Так пусть лепестками будут
Ты у другой грунтовой дороги, у другой реки. За этот двор, за этот дом, за этот мост, за этот лес, за этот берег… Ты больше не разрешаешь себе присесть. Пошли… Идёшь к складским помещениям за бетонными заборами, непонятно что охраняющими. Пошли, пошли… К разбитой кафешке с угрюмыми рабочими и разукрашенными некрасивыми женщинами, где после поминок собрались немногочисленные знакомые матери. Пошли ей склон… Дальше дорога заканчивается кру́гом, конечной, где изредка останавливаются маршрутки. Пошли ей склон на шестнадцать лет, в этот день, за этот бредовый бег… Сопка отлично видна, можно даже различить тонкую протоптанную линию к вершине. Пошли, как клад горячих лет, холодный склон и белый свет. Подбитая вывеска забегаловки: «Лунный свет», больше не кажется такой смешной и вычурной, а скорее грустной и как ничто подходящей своей бледностью, которая может показаться красивой только в ночи. Там, уже скоро, не долго идти, склон – один шаг – конец пути. Жалко, что нет возможности описать, как лесистая возвышенность спускается к журчащим водам, отделяющим их мир от подобия остановки с одним только воткнутым дорожным знаком. Пусть нет графита и чернил, пусть строк для рифмы нет, ты действием своим закончишь пейзажный сей портрет. Из тарахтящей и большой машины зыркают два похотливых глаза на рабочем скуластом лице, и ход железного монстра замедляется в надежде на молоденькую попутчицу, и как же от этого противно. Пошли, пошли, где ни душка, где ни души, ни глазка, ни смешка, ни свистка, где только он, как всегда одинокий, но уже не согбенный, взметается голосом из земли, обретшим слова: «Жду, – говорит, – и ты меня жди». Ты уже видела похожий взгляд, видела их много, но есть среди них один, который особенно потряс и запомнился. Похожий-похожий, – похожих больше нет, как нет кладбищенской земляники, раздавленной пьяной прохожей в серебряной, лунной пыли. День рождения, солнце, тепло, рядом с этой самой сопкой расчищенная от кустарников береговая площадка, взрослые расставили продукты, кто-то принёс маленький столик и стульчики, но с их ролями прекрасно справлялись разложенные полотенца, ты с разрешения нырнула в холодную воду и пошла в кусты переодеться. Залили ту площадку прибывшие воды, остались только кусты, на теперешней мели ты вела хороводы, как сейчас оставляют дожди водяные круги. С трудом стянув мокрую футболку, ты заметила на себе тот самый неожиданный взгляд, так поразивший тебя. Словно тихий ребёнок, обласканный тьмой, с интересом недетским во взоре застывшем. Вдали от собравшихся, возле этих самых кустов стояла коляска Богдана, и он, недвижимый, как местная флора, наблюдал. В чёрных глазах на бледном лице зародилось что-то страшно мужское. Ты стала кричать, пугая всех остальных и нарушая атмосферу праздника, просила, чтобы его убрали, что он, как всегда, всё портит. В огромных глазах на тонком лице умирала надежда на что-то живое, здоровое. Тебя стали успокаивать, потом испуганного брата, потом маму, которая с покрасневшим лицом и жгучим дыханием больно дёрнула тебя за руку, и тогда все поняли, что праздник закончился, и пора собираться. Мог ли он ведать о том, о чём шепчутся в школе? Теперь ты уже не так уверена, что тогда увидела, но даже если это было оно, то неужели для тогдашнего его подросткового тела с разумом младенца это не являлось невинным любопытством? Поневоле людей считаешь собою. Ты вытираешь слезу там, где разворачиваются маршрутки, но не развернёшься ты. Прости в сотый раз, прости… Секунду ты колеблешься, снять ли свитер, потому что он не твой… Пошли… Решаешь оставить его проводником. Склон ей пошли на отпущение души. Осталось только подняться.
Отрывок записи диктофона №8
Фух… Отдышаться… Вышел44. Да, уже вышел, тут дорога начинается, где едут, а там перейти будет, идти [отдалённый звук, похожий на милицейские сирены], это мигалки, не надо, потому что далеко ещё. Там мы ели ещё, я помню, что ходили, а Варя дальше, а я боялся, но теперь не боюсь, не страшно, и мигалки просто-напросто45. Темно уже, я бы дома только был, но не боюсь. Темно не только, когда закрываешь, как сном, а Вари снилось, она мне говорила сны, но я не был, потому что темно, а она говорила, но я сейчас… говорила… говорила про… нет, не так, не так, не так… не так, не помню, потому что длинные на пальцах, не помню, а ей говорили не грызть, а у неё привычка, а она плохая, что даже кровь, а мне не повторять, потому что нельзя, а ещё… а ещё рисовать, даже мама хвалила Варю, потому что в школе, а потом не говорила, даже когда я просил и даже плакал иногда. Мне не сниться, а Варя про стихи говорила, она… она про цветы стихи, то есть там как бы цветы, и это стихи, но цветов мало, а я не помню, и грустно так, даже плакал, потому что продолговатые, но я помню про метро и уезжать. Сейчас… сейчас, то есть… Настал мне уезжать, пора мама с папой провожать… нет, то есть меня провожать, провожая всё объясняли, что купить… нет, то есть как держать и купить на первое, что на второе, всё рассказать, не забыть, что одеть на себя, что с собою… дальше… дальше дух захватил, расставаться мне с мамой и папой… расставаться… расставаться… э-э, расставаться, дух тронул по рельсам, нет-нет-нет [учащённое дыхание и всхлипы], расставаться… как ехал, настал вечер мне уезжать, пошли провожать… [Далее неразборчивое шептание.] Одеть, расставаться, а девушка отвлекала… Я не помню, ы-ы-ы, не помню, нет, то есть нет-нет-нет, почему плохо, тяжело, не помню, не помню, не помню [звуки, похожие на удары ладонью по голове]. Ы-ы-ы, плохо, ничего не помню, а Варя, надо идти [отдалённые звуки музыки, предположительно доносящиеся из кафе «Лунный свет»], там сопка, а мне не снится, пить красный просто-напросто. Я люблю Варвару просто-напросто, там надо, мама не знает, но я говорю же, я же говорю, я не хочу, чтобы плакала, а по Богдану плакали, я тоже, но как-то мало, а потом грустно, и за руку больно, не надо больше его, не надо, а пи́сать больно, нож-то тут, а карман взяли… Подняться, а ноги тяжело, Варя там, не боюсь, а надо, напросто… Мы были, а тогда не ночь, не видно, а там ушли уже просто-напросто, дует, но я куртку-то взял, как на станции обдувает, а я не кричал тогда, просто-напросто домой просил, а там мама и папа, а папа забрал, потому что просил, а не я, просто кровь, как на пальцах, длинных и продолых, продольных, а меня просили, но н-э-ы, а я домой, потому что расставаться, я же ведь люблю, а я скучаю, страшно, потому что так не уходил, а уже темно, потому что далеко, а я же говорю, потому что взял с собой, и тут говорить можно, вода там, как тепло тогда, но я не заходил, потому что тянет и холодно, потом трусы мокрые, как будто пописал, а я не писал, потому что в трусы плохо и холодно, потом болеть будет, а болело, когда красным, а Варе не говорил, потому что не хотел Варе плохо и красно, а Варя со мной хотела общаться, а я, ну, я [мужской голос: «Парниша, заплутал, а?»], [молчание и звуки быстрых шагов]. [Неразборчивые отдалённые мужские голоса]46 Нет… возьмут, а там мигалки, мама не знает, и папа, и баба Лара, а я хочу, потому что не боюсь, а мне говорили раньше… Нет-нет, отстали, а я не хочу, чтобы рядом со мной, потому что они не так, а мне говорили всякое, а я плакал, мне не нравится плакать, так плохо, и другим грустно и плохо, они не смотрят. Меня, когда вернули, я всё хотел Вари сказать, что люблю, и скучал, что даже плохо вёл там, а потом сразу Богдан, а мы на кладбище, мне было грустно, и не мог. А потом не видел, потому что дома с бабой Ларой, гулял на балконе, а потом попросил выйти, тогда уже просить разрешали, и увидел, а не сказал, она же к речке шла, а я пошёл просто-напросто, Варя сидела, и я видел, что плакала одна, но я побоялся, потому что она могла не смотреть и расстроится, а это было тогда, когда потом на Варю стали плохо ругать, когда одноклассник упал, а тогда ещё не ругали её, но уже все говорили про него, я даже от мамы слышал дома, но не спрашивал, а Варя сидела, я боялся подойти, но подошёл, хотя боялся почему-то, а Варя увидела и смазала рукой слёзы, и я боялся смотреть. Варя добро погладила меня по голове, и мне стало хорошо, она сразу перестала плакать, а? [Молчание в 2 минуты.] Мама Вари тащила47, а я жених, но не надо тащить, потому что больно, и пальцы, не надо ругать и плакать. Нет, мама говорила, что тонули48. Нет, то есть она больше не хотела, и мне стало хорошо сразу, и захотелось что-то сказать доброе, чтобы смотреть, а у Вари туда-сюда дрыгались голова и пальцы с красным, а я заметил и сказал, чтобы не было холодно, надо закрыть глаза и руки вот так, ну да, вот так, а она сделала, а я тогда в ещё в метро так делал, когда дуло, потому что интересно так, а потом когда замёрз сильно, тогда дрыгался, и холодно, а-ы, а-ы она тоже так, тогда я говорю, что надо говорить а-ы, то есть, ы-ы-р, то есть ветер, потому что так кажется просто-напросто, и уже не так становится. Варя сделала, и стало хорошо, а мне даже тоже хорошо, а Варя говорит, что лучшее, что слышно, а я, а-ы, как ветер просто-напросто. Варя говорила, что пойдём домой, и я пошёл, потому что хорошо, потому что ы-лы, люблю, так лучше даже, а она проводила, а я тоже хотел, но она сама, потому что сказала, да просто-напросто, а я, а-ы, а-а-ы-л, иду, сейчас туда хуже будет, потому что больно в ботинок, но не холодно, потому что даже, ы-ы, даже так лучше и будет, а мне надо, туда бы не шли, потому что пойду… [Предположительно звук спотыкания и падения в шуршащую траву.] А-ы, надо, надо, потому что а, да, ад-да-да, люблю, надо, чтобы идти. Не дует по ботинкам, трудно в животе, а ждут, а я же говорю, а ам-ма-мама, надо больно, устал аже, а так туда тук-тук бы быстрее, но нету, тут нету ехать, как там, аы-аы-аже, он тут в кармане, а надо, где живот болит, там трудно даже, как ботинок, уста-ы-ы-аже, так без ботинок туда, как на руках, но не красных, а гря-ы-ы-аже, просто, так на руках, и где трудно, живот, потом что люблю49, а уже холодно… [Молчание, потом звуки глубокого дыхания] Я-ы, я-ы-аы-я, ветер, так не трудно даже, хотя живот и ботинки, но не слышно, как мама а-аы-ы-алки туда едут, потому что надо, а-ы лю-ю-блю, а там высоко, туда надо потому что. Ши-и-ищ…
Часть 9
Побег
Стоит от города отъехать, как начинается депрессуха. Даже граффити малолетних нариков посвежее выглядят, чем эта весенняя природа. Грязь, слякоть, настоебливая серость – одним словом, или двумя, короче, неважно. Главное, что наконец-то отчалил. Дальше Москва, лето, фонтаны, короткие юбочки, новые знакомства, перспективы, большие деньги, настоящая жизнь – двумя словами. Сейчас все бабки в цифру уходят, вот где будущее. В единичках и ноликах вся сила и, конечно же, в связях – нэтворкинге, как говорится в столице. Откуда уехал, уже всё протоптано и загажено. А когда-то и туда ехал с выпученными глазами, терялся от размеров, сравнивал со своей деревней, где такое количество красивых женщин не насчитаешь. Ну что ж, всему своё время и место. Кто его знает, может быть, через много-много лет я буду сидеть на своей роскошной вилле с грудастой красоткой и вспоминать лучшие годы жизни, которые прошли у самой границы Европы и Азии, когда я мотался из хостела в хостел, воровал булочки в магазинах и ухлёстывал за неприступными, на первый взгляд, женщинами, – буду ностальгировать, оно же обычно как-то так и бывает. Тот опыт полей дал мне многое. Ух, не терпится снова ощутить себя голодным новичком в неизведанных полях и влиться в новые компашки. В столице-то единомышленников всяко больше, а от здешних пацанов из темы учиться больше нечему. Перед тем как выкинуть симку на глухой станции, где была стоянка в пятнадцать минут, я решил напоследок пообщаться с Мишаней, спросить, как там парни из темы, что нового. И знаете, я окончательно убедился, что ловить мне с ними нечего. Начну с самого сенсационного: Никиту закрыли, и, скорее всего, выйдет он нескоро, потому что на него вешают убийство. Я, как и Миша, сначала думал, что дело в потолке, из-за которого он столько времени ныл, но оказывается, этот скромный пузатик был Джеком-потрошителем местного разлива. Мише удалось выбить короткую встречу в изоляторе, где тот ему рассказал и пожаловался, что на него хотят повесить какого-то откинувшегося сердечника прокурора и других мёртвых проституток, которые к нему никакого отношения не имеют, иными словами, сделать из него настоящего серийного маньяка-извращенца. Короче, дурдом полный. Это ж каким надо быть гением, чтобы прятать улики под подушкой. Вот, наверное, силовики обрадовались, когда обнаружили у него целую коллекцию женского белья, зато как охренели родители, когда их дверь с петель вынесли. Миша сказал, что несчастную старушку Никитоса долго в сознание привести не могли. А парень был не без таланта: Никита умел буквально одним хлопком по спине расстегнуть у девчонки лифчик, – прирождённый фокусник, только теперь ему совсем другие фокусы разучивать придётся, например, с исчезновением заточки в одном месте. Татуированный дятел (я имею в виду Женька) бросил всё и дёрнул со своей танцовщицей в глушь. Даже рассказывал Мише, что красотка сама стала умолять его о немедленном отъезде, как только приехала с последней рабочей смены, говорил, что даже плакала и крестилась. Но я этому придурку не верю, наверняка кинула какого-нибудь серьёзного дядьку, надеявшегося купить не только танец, а этому дятлу наплела чуши. Помучается с этим дурачком в захолустье да отдастся какому-нибудь дальнобойщику за то, чтобы тот увёз обратно в цивилизацию, а потом и сам Женёк готов будет отдаться, лишь бы разрешили снова начальнику кофе таскать, лесник херов. Ярик вообще перестал на связь выходить, один раз только ответил Мише, говорил, что ушёл с головой в работу, мечется между двумя клиниками почти без выходных. А я всегда знал, что этот любитель рубашек и галстуков рано или поздно сольётся, хоть парень и с потенциалом. У одного только Миши всё без изменений, думал, что подцепил чего, но сдал анализы и оказался чист и здоров, – ещё бы, с такими, как он, никогда ничего плохого не случается, ничего грандиозного, но и болячки стороной обходят. Этого лысого хера ничто не возьмёт, ни развод, ни отказы, ни венеричка. Настоящий сторожила полей. Мы все сдохнем, а он будет продолжать шляться по улицам и у баб номера стрелять, ошиваться на вечеринках для извращенцев, впишет других пацанов в нашу тему, пока и те не уйдут жить свои жизни. Миша, этот похотливый и облезлый старый пёс. Ну и про Макса нужно, конечно, сказать, до которого так и не смог дозвониться. Макс – это самый одарённый человек из нашей уже бывшей компашки (если меня не считать), у него есть все данные: внешность, харизма, мозги, но, как показала практика, менталка слабая; стоило нам облажаться с мудаком-педофилом, как пацан рассы́пался; стоило встретить припизднутую девчулю, на которой обычные фишки не канают, как его ледяная броня бабника пошла прахом. Эх, а ведь он реально стал мне другом и дал многое почерпнуть. При первой встрече я подумал: «Кем себя возомнил этот мудак?», но когда увидел Макса в деле (я имею в виду знакомства на улице), то сразу понял, что высокомерие и холодность – это самозащита, защита собственной чувствительности. Потому что то, как он чувствует женщин, это что-то невероятное. Объясню: обычно хорошие соблазнители, они либо как львы, либо как павлины, то есть либо берут напористо своими сильными мужскими качествами, либо грамотно себя преподносят и ненавязчиво красуются, пока их самих не возьмут, но гениальные соблазнители – это укротители змей, которые только играют и танцуют. И Макс был этим самым укротителем. Когда он подходил к девчонке, это не выглядело как сражение или позирование, это был танец, где его движение – это продолжение её движения, где одно слово – продолжение другого. Да, Макс знал и заучивал много разных фишек, но когда их использовал, это выглядело так естественно, что не было сомнений, что эти манипуляции сами по себе пришли в его голову. Но, как оказалось, эта самая чувствительность его и сгубила, стоило только напороться на ту, в голове которой чёрти что происходит, плюс смерть Насти и обломавшийся шантаж. Может быть, весеннее обострение? Хер его знает. Был Макс, а стал подкуриватель. Каждый день кто-то обламывается, расстаётся, умирает, и что мне теперь в угол забиться и ныть? Никогда не думал, что увижу его таким разбитым и жалким. Аж стрёмно. Нету больше старого Макса, а если он и вернётся, то велик шанс, что будет уже поздно. А началось всё с переезда. Говорил я ему, чтобы в хостеле оставался – это в тонусе держит, или уж вместе снимать, как планировали… Да пошёл он, я ему не нянька. И в шантаже мудака я больше делал, вообще план мой, а делить готов был поровну, по-братски, а что план не проканал – это другой вопрос. Кто не падал – тот не вставал. Не такое было, и не такое ещё будет. Хотя, призна́юсь, труханул я конкретно, когда бежать пришлось. Даже когда у богатой милфы в особняке застрял, так не боялся, а это, на минуточку, была самая дикая история в моей жизни, и детское воровство продуктов с нелегальными махинациями в интернете не идут ни в какие сравнения с той ночкой. Макс обожал ту историю, чуть ли не по полу катался с мокрыми от смеха глазами. Ехать ещё не меньше пяти часов, поэтому можно и вспомнить. Короче, дело было поздним вечером в центре города, недалеко от площади и Плотинки. Мы тогда с Максом вместе в хостеле жили и недавно познакомились, и была наша, может, десятая вылазка в поля. Выцеливали девчонок, как у набережной я заприметил статную блондинку в сером элегантном пальто, её неторопливую и соблазнительно-гордую походку, как будто шепчущую: «Попробуй взять меня, если осмелишься». Я видел её со спины и сразу догадался, что она 30+ красотка. Тут отступлю и добавлю, что у меня есть слабость на взрослых женщин, и я искренне считаю, что после тридцати они только раскрываются и хорошеют, если есть для этого данные, и, само собой, я не имею в виду седых и обрюзгших бабок, потому что я не ёбанный геронтофил. Не буду лезть в одно место, чтобы объяснить причину своих желаний и фантазий, потому что этим занимаются только закомплексованные мудаки, скажу только, что пока мои одноклассники наяривали на одноклассниц, я целился на большее: на симпатичных училок. Ну так вот, я набрался смелости и подошёл к ней, и она, как и догадывался, была шикарна: стройная, невысокая, с красивым породистым лицом, где не было ничего лишнего и неровного, где маленькие и редкие морщинки только накидывают к дороговизне. Она была немного пьяна и задумчива, но отреагировала на меня так, как будто ждала нашей встречи, сама поддерживала разговор и посмеивалась с моих шуток. Мы с ней шли по набережной в направлении её хода, как она мне выпаливает, не сложно ли мне будет даму проводить до дома. Я вижу зелёный свет и свой шанс не провести ночь на двухъярусной постельке хостела. Закладываю руку за спину и показываю два пальца Максиму (знак «V», или, как ещё говорят, «пис», – это наш придуманный условный знак, если намечается фаст, чтобы другой не ждал напарника), который позади тащится за нами и ждёт, когда я возьму номер и попрощаюсь. Макс всё понимает и сворачивает в сторону хостела, а я веду сексуальную милфу до пристанища, или что точнее, она ведёт меня. Замечаю обручальное кольцо, но не тушуюсь, потому что в данной ситуации его наличие как раз таки естественнее, чем его отсутствие. Ничего, думаю, подвинется муженёк перед более молодым самцом, ведь скорее всего, у этой дамы я буду не первым и не последним. Раньше я ссыковал общаться со взрослыми женщинами так, как мог себе позволить с ровесницами и младше, но потом догнал, что возраст ничего не значит, женщина – есть девочка, и воспринимать их нужно как девочек, только более хитрых и прошаренных. С ней же диалог изначально шёл хорошо: положительно реагировала на мои пошлые шутки и намёки, правда не дополняла и не продолжала их, а сводила к нейтральным темам и расспросам. Я понял, что по-любому начну проседать в разговоре, и он станет формальным и скучным, если идти будем долго, понял, что время не на моей стороне, и спросил, долго ли нам осталось. Она ответила, что скоро дойдём. Предложил взять руку под локоть, но она с милой и пьяной улыбкой отказалась, а потом продолжила неуверенно, но игриво расспрашивать: почему такой красавчик не радует молоденьких, ведь наверняка есть какая-нибудь и не одна, то да сё. Короче, время идёт, мы проходим один жилой дом, второй, десятый, двадцатый, так называемый «центр» вот-вот закончится, и ничего. Я собираюсь как-нибудь намекнуть на такси, но она меня опережает, указывает глазами на десятиэтажку за пустырём, гипермаркетом и деревьями. Радуюсь, что осталось немного, но в разговоре уже начинают появляться паузы; мне хочется начать как-то физически сближаться, но не могу подступиться на улице. Пройдя пустырь с постриженным газоном и обойдя гипермаркет, мы не свернули к десятиэтажке, а направились прямо к деревьям вдоль высокого забора, и тут я понял, что указывала она не на серую высотку, а на ряд однообразных трёхэтажных домиков за жёлтыми листьями деревьев, которые тоже, в свою очередь, играли роль ограждения. Это был элитный участок таунхаусов со своим пропускным пунктом и чоповцом, который сразу узнал проживающую, но на меня долго косился из-под шапки, натянутой до бровей. Мы дошли до её дома, который вблизи оказался намного больше, тут женщина меня поблагодарила и перед самым прощанием оставила оконце молчания, чтобы я смог втиснуть туда предложение продолжить совместный вечер. Она подумала, поулыбалась и впустила. Не буду грузить своими впечатлениями от внутренней обстановки, скажу только, что изнутри дом выглядел уютно и богато, но не броско, со вкусом, и скорее походил на жилище американского среднего класса из фильмов и сериалов. Также не буду грузить подробностями нашего общения у столика в гостиной со стоящей на нём бутылкой то ли коньяка, то ли виски, то ли бренди (я в алкоголе не разбираюсь), скажу только, что по мере общения и количества опустошённых ею стаканов дорогого пойла разговор стал скатываться в сеанс психотеропии. Дело в том, что примерную жену и мать чудесного ребёнка мудак муж променял на свою молоденькую секретаршу, ну и было прочее нытьё на тяжёлую и несправедливую жизнь обеспеченной женщины мне, человеку, который первый раз вообще побывал внутри трёхэтажного частного дома. Короче, фрейм общения женщины и мужчины стал переходить во фрейм женщины и её подружки, которая должна поддакивать и добавлять, как же несправедлива жизнь и какие мужики козлы. Нужно было что-то менять; директивно подкатывать к ней не решился, зато стал подкидывать словечки, вроде: «предательство», «месть», – короче, стал намекать на то, что нужно ответить той же монетой, и это проканало. Оскорблённая жена больше не убирала моей руки со своего бедра – сама не лезла, но и не сопротивлялась. Со второй попытки удалось поцеловать взасос; из-за привкуса алкоголя было неприятно, но я очень хотел эту женщину, поэтому готов был на многое, и это с учётом, что в соблазнении я люблю играть «чисто», то есть когда штырит только от гормонов. Хотел дожать её прямо на гостином диванчике, но она предложила подняться до спальной, и я согласился (долбаеб!). Только когда стал следовать за ней по ступеням, понял, что накидалась она знатно и лыка толком не вяжет. Я так возбудился, что готов был и на лестнице, но она принялась шикать и шептать, что на третьем этаже сын, которого уложила нянька. Ввалившись в спальню, мы рухнули на огромную кровать. Всё развивалось хорошо: пальцами я был в ней, но, как понимаю сейчас, до конца в голову залезть не удалось, однако это не помешало женщине предложить мне достать из комода презервативы. Я заглянул и ничего не нашёл. Вспомнил, что в куртке есть пара штук для подобных случаев, но куртку оставил внизу. Сказал ей, что сбегаю туда и обратно, совершив ещё одну ошибку, ведь петтинг ещё не секс, соответственно, ничего не значит. Вернувшись обратно, я обнаружил её сидящей перед открытым комодом, как перед чёрной и бесконечной пропастью. Можно было подумать, что раскрытая коробочка гипнотизировала и отрезвляла обманутую супругу, лишая меня законного наслаждения, как будто бы, блядь, я столько ходил, говорил и слушал всякую чушь за просто так, по приколу. Короче, она пошла в полный отказ. Мотала пьяной башкой и неразборчиво просила меня покинуть данное жилище. Я уже было отчаялся, но решился на последний рискованный трюк, раз терять мне было нечего. Я попросился перед уходом отойти в уборную, которая соседней комнаткой прилегала к спальне, – что я тоже встречал только в фильмах, – а сам стал настраиваться на «голого короля». «Голый король» – это крышесносный трюк, действующий по принципу пан или пропал, при котором ты абсолютно голым (обязательно возбуждённым) выходишь к объекту соблазнения, тем самым обезоруживая его. Действовать здесь нужно предельно смело и уверенно, иначе и без того высокие риски провала увеличиваются. Как уже говорил, терять мне было нечего, однако это не уменьшало мандража перед своим первым «голым королём». Настроиться было очень тяжело, точнее, перестать настраиваться. Прикол здесь заключается в том, что нужно полностью отключить мысли, стать бездумным и озабоченным животным, поймать сексуальный дзен, иначе ничего не получится, поскольку мысли есть сомнения, сомнения есть импотенция, импотенция переходит в мысли и сомнения, и вот ты в порочном кругу, который разбить может только нирвана сладострастия. И вот, значит стою я голый на махровом коврике непонятно сколько времени и борюсь с самим собой, страшно пиздец, и понимаю, что стоять я могу сколь угодно, а вот член – нет, и наконец-то решаюсь выйти. Пульс долбит нереально. Я получал пощёчины и жёсткие отказы, но что может произойти здесь при неблагоприятном исходе, совершенно не знаю. Лампа на комоде освещает её ножки в обтягивающих джинсах, белую футболку, растрёпанные волосы, – она лежит спиной ко мне, я подхожу ближе, ближе, нужно только протянуть руку. Дотрагиваюсь до её плеча и нежно поворачиваю к себе. Пульс долбит страшно. Поворачиваю к себе и-и-и… барабанная дробь! – вижу спящую женщину: глаза закрыты, доносится сопение. Ну уж нет, думаю, я столько всего сделал, да взять только мою голожопую медитацию у унитаза. Нахер сон, я так просто не сдамся! Стал думать, как подступиться. Стал прикидывать: разбудить потряхиванием, может, член в руку вложить, а может им по лбу, или просто рядом подлечь – не жутко ли это будет выглядеть? Спящие пьяные женщины меня не возбуждают, поэтому понимаю, что нужно торопиться, как вдруг что-то слышу за спиной. Нет, мне определённо не показалось. С ужасом поворачиваюсь и вижу в спальне ещё одного гостя – мелкого пацана в ночной пижаме с мишками. Стоим мы оба в ахере; я не могу ничего сказать, но пацан меня опережает и начинает жалобно вопить: «Мама, мама!». Я хватаю его и пытаюсь как-то успокоить, шикаю, прошу, угрожаю, лепечу что-то про то, что зашёл к ним в гости помыться и прямо сейчас собираюсь уйти (не знаю почему, но это первое, что пришло мне в голову). Пацан перестаёт сопротивляться и смотрит на мамку, я тоже к ней поворачиваюсь и (о, ещё один ёбанный ужас!) вижу, что она подняла голову. Для понимания: я абсолютно голый посреди комнаты держу пацана, который дышит мне в пупок, за локти, чтобы тот меня не колошматил. Короче, она поднимает голову и сквозь сонный прищур смотрит на нас, смотрит и начинает нести какой-то пьяный сонный бред, что-то вроде: Саша, зачем ты нас бросил, зачем ты так, почему сразу не сказал, – и дальше перешла на бормотания в этом духе. Когда мамка снова уронила голову на подушку, пацан попытался заверещать, но я закрыл ему рот и отчётливо произнёс: «Я уйду сейчас же, если ты выйдешь из комнаты и дашь мне одеться». Он наконец-то понял меня, кивнул и пошёл к выходу, оглядываясь на мать. Закрыв спальню, я принялся напяливать шмотки с единственным желанием свалить нахрен отсюда и заснуть на своей койке в хостеле. Когда я вышел из спальни, пацана не было. Думаю, ну и отлично, может, спать пошёл. Спустился и стал обуваться. Решил, что ничего страшного не произойдёт, если на одну ночь дверь не на замке оставить, не просто же так у них эти мудаки в форме сидят на постах. Кстати, про мудаков с постов вспомнил я и заглянул за занавеску окошечка у входной двери. И что вы думаете, я там увидел? Того самого чоповца, которого за руку прямо к дому вёл мелкий пацан в резиновых сапогах до колен и в пижаме с ёбанными мишками. Это испытание не могло просто так закончиться. От растерянности я побежал обратно в спальню, где как ни в чём не бывало продолжала посапывать моя соблазнительница. Счёт шёл на секунды. Мне нужно было что-то придумать. Из окна прыгать не вариант, тем более что обувь осталась у входа; спрятаться – тоже так себе идея; продолжать гнуть линию с душем – полный тупизм; конечно, можно было просто поговорить, ведь чоповец меня уже видел, но я не знал, что наплёл ему пацан. И тут-то меня осенил единственный верный выход из этой дебильной ситуации. Повторюсь, времени прикидывать и взвешивать у меня не было, как и времени на подготовку. Я решил дожать женщину, ведь если мы будем заниматься этим, чоповец сам всё поймёт и виновато слиняет отсюда, а пацан… ну, удар по психике пацана меня не особо волновал, всё же он сам виноват, что не дал мне спокойно уйти. Нельзя было медлить. Я сбросил одежду, подлёг к женщине и принялся целовать, ласкать, прижиматься и тереться. Тогда я понял, что страх – лучший афродизиак. Полностью не проснувшись, она как будто бы стала подыгрывать мне, но стоило её глазам раскрыться, как началась самая настоящая истерика. Она орала, била и выталкивала из спальни. Подбирая свою одежду, я готовился к самой настоящей казни. Голого меня она вытолкнула из комнаты прямо в объятья чоповца, который не успел постучать. Я пригнулся, и по его толстой харе прилетела оплеуха. Только вот истерика разбушевавшейся женщины и не намеривалась стихать. Она продолжала вопить, орала, чтобы мы все проваливали отсюда к ебёне матери и тому подобное, и тут завопил пацан: «Мама, мама!», прижался к её ноге, и это стало нашим с чоповцом спасением. Нет-нет, это не было так, что материнское сердце растаяло, и гнев сменился любовью, просто этот гнев направился на мелкого. Пока мамашка нещадно дёргала пацана за ухо и отчитывала за то, что он непонятно чем занимается по ночам, когда должен спать, я побежал вниз, на ходу одеваясь, а за мной чоповец, который один раз даже поддержал меня при натягивании штанины. «Я не знал, что она способна на этакое», – сказал мне уже на улице охранник элитного участка, видимо, желая вывести на разговор и выведать горяченькие подробности. Я не стал спрашивать, что он под этим имеет в виду, да и наплевать мне было, потому что сразу поспешил смыться. Когда досказал пережитое Максиму, половина хостела уже проснулась от его смеха. Да-а, хорошее было время. Не сидеть нам с Максом больше и не вспоминать лучшие наши годы. Если не пропадёт он, то я пропаду для него. Потому что нечего с него взять, а мне нужно идти дальше. Ну что ж, скоро Москва, совсем другая жизнь. Может быть, повезёт, и найду себе богатую женщину, сексуальную покровительницу, а там и столица покажется тесной. Да что там Москва, за границу надо будет потом, вот где настоящие бабки и движ, только бы решить со страхом полётов. Блять, да что ж так душно-то в этом вагоне? Вроде пассажиров мало, а дышать нечем. Мудачество повсюду.