Время уходит. Жизнь продолжается. Повесть

Глава первая. О гармонии в мироздании

«Разгадайте же природу»

(Козьма Прутков)

«Люди встречаются, люди влюбляются»

(О «броуновском движении»)

Когда-то, ещё в те далёкие школьные годы, ученики узнавали о так называемом «броуновском движении», названном этим термином в честь Р. Броуна, наблюдавшего это явление с помощью микроскопа ещё в 1827 г.. В той сельской школе, в которой набирался знаний обычный деревенский парнишка Матвей, в годы его учёбы вообще микроскопов не было, тем более с увеличением в тысячи раз, но со слов учителя он хорошо понял, что даже в микроскопическом мире никакого спокойствия нет. Учитель очень убедительно рассказал о странных, на первый взгляд, «вихляниях» (беспорядочных движениях) частиц очень малого размера (микрометры и меньше), помещённых в жидкость.

Почему они так себя ведут? Откуда такая непоседливость? Казалось бы, попав в эту жидкость, ну и плавали бы себе, как говорится, на здоровье. Спокойно. Впрочем, о намерениях этих частиц и о внутренних характеристиках той среды, в которую они попали, тогдашней науке многое было неведомо. И только в 1905—06 г. г. А. Эйнштейном и М. Смолуховским были даны убедительные, по мнению умных людей, объяснения названному явлению на основе молекулярно-кинетической теории. Согласно этим объяснениям жидкость, в которой оказались невинные участники громкого открытия, полным-полна прямо- таки отчаянных «драчунов», толкающих туда-сюда эти частички и, разумеется, своих собратьев. Этими «драчунами», по мнению указанных учёных, являются те самые молекулы, которых в любом веществе, в том числе и в той жидкости, так много, что и сосчитать невозможно. Правда, авторы совершенно не указали, какими же частями своего микроскопического тела молекулы толкаются. Главное, что толкаются!

Не будем и мы углубляться в эти научные дебри, -всё равно не поймём, но сделаем вывод, на мой взгляд, фундаментальный, о том, что в этом мире существуют многочисленные невидимые силы, которые, образно выражаясь, толкаются, вынуждая всё находящееся рядом трепетать от соударений и менять занимаемое положение. А так как толкачей много и толкаются они, не сообразуя свою непоседливость со своими же собратьями, то лишь одному Творцу известно, куда они могут затолкать. Но то, что затолкают обязательно, – с этим никто и не спорит. Одним словом, существующий мир есть сплошное «броуновское движение!».

Обратим внимание ещё на утверждения науки о том, что «броуновское движение» не ослабевает со временем и не зависит от химических свойств среды. Более того, интенсивность этого процесса увеличивается с ростом температуры окружающей среды и уменьшением её вязкости и, конечно же, с уменьшением размеров частиц.

Начатый здесь разговор, конечно же, не о «броуновском движении» как о таковом. Но лишь как доказательство того, что наблюдаемые в микроскоп хаотичные, а потому может быть и странные, перемещения микроскопических частиц, есть всё-таки не хаос, а своеобразная жизнь, таковая, какой она и является для тех молекул на занимаемом ими уровне существования. Их жизни, какой она и была сотворена для них. Впрочем, все эти рассуждения будут верны ровно до тех пор, пока будет признаваться верность атомистической теории строения вещества. Но суть всё-таки не в правильности этой теории, а в том, что и на таком уровне существует какая-то жизнь и какие-то факторы, стимулирующие и сохраняющие вечно именно такую её форму.

А теперь оторвём свой взгляд от окуляров микроскопа и посмотрим вокруг себя, хотя бы на поведение себе подобных. Разве в окружающем нас человеческом обществе не такое же «броуновское движение»? Причём интенсивность этого движения действительно меняется при повышении температуры. Как в буквальном смысле слова, например, с наступлением весеннего тепла после зимней стужи, так и в переносном смысле, когда активность граждан может резко измениться, например, в связи с ухудшением их социально- экономического положения. А разве предоставленные гражданам широчайшие свободы и фактический отказ людей от многих моральных, этических и нравственных норм и правил поведения, ведущих к деградации человека и в этом смысле к его измельчанию, не усиливает интенсивность бурления в обществе? Ещё как!

Но, разумеется, схожесть процессов только с внешней стороны. Если под микроскопом у тех существ наблюдается только их, грубо говоря, вихляние без всяких иных (звук, мимика и пр.) признаков проявления какого-то критического отношения друг к другу, то в человеческом обществе каждый хотя и вихляется сам по себе, но до соударений с себе подобными старается не доходить. Разве только в каких-то форс-мажорных ситуациях или в искусственно созданных самим же человеком «мирных» условиях. Например, толкучка в общественном транспорте, в магазине и в каких-то других подобных ситуациях с большим количеством людей. И в этом смысле жизнь – это сплошная толкотня и вихляние, смысл которых теперь заключается в избегании столкновения без нужды с себе подобными. Это уже не молекулярный уровень, ибо вступает в силу разумное начало, стремящееся как-то упорядочить взаимоотношения индивидов.

Это очень важные выводы, раскрывающие суть мироздания и объясняющие причины происходящих изменений в человеческом обществе. Из понимания этой сути следует, что все мы в этом мире лишь мелкие частички, которых подвластные только Господу —Творцу «молекулы» куда-то толкают. Куда? Внимательный наблюдатель подметит, что хотя разных людей видимые и невидимые силы толкают в разные стороны, но для всего общества всё-таки просматривается равнодействующая, толкающая его в известное, по-видимому, только Господу направление. Правда, умные люди, хотя и памятуя о том, что «на всё воля Божия», всё-таки утверждают, что эти силы толкают человеческое общество к какому-то прогрессу, хотя конечную точку, до которой надо бы дотолкаться, определить никто не в состоянии. И вообще: существует ли такая точка? Никакого внятного ответа на этот вопрос пока нет. Может просто надо смириться с тем, что процесс движения общества вечен и бесконечен. И куда все эти Божии «молекулы» затолкают человека, известно только самому Творцу. Или и сам Творец в существующем сумбуре проявлений и поведения живого и неживого мира руководствуется теорией вероятности: «куда равнодействующая вытолкнет»? Или как?

Ну а нам-то, сирым, что делать? Стараться подставлять для толчков наименее болезненные части своего тела? Но ведь толкачей столь много, и толкаются они совершенно непредсказуемо во времени и пространстве, подчиняясь лишь своим собственным законам, что обычному простому человеку сохранить выбранную им самим траекторию перемещения в этом мире навряд ли удастся. Всё равно найдутся шустрые «молекулы» с «длинными руками», которые достанут в любом месте и затолкают туда, куда «Макар и телят не гонял», что возможно, когда большинство из них (молекул) в том мировом хаосе в данный момент и предпочло толкать. Кто-то их так «надоумил» и сорганизовал!

Нет сомнений в том, что в этом мире равнодействующая многообразия всех природных и иных воздействий всё-таки проявляется, хотя она, тем более на длительное время, редко бывает прямой, получаясь чаще изломанной, зигзагами. Если бы она не проявлялась, то не было бы и направления движения, а значит и самого движения. Но общество-то ведь как-то и куда-то движется.

О том, как (и меньше куда) движется общество, занимаются многочисленные научные направления. И здесь нет смысла и необходимости их ворошить.

Но вот о человеке, как квинтэссенции всего живого на земле, и по сути олицетворяющего жизнь на нашей планете, сказать можно вполне утвердительно. У этого «подобия Божьего» поведение раздвоенное, порождённое тем, что в своих действиях он руководствуется, с одной стороны, разумным началом, а с другой, – природными инстинктами, очень часто преобладающими, берущими верх над разумом. А в таком случае равнодействующая «ляжет» туда, кто, грубо говоря, возобладает: мозг или желудок с похотью. А отсюда уже будет формироваться обличье этого живого существа: лучезарное подобие Божье или прожорливая и похотливая, извините,…скотина. Таковым будет и грядущее человеческое (человеческое ли?) общество.

Говорить о наличии у тех самых толкающихся молекул какого-то разумного начала вроде бы даже неприлично: «что и чем такие крохи могут соображать?». Но если не отрицать того, что «электрон так же неисчерпаем, как и атом», то почему бы и не предположить, что во внутренностях этих крох найдётся что-то такое, что роднит их поведение (на элементарном уровне, разумеется) с поведением человека, исходя из единства законов мироздания для микро и макро мира. Впрочем, здесь не всё так однозначно. Столкновение молекул в том «броуновском движении» происходит беззвучно и если бы не микроскоп, то и невидимо. Человек же при столкновении с себе подобным даёт волю своим чувствам, выражая их даже кулаками, но чаще всего, голосом (громко или тихо, исходя из чувствительности соударения)): «ну и морда же!», или даже с умилением: «как хороша!», и даже может возникнуть желание продлить случайно произошедшее соприкосновение.

Об искре Божьей

И вот ведь как! «Толкаются, толкаются» люди и вдруг! Совершенно непредвиденный, случайный обмен взглядами и в отличие от молекул, только толкающих друг друга (это объяснение не автора, а упомянутых выше учёных), между людьми проскакивает какая-то невидимая искра, притягивающая их друг к другу. (Здесь речь идёт о поведении разнополых индивидов и категорически не хотелось бы такое допускать среди однополых извращенцев). И очень часто от такого притяжения возникает человеческая семья, в которой далее по жизни будут и ещё большие притяжения, и толчки, даже отталкивания, резко могущие изменить и вообще судьбу когда-то сформировавшейся семьи. Ведь сколько известно случаев, когда по каким-то причинам притяжение людей друг к другу со временем ослабевает, а толчки начинают быть всё более чувствительными до такой степени, когда силы притяжения не могут уравновесить силу взаимного, да даже и одностороннего отталкивания. В отличие от молекул, у людей, как правило, силы (условные, конечно, но не физические!) соударения или отталкивания разные, что даёт преимущество более сильному одному решить судьбу семьи. Здесь, по сути, описан естественный вариант создания семьи, да её и распада то же, в основе которого лежат природные инстинкты.

Но есть же и другие варианты, когда молодых (а может и уже не молодых) людей сводят друг с другом для образования семейных отношений. Такой вариант почти всегда состоятелен, потому что разумное начало человека включает в процесс сближения двух людей совершенно иные мотивы, уж никак не делающих акцент на существующих в природе силах отталкивания. Хороши бы были сваты, которые вместо пожелания мира и благоденствия брачующимся нарисовали бы им красочную картинку их взаимного отталкивания в первый же день их совместной жизни.

Рассматривая всего лишь два (могут быть и другие) варианта создания семьи, по-видимому, навряд ли многих вступающих в брак людей будет занимать влияние постулатов молекулярно-кинетической теории на прочность создаваемого тем или иным образом союза. Чихать они хотели на эти неведомые для них постулаты, так как основу их взаимоотношений будет определять даже не их любовь друг к другу («с милым и в шалаше рай»), сколько меркантильные соображения во всех их проявлениях. Но при любом варианте создания семьи, в том числе и при использовании сватовства, всё-таки приоритет отдаётся случаю, когда между молодыми людьми, стремящимися к созданию семейного союза, проскакивает та самая упомянутая выше искорка, побуждающая их к взаимному притяжению. Этот процесс действительно является естественным, природным, основанным большей частью на инстинктах во всех их интерпретациях, свойственных вообще животному миру. Но привязывать прочность и долговечность созданного таким образом союза только к природным инстинктам, по-видимому, будет не совсем справедливо, так как в человеческом обществе заметную роль играет всё-таки разумное начало, которое во многих случаях и является гарантом сохранения семьи.

В завязывании семейных отношений у пожилых людей, в том числе и уже бывших ранее в браке, роль упомянутой искорки, разумеется, не исключается. Ибо в живом всегда проявляется живое, тем более, что у встретившихся «двух одиночеств» не может не быть желания «разжечь костёр», который согревал бы их на выбираемом ими совместном жизненном пути. Но ведь часто даже при наличии той самой искорки «костру разгораться не хочется». То ли очень слабенькая искорка, как бывает когда «спички отсырели», то ли быстро иссяк запас горючего материала, то ли он « не того качества», чтобы долго поддерживать устойчивое горение. Для каждой пары будут свои обстоятельства и не нам их здесь все исследовать. Хотя хороший костёр всегда в удовольствие, но рассчитывать на него в условиях естественно усиливающихся в пожилом возрасте всяких замедляющих процесс горения старческих факторов, уже не приходится. Поэтому в такой ситуации приоритеты в создании семьи менее всего диктуются природными инстинктами, стремлением (желанием) разжечь костёр, ибо понятно, что запасы «топлива» с годами будут только иссякать. В таком возрасте более актуальными становятся прагматические соображения о создании более или менее комфортных условий, обеспечивающих приемлемые взаимно уважительные отношения, облегчающие жизнь пожилых людей.

Вся эта философия приведена здесь с единственной целью показать, что судьбы людей, хорошо известных автору этого повествования и о которых пойдёт далее речь, сложились в естественных условиях земного бытия, которое, как и всё в этом мире простирается от низменного до возвышенного, от возвышенного до трагического. Роптать на ширину этого диапазона человеческих страстей и переживаний совершенно не стоит, ибо изменить то, что дано человеку Творцом, под силу только дьяволу. Ну а то, что эти люди встретились и у них сложились определённые отношения, виновато то самое «броуновское движение», но, естественно, общественного уровня.

Глава вторая. Всякая дорога начинается от порога

О прозе взросления

Только с годами человек начинает осознавать, что в его памяти сохранилась информация лишь о значимых событиях, а от многих других остались какие-то фрагменты, по которым невозможно восстановить картину произошедшего целиком, а потому складывается впечатление, что как будто их, событий, и не было, или они прошли мимо него, там, на отдалении. А если не было таких значимых событий, то и вспомнить нечего. Как будто бы и не жил человек, как будто жизнь пронеслась галопом и в этой гонке силы расходовались лишь на то, чтобы удержаться на своём «скакуне», который может быть и резвым, и степенным, и даже хромым. Кому какой достался или какого сумел зауздать и оседлать, и на которого усадили, либо сам же и взгромоздился.

Ну а если не сумел ни зауздать, ни оседлать выбранного «скакуна», а всё-таки взгромоздился на него, то все силу уйдут на то, чтобы удержаться за что придётся, хотя бы за «гриву» или за «хвост». Тут уж не до созерцания окрестностей. Удержаться бы. «Не до жиру, быть бы живу!». Более того, если не накинул узду и не смог прочно закрепить седло, то можешь и оказаться под копытами и неминуемо будешь покалечен или вообще, хуже того, растоптан. А если и выживешь, то, что ты увидишь на уровне ног тех скакунов, на которых гарцуют удачливые и смелые, сумевшие и накинуть узду, и прочно закрепить выбранное самим или доставшееся при дележе нужное седло, и усесться с комфортом, чтобы смотря вдаль, выбрать для себя наиболее хорошую дорогу. А её скорее отыщут те, которые оказались в седле. Сверху-то виднее. Это реалии земной жизни.

Знал ли эти реалии в начале своего жизненного пути обычный сельский парень Матвей (в кругу сверстников чаще просто Мотя, у которого и крестную мать Матрёну по-сельски то же звали Мотей)? Несомненно, знал, ибо за наукой ходить далеко было не нужно. Большинство его сверстников так же месило грязь, о скакунах и не мечтало из-за отсутствия в их краях таковых вообще, а взгромоздиться на быков (точнее волов), которые имелись в колхозе, пытались многие. И каждый раз затея прокатиться на этом виде транспорта заканчивалась падением на землю. Потому что седла для рогатых придумано не было, сидеть же на выпирающих костях отощавших за зиму волов, было, мягко скажем, не комфортно, да и сами волы были настолько вольнолюбивы, что ничьего сидения на своём горбу не терпели и норовили рогом защитить своё естество, предназначенное природой для других целей.

Это, конечно, не аллегория, а самая настоящая быль, характеризующая тот уровень жизни, с которого деревенские ребята стремились подняться хотя бы на малую высоту, чтобы увидеть подальше, удовлетворив тем самым свою любознательность, что и дальше там такая же непролазная грязь и нужда. Что это так, многие убеждались, когда по какой-нибудь великой надобности приходилось прошагать 25 км. в районный центр, чтобы в соответствующей властной послевоенной лачуге какой-нибудь хромоногий начальник, выслушав твои стенания, отправлял тебя тем же путём в твоё родное село для решения твоего вопроса «местной властью». Умело тогда районные начальники «поднимали престиж» сельского совета, состоящего из секретаря и председателя. Секретаря знали все, -он ведь выдавал нужные рукописные (никаких печатающих механизмов не было) справки, часто только за своей подписью и с печатью на небольшом клочке бумаги (очень экономили). Председателя знали меньше, -он справок не выдавал, хотя часто их и подписывал, а членов совета вообще не знали. Что они могли сделать в таких же лаптях и онучах, как и абсолютное большинство просителей из населения. Не было у них ни власти, ни положения, ни денег и, как следствие, никакого уважения как к власти в их лице.

Но всё дальше уходили годы той страшной войны, лапти потихоньку заменялись на сапоги или ботинки (по достатку каждого), хотя и самого примитивного фасона, но ведь из кожи же, которые можно было носить в любую погоду. Это потом пошла обувь из кожзаменителя и даже для лета из парусины. Но в любом случае это были уже не лапти с онучами. Правда, Матвей ещё весь 8-ой класс (шёл уже 5-ой год после окончания войны) проходил в лаптях, ботинки купить было не за что. А ботинки ведь в то время переводили любого сельского жителя, тем более молодого, фактически на другой, более высокий, относительно, конечно, социальный уровень. Но в этой жизни не всё так однозначно. Хотя в ботинках можно было уже смелее подойти к понравившейся однокласснице, но по всеобщему признанию в школе зимой в лаптях было ногам теплее, чем в каких-нибудь тесных ботинках. Отопление то было печным и не во всех классах. Когда тепло ногам, то это хорошо. Но лапти в 8-ом классе на мальчишке это уже плохо. Потому что в классе появилось много девочек из соседних деревень и все в туфельках-ботиночках.

А в этом возрасте уже начинают проскакивать между мальчиками и девочками те самые искорки на сближение, а когда мальчик в лаптях, то моментально срабатывает принцип «броуновского движения» на отталкивание. Лапоть он и есть лапоть. Но Матвея выручало то, что он учился отлично, а потому и утверждение о том, что «встречают по одёжке, а провожают по уму» делала своё дело. Отношение одноклассников к нему формировалось не по его одежке, часто несуразной, а по его ответам на вопросы учителей, по оценкам за контрольные работы, за выполнение домашних заданий. Но при этом «отличник» был очень застенчивым, стеснительным и смелости даже не хватало на то, чтобы участвовать в школьной художественной самодеятельности. Куда уж тут до того, чтобы закрутить роман.

Как же, «артисты» на сцене видны со всех сторон, а сельский зритель весьма критичен не только к мастерству «артистов», но и к их одеянию. Если мастерство дело наживное и его за счёт репетиций, несомненно, можно достичь, то где взять более или менее приличную одёжку, в которой не стыдно было бы предстать перед зрительным залом. Одно дело быть в классе, где внимание всё-таки уделяется, прежде всего, учёбе, но не одежде и обуви. Выход же на сцену автоматически переводит того же ученика в положение фактически воспитателя, который просто обязан быть безупречным не только в своих словах и действиях, но и во внешнем виде. Сложившиеся внутренние убеждения не только у Матвея, но и у многих его одноклассников, не позволяли им выставлять напоказ то, чего они стеснялись и от чего испытывали внутренний дискомфорт. Как тут не робеть?

Казалось бы, ради собственного духовного развития и даже большей узнаваемости среди сверстников и сельчан можно было преодолеть и робость, и не смущаться своей неказистой одежонки. Но, с одной стороны, сложившийся патриархальный образ сельской жизни никак не стимулировал «выставлять себя напоказ». А с другой, – на поведение ученика существенное влияние оказывала всё-таки школа и чеховское «в человеке должно быть всё прекрасно: и одежда, и душа, и мысли» заставляло многих учеников внимательно оценивать своё отражение в воображаемом (импровизированном) зеркале. Почему в импровизированном? Да потому что у многих дома не было даже такого атрибута в убранстве их жилья как зеркало. Ничего не поделаешь. Нищета и послевоенная разруха вкупе с менталитетом сельской жизни просто вынуждали многих жителей обходиться не только без зеркала, но даже и не умываться ежедневно, тем более, с туалетным мылом, которого, естественно, никогда не было, и чистить зубы с зубным порошком (тогда паст и в помине ещё не было).

Такая, даже простейшая «парфюмерия» ещё очень долго не была в обиходе. Матвей впервые почистил зубы только после окончания 7-го класса. И то всего только один раз совершенно случайно, когда много ребят со всей улицы пришли пообщаться с только что вернувшимся домой после долгой семилетней военной службы в Германии сержантом Сергеем Васильевичем (с 1943 г. служил в разведке и принимал непосредственное участие в боевых действиях, в том числе и в штурме Зееловских высот на подступах к Берлину). Ребята интересовались, конечно, за что «дали» столько много наград, почему так долго пришлось служить. Всем ребятам выделили по кусочку сахара, что им явно понравилось, но когда самый, должно быть, любопытный парнишка, поинтересовавшись назначением такой красивой щёточки, лежавшей на подоконнике, получил ответ, что она предназначена для чистки зубов, то у ребят моментально появилось желание тут же попробовать этот инструмент в действии. Ведь о том, что люди чистят зубы, ребята уже знали, но как это делается, им, конечно, было неведомо. Служивый не только разрешил попробовать, но и открыл наполовину заполненную каким-то белым порошком коробочку. Все присутствующие в порядке «живой очереди» одной этой щёточкой фактически очистили коробочку от порошка, но восхищения тем, что щётка побывала на зубах, явно не было, о чём свидетельствовало недоумённое выражение лица у большинства экспериментаторов. Навряд ли много ребят после этого приобрели средства для чистки зубов. Матвей точно ничего не приобретал. За какие такие шиши, да и где? За этим надо было шагать в районный центр. Да, по-видимому, и Сергей Васильевич надолго, по крайней мере, до очередного посещения райцентра, не мог воспользоваться этим благом цивилизации.

В какие- такие артисты пойдёшь с неумытым лицом? Конечно, молодость выручала: ни от кого не смердило, хотя баню и знать не знали из-за её отсутствия, а искупаться можно было только летом, в речке или в заполненной водой воронке от взрыва 500-кграммовой бомбы. Так вот доходила тогда до ребят цивилизация. Зубную щётку не знали, но в калибрах бомб и снарядов разбирались. Да так разбирались, что бомбы или мины при их разборке сами лишили многих ребят рук, ног, а некоторых и жизни. Всё было!