Группа спешилась возле дверей приёмного покоя, и, прихватив для большей убедительной наглядности носилки, уверенно вошла в здание, готовая действовать по заранее заготовленному сценарию, жёстко и бескомпромиссно. Коридор, по которому они направили дежурную каталку, оказался почти пустым, не считая двух скучавших у входа санитаров, а кабинеты для осмотра поступивших пациентов – закрытыми. Между тем, за их дверями не только угадывалось человеческое присутствие, но и кипела активная жизнь, о чём свидетельствовал громкий женский смех, перемежавшийся с басовитым, шмелиным гудением кавалеров, и позвякивание столовых чайных приборов. Это смахивало на маленький корпоративчик, зарождавшийся в недрах отдельно взятого коллектива. А может быть, просто намечалось банальное чаепитие с баранками и плюшками, заменявшее медперсоналу обед, как это часто происходит в любом заведении подобного рода.
– Из новеньких что ли? – спросил один из санитаров, – а где Кузьмич?
– Заболел твой Кузьмич, – ответил Коляда, – начальство нас направило. – У вас тут что, – вымерли все? Ни одного человека нет: ни врачей, ни больных.
– Обычное дело, – отозвался тот же голос, – санитарный день. Кроме того, у заведующего, – день рождения.
– Слышали? – обратился «Хохол» к своим спутникам, – санитарный день у них тут. В больнице. Нормально. А в тюрьме, значит, что – тюремные дни?
– Не знаю, не бывал. Может, там и тюремные, а у нас санитарные.
– Ладно, ясно. Тогда скажи, как нам побыстрее добраться до палаты нашего клиента. – «Хохол» показал разговорчивому санитару бумаги по капитану Скорину.
– Вам нужно на пятый этаж, в хирургическое отделение, – сказал санитар и объяснил, как это лучше сделать.
– А реанимационная далеко оттуда?
– Этажом ниже. А вам на что?
– Да ребята из очень компетентных органов интересуются. Мол, приятель тут у вас, один объявился. Террорист. Они подранили его чуть-чуть, а теперь хотят этапировать на тюремную больничку.
– Не знаю. Нам не докладывают. Пусть сделают официальный запрос, а не через вас интересуются, – резонно заметил санитар. – Но недавно тут, действительно, суетились по поводу какого-то парня, – даже оцепили всё вокруг. Люди, не то из Росгвардии, не то из ФСБ. А вчера все, вдруг, снялись враз, как стая птиц, и уехали. Только их и видели.
– Как уехали, куда? – растерянно пробормотал Коляда, понимая, что задаёт нелепый вопрос.
– А я почём знаю? Так вы идёте в хирургическое отделение или нет?
– Да, идём, идём. – И «Хохол» с «Дракулой», гремя колёсиками комфортабельных медицинских дрожек, спешно покатили их к лифтовому отсеку, поблагодарив санитаров. Они шли цепочкой по сумрачному тоннелю коридора, простреливая глазами перспективу окружающего пространства и, чувствуя почти духовную связь с прохладной сталью оружия. Долговязый, почти двухметровый Круминьшь, утопивший руки в карманы без дна, чтобы было удобно держать их на ножевом поясе, замыкал колонну. Через пару минут они уже объяснялись с дежурной медсестрой на этаже отделения гнойной хирургии, где стоял устойчивый и омерзительный запах гноя, хлорки, карболки, дёгтя и ещё, чёрт знает, чего.
Капитан оказался вполне транспортабельным пассажиром, способным передвигаться самостоятельно, но встретил непрошеных гостей без особого энтузиазма. Кому захочется в разгар трудового дня, когда только наметились соблазнительные перспективы более близкого общения с сестричкой, тащиться на какие-то процедуры, которые, по правде сказать, являлись уже запоздалой и ненужной формальностью. Но предписание – есть предписание, и оно равносильно приказу, особенно в условиях чрезвычайного положения. Хотя на статус пациента военного госпиталя это положение мало в чём распространяется.
– Ну, что, пехтура, сколько времени потребуется на сборы, – как можно непосредственней изрёк Вася Коляда, расплываясь в радушной, простоватой улыбке.
– Да, нисколько. Прямо так и поедем, – недовольно буркнул тот, демонстрируя свалившимся на его голову санитарам, нарядную, полосатую пижаму.
– Ну, если пукан не застудишь, то ложись.
– Так дойду.
– Что же мы зря эту телегу сюда пёрли. Нет уж, ты ложись, приятель, не нарушай порядок. Капитан вздохнул и взгромоздился на жёсткое ложе каталки.
– А, что, – осторожно начал «Хохол», на сей раз медленно, чтобы выиграть время, толкая это чудо медицинской техники, – много вашего брата свозят сюда, в госпиталь, с мятежных улиц? Если, конечно, это не военная тайна, – «Хохол» простодушно осклабился.
– Сам – то не знаешь что ли, – удивлённо ответил капитан. Здесь же не с коклюшем лежат. Процентов восемьдесят гвардейцев – с улиц. Кто подстрелен, а кто этой псарней чёртовой покусан. Вы никак с Луны прилетели, парни?
– Ага, оттуда, – продолжал за всех отдуваться «Хохол», глуповато улыбаясь. – В реанимации – то, поди, и вакансий не бывает.
– Если хочешь туда попасть, могу похлопотать, – у меня там связи, – уже смеялся капитан, и «Хохол» невольно подумал, что в чувстве юмора этому вояке не откажешь. Он также подумал о том, что каждый из них уже не по разу видел этот горящий в свете круглых, операционных ламп, напольный кафель и эти цветные, пропитанные кровью, спецовки хирургов, копошащихся над столами, на которых лежали ещё дышавшие и мычавшие тела, доставленные с «вертушек» «трёхсотым грузом».
– Просто у меня своячок в Конторе трудится. Так он болтанул, что у вас тут, в реанимации, одного гражданского стрелка – аборигена приютили и хотят, мол, после пролечки сразу этапировать в СИЗО. Говорят, спецов расстрелял, как куропаток.
– Ну, и ты хочешь, чтобы я ему посодействовал в этом, используя связи? – опять сострил капитан и весело заржал.
– У него своих связей навалом, – девать некуда. Просто там, в тюряге легче будет беседовать по душам с этим отморозком.
– Это точно: в Конторе одни душевные люди работают. Так и передай своячку. Может, мне зачтётся. Скажи: есть, мол, такой классный парень, капитан Скорин. К вам в Контору просится. Вот только теперь с этим, как ты говоришь, отморозком, беседовать будут уже не в тюряге по душам, а с его душой, – в небесной канцелярии. Плохо, видать, работают в Конторе, если даже не знают, что их потенциальный клиент уже ласты склеил.
– Откуда знаешь? – нашёл в себе силы спросить «Хохол», продолжая по инерции улыбаться.
– Говорю же связи, – шутливым тоном ответил капитан. – Военный госпиталь, что тюрьма: знают двое, – знает свинья. Мы же тут с сестричками на посиделках не в молчанку играем. Глядишь, – и выболтают чего-нибудь. Говорят, перед смертью он какого-то, не то Созина, не то Сожина звал, а ещё мамку кликал. Бают, очень уж габаритный такой был мужик, – на монгола похож, а мамку звал прямо как ребёнок. Девчонки – сестрички в ординаторской плакали, веришь?
– Верю, – выдохнул «Хохол», и каталка покатилась вдвое быстрее.
– Э-э, полегче! – выкрикнул со своей лежанки капитан. – То ползли, как черепахи, то, вдруг, решили тут ралли устроить. Может, я участвую в каком-нибудь телешоу, и не знаю об этом? – Он недовольно заёрзал, тревожно оглядывая странную троицу в белых халатах, напоминавшую здоровенных деревенских кузнецов, шутки ради одетых санитарами. Оставшийся до машины путь занял не более трёх минут и прошёл под знаком тишины. Капитану также что-то подсказывало, что не стоит больше шутить на эту тему, и он благоразумно помалкивал вплоть до того момента, пока его не погрузили в салон «неотложки». С начала следования и до пункта назначения никто не проронил ни слова, хотя по лицу служивого было видно, что его сильно подмывает задать какой-нибудь ненужный и глупый вопрос. И хотя всем, кроме капитана, было до боли, до жути ясно, что на носилках сейчас должен лежать другой, – тот, без которого они не имели права возвращаться, – последний акт трагедии, с общего, молчаливого согласия, решили доиграть до конца, чтобы не вызвать лишних подозрений.
* * *
Петька Глызин, начальник службы безопасности этой «пернатой империи», состоящей из птицефабрики, и ещё нескольких мелких хозяйств, наконец – то, послал на мобильник «Лусису» условный сигнал, означавший, что гостей в офисе нет. До места добирались на «нейтральном» транспорте, – на такси, что было не на много безопасней, но давало лишний шанс избежать проверки на дорогах. В кабинетах офиса, как ранее и сообщил Петро, после обысков царили хаос и запустенье. Было странно, что предприятие, вообще, до сих пор функционировало, хотя, с другой стороны, – никаких, даже формальных причин и поводов для отзыва лицензии, у властей, в отношении них, не было: налоги платились исправно, а мзда надзирающим инстанциям отстёгивалась регулярно и щедро. Поэтому люди работали в обычном режиме, получая зарплату, а несушки честно выполняли свои обязанности по обеспечению региона яйцом и свежей птицей…
Они вошли в офис с чёрного хода, называемого пожарным ещё с советских времён. Никто и никогда им не пользовался по прямому назначению, поэтому он порос быльём и покрылся ржавчиной, но теперь весело заскрипел чугунными уключинами, словно обрадовался вернувшимся хозяевам, наконец-то, вспомнившим о его существовании. Первым делом, друзья затащили ящик со своим «шанцевым инструментом», поместив его на прежнее место, в «схрон». Потом Глызин принёс несколько бутылок водки и закуску.
– Нет больше Гэсэра, Петруха, нет нашего «монгола», – сказал «Хохол». Голос его был тихим, а руки трусил лёгкий тремор, словно с глубокого похмелья. Видеть его в таком состоянии было непривычно и странно, но повода для обычных шуток и подтруниваний ни у кого не возникало, так как все чувствовали примерно то же. – Выпьешь с нами? – спросил он, разливая водку по армейским жестяным кружкам, некогда прихваченным с собой в Союз на добрую память. – Сейчас не могу, – я на работе. Потом, попозже… – сказал Петька, по – детски ковыряя угол глаза. Янис и Адам вслед за «хохлом» подняли свои экзотические посудины, наполненные до краёв и, не чокаясь, молча, опростали их до дна, поставив рядом с полной кружкой Гэсэра.
– Скажи что-нибудь, «Лусис», – попросил «Хохол», наливая по второй.
– Он был одним из нас, и он был лучшим, – сказал Янис Круминьш. Вечная и светлая ему память! Петя, принеси, пожалуйста из «схрона» его подушечки, – ты знаешь какие, и где лежат. – Глызин кивнул и быстро исчез в другой комнате. Не прошло минуты, как он снова появился, неся в руках бархатные, малиновые подушечки с боевыми наградами «монгола». Среди прочих там были «Знамя», две «Звезды» и две медали «За отвагу». Остальные – афганские награды. Всего – девять подушечек. – Надо передать их тётушке Янжиме, – сказал Янис и поднял кружку. Выпив по второй, они встали в круг, сцепившись руками и сдвинув вплотную лбы. Говорить больше ничего не хотелось. Теперь уже вздрагивали плечи молчуна Канду.
– «Дракула», не ломай строй, – не своим голосом процедил «Лусис», сдерживаясь из последних сил. – Никто, кроме нас! – Потрясённый Петя Глызин растерянно пялился на своих хозяев, обычно твёрдых и не проницаемых, как дублёная кожа, и его глаза невольно наполнились слезами. Он незаметно смахнул их рукой и под незначительным предлогом, связанным с его трудовой деятельностью, выскочил в другую комнату.
«Хохол» наливал ещё дважды, произнося скупые тосты, и при этом, часто моргая красными, воспалёнными глазами.
Глава 18
Янжима
Дом тётушки Янжимы после штурма превратился в совершенно нежилое помещение. Оконные рамы щербато зияли огрызками стёкол, а тонкая, обшивочная вагонка летних стен, словно художественным шитьём, пестрела чёрными стёжками и строчками пулевых отверстий. Дверь была вынесена вместе с рамой, а немногочисленная утварь внутри комнаты, включая керамическую посуду и мебель, была разбита вдребезги и покрыта копотью, из-за небольших, локальных возгораний, которые чудом не переросли в большой пожар. Восстанавливать всё это не было ни сил, ни средств, и, собрав последние сбережения, Янжима выплатила неустойку не состоявшимся новым хозяевам её городской квартиры и перебралась туда жить сама. О судьбе Гэсэра ей ничего не было известно в течение нескольких дней, и все попытки разузнать о нём хоть что-нибудь, в местном отделении полиции, натыкались на служебное равнодушие людей, ссылавшихся на статус секретности. Наконец, в один из погожих солнечных дней, зуммер её мобильника весело прожужжал, высветив незнакомый номер, и представительный мужской голос сообщил, что её сын Гэсэр Доржиев умер. Сообщил коротко и сухо, словно передал сводку о погоде. Он также сказал, что труп уже кремирован, и прах ей вряд ли выдадут, так как, по обыкновению, трупы террористов или их прах родственникам для захоронения не выдаются. После этого она долго стояла, держа в руках, ставший, в одночасье ненужным, предмет, из которого ещё совсем недавно доносился весёлый голос сына и смотрела в никуда сухими, бесслёзными глазами, чувствуя внутри и вокруг себя бездонную пустоту. Потом села возле окна и стала петь. Песня, непохожая ни на что другое, также не походила и на скорбный плач, хотя и была очень монотонной и нескончаемо длинной. Она могла длиться часами, днями и даже ночами, вовлекая в себя, как в воронку водоворота, любой чуткий и взыскательный слух. То, наращивая силу звучания и, охватывая всё новые диапазоны, то стихая и, превращаясь в малозвучный и невыразительный речитатив, она неотвратимо и властно приковывала к себе внимание слушающих, почти вводя их в гипнотический транс. Это было сказание о могучем и добром богатыре Гэсэре, явившимся людям с небес на землю, чтобы бороться со злом. Исполнить его до конца, в полном объёме, до сих пор мало кому удавалось, потому что пенье это могло длиться неделю, без перерыва, а то и дольше.
Янжима, не зря наречённая так с рождения, действительно обладала прекрасным и чистым голосом, не уступавшим профессиональным певцам и, не утратившим с годами, своей первозданной силы и свежести. Наверное, поэтому, когда-то, в пору её далёкой юности, соплеменники из глухого, бурятского улуса, вопреки всем традициям и нормам, избрали её, молодую и красивую девушку, своим улигершином. Это означало, что отныне она становилась сказителем былин и легенд, именуемых улигерами, которые в отличие от других видов творчества следовало петь, а не сказывать. В прежние времена это дозволялось только мужчинам, умевшим хорошо петь и играть на нескольких инструментах, типа хура и лимбы. Но, кроме слуха, нужно было обладать ещё и отменной памятью, чтобы держать в голове по несколько тысяч строк текста, которые никогда и никем не записывались, а передавались из уст в уста. Однако, уже тогда певцов столь высокого уровня на весь Курумкан насчитывались единицы, а ныне их и вовсе почти не осталось на этой священной и древней земле.
Янжима пела уже вторые сутки. Она пела так, как не пела никогда в жизни: самозабвенно и без устали, не смыкая глаз и не прикасаясь к еде. До этого её резной и расцвеченный красками, хур, с конской головой вместо грифа, одиноко пылившийся годами на полке, лишь изредка отзывался печальным звоном струн от чьих-то шагов или случайного прикосновения. А теперь, когда её рука, впервые за столько лет, коснулась его поверхности, тонкая лакированная, и почти рассохшаяся дека, от неожиданности вздрогнула и жалобно мяукнула. Потом ещё раз и ещё, до тех пор, пока пальцы женщины не перестали подтягивать настроечные колки. И только, когда смычок лёг на весь настроенный струнный ряд хура и плавно заскользил по нему, инструмент, наконец, ожил и наполнился музыкой. В ней было всё: рождение, жизнь, смерть и воскрешение. Легендарный Гэсэр, летевший сейчас на своём скакуне через века и расстояния, чтобы снова сразиться с демонами зла, неожиданно приобрёл облик и черты её сына. Он также, как её сын, говорил, также смеялся и также смотрел на неё своими добрыми, лучистыми глазами, горящими, как два уголька, из под раскосых и слегка набрякших век. Она, как могла, помогала ему, то усиливая, то уменьшая звук голоса или хура, передовая им всю свою последнюю энергию. А то, вдруг, начинала раскачиваться в ритме мелодии, подаваясь корпусом вперёд-назад, не смотря на то, что все события улигера были уже заранее предрешены и не могли быть спеты по-другому. При этом, её сознание, будь-то раздваивалось: одна его половина контролировала исполнение произведения, а другая пыталась общаться с сыном.
– Гэсэрчик, сыночек мой, – мысленно обращалась она к его образу – где ты сейчас, родной мой? Как ты там?
– Хорошо, мама, – отозвалось в её мозгу, и как на экране, возникло улыбающееся лицо сына, – Я здесь встретил старых армейских друзей и своего командира. Ко мне часто приходит Сойжин, он теперь тоже здесь. Рассказал мне многое, чего я не знал. Зачем ты скрывала, что он мой отец?
– Я очень скучаю по тебе, сынок, – вместо ответа сказала она, – я скоро приду к тебе, и мы снова будем вместе.
– Не надо мама, живи на Земле, – снова, словно ниоткуда, раздался голос Гэсэра и рядом с ним неожиданно появился Сойжин. Его лицо было печально. Он молча смотрел на Янжиму глазами, полными скорби и сострадания.
– Ты разве тоже умер? – спросила Янжима.
– Нет, я ушёл в нирвану, – ответил старый шаман. – Наш улус недавно сожгли солдаты из своих огнемётов. Сгорели все пять юрт вместе с моей. Это было несправедливо и жестоко по отношению к нашим богам и нашим предкам, поэтому я попросил духов тайги повернуть ветер в другую сторону, и огонь перекинулся на них. Никто не успел добежать до дороги, где стоял их транспорт. Кажется, это был вертолёт. Мне очень жаль, что так получилось, но по – другому было нельзя.
– Сойжин, я хочу придти к вам.
– Решай сама. Никто не властен над твоим выбором, – был ответ.
– Зачем ты рассказал Гэсэру о себе?
– Что с того теперь, Янжима?
– Он был рад, узнав об этом?
– Он был счастлив.
Янжима улыбнулась и продолжила своё пенье. Её сын снова превратился в того мифического Гэсэра, Бога войны, который, натянув поводья взмыленного коня, взлетел на вершины гор, чтобы с них обрушить мощь своего праведного гнева на врагов человечества…
* * *
Ранним утром Петя Глызин по поручению «Хохла» приехал по указанному адресу, чтобы передать Янжиме награды «монгола» и деньги, которых хватило бы на безбедное существование в течение ближайших пяти лет. Петя, осмотревшись в соответствии со всеми правилами конспирации, поднялся на второй этаж и уже занёс руку к дверному звонку, как заметил, что дверь в квартиру не заперта, и в дверной зазор с лёгким свистом дует сквозняк, идущий с первого этажа. Он толкнул дверь рукой и зашёл в квартиру. В углу комнаты, у окна, сидела пожилая женщина, сжимавшая в руках странный инструмент, напоминавший альт или маленькую виолончель, смычок от которой лежал на полу, рядом с ней. Её морщинистое, жёлтое лицо было исполнено блаженства и спокойствия. Она не отреагировала ни на появления гостя, ни на его приветственный оклик, а только смотрела в пространство своими немигающими, полуоткрытыми глазами и улыбалась счастливой и кроткой улыбкой. Тут же, на единственном в её комнате столе, он обнаружил записку, по смыслу напоминавшую завещание. В ней предписывалось в случае её смерти труп кремировать, а прах развеять над тайгой, в районе Курумкана, близ берегов её родного и своенравного Баргузина. Рядом лежали, свёрнутые трубочкой и перехваченные поперёк круглой резинкой, деньги, необходимые для проведения ритуальных мероприятий и транспортировки праха к месту захоронения.
Глава 19
Время розыгрышей
Сергей связался с Юрой Гладышевым по конфискованному у Патрикеева, телефону, как только окончательно пришёл в себя. По идее, чекисты должны были сразу же распечатать этот номер, узнав, что мобилу забрал он, Ронин, и, зная возможности Конторы, нетрудно было бы предположить, что любой звонок по ней будет «запеленгован», а разговор мгновенно расшифрован. Мало того, на электронном табло маячка, в их операторской, при посредстве космического спутника, в очень чёткой системе координат, наверняка, сразу замаячат две точки, именуемые абонентами связи. И тогда накрыть их – как два пальца… Но всегда, даже при самой стопроцентной вероятности неуспеха, – остаётся малюсенький шанс на успех. Особенно, если в него верить. А Сергей верил. Да и что ещё оставалось делать в такой ситуации, – только верить. Патрикеев, ведь, мог и не сказать им про сотовый. До того ли ему было тогда, с раздробленной голенью. Да и те могли предположить, что Ронин его просто выкинул или уничтожил, чтобы лишить Иуду возможности связаться с кем-либо. Тем более, что телефон был отключён и не подавал признаков жизни до самого момента чудесного пробуждения его нового владельца, то есть, чуть ли не целые сутки. И, вообще, вряд ли бы люди из столичной Конторы стали сообщать какому-то Мендинскому о том, что какой-то Патрикеев из его заводской охраны сейчас лежит в больнице с простреленной ногой. Контора вообще предпочитает не допускать никаких утечек, даже в отношениях с близкими партнёрами. Могли быть и другие «если». Короче, в данной ситуации, риск становится уже не просто благородным делом, а единственной возможностью спастись и выжить.
Юрка, не смотря на незнакомый номер, откликнулся довольно быстро. Услышав Серёгин голос, просивший подъехать на «точку», он всё понял, и, не утопая в лишнем многословии, коротко отчеканил: «Скоро буду!». Кодовое наименование «точка» было ему хорошо знакомо по прежним годам, поэтому подкатить к ней и встать с внешней стороны периметра забора, где ещё недавно стояла угнанная «Тойота», было сущим пустяком.
Спустя час с небольшим, его старенькая «Лада», посверкивая с крыши чёрно-белыми шашечками такси, забрала беспокойного пассажира и устремилась к городской черте. Вокруг замелькали окраины, давно превратившиеся из некогда жилых в нежилые придатки заводской инфраструктуры, да придорожная чахлая растительность, зелень которой с трудом набирала по весне цвет, благодаря толстому слою промышленной пыли, накрывавшей собой всё обозримое пространство. Эта чёртова пыль, густо перемешанная со снегом, и оттого укравшая у него всю его белизну, теперь походила на нетающую корку запечённого сахарного сиропа.
– Извини, что задержался, – вместо приветствия произнёс Гладышев после небольшой паузы, – пришлось попетлять по городу: везде всё перекрыто, гвардейцы на каждом шагу.
– Да, всё нормально, Юра. Ты мне, лучше, вот что скажи: ты, хоть, понимаешь за кого впрягся? А то, ведь, я пассажир очень проблемный. Хлопотно со мной: числюсь в федеральном розыске за убийство – и не только.
– Ладно, не пугай, – пуганый уже, – махнул рукой Гладышев. – Тебя, итак, теперь в городе каждая собака знает. Лучше скажи, куда ехать.
– Собаки-то меня, точно, знают. Это ты правильно подметил, – усмехнулся Сергей. – Короче, давай, к штабу. Есть, тут, у меня задумка одна. Посмотрим, что из неё выйдет. – В его голове ещё до приезда Юрки родился отчаянный план, сопряжённый с большой долей риска, и своим рождением он был полностью обязан возможности использовать Патрикеевский телефон, ибо все номера продажных ищеек Мендинского были забиты у того в базу, чтобы лично поддерживать с ними поисковую связь. Теперь оставалось полагаться только на счастливый случай, да задатки, внезапно проснувшегося в период экстрима актёрского дарования. Но всё это лишь на первых порах. А Дальше… Дальше, всё равно, понадобится помощь ребят: одному здесь не управиться. Вот только как на них выйти? Думай, Сергей, думай! Предположительно, это будет трёхходовка, где первым ходом определён звонок другу. Итак, Мендинский. Он единственный, кто может помочь подобраться к Конторе, а значит и к Ритке. Риточка моя родная, девочка моя любимая, я уже почти еду к тебе. Потерпи ещё немного. Всё будет хорошо. И всё же, как созвониться с «хохлом». Думай, Сергей, думай!
Тем временем такси плавно зарулило на стоянку штаба, не обратив на себя ни чьего пристального внимания, и встало, как бедная родня, вровень с представительскими машинами бизнес класса. Из дверей штаба вышло несколько знакомых лиц из числа управленцев, несколько зашло внутрь. Никакой суеты. Всё, как всегда. Это-то и хорошо. А вот и окно, на втором этаже, за которым сидит человек, жаждущий не просто его крови, а самой гибели. Эллочка сейчас, наверняка, как обычно, красит свои длинные ресницы, будучи страшно далекой от народа, бегающего по всему городу за каким-то сумасшедшим придурком из пятого отдела.
Сергей достал из кармана Патрикеевский мобильник, которому на сей раз была уготована участь одноразовой посуды и, прокатившись по меню, притопил кнопку на слове «Шеф». Уже через пару гудков раздался до боли знакомый и ненавистный голос с характерным грассированием, и Сергей, хорошо запомнивший голос Патрикеева, сразу же настроился на имитационную волну.
– Да, да, Семён Осипович, – залепетал он не своим голосом, – это я, Саша Патрикеев. Вы знаете, – он прерывисто задышал, изображая такой приступ искреннего волнения и подобострастия, что Юрка Гладышев невольно повернул голову и ошалело уставился на него. – Мы, то есть я, то есть… В общем, я поймал его… Да, да, он здесь, то есть не совсем здесь… Нужно немного проехать… Он сейчас оглушён и связан… Да, Семён Осипович… Да… Я не стал звонить в полицию, – сразу Вам. Вы же знаете, как мне было важно позвонить именно Вам… Куда я пропал тогда?.. Да, никуда не пропал… Просто он что-то заподозрил и уехал, как только мы с Вами поговорили… Мы с этим новеньким, с Егором, его выследили и заманили в ловушку… Телефон у меня тогда разрядился… Да, Семён Осипович… Спасибо… Спасибо… Прямо у Вас под окнами… Да, такси… Пожалуйста быстрее, Семён Осипович… Пожалуйста, быстрее! Я хочу это сделать именно с Вами… Ну, пожалуйста… Я же первый нашёл его… Первый… Теперь машина моя… Вы, ведь, обещали Семён Осипович. Я так рад, так рад!
– Ты в драмкружке не занимался случайно? – спросил Юрка, когда Сергей сбросил абонента и вышвырнул телефон из окна салона в кусты. Не пора ли тебе замахнуться на Вильяма нашего, Шекспира?
– Ладно, – аплодисменты потом. Сейчас нам предстоит другая роль. Ты хоть понял, кто мой сценический партнёр.
– Как не понять. Директор, жаба эта скользкая.
– Он самый. Странно, конечно, но он, похоже, действительно, клюнул на мою приманку и сейчас прибежит сюда, как паучок на звон сигнальной нити. Уж очень хочет отработать меня сам. В одиночку и лично, понимаешь? Во – первых, старые счёты. Во – вторых, слава победителя и, обещанное ему в Москве место. – Юрка понимающе кивнул, хотя не знал всей предыстории и цены вопроса.
– Вот только кабан он здоровый и быстрый. Поможешь, если что?
– Не вопрос.
Сергей достал из – за пазухи Гэсэровский подарок, уже неплохо показавший себя в деле, и приготовился к встрече.
Мендинский, как это случается с людьми его сорта, не смотря на свою природную предосторожность, был настолько обуян жаждой мести, единоличной выгоды и славы, что на время потерял бдительность. Ему, конечно, показалось странным, что звонил Патрикеев, который пропал с его радаров почти сутки назад, с того момента, когда первый раз вышел на него и сообщил о встрече с Рониным. Он, Мендинский, даже послал по указанному адресу наряд полиции, – и с тех пор тишина. Конечно же, всё это странно. Но номер сотового телефона, а, главное голос Патрикеева и эта искренность! Всё говорило в пользу того, что тот, действительно, охотился на Ронина, и, вот, наконец, взял его. Взял живьём, хотя условия задержания допускали, куда как более вольную их трактовку. Проще говоря, никто бы не укорил его даже за обезображенный труп, доставь он его сюда в мешке. Человек же вне закона. Ну, да ладно. Живой – и живой. Пока живой. Но делиться славой с каким-то Патрикеевым? Ну, уж нет! Как говаривал тигр Шерхан: «Это моя добыча!» А что до Патрикеева, то удовлетворить амбиции этого недалёкого вертухая вполне способен и обещанный призовой фонд, – старенький, списанный УАЗик. Правда, самое интересное заключалось в том, что его, так называемый захват, был спрогнозирован и заранее отрежиссирован Конторой. Незримый и могущественный московский босс в телефонном разговоре выказал уверенность, что Ронин выйдет на него, чтобы использовать, как заложника для освобождения некой Мухиной, и что, мол, де, он, Мендинский, должен этому поспособствовать и сработать под прикрытием, подведя «объект» под оптику снайпера. Но то, что происходило сейчас, выходило за рамки всех планов: птичка сама залетела в клетку и для директора замаячила отчётливая перспектива стать первым номером, что повышало цену вопроса. Сердце гулко и слышно забилось в груди, словно помпой перегоняя кровь к голове, в которой уже роились планы самостоятельной расправы с этим негодяем и мерзавцем.
Семён Осипович, выскочив из дверей штаба, прямиком направился к машине с шашечками на крыше, которая сиротливо выделялась на фоне дорогих иномарок. Его встретил улыбающийся шофёр, который любезно распахнул перед ним дверь переднего пассажирского сиденья и чуть не силой подтолкнул внутрь салона. В затылок директора сразу же упёрлась холодная сталь дульного среза, не оставлявшая сомнений в искренности намерений его владельца.
– Добрый день, Семён Осипович, – просто, без рисовки сказал Ронин, – и, не дожидаясь ответного приветствия, продолжил, – Давайте сразу перейдём к делу и договоримся: я спрашиваю – Вы отвечаете, я о чём-то прошу, – Вы исполняете. И ничего лишнего. В противном случае, мне терять нечего, а торг здесь неуместен. Я просто разнесу Вашу голову, создав приятелю проблемы с уборкой салона. И пристегнитесь, пожалуйста: правила на дороге для всех одинаковы. Юра, пощупай его: нет ли у него при себе какой-нибудь «игрушки» и забери телефон.
– Что Вы хотите, – потухшим голосом произнёс директор после проведённых с ним манипуляций.
– Сотрудничества, Семён Осипович, сотрудничества. Сейчас мы поедем к Вам на дачу и, при этом, очень рассчитываем на Ваше гостеприимство.
– Но это невозможно! – Мендинский чуть не вскочил с места, дав мощную натяжку ремням безопасности. У меня там сейчас семья! – Сергей сильно и болезненно ткнул директора стволом под мочку уха, отчего тот страдальчески ойкнул и дёрнулся всем телом.
– Мы же условились: Я прошу – Вы исполняете. Что непонятно? Не создавайте себе проблем, директор. Будет только хуже. А сейчас Вы просто сидите молча и работаете навигатором для водителя. Если остановят, – покажете ксиву. В случае непредвиденных затруднений, – немедленно свяжетесь со своими новыми хозяевами. Ясно? – Мендинский подавленно кивнул. Что-то ему подсказывало, что Ронин не блефует, а, вот, за его, директора, драгоценную жизнь сейчас никто не дал бы и ломаного гроша.