубил, да отвёрткой истыкал. Землячок, блин. При этом, оба были уважаемыми сотрудниками полиции и отцами семейства. И что нам теперь, – обо всех ментах по ним судить? О них, то бишь, ментах и так – то, прости, Господи, мало, чего хорошего скажешь… А что касается твоей жены и детей, то они бы и не плакали сейчас, если бы ты сам пса своего на поводке и в наморднике водил, да говно за ним лопаткой убирал. Ведь, ты же не пускаешь на прогулке своих детей лазить по помойкам и не разрешаешь им тащить в рот всякую гадость. Почему же с собакой так поступаешь? Значит, ты сам и есть её главный убийца! – При последних словах выступающего стулья на «галёрке» с шумом задвигались, и представитель лагеря «зелёных», вскочив с места, и, шумно задышав, попытался рвануться к обидчику, но был остановлен товарищами.
– Что, правда глаза колет!? – успел выкрикнуть «джентельмен».
– Хватит! – хлопнул по столу председательствующий в маске. – Прекратите ли вы уже, наконец, этот базар или нет? Мы тут что, – о дерьме собачьем, да о ментах – маньяках собрались поговорить? Кругом кровь ручьём льётся, город парализован. Дошло до того, что есть стало нечего, нечем семьи кормить. Ни одно городское учреждение, ни одно заведение толком не работают. Магазины закрыты, точки общепита разграблены. Из кранов бежит ржавая и вонючая вода. Дети не учатся, не играют, не спят по ночам, – выстрелы считают. Соревнуются, кто больше насчитает. Город превратился в одну большую свалку. Труповозки не успевают «жмуров» подбирать. И, вот, когда инициативным группам двух лагерей с таким трудом удаётся организовать «день тишины», чтобы хоть как-то, о чём-то договориться, мы тут опять о собачьем дерьме толкуем. О людях надо говорить, а не о собаках! О людях! Ведь, сейчас лишь от нас зависит, – наступит в городе мир или нет. Мы же ничего не знаем, – вокруг полный информационный вакуум: ни прессы, ни телевидения, – ничего! За забором, в зоне, – и то знают больше. Кстати, оттуда до меня дошёл «сарафан», что такая «канифоль» не только в нашем городе и области образовалась, – а по всей России поползла, и ещё неизвестно чем всё закончится. Я правильно говорю, Борис Германович? – маска неожиданно направила амбразуры своих смотровых щелей на Рудина, и за ней вновь послышалось не то нервное хихиканье, не то чахоточное покашливание. – Это правда, я Вас спрашиваю?
Вопрос прозвучал внезапно и хлёстко, словно выстрел, но Рудин был готов ко всему и не выказал ни малейшего смущения. Он только подумал, что пришла пора переходить Рубикон, ибо отступать было поздно, да и некуда. Удивило лишь то, что к нему, впервые за всё время переговоров, обратились по имени – отчеству. Что бы это могло значить: жест примирения или провокация?
– Что, правда? – сделал он вид, будь-то, не понял или не расслышал вопроса: нужно было выиграть немного времени и собраться с силами перед решающим броском. Игра вступала в свою финальную, завершающую фазу.
– Ну, вы же прекрасно понимаете, о чём я сейчас говорю, усмехнулась маска, – или это, у вас, как всегда, государственная тайна?
– Честно говоря, да, – чуть помедлив, ответил Рудин. – Это совершенно закрытая информация, но, как говорится, шила в мешке не утаишь, и вы, рано или поздно, сами всё узнаете и поймёте. – Он сознавал, что, произнося это, выходит за рамки своих служебных полномочий, но, при этом, был абсолютно уверен, что никто из присутствующих, всё равно ничего не поймёт из сказанного. Поэтому, вряд ли это будет выглядеть, как разглашение государственной тайны. Как можно раскрыть тайну тому, кто не понимает её истинного смысла и значения. Но попробовать всё же стоит. Хотя бы для того, чтобы внести свежую струю в объяснение происходящего и тем самым увлечь слушателей за собой, как это бывало не раз на идеологическом фронте его трудовой деятельности. Тем более, что времени на раскачку уже не осталось.
– Итак, – продолжил он, – я ответственно заявляю вам, что всё, что сейчас происходит вокруг, – всё это можно сравнить лишь с некой формой социальной заразы, по-другому это, пожалуй, не назовёшь. Проще говоря, с заразной болезнью, но имеющей не вирусную природу своего происхождения, а, так сказать, энергетико – волновую. Если ещё проще, то в нашем земном, вполне материальном мире по вине людей накопилось слишком много отрицательной энергии, которая и привела к известным событиям. Уверяю вас, что это не имеет никакого отношения ни к мистике, ни к религии, и больше касается людей, чем собак, хотя внешне всё выглядит как раз наоборот, так как именно собаки демонстрируют аномальную и, где-то даже очень избирательную и разумную форму поведения. Да, вы и сами заметили, кто, в основном, становится их жертвами. Но эта «зараза» или болезнь, как вам будет угодно, действительно, давно перестала быть чисто «собачьим» вопросом и перешла географические границы всего региона. Ваш город – всего лишь очаг этого, неизученного пока нами, феномена, который стремительно разрастается, и с этим нужно что-то делать. А иначе, зачем я здесь, если всё можно было решить простой, грубой силой? Не для того же, в конце концов, чтобы рассказывать вам пустые и нелепые сказки!
– А, может, это никакая и не зараза вовсе, – раздался из аудитории новый голос, – а в стране просто назревает или уже идёт революция, потому, что людям надоело жить так, как они живут? И, поэтому вы прячете от них правду, расставив вокруг города кордоны и, объявив повсеместно карантин из-за, так называемой, эпидемии бешенства. А сейчас ещё и какую-то социальную заразу приплели.
– Ну, если это так, как вы говорите, тогда зачем вы дерётесь друг с другом? – спросил Рудин, сразу поставив говорившего в тупик. – Уж, поверьте мне, я-то знаю, как и из чего рождаются революционные ситуации. – Он снова перешёл в наступление. – Мне в разное время, по казённой надобности, довелось бывать во многих странах мира: в Азии, в Африке, в Латинской Америке. И везде революции и гражданские войны возникали примерно по одним и тем же сценариям и протека ли по одной и той же схеме, одним и тем же социальным законам. Это, извините за банальность, – марксизм в чистом виде, и от него никуда не денешься. Но в вашем случае нет даже малейшего намёка на здравый смысл: ни целей, ни задач, ни какой – то единой направляющей силы или организации. Нет вообще ничего! Вы с самого начала просто тупо уничтожаете друг друга, вступив ещё и в вооружённый конфликт с самой властью. И всё это происходит под надуманным предлогом – оздоровления окружающей среды, которое изначально выражалось просто в противостоянии зоозащитников, так называемых, «зелёных» и их противников, так называемых, «догхантеров». Но, при этом, вы умудрились прикрыться политическими лозунгами. А кому-то, кто сейчас стоит за вашими спинами, именно этого и надо. Надо, чтобы именно так вы и думали, как сейчас говорите. Именно так и действовали. А цель здесь только одна, – побольше крови, побольше хаоса, в котором разобраться трудно, а найти виновных легко. В действительности же, им глубоко плевать на вас. На вас и на ваши семьи! И вы знаете, о ком я сейчас говорю. Время в стране непростое: много появилось всякой сволочи, – от террористов до фашистов, которые под разными личинами, словно чумные крысы, повылезала изо всех щелей и оскалили морды. Неужели вы хотите быть с ними заодно? Поэтому, я повторяю ещё раз: начните хотя бы с того, что перестаньте убивать друг друга. Остановите эту кровавую, бессмысленную войну друг с другом. Прямо сегодня. Здесь и сейчас.
После всего сказанного в зале опять наступила выразительная и продолжительная тишина, призванная, по расчётам Рудина, качнуть чашу весов в его сторону. Но, тут, произошло непредвиденное. Один из молчавших до сих пор персонажей этой инсценированной драмы, словно вспомнив отведённую ему роль, вдруг сорвался с места и заорал не своим голосом:
– Ну, и что вы все замолчали опять, будь-то скот перед забоем?! Опять что ли молчание ягнят началось? Как в прежние времена?! Неужели вы, и впрямь, повелись на байки этого конторщика? На его благие призывы? «Фашисты»! «Террористы»! Да у них каждый второй, если не фашист, то террорист, если не согласен с режимом. А когда и где эти господа были заодно с простым народом? Припомните мне хотя бы один такой случай. Каких только сказок о свободе и светлом будущем мы не наслушались от них, стоя, как быдло, в загоне, столько лет, покорно блея, и, жуя свою жвачку. Теперь у них новые сказки появились. Про социальную заразу, видите ли… – Новоявленный оратор с шумом встал с места и решительно зашагал к трибуне, продолжая на ходу вещать свою проповедь и бурно жестикулировать. Человек был явно не из робкого десятка и, при этом, умел правильно расставлять акценты. Рудин сразу понял, что он действует не сам по себе, а является ведомым какой-то другой, более сильной фигурой, иначе говоря, – кукловодом. К этому следует добавить немного красок с натуралистической палитры его конституции, делающей её обладателя похожим на профессионального боксёра или борца, – и готов законченный портрет наёмного и хорошо подготовленного провокатора. Рудин знал, что весь этот опасный и во многом импровизированный спектакль под названием «День тишины», отрежиссирован Конторой, причём, с его, Рудина, прямой подачи, и теперь, среди сидящих здесь должно было быть немало «засланных казачков», каждый со своей заученной репризой. Но в последний момент явились далеко не все, а те, кто явился, – были далеко не первыми лицами, а, может быть, даже и не вторыми. От многих из них откровенно тащило махровой уголовщиной, не имевшей ничего общего с какими-либо идейными посылами. А, значит, истинные зачинщики и организаторы беспорядков опять отсидятся в тени и, следовательно, заманить их на одну клейкую плёнку или прихлопнуть всех одной мухобойкой сегодня уже не получится. Отдельным вопросом оставались люди в масках. «Кто они, и кто придумал весь этот маскарад?» – раздражённо подумал полковник. – «Этого в сценарии не было. Тоже мне, магистры ордена». Он презрительно усмехнулся, спрятав усмешку в бесцветную, благодушную улыбку старого бумажного червя, чьим основным делом, по общему мнению, должна была являться лишь красноречивая болтовня. – Ну, да ладно, чёрт с ними: и не с такими договаривался. – Но в данном случае что-то с самого начала пошло не так. Чья-то незримая тень явственно маячила за всем этим. Вероятно, того, кто хочет сломать ему игру. Но кто? Ведь, об этом постановочном фарсе знал только очень ограниченный круг людей. Неужели свои?! Но зачем?! Бросать же тень подозрения на бригадира не поднималась ни одна извилина его холодного мозга, внутри не звучал ни один шепоток его искушённого, профессионального чутья.