– И всё же, когда нам ждать появления «объекта», товарищ генерал?
– Я уже озвучивал это ранее, – недовольно поморщился Шаромов, – а именно: в самое ближайшее время. И бросьте Вы уже этот дурацкий, кодовый термин: «объект». Есть просто Ронин. Ясно?
– Так точно!
И тут он зачем-то принялся излагать ему, один за другим, свои стратегические планы, выкладывая перед Плехановым всё новые и новые козыри. Тот, молча, слушал, не выражая ни удивления, ни страха, и лишь задумчиво смотрел перед собой глубоким и немигающим взглядом, в котором, помимо всего прочего, светились отчаянная решимость и трезвое понимание ситуации. Но в сознание то и дело закрадывалась пугающая и назойливая мысль о том, что так откровенничают только с обречёнными или приговорёнными к смерти. Не в этом ли заключается высшее наслаждение садиста: распахнуть перед жертвой свою душу, раскрыть все самые сокровенные свои тайны и пороки, а потом, – хладнокровно убить! Скорее всего, так и будет, и его ликвидируют, как других, сразу же по минованию надобности, пусть это произойдёт и не так скоро.
Между тем, подступал абстинентный синдром, или попросту, ломка. Она, крадучись, подползала, словно голодная, уличная кошка и тёрлась об ноги, вызывая, поначалу приятную, ломоту в коленях и сухость во рту. Ещё немного и она начнёт править мышцы, закручивая их в спираль, затем атакует волю и сознание, подчиняя все мысли и желания только одному – сделать инъекцию. А пока с висков и со лба тонкими струйками уже начал сползать пот. Совсем скоро лицо приобретёт синюшно-землистый оттенок, глаза вспыхнут неестественно ярким и лихорадочным блеском, а руки затрясёт неуёмный тремор.
– Вы нездоровы, подполковник? – В вопросе генерала недвусмысленно прозвучал намёк на знание им диагноза болезни собеседника.
– Так точно, товарищ генерал. Не спал несколько суток. Видимо, переутомился. Разрешите отдохнуть, хотя бы пару часиков.
– Да, конечно, Георгий Валентинович, конечно, голубчик, – слащаво – благодушным тоном протянул генерал и тут же добавил, – но пару часов, – не больше, – больше дать не могу. У нас, к сожалению, уже пошёл обратный отсчёт. «Ждём друга. – Нужен глаз да глаз. Не спи, покудова не скатишься со стула», – не преминул он в заключение щегольнуть знанием классики и самодовольно улыбнулся.
Но Плеханов, даже не удостоил улыбкой этот, его литературный изыск, и, щёлкнув каблуками, направился строевым шагом к выходу. Этому упырю, разыгравшему здесь, целый спектакль с его главной ролью властелина мира, совсем не обязательно видеть, как мучаются его холопы. – Тоже мне, гуманист хренов! – в бешенстве подумал он, – Не хочет, видите ли, кровавого эксперимента с убийством Ронина. Да, плевать ему и на Ронина и на меня! И на тысячи других, которые станут жертвой его безрассудства! – Просто реальность такова, что другого выхода у меня нет. Вот, сдать бы его сейчас Москве со всеми потрохами и этим откупиться от Директории, – да только много ли с того корысти? Благо, если не посадят. А, так, ведь, всё равно выкинут за борт системы, как паршивого пса на улицу, и подохнешь там без очередной дозы, где-нибудь под забором. Однако, пора! Там, в сейфе, ещё есть несколько ампул. А скоро и вовсе наступят тяжёлые времена, когда будут очень нужны деньги… Много денег! Если всё пройдёт так, как задумал Шаромов, то они обязательно у меня будут. Обязательно! И тогда уже не он, а я буду доставать из рукавов своих джокеров и делать игру. И не он, а я буду отмерять своим вассалам их время жить и время умирать. А иначе, зачем всё это, какой тогда во всём этом смысл.
Глава 21
Планы меняются
Роберт Маркович Друзь, отстранённый от выполнения служебных обязанностей на неопределённое время, вторую неделю пребывал в вакууме абсолютного неведения относительно не только своей дальнейшей службы, но и всей своей дальнейшей судьбы. Ему, то и дело, мерещился гулкий топот сапог на лестничном марше, бряцание прикладов и щёлканье затворов в руках тех, кто должен был за ним прийти. Он, словно заблудился во времени, забыв, что сапоги уже давно сняты с вещевого довольствия, а затворами так щёлкают только в плохом кино, по недогляду какого-нибудь отставного генерала, приглашённого в качестве консультанта на съёмки. И хотя аресты высокопоставленных силовиков и гражданских лиц стали в последние годы чуть ли не повседневным, почти заурядным явлением, которым давно уже никого не удивишь, этот застоялый анахронизм надолго застрял в его голове, и воображение упорно рисовало ему одну и ту же картину, навеянную образами тридцатых годов. Известия же о многочисленных арестах в верхних эшелонах городской и областной ветвей власти, проведённые Конторой в две последние недели, были на слуху почти у каждого, кто хоть как-то позиционировал себя с аппаратом власти, и, казалось, что это должно было происходить именно так, как происходило в былые времена больших чисток. Дело усугублялось ещё и тем, что жена Роберта Марковича, спешно собрав всё необходимое на первое время, уехала к маме, предоставив супругу возможность самому решать свою судьбу, предаваясь необузданному виночерпию, что он, собственно, и делал. Мендинский ему больше не звонил, сам же был недоступен, в то время, как все другие его сотовые респонденты, из числа сослуживцев, словно сговорившись, либо нарочно не выходили на связь, либо дружно отключили мобильники, что само по себе казалось полным абсурдом. Так что теперешнее положение, пока ещё не бывшего, но уже и не настоящего главного полицмейстера города, очень напоминало домашний арест, только что не санкционированный процессуально и без электронного браслета на ноге. Поэтому, когда тишину его гостинной взорвал популярный саундтрек из крутого боевика, заставивший мобильник приплясывать на журнальном столике, полковник даже вздрогнул от неожиданности, испытав целую гамму чувств, в которой преобладали нотки сугубо минорной тональности. Но потом быстро взял себя в руки и ответил на звонок. Звонили из областного управления ФСБ, и звонил секретарь, который бесстрастным тоном предложил встретиться с начальником московской бригады. При этом он сообщил, что машина за ним уже выслана и находится, примерно, на полпути к его дому. Отказаться от такого лестного предложения, больше напоминающего военный приказ, было бы сродни самоубийству, но самоубийству добровольному. А, вот, согласиться – это уже было чревато самоубийством принудительного характера. Впрочем, Роберт Маркович был не из тех, кто по каждому поводу впадал в сантименты и пускал слюни. Недолго думая, он решил прибегнуть к старинному, испытанному средству и потянулся за бутылочкой старого, доброго арманьяка, неизменно дежурившего на барной стойке. Сняв посредством него, уже с третьей рюмки, душевное напряжение, он наконец – таки приступил к сборам. – Если бы хотели забрать, – давно забрали бы, – и безо всяких, там, звонков и предложений! – сама собой пришла в голову спасительная мысль, – а, так, глядишь, – ещё и выгорит чего путного. – Спустя час за окном просигналил чёрный «мерседес», с затемнёнными стёклами и блатными номерами. К этому времени бутылка была почти пуста, а её недавний хозяин уже смотрел на всё со сдержанным оптимизмом. – Ну, в таких «автозаках» арестантов, точно, не возят! – весело подумал он при виде представительского авто и смело спустился во двор. Там его уже ждал молодой крепыш по имени Костя, который, улыбаясь широченной, белозубой улыбкой, с услужливостью профессионального дворецкого держал распахнутой дверь заднего сиденья, жестом приглашая занять его. Друзь любезно поблагодарил его, посетовав в глубине души, что большинство современных, молодых людей не отличаются подобными манерами. Теперь оставалось только мысленно разложить пасьянс и правильно сделать свою игру, а на это у него, слава Богу, была целая дорога казённого времени до Конторского Главка.
* * *
– Как добрались, Роберт Маркович, – Шаромов, не поднимаясь с места, рукой указал гостю на стоявшее по другую сторону журнального столика кожаное кресло.
– Спасибо, товарищ генерал, – Вашими молитвами, так сказать. Шофёр у Вас, уж, больно компанейский. С ним не соскучишься. Такие анекдоты знает, – просто животик надорвёшь.
– А-а, Костя, – улыбнулся Шаромов. – Да, уж, это точно. Не парень, а клад. На сына моего чем-то похож. Я его, в своё время, в Бирме из дипмиссии вытащил. Он там какого-то представителя возил. С тех пор таскаю по всем командировкам. Его и Рэкса. Рэкс, подойди, поздоровайся с гостем. – Бригадир кивнул в тёмный, неосвещённый угол кабинета, из которого, не спеша, вышла немецкая овчарка, традиционного для данной породы окраса, и, подойдя к хозяину, слабо вильнула хвостом, после чего внимательно уставилась на Друзя изучающим и настороженным взглядом.
– Уникальная собака, – сказал генерал, – имеет превосходную родословную и прошла специальную подготовку в нашем институте. Абсолютно не восприимчива к нынешним аномалиям в среде своего обитания, да и не только. Кроме того, у неё крайне низкий болевой порог, незаурядные бойцовские качества и фантастический для семейства псовых интеллект. Скажу без преувеличения, что это собака будущего, настоящий хвостатый «робокоп». Если бы существовал собачий спецназ, то Рэкс бы был в нём командир – совершенно искренним тоном и с нескрываемой гордостью заявил он, ласково потрепав собаку по мускулистой шее. По всему было видно, что собачья тема, – одна из его любимых. Во всяком случае, о собаках он мог говорить с упоением и долго, что никак не относилось к людям. Те интересовали его значительно меньше, да и то лишь в плоскости служебно – профессиональной деятельности. – Ну, всё, молодец, молодец, иди на место. – Рэкс покорно побрёл в свой угол, откуда продолжал визуально наблюдать и физически обонять фигуру незнакомца. На этом неофициальная часть беседы закончилась. Шаромов даже не счёл нужным предложить полковнику кофе. По – видимому, довольно было и того, что человек, от одного имени и взгляда которого трепетал весь гражданский и военный чиновный мир, и который в любую минуту мог любого стереть в лагерную пыль, просто сидит сейчас с тобой рядом и говорит, как с равным. И всё же что-то здесь было не так, что-то не вписывалось в общую картину происходящего. Роберту Марковичу не раз доводилось бывать на совещаниях с участием генерала и, подобно другим, – затылком ощущать беспощадный холод его слов, падающих, словно ножи гильотины на шеи подчинённых. Но сейчас бригадир выглядел другим, каким-то обтекаемым и неопределённым, словно радужный, мыльный пузырь, меняющий окраску и форму в зависимости от потока воздуха и освещения. Это плохо вязалось с его привычным психологическим портретом и, поэтому неприятно настораживало.
– Надеюсь, Вы понимаете, полковник, что Ваше теперешнее положение, связанное с отстранением от должности явилось временной и вынужденной мерой, обусловленной суровыми реалиями действительности.
– Тон генерала явно похолодел, но ещё не утратил нотки доверительности. – Однако, Вы не один такой. Многих постигла гораздо более печальная участь. – Друзь понимающе закивал головой. – Но с сегодняшнего дня, – продолжал генерал, – Ваша опала закончилась с одновременным же окончанием по Вам и служебной проверки. – Он улыбнулся вялой, дежурной улыбкой, ожидая увидеть в глазах полицейского выражение благодарности, но Друзь не выказал никаких эмоций. – Так что Вы сегодня же займёте своё служебное кресло и приступите к исполнению своих прежних обязанностей в полном объёме, – уже холодно проговорил генерал. – Костя отвезёт Вас домой сразу же после нашей беседы. – И, прочитав на лице гостя немой вопрос, добавил, – Временно занимавший Вашу должность сотрудник, уже переведён на другой участок работы. – Друзь был слегка шокирован: генерал умеет читать чужие мысли! – Но есть одно условие, – между тем, продолжил бригадир, и его лицо вновь приобрело своё всегдашнее, непроницаемое и бесстрастное выражение. От того, как оно будет соблюдено и выполнено, собственно, и будет зависеть вся ваша дальнейшая карьера и судьба. Так, в случае успеха я позабочусь о том, чтобы Вы сменили кресло начальника городского управления на аналогичное в областном Главке. А это, как Вы понимаете, уже генеральская должность. – При этих словах Друзь испытал прилив повышенного внимания, отчего слегка подался корпусом вперёд. – В случае же неудачи… – Шаромов сделал паузу, сощурив глаза, и ладонью с силой потёр затылок, словно пытаясь избавиться от головной боли. – В случае неудачи ситуация может сильно осложниться… – закончил он. – Но я думаю, что не зря пригласил Вас сюда. Впрочем, Вы вправе отказаться, и тогда всё останется на своих местах, так, как оно и было, то есть Ваши обязанности продолжит исполнять другой, а Вам предстоит дожидаться процессуальных выводов органов следствия по факту Вашей халатности, повлекшей тяжкие последствия. Например, ненадлежащее обеспечение охраны задержанной гражданки Мухиной, которую Ронин со своими бандитами выкрал из больницы, прямо у Вас из под носа. А до этого, – бездарная организация и, столь же безграмотное, проведение оперативных мероприятий по поимке этого опаснейшего преступника, что в итоге нам стоило десятков человеческих жизней, и массы упущенного времени. Список можно продолжить, не так ли? – Это было произнесено таким спокойным и почти дружеским тоном, будь-то речь шла о незначительных рисках в сделке между двумя старыми приятелями. У Друзя на мгновенье перехватило дыхание и похолодело внутри. Это была «коронка» из арсенала бригадира, когда он поначалу расслаблял оппонента, а затем стремительно и с силой впечатывал его лопатками в пол, нанося разящий удар и, переходя к удушению. Так действует паук, который не спешит на зов сигнальной нити, давая жертве возможность окончательно запутаться, а уж затем впрыскивает в её тело парализующий и растворяющий внутренности яд, после чего заботливо пеленает её, как куколку и терпеливо ждёт, когда та превратиться в удобоваримое, съедобное желе. При этом он не испытывает к жертве ни вражды, ни ненависти, не торопится и не суетится понапрасну. Он просто обедает. Роберт Маркович изо всех сил старался не показать охватившего его смятения, но скрыть это от рентгеновских лучей, исходивших из глаз Шаромова, было невозможно, а тот, молча, и с видимым удовольствием наблюдал за душевным состоянием своего визави.
– Я Вас слушаю, товарищ генерал, – выдавил из себя Друзь.
– Очень хорошо. Итак, суть вопроса состоит в следующем. У Вас самая большая агентурная сеть в городе, да и не только в городе, – в регионе вообще. Это похвально. Не многие могут похвастаться этим в положении, равном Вашему. Поэтому мы изначально не стали задействовать свои резидентуры, а сразу обратились за помощью к Вам… к Вам, лично, – многозначительно добавил он. Задача изначально была предельно проста: повсеместно использовать уголовный элемент с целью поимки и ликвидации Ронина. Заметьте, не агентами наших спецслужб, не нашими штатными ликвидаторами, и не проплаченными криминальными киллерами, а именно представителями уголовного мира. Зачем? Это уже другой вопрос. Но задача до сих пор осталась не решённой, – и, слава Богу! – Друзь удивлённо приподнял бровь, не понимая, куда клонит генерал. – Я вижу, Вы удивлены, – быстро отреагировал на его мимику Шаромов. – Да, да, именно, слава Богу! – повторил он, – Ибо ситуация теперь в корне изменилась, и нам ни в коем случае нельзя допустить физического устранения Ронина. Поэтому нужно в кратчайшие сроки, день – два, не больше, переориентировать весь негласный аппарат на обнаружение и поимку беглеца, да так, чтобы ни один волос не упал с его головы. При этом можно и должно идти на любые материальные уступки, на любые требования со стороны уголовного элемента. Не торгуйтесь с ними о цене и не скупитесь на посулы! Придёт время, – и каждый получит своё, – по счетам! – По лицу генерала ядовитой змейкой скользнула, едва заметная, презрительная улыбка. – Только, пожалуйста, не воображайте себе, что Вы теперь один в ответе за судьбы мира. Мною, например, не далее, как вчера, проведена аналогичная встреча с руководителем регионального ГУВСИНА. Там ситуация куда более сложная, поскольку десятку зэков с «красной зоны», из числа нужного нам контингента, ранее были организованы побеги, – всё с той же, одной – единственной целью – ликвидировать Ронина. Случай беспрецедентный в правоохранительной системе, не имеющий ничего общего ни с Законом, ни с моралью! Хотя, впрочем, в своё время досточтимый Лаврентий Павлович, исходя из хозяйственных или оборонных интересов страны, мог любого откомандировать из ГУЛАГА на волю. Но оставим лирику до лучших времён. Теперь нам всё это быдло надлежит загнать в стойло, а как это сделать, – никто не знает. Правда, иногда взбесившихся животных пристреливают раньше, чем удастся их стреножить или накинуть им на шею аркан, – спокойным тоном произнёс бригадир, но Друзю невольно подумалось, что эти слова едва ли разойдутся с его намерениями в будущем, доведись им осуществиться. – Что поделаешь? Иногда для достижения цели все средства хороши, – вздохнул генерал. – Кстати, есть и другие персоналии, от личных усилий которых напрямую зависит успех дела. Их фамилии Вам ничего не скажут, но одну я чуть позже всё же назову. Поймите, Роберт Маркович, сейчас действует лишь одно правило: любой приказ – не указ, если нет максимальной самоотдачи, если не работаешь, как говорится, не за страх, а за совесть. И поэтому мне нужно только одно: добросовестнейшее исполнение всеми своей работы, – и ничего более! Ну, теперь-то Вы понимаете, почему я не стал действовать через своих многочисленных посредников, помощников и заместителей, а лично назначил Вам встречу. Согласитесь, что не так уж часто приближённый к особе директора службы Федеральной Безопасности страны, целый генерал – лейтенант, лично обращается за помощью к какому-нибудь начальнику городской полиции. Это не просто конфиденциальный разговор, каких много, а информация совершенно секретного характера, о которой знают лишь единицы. К примеру, Ваш друг Мендинский. Ну, вот, Вам и фамилия. – Шаромов с удовлетворением отметил, что его собеседник слегка вздрогнул: он был явно оглоушен услышанным. Будучи хорошим физиономистом и психологом, генерал любил ловить на лицах людей малейшие признаки изменения настроения и эмоциональной окраски, чтобы затем использовать это при выстраивании диалогов. – Да, он тоже в игре, – продолжал генерал, сполна насладившись выразительной паузой, – и у него в ней своя, далеко не эпизодическая роль. Правда, сейчас он в руках террористов, и, к сожалению, мы не знаем где они находятся. С одной стороны, это ожидаемый и планируемый нами результат, но, с другой – развитие событий пошло не по нашему сценарию. Реальность такова, что всё предусмотреть невозможно. Поэтому такое вынужденное и экстренное спасение Ронина должно сейчас явиться не плодом жалких усилий каких – то, там, пешек, а плодом тактических и стратегических усилий крупных фигур, вроде Вас. Я понятно говорю? – Друзь кивнул, но Шаромову показалось, что собеседник что-то прячет под личиной своего молчаливого понимания и согласия. – …Хотя порой именно пешки делают всю игру, – не спешил он сходить с шахматной темы. Кстати Вы играете в шахматы? – неожиданно спросил Шаромов? – Разве что на уровне Остапа Бендера, товарищ генерал: е2 – е4. – шутливо ответил Друзь. – Дальше просто идёт полная отдача фигур.
– Напрасно. Эта игра подарена человечеству Богом. Сам человек до неё бы не додумался. Я даже думаю, что если бы противоборствующие стороны выстраивались на полях сражений в шахматном порядке и действовали по принципам шахматной стратегии и тактики, то истинными полководцами и героями были бы не Македонские и Суворовы, а Алёхины и Фишеры. Итак, что Вас беспокоит, полковник, задавайте свой вопрос? – Роберт Маркович чуть не с суеверным страхом посмотрел на Шаромова, который опять явил ему способности медиума, читающего чужие мысли. Юлить и прикидываться было уже бессмысленно и поздно. Градус внутреннего напряжения от общения с этим человеком был настолько высок, что перебивал все градусы, потреблённые им от арманьяка, но голова, при этом, оставалась чистой и ясной, как никогда. И Друзь пошёл ва-банк.
– Товарищ генерал, – начал он, – переориентировать за столь короткие сроки весь негласный аппарат, – задача, практически не выполнимая. Механизм по ликвидации Ронина запущен на полные обороты, и остановить его в указанный Вами срок, да ещё в условиях режима секретности вряд ли удастся. Даже если бы я сейчас забыл про сон и еду, работая по двадцать четыре часа в сутки, то и тогда я бы не смог поручиться даже за пятьдесят процентов успеха. Я на оперативной работе без малого тридцать лет и отдаю отчёт тому, что говорю. Лучше арестуйте меня сразу. Так будет честнее. По крайней мере, с моей стороны. – Это был ответ человека, который, по его собственному признанию, собаку съел на оперативной работе и привык называть вещи своими именами. Но по своему многотрудному опыту Друзь также прекрасно знал и то, что начальство редко ценит честные и смелые ответы, ибо предпочитает, чтобы его красиво обманывали те, кто потом возьмёт ответственность на себя.
– Я примерно так и думал, – раздражённо ответил генерал. Неужели Вы и вправду решили, что я никогда не работал «на земле» и в оперативной работе полный дурак, каких у нас много сидит, там, на самом верху, в Москве. Что я, действительно не знаю, что реально, а что нет. Я почти обижен, полковник. Вы разве ещё не поняли, что сидите здесь, у меня, а не где-нибудь в другом месте, только потому, что нет иной возможность решить дело иначе. Будь она у меня сейчас, эта возможность, я бы немедленно ею воспользовался, а не тащил бы Вас сюда, за сотню километров. Это Вам, надеюсь, ясно?
– Так точно, ясно! – ответил Друзь. – Сделаю всё, что в моих силах, товарищ генерал.
– Ну, раз ясно, тогда будем считать аудиенцию оконченной, – сухо констатировал генерал. – Костя, доставишь полковника на его рабочее место и немедленно возвращайся. – И ещё одно: если Вы не забыли, Роберт Маркович, то все, кто не отстранён от своих должностей и не арестован, пока не арестован, – все они работают, как раз, в круглосуточном режиме чрезвычайного положения, то есть по двадцать четыре часа, забыв про еду и сон.
– Я всё понял, товарищ генерал!
– Ну, вот и прекрасно! – и неожиданно для полицейского, подошёл к нему на допустимо близкое расстояние, почти вплотную, и непринуждённо, как ни в чём не бывало, улыбнулся вполне нормальной и человеческой улыбкой.
– Ну, ну, голубчик, выше голову. Вы же профессионал. Покажите всё, на что Вы способны, – и генеральское кресло не заставит долго ждать своего нового хозяина. Лично я в Вас верю, – Он первым подал руку, ошеломлённому и, вконец сбитому с толку, полковнику.
– Спасибо за доверие, товарищ генерал. Разрешите идти?
– Идите. – Когда полковник вышел в сопровождении Кости, верного ординарца и телохранителя бригадира, тот проводил его долгим, задумчивым взглядом и, по привычке, утонул глазами в пространстве, за окном. – Информация не должна выйти за рамки личной агентурной сети полковника, – подумал Шаромов. – Если за эти два-три дня с Рониным что-нибудь случится по вине агентов или «беглых» зэков, или же, наоборот, ничего не случится, вовсе, то есть он просто не появится в поле нашего зрения, а Мендинский не выведет его под перекрестье прицела, тогда… – Шаромов поморщился, как от зубной боли. – Тогда игра попросту проиграна вчистую. Оба варианта одинаково плохи. Начнётся следствие, капнут ГУВСИН, – всплывёт история с побегами, потом выплывет Друзь. Нажмут на него и его шестёрок, вскроют всю сеть, допросят, как следует, – и конец! Впрочем, так и так, – конец. Но без лишних улик и свидетелей хотя бы ещё можно побарахтаться и даже выплыть. Ну, отстранят от должности, ну возбудят дело, ну, посадят, наконец, за халатность или злоупотребления. Но, ведь, ненадолго, – больше для острастки и в назиданье другим. Но всё же – не за измену! А так – дело даже и до суда не дойдёт. В лучшем случае, – скоропостижная смерть от сердечного приступа в одиночной камере следственного изолятора, в Лефортово, в худшем, – в общей камере задушат или запинают сокамерники, на почве, так сказать личных, неприязненных отношений. Затем будут убраны все те, кто хоть как-то был причастен к этой гостайне. Так зачем же тянуть резину? Нужно обрубить все концы прямо сейчас. Не сегодня – завтра, этот алкоголик перепрограммирует свой негласный аппарат, если, конечно, у него это получится, и, думаю, что больше он не нужен. Придётся убрать: ещё сболтнёт чего спьяну… Мендинский? Тот ничего толком не знает и пока работает по ранее написанному сценарию. Пусть доиграет свою роль до конца, а там видно будет. Хотя… Доктор Плеханов? Ну, этот возвышенный романтик от науки, пойдёт на всё, – лишь бы обеспечить себе очередную дозу морфина. Какой ему смысл сдавать меня? Я, ведь, его последняя надежда. Рудин, – тот вообще не в теме. А что до остальных… Остальные просто ведут бессмысленную и бесполезную войну сами с собой, даже не подозревая, что происходит, вокруг, на самом деле. Вот, из-за таких, как они, всё человечество, в конечном итоге, может погибнуть, даже не успев осознать, какие силы оно разбудило и привело в движение своей преступной деятельностью. – Шаромова, неожиданно для самого себя, потащило в историю эзотерических учений, и он полностью погрузился в пучину философских рассуждений, извлекая из недр памяти забытые страницы легендарно – мифического эпоса, которые, когда-то, в студенческие годы почерпнул на факультативных занятиях по истории религии. Он вспомнил ветхозаветный потоп и ведические войны, расцвет и гибель Атлантиды, легенду о Гиперборее. Вспомнил и многое другое, подобное этому, что годами пылилось на полках его интеллекта, не привлекая к себе ни достойного внимания, ни должного уважения. Его сознание, словно яркий свет, резанувший по глазам, привыкшим к долгой темноте, вдруг, ослепила мысль о том, что, ведь, в те незапамятные времена не было плохой экологии. Да, что, там, плохой… Никакой не было! Никто не загрязнял реки и воздух, не сверлил в небе озоновых дырок, не строил чадящих и коптящих машин. Никто не лез с ядерной кувалдой в хрустальный дворец природы и не создавал искусственные бреши в пищевой цепочке эволюции. Человек, или, кто, бишь, он там был, не нарушал тогда, так называемых, Законов природы, навлекая на себя её гнев, и не величал себя её царём. Но, между тем, с лица Земли были стёрты целые цивилизации, о которых мы теперь имеем лишь самое смутное представление. По уверениям апологетов мистических учений человечество уничтожалось уже не раз, но вновь возрождалось, получая новый шанс на существование. Но почему?! Зачем? И в чём причина тех глобальных катастроф, если они не были связаны с промышленно-хозяйственной деятельностью человека, с этим пресловутым научно-техническим прогрессом? Неужели только в случайном стечении природных, физических факторов. Этого не может быть! Было бы слишком просто! Природа настолько гармонична и совершенна, что не способна развиваться во вред себе. Значит, кто-то или что-то движет ею? Может, Бог, в которого я никогда не верил? Но по Библии, Он – любовь и свет. Это как же надо было достать отца небесного, чтобы тот убил своих земных детей. Значит, хороши были детки! Значит, это они своим могучим разумом, данным им свыше, разумом, который мог материализовать даже мысль, породили такие разрушительные энергии, что в космосе образовались все эти поля и воронки. И это они, сочтя себя равными Богу, стали раскидываться сакральными знаниями налево и направо, ища с кем бы ещё померяться силой, пока не бросили вызов самой природе, то есть Богу. Зато мы, лишённые теперь всех этих тайных знаний и умений, и ничего не представляющие из себя без этих стреляющих болванок, ползающих, летающих и плавающих машин, должны отдуваться за наших пращуров, надкусивших в райском саду запретное яблочко познания. Тогда, выходит, что тысячу раз прав, наш сумасшедший доктор, и мы, действительно, всего лишь носители или проводники этой неведомой силы? Чушь полная! Но, ведь, с другой стороны, это же так похоже на правду! Смотрите! Кто и когда бы ещё заподозрил в том смиренном гимназисте, из многодетной и набожной семьи будущего вождя мирового пролетариата, утопившего в крови революции почти целый класс себе подобных. Или в том прыщавом и застенчивом художнике – самоучке, который днями, напролёт, рисовал мосты и арки в своей родной Вене – будущее чудовище двадцатого века, под номером один. А может быть, кто – то, загодя, сумел бы разглядеть в этом рыжем и щербатом отличнике – семинаристе, выучившем русский язык по тексту Катехизиса и Ветхого завета, будущего «отца народов». Кто даст ответ? Нет ответа? Тогда, как они стали величайшими гениями и величайшими же злодеями целой эпохи одновременно? Как, я вас спрашиваю? Не потому ли, что просто были избраны этой самой неведомой, чудовищной силой, которая использовала их на историческом поприще с тем, чтобы потом уже не отпустить до самой их кончины. Причём, кончины тяжёлой и мучительной. А с кем было не так? Македонский, Тамерлан, Грозный, Пётр Великий. А Христос, Магомед или Будда? Разве они принадлежали себе? Выходит, человек и энергия вступают во взаимосвязь и уже не могут обходиться друг без друга. Человек наслаждался властью над другими, себе подобными, а энергия космоса – над самим властителем, и этот тендем обеспечивает прогресс, пусть даже ценою миллионов жизней. И дело тут даже не в каких-то силах добра и зла. Для Космоса просто не существует этих понятий. Там господствует лишь одна объективная и абсолютная целесообразность. Но проблема в том, что люди, наделённые божественным разумом, сами порождают разные виды созидательной и разрушительной энергии, вмешиваясь в замысел Творца. И даже какой-то Ронин, за которым мы так долго и безуспешно охотимся, может встать в ряду мировых злодеев, способных подвигнуть земную ось. Став очередным порталом для выплеска этой самой пси – энергии, он смог бы стать новым вождём, фюрером, мессией, да, кем угодно! А он даже и не знает об этом! Боже, мой! Я уже начинаю мыслить, как Плеханов. Я уже говорю его словами, над которыми ещё совсем недавно смеялся и сам несу этот высокопарный бред. Пожалуй, ещё немного, – и я начну принимать морфий! Ну, всё, хватит! Пора сходить с небес и браться за дело. Главное сейчас, – не упустить Ронина. Он должен появиться у меня в самое ближайшее время. Или я плохо знаю людей? Вот, тогда и посмотрим, кто будет главным крупье, руководящим ставками и распределяющим выигрыши. Итак, мне нужен только Ронин. Живой и невредимый! И всё же, как этот Плеханов так близко подобрался к решению нашего главного вопроса? Кто его надоумил? Может, он тоже гений, а я и не знаю об этом. Ведь, то, что он говорит сейчас, – не говорит и не понимает никто, даже из тех, кто руководит этим секретным проектом в нашем закрытом институте. Может, он один и знает, как «выключить, Ронина, не уничтожив его при этом физически. В общем, без него мне, сейчас, точно, не обойтись. – Генерал достал из сейфа литровую бутылку водки, которую людям его положения поставляют не иначе, как по спецзаказу, а к ней – два хрустальных фужера с двумя столовыми приборами под красную икру, затем нажал клавишу селекторной связи. – Георгий Валентинович, голубчик, зайди-ка на минутку ко мне. Разговор есть.