Глава 22
Охота на охотников
Четвёрка «беглецов», вышедших из заснеженного лона тайги, спешно проследовала вдоль изгиба лесного околотка и вышла на поляну. К утру морозец заметно придавил, и небо сразу прояснилось, высветившись сквозь дымку редеющих облаков едва мигающими огоньками созвездий. Но, несмотря на это, таёжный лес, даже в своих глубинках, уже не постукивал и не постреливал, замшелыми от инея и высушенными морозом, стволами. Он жил ожиданием грядущей и большой оттепели, которую несла в Сибирскую тайгу весна, а с нею, – и ожиданием новой жизни, полной голосами, вернувшихся с зимовья пернатых и нежным окрасом зацветающей сон – травы. Поляна, куда вышли люди, уже успела испытать на себе первый натиск этой лавины солнечного света и тепла, и оттого теперь, вся, сплошь, зияла плешинами рыжих проталин, в обрамлении снежной белизны, отливающей на утреннем солнце, бирюзой и перламутром. Природа, словно в противовес этому дымному и смердящему городу, непрестанно хлопающему и ухающему взрывпакетами и одиночными выстрелами, вперемежку с трескучей дробью автоматных очередей продолжала просыпаться, набираясь новых живых красок и сил.
– Я на такой «побег» не подписывался, – проворчал рослый, мордатый «зэк», по кличке «Кича», замыкающий цепочку идущих, – нас в этом городе замочат раньше, чем мы замочим того ублюдка, через которого нам обещана воля. Мы даже войти в этот город по-людски не можем: третий день порожняк гоним, а потом снова заныриваем в тайгу, чтобы там по заимкам шкериться, да собачатину эту твою жареную жрать. Может, ты уже объяснишь нам, бугор, что происходит. Это же ты у нас чифиришь с Кумом в его «норе», пока мы цепляем баграми топляки, на Ангаре. – Последняя фраза прозвучала в рифму и мордатый самодовольно осклабился, озираясь по сторонам в поисках поддержки. Но поддержки не последовало. Спутники продолжали, молча, следовать за старшим, не выказывая эмоций.
– Ну, под чем ты подписался, ты и сам знаешь, – отозвался бугор, – а если забыл, то я тебе напомню: под изнасилованием несовершеннолетней, подозреваемой в убийстве своей матери, ты подписался. Ты насиловал её каждый день, и не по разу, в своём кабинете, поднимая снизу, на допрос, и делал это, разумеется, без адвоката и педагога, пока она не повесилась в камере. Кстати, потом нашли настоящего убийцу. Им оказался бывший сожитель матери, который до убийства тоже пользовал девку. Теперь вспомнил? На целых двенадцать лет ты подписался. Тебе ещё сидеть, да сидеть, и не факт, что досидишь до конца срока с такой статьёй. А тут так фортануло! Такой шанс, можно сказать, выпал – обнулить срок. И ты ещё кукарекаешь и шпорами звенишь? – Лицо бугра исказило злое, брезгливое презренье. Остальные исподлобья смерили новоиспечённого педофила тяжёлым, изучающим взглядом. Мордатый пристыжено замолчал, растерянно моргая, и, наливаясь краской стыда и бессильной злобы. Его впервые, и, притом, публично, так опустили, напомнив о самой позорной, «мохнатой» статье, и, обнародовав тем самым его истинный тюремный статус. А, главное, кто? Матёрые убийцы, на совести которых висит не по одной загубленной жизни. Правда, это никчёмные жизни, отнятые у подонков и отморозков, о которых никто бы даже и не вспомнил, кроме их бедных матерей. Но всё равно, жизни людей! И теперь, в глазах своих бывших коллег, оставшихся там, на воле, эти душегубы слывут благородными героями и даже жертвами системы. А он просто попадает в отстой к тем, кого сторонятся даже опущенные, ибо ни при Советах и ни при буржуях, ни на «чёрной» и ни на «красной» зонах таким, как он не было и не будет прописки. «Кича» не на шутку испугался. Выходит, «бугор» не только всё про него знал. Главное, что он знал, какой ценой куплена его легенда честного «солдата», и какая расписочка лежит теперь в его литерном деле. Опера уже несколько лет пользовали его, когда хотели, где хотели и как. Узнай «зэки», сколько «мужиков» за это время по его милости отправилось в «ПКТ» и «БУР», повар давно бы уже сварил в котле его обезображенный труп и скормил его хрюшкам, на питомнике. В голове замелькали нехорошие предчувствия. А, вдруг, опера хотят использовать его очередной раз, а потом, на воле, убрать руками этих «беглых». «Кича» внутренне напрягся, ощетинившись каждым свои нервом, в предчувствии беды и приготовился к решительной обороне.
– Сам ты кукарекаешь, – злобно оскалился он. – Я-то, по крайней мере, по ментовским чехлавкам не ошивался, как некоторые, и чай с хозяином не пил, и чужие «объебоны» в оперчасти не читал. Иначе, откуда бы ты знал всё это? И с чего ты решил, что так всё и было. Куму поверил, а своим, стало быть, не веришь? Так вот, дело это слепили из говна и по заказу, всего за месяц, слепили на одной только «косвенке» и показаниях «левых» свидетелей, а всё остальное время я, отвалялся на больничке, после пресхаты. У меня четыре ребра сломали, но судья даже не принял этого в расчёт. А девочка эта, та ещё тварь была. Просто её участие в убийстве не смогли доказать. Короче, я «мужиком» в эту зону пришёл, «мужиком» и уйду, а, вот, ты. – «Кича» скользнул рукой по отвороту телогрейки, под которой за поясным ремнём торчала самопальная заточка, но ни договорить, ни сделать ничего так и не успел, ибо тот, кого все называли бугром, неожиданно резко качнулся назад, словно, потерял равновесие, и, с подсада, коротко и хрястко, двинул говорившего в подбородок, отчего тот сразу опрокинулся навзничь, не издав при этом ни единого звука.
– Да, не мужиком ты пришёл, – козлом! Козлом и подохнешь, гнида! Ещё скажи спасибо, что на красную зону попал, где на масти не делят, а то бы дупло своё штопать не успевал. А что до чехлавок ментовских, так я и есть мент, только бывший, как и ты же. Только в отличие от тебя, я до петушиной планки не опустился, а срок тяну за то, что двух таких уродов, как ты, своими руками удавил. Понял?! – Бугор презрительно сплюнул в сторону безгласного лежавшего, неподвижного тела и скинул с плеч рюкзак. – Всё, привал! Ты, Серый и ты, Толян, распорядитесь насчёт хвороста для костра, а я, тут, пока Тузика освежую. И, вот, ещё что: заберите-ка у этого, – он кивнул в сторону «Кичи» – его тесак, а то порежется ещё. – После чего, точно охотничий ягдташ, открыл свой походный рюкзак и извлёк оттуда очередной трофей, – небольшую, рыжую тушку, бывшую при жизни беспородным, дворовым псом. – Ну, кому ещё не по душе моя собачатина, поднимите руку! – «Бугор» улыбнулся щербатой и, внешне, почти добродушной улыбкой, которая, однако же, при ближайшем рассмотрении больше смахивала на хищный звериный оскал. А по мне, так, – говядина и говядина – сказал он. – Корейцы же жрут собак. Китайцы тоже. Просто поедом едят их. Так, ведь, зато, и туберкулёзом никогда не болеют. – Он засмеялся и достал из-за голенища финский нож, которым принялся сосредоточенно разделывать ещё тёплое, мясистое тельце дворняжки. – Вот, только одного не пойму, – откуда их нынче взялось столько? Они же везде. Даже здесь, в лесу. Впрочем, нам-то что, плохо разве? Еды теперь вдоволь, а при желании и шапчонку отскорняжить можно. Эй, ты, вегетарианец, – он, ухмыльнувшись, небрежно ткнул носком сапога своего недавнего оппонента, – хорош отлёживаться, вставай, пора шашлыки жарить. – Отправленный в нокаут профессиональным апперкотом, оппонент, нехотя заворочался, постепенно приходя в себя и, обвёл, окружающее его пространство прищуренным, невидящим взглядом, в котором, помимо боли, теперь навеки поселились страх и смертельная обида на «бугра», на двух, его спутников и на всё остальное человечество, в целом…
Спустя некоторое время, огонь костра уже вовсю трещал в выложенном из хвороста шалаше, весело постреливая искорками, и, щекоча ноздри пряным ароматом жареного собачьего мяса. На импровизированной скатерти-самобранке, раскинутой прямо на снегу, выросла целая горка съестного, – от хлеба с луком, до самогона, прикупленного, по случаю, у егерей, на охотничьей заимке, а на шампурах, смастерённых из случайно найденных, ржавых железок, шипя и пузырясь с боков румяными корочками, дозревали собачьи шашлыки. Бугор отрешённо смотрел на огонь костра и думал о своём. Денег перед «рывком» хозяин выдал не лишку, точно бензина в самолёт камикадзе плеснул, – только до цели, и только в один конец. Инструктаж также не блистал красноречием: исполните, мол, миссию. – и свобода вас встретит радостно у входа. Проболтаетесь, – язык перед смертью вырвем и сожрать заставим. А, чтобы не было скучно и присутствовал соревновательный элемент, одновременно, но не вместе с вами, пойдёт другая группа. Этих людей вы не знаете, поэтому контактов с ними не ищите, а действуйте автономно. Ну, насчёт вырванного языка, – подумал «Бугор», – это вряд ли. Зона, она любого научит громко молчать. А вот, что касается другой группы, которая тоже «подорвалась» с зоны с тем же заданием, – убрать кинолога, – это факт, конечно, интересный. Получается нечто вроде свободной конкуренции: кто первый, тот и в «дамках». Правда, вот, уже третий день все стрелы ложатся мимо цели. Не срабатывает ни одна наводка, ни один оперативный источник. Точно, какая-то неведомая сила отводит от объекта. Осталось тряхнуть только дачу директора ЧОПа. Это последняя из версий. А между тем, каждая такая новая вылазка в город становится всё трудней и опасней предыдущей, ибо сопряжена со смертельным риском: не гвардейцы подстрелят, так «догхантеры» шмальнут. Не они, так «зелёные». Не «зелёные, так собаки эти бешеные накинутся где-нибудь из-за угла или из подворотни, да и порвут на куски почище волков. Короче только успевай убегать, да прятаться. Тюремный «сарафан» уже донёс, что так не только в городе, а, вообще, во всём регионе. Что за беспредел творится вокруг: революция, гражданская война, или что ещё… Может, испытание нового психотронного оружия. Иначе, почему служебные собаки, вдруг, перестали подчиняться служивым и все дружно свалили с зоны. А что сделалось с людьми? Они же озверели. Но об этом же никто и ничего не сказал. Вот, мол, тебе адреса, вот тебе сотовый, вот тебе ствол. Завалите кинолога – вы свободны, попадётесь, – мы вас не знаем. Вот и всё. Да, ещё «Кичу» этого навязали… Опять придётся в «мокруху» через него влезать. Говно, конечно, человек, ну, так, а кто лучше? Жил бы себе на зоне, да «постукивал» потихоньку. Ещё неизвестно, что нас-то самих ждёт, и как они, там, представляют себе наше освобождение? Может, так же, как с «Кичей»: задание выполним, – и в расход! Сначала, – мы его, потом – они нас. А что? Типа, при попытке к бегству, – и все дела. И всё по закону…
Неожиданно, под ватником у «Бугра», завибрировал мобильник, прервавший его невесёлые раздумья, и он быстро отошёл в сторону, подальше от чужих ушей. Звонок был от «хозяина». О чём говорили, никто не слышал, но зато было слышно и видно, как в ходе всего разговора, он что-то кому-то доказывал, переходя на высокие тональности, и, при этом, энергично жестикулировал руками. Эта картина казалась непривычной и странной, так как Бугор по сравнению с другими всегда отличался редкостной выдержкой и хладнокровием. Толян и Серый тревожно переглянулись, так как всё о чём сейчас говорил Бугор, наверняка, должно было, касаться и их. Наконец, главный, молча, подошёл и, не говоря ни слова, налил себе полную кружку свёкольного первача, залпом выпил её, после чего отщипнул кусок шашлыка и долго его пережёвывал, глядя в одну точку. Он был не просто явно чем-то озабочен, а очень сильно озабочен. Настолько сильно, что находился в полном ступоре. Остальные, кроме «Кичи» последовали его примеру: выпили по кружке и закусили собачьим мясом. Тот же сидел особняком, в сторонке, словно его ничего не касалось. Он уже окончательно очухался после удара и вёл себя крайне осмотрительно и осторожно, понимая, какая угроза сейчас нависла над ним. Первым заговорил Бугор.
– Звонили наши заказчики. Велели сворачивать лавочку и возвращаться в зону. У них, видите ли, обстоятельства изменились. Какие будут мнения?
– Вот, так просто, да?! Изменились обстоятельства, – и всё. И это после того, что мы трое суток ползали по тайге, мёрзли по ночам и жрали собачатину. А как же наша обещанная воля, наши деньги… Да нас же грохнуть могли уже пять раз в городе! – Толян тяжело и прерывисто задышал. – Изменились обстоятельства… Нормально! И как, интересно, администрация колонии объяснит народу наше возвращение: мол, нагулялись ребята и вернулись домой? Так что ли? – Он вымученно и зло рассмеялся. – А ты что скажешь, Серый?
– А то и скажу, что никто никому ничего объяснять не будет.
– В смысле?
– Да, в прямом. Они же через нас какую-то секретную афёру крутануть собирались. Я слышал, что к этому делу подмазаны чекисты. А что теперь? Афёра у них обломилась, и мы, выходит, становимся ненужными свидетелями, сечёшь, кореш? – Это прозвучало вполне логично и здраво, хотя и сказано было жеманным тоном, за которым угадывалось обычное, показное позёрство Серого.
– Ты, что, в натуре так думаешь, что нас, это, ну, могут порешить? «Бугор», он чё несёт? – Толян вопрошающе уставился на старшего. Но «Бугор» лишь пожал плечами, находя в словах Серого ещё одно, дополнительное, подтверждение своим догадкам.
– И положат нас рядышком, недалеко от зоны, – продолжал ёрничать «Серый», быстро и качественно, а трупы сфотографируют, чтобы потом выставить фото в красном уголке, на всеобщее обозрение: вот, мол, смотрите, что бывает с теми, кто пытается отсюда удрать. Отсюда ещё никому не удавалось сделать ноги. И так будет с каждым…
– Ладно, Нострадамус, завязывай, – и без тебя тошно, – наконец, вмешался «Бугор». Я думаю, «Серый» прав в одном: возвращаться – дурная примета. Особенно в зону.
– И особенно, – в нашу, – добавил Толян, внося лепту в общее настроение.
– Жаль, конечно, что мы не можем связаться с другой группой, – продолжал «Бугор», – так сказать, в порядке обмена опытом. Интересно, где она сейчас и что с ней? Короче, мы вляпались, парни, в какую-то нехорошую историю, из которой выпутываться придётся поодиночке.
– Да, «Бугор», мы связались с нехорошими ребятами из чужого двора, – не унимался Серый.
– И тут ты прав, – сказал «Бугор», – ребята действительно не из нашего двора. Они из ФСБ. Перед самым «подрывом», когда мы уже вострили лыжи, мне шепнули «по-дружески», знающие люди, что за всем эти стоит Большой Брат, но рекомендовали глубоко в это не вникать и зря не трепаться.
– О чём ты говорил с Кумом по телефону, Бугор, если не секрет, конечно? – спросил Толян.
– Теперь уже не секрет. Кум велел больше не запасаться провизией и немедленно возвращаться. Ни на один мой вопрос, касаемо нас, он так толком и не ответил, давая понять, что решение принимал не сам и, поэтому ничего не знает. Дескать, он тоже растерян и потрясён не меньше нашего. И ещё сказал, что если мы прямо сейчас не повернём назад, за нами, по указке сверху, пошлют «зондер команду», – и тогда нам уже, точно, «крышка».
– А так, что, – не точно? – ухмыльнулся «Серый».
– А так – не точно, – неожиданно возразил Толян. Как же они будут искать нас в тайге, если у них нет собак? – и торжествующе посмотрел на компаньонов.
– Ну, ты молодчик! – заулыбался Бугор, дружески хлопнув его по плечу. Как же я сразу-то не допёр? Это же, определённо, даёт нам фору. Правда, сначала они всё равно полетят на «вертушке». Их задача – высадиться в нужном квадрате, а наша – слиться с городом и раствориться в нём. В тайгу возвращаться нельзя – пропадём: не тот сезон, не те возможности. Как думаете?
– Правильно, Бугор, – ответил «Серый». – В городе тоже могут убить, но там, всё равно, больше шансов выжить. Можно, например, примкнуть к дерущимся, а к левым или правым – всё равно.
– Хочешь полазать по баррикадам? – съязвил Толян. – Видали Парижского коммунара!
– А почему бы и нет. – невозмутимо ответил «Серый», – Я вообще за любой кипишь, кроме голодовки. Хоть погуляю напоследок вволю. А там, ещё глядишь, кривая и выведет куда. Ну, если у кого-то есть возможность залечь на дно, тогда – пожалуйста… – Он обвёл присутствующих весёлым и бесшабашным взглядом, поневоле внушая надежду слушавшим.
– Что ж, разумно, – согласился «Бугор». Тогда теперь я больше для вас не главный и не «Бугор». Действуйте, как каждый сочтёт нужным. Но выбираться отсюда в город мы всё же должны вместе. Это безопаснее для всех нас. А уж там рассосёмся по числу участников, – на все четыре стороны. – При слове «четыре» его взгляд упал на «Кичу», который внимательно следил за ходом всего разговора и теперь умоляюще смотрел на «Бугра».
– Да, – словно прочитав его взгляд, сказал бугор, – теперь не до разборок. Теперь у каждого свой фарт, и мы все в равном положении. Кича пойдёт с нами. Серый, отдай ему тесак.
– Ну, а как же… – начал было «Серый», но «Бугор» лишь смерил его пристальным взглядом и тихим шёпотом произнёс: «Отдай». – «Серый» тут же подчинился. То ли по привычке, то ли в последний раз, но подчинился и, молча, протянул «Киче» конфискованный тесак. Слишком уж велико было его уважение к этому человеку, который, по слухам, прошёл три «точки» и командовал ротой спецназа. – В конце концов, мы же не «урки» какие-нибудь блатные, а менты, – подумалось ему. – Хоть и бывшие, хоть и с огроменными сроками, но всё равно, менты. Пусть каждый теперь сам тащит свой крест, независимо от масти или любого другого табеля о рангах. «Бугор» здесь прав. – Тем временем, воспрявший духом и утверждённый в правах, «Кича» быстро поднялся с насиженного места и утопил, переданный ему тесак, за голенище сапога.
– Спасибо, «Бугор», – тихо проговорил он дрожащим голосом, на что тот лишь махнул рукой и сказал, обращаясь ко всем:
– Предлагаю, не медля, окончить трапезу. Свободного времени у нас нет. Деньги, что мне выдали в оперчасти, я сейчас раскидаю на всех. Они, хоть и не великие, – но на пару дней хватит. Дальше – сами. Ствол, уж, извините, оставляю себе. А сейчас всё быстро побросали, тушим огонь, – и уходим. Прибираться за собой нет смысла: служебных собак всё равно не будет, а с вертушки наше стойбище не видать. – Он взвалил на плечи рюкзак, хранивший раньше провиант, и потому пропахший собачатиной, и уверенно задал темп ходьбы. Но они не прошли и двадцати шагов, как только что ликовавший, «Кича», вдруг, встал, как вкопанный, и взволнованным голосом закричал: «Волки!» Беглецы остановились, повернув головы в направлении его взгляда. На окраине поляны, окаймлённой зелёным бархатом тайги, ясно различались очертания стаи, из семи или восьми тёмных силуэтов, цепочкой трусивших прямо к ним.
– Только этого нам не хватало! – «Бугор» зло выругался и достал из – за пазухи, вверенный ему ствол, представлявший собой бессменное, отечественное творение Макарова. – Нам не убежать, – спокойно сказал он. – Волки слишком близко, – и по старой, армейской привычке скомандовал – Ножи, – к бою! – и сам вышел на рубеж огня. Остальные встали полукругом, по отношению к нему, держа наготове посверкивающую сталь заточек. Между тем, волки неожиданно перешли на рысь, скача по рыхлому снегу, точно молнии, по траектории синусоиды, и при этом стараясь двигаться зигзагами, сводя на нет, все попытки попасть в них из пистолета. «Бугор», слывший в прошлом отличным стрелком, расстрелял уже почти целую обойму, не причинив нападавшему зверью ни малейшего ущерба. Пули уходили поверх голов бегущих или ложились рядом, взметая ввысь, снежные фонтанчики. Силуэты животных с каждой секундой, буквально, росли на глазах, и от людей их отделяли каких-нибудь пять или шесть хороших прыжков. Уже были различимы их наморщенные, осатанелые морды, с торчащими из пасти жёлтыми дугами клыков, горящие глаза и частое дыхание.
– Да, это же собаки! – Вдруг закричал «Серый» – Слышишь, «Бугор», это не волки, – собаки! – Его крик прозвучал воплем радости, будь-то, это, открытие что-то меняло к лучшему. Собаки неслись вперёд без человеческого сопровождения и были явно не служебные. В этот момент «Бугру» удалось попасть в летящее на него сверху тело. Раздался собачий визг, и собака шлёпнулась замертво, прямо на остывающий круг золы. Но на перезарядку магазина времени уже не хватило, и второй пёс с налёту приземлился передними лапами прямо на грудь «Бугра». Через минуту картина боя напоминала нашествие рыжих псов из мультфильма «Маугли». Люди оборонялись от собак, отчаянно размахивая ножами, а те вновь и вновь, без устали, накатывали на них единой волной, ничуть не заботясь о собственной безопасности. Но ни собачьего лая, ни человеческих голосов или криков, – ничего этого не было слышно: только злобное рычание и жалобный визг – с одной стороны и шумные, прерывистые хрипы – с другой.
Вскоре всё было кончено. Четыре человеческих тела, с покусанными до неузнаваемости лицами и с частично откушенными на руках пальцами, лежали полукругом на растопленном борьбой снегу, вперемежку с четырьмя мёртвыми псами. Толян, с разорванным горлом продолжал сжимать рукой нож, удивлённо глядя перед собой немигающим взглядом, а Серый с «Кичей», так и держали свои обоюдоострые орудия утопленными в телах жертв, словно были не в силах их вытащить обратно. Все трое, они лежали в обнимку с собаками, крепко сжимая их в последних, смертельных объятиях. «Бугор» лежал чуть поодаль, рядом со своим единственным, удачно подстрелянным псом, и тихо постанывал. Он был ещё жив, но жизнь с каждой секундой покидала его, источаясь струёй горячей и, парящей на морозе, крови, хлеставшей из перекушенной вены. В угасающем сознании мелькали забытые картины детства, образы людей и вереницы событий, о которых он вряд ли бы когда ещё вспомнил в той далёкой, теперь уже прошлой жизни. Потом на экране памяти замелькали люди в пятнистых камуфляжах. Много людей. Они бежали с перекошенными криком лицами, медленно и плавно, как при ускоренной съёмке и стреляли, стреляли, стреляли… При этом их иногда подбрасывало на минах-ловушках и разрывало на части. Тоже медленно и плавно. Но не было слышно ни звука, словно всё происходило в старом, немое кино, под монотонный стрёкот кинопроектора. И только над всем этим, где-то очень высоко, будь-то под огромным, прозрачным куполом, тихо звучал чистый и нежный голос. Это был голос мамы, которая, как когда-то в младенчестве, пела ему эту колыбельную, покачивая деревянную, скрипучую кроватку… «Спи, дитя моё, усни. Сладкий сон к себе мани. В няньки я тебе взяла ветер солнце и орла…»
Четыре других, уцелевших в побоище пса, зализывая на ходу, раны, трусили ровной цепочкой вдоль лесной дороги и были уже на полпути к городу…
* * *
Вторая группа, отправленная «Кумом» в город, состояла из шести человек и была гораздо боеспособней, нежели первая. Это объяснялось двумя причинами: во-первых, в ней наличествовало целых два ствола с полным боекомплектом, во-вторых, её состав не был столь разнородным и состоял, исключительно, из бывших спецназовцев. И, наконец, в ней не надо было никого убивать. Правда, это – только в ней. Что же касалось убийств вообще, то с этим всё было в полном порядке, так как предстояло ликвидировать первую группу, и сделать это надлежало именно ей, второй, независимо от того, выполнит ли первая возложенную на неё миссию или нет. А после этого, ликвидации подлежала и она сама. Правда, об этом обстоятельстве её членам не сообщили. Эта грязная и совсем не почётная задача ложилось на хрупкие плечи взвода ребятишек-срочников, то, бишь, военнослужащих внутренних войск, новоявленных росгвардейцев, которые охраняли эту самую «красную» или, попросту говоря, «ментовскую» зону. И вообще, для всей администрации колонии, кроме оперативного отдела и «Хозяина», это был вполне штатный, хотя и беспрецедентный по масштабу, групповой побег, который должен был быть пресечён любыми силами и средствами. Однако, за ширмой этой секретной операции, проводимой оперативниками ГУВСИНа, так и маячила, нависающая над всеми, зловещая тень Большого брата, имя которому Контора.
Старший группы, по прозвищу «дед», вот уже вторые сутки находился далеко не в лёгком замешательстве относительно перспективы своих дальнейших действий. Причиной тому служила банальная техническая неисправность в сотовой связи. С «Кумом» её не было вообще. Ни прямой, ни обратной. Лимит же времени, отведённый на выполнение задания, был, практически исчерпан, но, при этом, нельзя даже было связаться с первой группой, которую предстояло ликвидировать, и было совершенно не ясно, где она и что с ней. А, между тем, оставалось отработать последнюю из версий возможного местонахождения «кинолога». Это могла быть только дача директора ЧОПа, господина Мендинского. По предварительным данным он был захвачен экстремистами, в числе коих находился и «Кинолог» и увезён в неизвестном направлении. Все другие, предполагаемые направления его похищения были уже вычеркнуты из списка, и теперь оставалась лишь эта, последняя точка. А что, если «Кинолога» там не окажется? А что, если первая группа уже забила на всё и свалила на сторону. А если, если, если… Ведь, через него, этого самого «кинолога» им обещана не только воля, но ещё и деньги. Большие деньги! И как бы было хорошо уехать куда-нибудь на один из многочисленных островков на Филиппинах, которых там тысячи, где прикупить недорогой домик и жить себе – поживать со своей пассией, долго и счастливо, пока смерть не разлучит их, или как, бишь, там, у этих добрых пастырей. Филиппинцы же католики. А, какая к чёрту разница, православный ты, или католик? – подумал «дед». – Один же хрен, христианин. Так что, если надо будет, пойду в католики. Ну, не к буддистам же ехать, в Тайланд, к трансвеститам этим. Или, скажем, в Лаос или Бирму, чтобы там одним рисом, да рыбой срать. И, не к басурманам этим, куда-нибудь, в Катар или Йемен. В Европу же – рылом не вышел. А что до России, то тут уж, точно, хорошей жизни не жди: или посадят, или убьют. Слишком, уж, много здесь хапнуто лиха, через многое пройдено, чтобы кланяться всякому говну, что на вершок повыше тебя рангом. Тем более и сидишь-то, по сути дела, из-за этого самого говна в прокурорских погонах, а вовсе не из-за тех литовских снайперш, которых сначала «отодрали» всей ротой, а потом порвали, привязав к «панцерам». Такое на войне происходит регулярно, а, вот, садят только в определённые дни, да и то, по разнарядке сверху. По чётным – срок дают, по не чётным – награды. Ну, вот и не рассчитал, блин! А то, что эти сучки стреляли нашим парням по коленным чашечкам, да по яйцам, – про это безусый следачок из Комитета даже не написал, когда снимал показания. Законность, говорит, превыше всего. Да, если бы этот сопляк, штаны на лямках, или те, кто санкционировал войну, а теперь спокойно спят в Думе, либо их дети, хотя бы сутки пробыли на той войне, где был я, может быть, тогда бы поняли цену этой законности. – «Дед» от души выругался, смачно сплюнул и раскурил самокрутку, излаженную из дикой смеси душистого самосада и канабиса, приобретённого по случаю, на диком, экономическом поле тюремного рынка.
– Что будем делать, «дед?» – раздался за его спиной недовольный голос помощника, имевшего позывной «Второй» и такой же нумерации ствол «Макарова», поскольку первый был у «Деда». – Связи нет, первой группы нет, «кинолога» тоже нет.
– Будем делать то, что велено, – сухо отрезал «дед», – выполнять поставленную задачу. Скоро нарисуется объект, пошлёшь туда сначала «Четвёртого» с «Пятым», в качестве головного дозора, и если там всё будет чисто, пусть подожгут хворост, в тайге, по-вдоль берега. Это будет условным сигналом. Мы сразу подтянемся, но только с другой стороны, и отработаемся по плану. Разумеется, с учётом сложившейся обстановки. Что ещё?
– «Кум» ещё говорил, что у «кинолога» все друзья из «бывших», типа крутые спецы. Наверняка, хорошо вооружены и обучены, – продолжал «Второй». – Не маловато ли будет наших двух стволов на всю эту ораву, включая первую группу. Тем более, что и у тех тоже ствол имеется.
– А ты что же, в лобовую атаку на них идти собрался или палить по всем без разбора?! Тебя что, воевать не научили? – «Дед» насмешливо сощурил глаза и щербато ощерился жёлтыми зубами. – Они, стало быть, крутые, а мы, выходит, не очень. Так что ли? – И он покрутил кистями рук в разные стороны, изображая мнимую озабоченность растерянного обывателя. Помощник вынужденно ретировался, понимая, что «дед» прав и с ним не поспоришь, но внутренний голос, по – прежнему, продолжал ему упрямо твердить, что ставки слишком не равны.
– А что ты думаешь по поводу всей этой собачей канифоли в городе, – сменил он тему. – Чересчур уж хлопотно там стало. Прямо, война какая-то.
– Да, ничего не думаю и тебе не советую. Пусть хоть глотки перегрызут друг другу. – «Дед» внимательно посмотрел на помощника. – У нас с тобой, да и у них тоже, – он махнул рукой в сторону остальных членов группы, – сейчас должно быть в голове только две думки: как качественно и в срок выполнить задание, да получить обещанную волю и свои «бабки» в полном объёме. Так или нет?
– Так.
«Дед» удовлетворённо кивнул, довольный коротким и правильным ответом.
– Ну, раз так, то иди и готовь дозор: мы почти на подходе, – сказал он.