– Шустрый, заранее речь готовил? Тебя мы с большим интересом выслушаем.
– Нет, мне нечего сказать, идти надо…
Таня и вторая девушка цокнули, а Саян вопросительно глянул на Кешу.
– Максим, если вы спешите, то не бойтесь и задержитесь ненадолго в нашей компании, а я или Иннокентий на машине добросим, – ласково промурчал круглолицый.
– Не надо меня, нет, – с нервозностью, которую не удавалось сдерживать, отнекивался он, чем вызывал у присутствующих настороженный интерес.
– Мужик, забей и расслабься, посидишь, а пацаны отвезут, – принялся унимать Вадим.
– Неужели не найдётся нескольких минут и доброго слова? Лично я бы для Сени…
– Хватит, оставьте его!
– Варя, ты чего? – гладил ручку вскочившей Варвары Сеня, как если бы успокаивал буйного ребёнка.
– Он ещё может вырваться и спастись!
От её неровного дыхания заметно покачивались кончики огненных локонов. Тягучий и скрежещущий джаз как-то необъяснимо сливался с жёлто-зелёным светом и разливался по пространству, предметам и людям, склеивая их в единый натюрморт, где, как помехи, сверкали глаза, обращённые к Варваре, затмившей своей выходкой поведение Максима.
– Варечка, не нервничай, никто тут твоего братца насильно не держит, – Таня склонилась к одной из девиц и шёпотом добавила, – у неё иногда бывает подобное, невротичка похлеще меня.
На секунд пять повисло ожидающее молчание, особенно настороженно держался Кеша, на которого поглядывал Саян так, как будто вопрошал того: «Что мы вообще здесь делаем»? Обстановку принялся сглаживать Юлий:
– Давайте обойдёмся без дальнейших недопониманий, Варвара Андреевна, в первую очередь, это ваш вечер, и даже если бы мы решились отговаривать вашего родственника от, очевидно, его важных дел в пользу нашей скромной и душевной посиделки с откровенными и дружественными признаниями, как бы то ни было, последнее слово будет за вами.
– Да, Варечка, сядь, пожалуйста, – лепетал Сеня, целуя её бледную ручку с надкусанными заусенцами на мизинце и указательном.
Успокоившись и будто пристыдившись, она село на место и скрыла под столом влажные и тёплые следы на коже от поцелуев.
– Ну а вас, Максим, прошу извинить нашу настойчивость, и поскольку вы с Варварой Андреевной, как никто, близки, то она и так прекрасно понимает ваши мысли и переживания за неё, и это главное, а если переживания сестры вам аналогично известны, и вы желаете совместить удобное с полезным, таким образом избежать излишней откровенности и сентиментальности, то кто мы такие, чтобы отговаривать. Честно призна́юсь, чтобы избежать преглупых банальностей, забившими мою голову, на вашем месте я поступил бы так же – мне просто было бы нечего сказать.
Максим впился в Варвару так, как сделал бы это преступник на эшафоте, завидевший любовь всей своей жизни вдалеке, через сотни голов, жадно и умоляюще, и произнёс:
– Мне нечего сказать… но я останусь.
– Ха, а разговор-то было, – едва ли не радостно сказал Кеша.
– Ну вот и чу́дно, тогда, дорогой Максим, передавайте эстафету любезности профессионалу фотосъёмки слева от вас.
Расслабленно и «просто от души» перешёл к пожеланиям Вадим, обращаясь преимущественно к Сене, а вместе с ним поднялся и Молчун, который, по сути, дублировал слова: «желаем», «хорошо», «счастье», «дом» и тому подобное, чтобы отделаться от тяготы самостоятельного сочинительства. Следом должен был держать речь Юлий, но он увёртливо предоставил эту возможность «мужчине вечера».
– Для начала хочу поблагодарить собравшихся, – от бокалов вина и шампанского вытянутое лицо Сени побагровело, и в растроганном голосе заиграла смелость, – мне приятно видеть каждого из вас в этот особенный день, спасибо, что пришли разделить моё счастье… счастье быть с этой женщиной. Варвара, я много раз повторял это, но, пожалуйста, посмотри на меня, чтобы я смог повторить снова, как сильно тебя люблю. Ты удивительна и уникальна. Я никогда не забуду совместный первый вечер, когда мы проболтали до глубокой ночи; первый танец; ты в том платье, – Сеня икнул, – а я, как дурак, наступил и отдавил ногу; до тебя вектор дней моих выстраивался линейно и наряду с этим хаотично, но ты привнесла систему и смысл, вывела новую составляющую – любовь. Также при всех собравшихся хочу попросить прощения за то, мне не всегда удаётся показывать, насколько ценю тебя, поэтому обещаю, что буду стремиться стать лучшим другом, мужем и отцом наших будущих детей!
– Довольно, мы всё поняли.
– Не затыкай меня в мой вечер, Кеша!
По лицам участников банкета прошли удивление Сениной дерзостью и интерес, будет ли ответ на непривычную выходку. Кеша же остался сдержан и не подал виду, только выпяченные желваки выдавали, что даётся это не без усилий воли.
– Друг мой, Иннокентий не отбирает желанного часа, а всего лишь нетерпеливо жаждет перейти к заготовленным тёплым словам, в ваших же мы нисколечко не сомневаемся и прекрасно понимаем, как много в них добросердечия.
– Спасибо, Юлий, но сначала нужно дать сказать Варваре, ведь это и её вечер, а неблагодарный братик позже придёт с извинениями, чем обычно и заканчивается.
– Ты в этом уверен?
– Ты быстро пьянеешь, отчего прибавляется дерзости, но не мозгов.
– Ребята, прошу не ругаться, а дать Варваре Андреевне слово, – было заметно, как Юлию доставляет удовольствие роль некоего арбитра-миротворца.
Отсутствующая до этого Варвара заговорила не сразу, хмуря лоб, будто вспоминая что-то.
– Такое странное сейчас ощущение, знаете, отчего-то мнится, что подобное происходило…
– Дежавю, Варечка?
– Де-жа-вю, – растянуто повторила та предположение Тани, – а если так, и я здесь, значит, у меня есть шанс на спасение.
– О чём ты говоришь, любимая?
– Я здесь, и ты рядом, Сенечка, стало быть, всё у нас может получится, как бы мне этого хотелось, но пойми же, легко не будет.
– Понимаю, семейная жизнь – это совсем другой уровень ответственности…
– Дорогой, дело не во времени, статусе, деньгах или них, – она махнула, то ли указывая на собравшихся за столом, то ли на людей в зале, то ли на всех сразу, – дело только в нас. Сегодня мне снился сон, такой странный, жуткий, но настолько реальный, что пробуждение кажется сном. Там в поле, скошенном и жёлтом, гнались за мной толпы нищих, грязных и голодных, худых, как скелеты в лохмотьях, они окружили и повалили меня, а затем раздирали, грязными ногтями вырывали куски из моего тела, зубами вгрызались, а я плакала и не находила жалости и сочувствия, хоть мне бы и этого оказалось достаточно, чтобы успокоиться, но я не находила ничего, только жадный голод. Понимаешь, Сенечка, ни-че-го, так и не отвернись же и ты от меня, рви сколько угодно, вгрызайся, давай это делать другим, но не отворачивайся, прошу, не брезгай смотреть на мои раны и внутренности, и если не сможешь их погладить и удостоить поцелуем, так прикрой от чужих глаз, и будет мне счастье, и смогу я жить.
– Варечка, ты чего? – с неподдельным испугом промямлил Сеня, впрочем, подобное испытывали и другие.
– Ну всё, довольно с меня, – почти прорычал Кеша, – я тебе с самого начала говорил, какая она ёбнутая. Сядь! – рявкнул он так на ещё более оробевшего брата, что за соседним столиком обернулись. – Я обещал нашему отцу, что буду всегда присматривать за тобой, поэтому прямо сейчас закончу этот ёбаный цирк. Мы много чего выслушали, а теперь все послушайте меня. Я дал наивному братцу устроить эту пирушку, чтобы открыть ему наконец-то глаза на эту лживую потаскуху.
– Как… что ты несёшь?
– Заткнись и слушай! Теперь я знаю всё и начну с самого начала: когда у твоей жёнушки появились небезосновательные проблемы с законом, её приютил здесь муж тёти и помогал первое время деньгами, да-да, ты это тоже хорошо знаешь, но знаешь ли, что, когда первое время прошло, она стала соблазнять и намекать этому порядочному человеку на секс за деньги, отцу её двоюродной сестрёнки, а после отказа обокрала благодетеля и сбежала? Она так отнеслась к бескорыстному родственнику, который потом всё же смог простить, продолжил заботиться и навещать её, представь теперь, как при возможности поступит с нами. Глазом не моргнёт и захапает половину нажитого кровью и потом, ради чего мы и наш отец столько работали.
– Не верю, – простонал Сеня на тяжёлом выдохе, оставляя нижнюю губу оттопыренной.
Все остальные, как заворожённые, наблюдали за скандальной сценой, и только одна Варвара держалась невозмутимо.
– Разве я тебе когда-нибудь врал? Недоговаривал – да. Как, например, то, что изначально Вишневская делала попытки соблазнить меня, но, когда ничего не получилось, переключилась на брата. Это моя главная вина. Не хотел обламывать кайф, ведь ты тогда из дома-то почти не выходил и ни с кем не знакомился, а оно вон как быстро закрутилось. Ничего не скажешь, девка знает своё дело. Но вот я дошёл до самого интересного, что узнал совсем недавно: у неё нет и никогда не было братьев, кроме умственно отсталого инвалида, который скончался по её вине, как и двое парней, но доказать её подстрекательство к суицидам не удалось по недостатку улик. Мало того, что она лживая шкура, по которой психушка плачет, так ещё держит нас за слепых идиотов, будто правда не вскроется, даже своего дружка привела, чтобы посмеяться над нами, – Кеша ткнул пальцем в Максима. – И всё-таки кто ты, её сообщник, любовник или всё вместе?
Максиму хотелось, как черепаха, втянуться в несуществующий панцирь, потому что не хватало решительности ответить или убежать.
– Это правда? – абсолютно разбитый, обращался Сеня к Варваре, а за толстыми линзами его очков накатывались слёзы.
– Не расстраивайся, дорогой, так и должно было быть, – с нечеловеческим спокойствием отвечала она, как будто бы причиной переполоха был незначительный пустяк, как будто бы сон, рассказанный давеча, оставался самым неприятным событием сегодняшнего дня.
– Не ожидала! – прошипела Таня, и остальные девушки с презрением ей поддакнули.
Вадим и Молчун с удивлением и радостью перед зрелищем посвистывали.
– Я видел, как ты смотрел на эту помешанную, зуб даю, ты спал с ней! – тряс пальцем Кеша.
– В таком случае, может, Максим тоже жертва этого обмана, а не зачинщик? – говорил Юлий тоном не защищающим и примирительным, а подогревающим, вызывающим жадный интерес залезть поглубже и раскопать погрязнее.
– А это мы скоро и узнаем. Саян!
Саян, словно ждавший этого весь вечер, вцепился Максиму в плечо, отчего тот пробудился, как ото сна или забытья, и с рефлекторной молниеносностью выплеснул вино из бокала в лицо нападающему, схватил свою куртку и ринулся через зал с озадаченными посетителями и персоналом к выходу.
Максим бежал по уже ночным улицам с верхней одеждой под мышкой, позади лишь случайные прохожие и автомобили – никакой опасности, как и сегодня днём, только пресловутая красная линия. Теперь он спасался не от Саяна или кого-то из компании, а от мыслей и переживаний о Варваре, от осознания постыдного и трусливого побега, из-за которого он оставил её там одну. Ноги заплетались, но Максим продолжал отдаляться, чтобы отделаться от предопределённой грусти, запечатлённой в бесстрашных глазах цвета разложения, чтобы не вернуться и не наделать глупостей.
Стало кормом птиц
Небо сгущается, грязное облако из стекла свисает с широких труб, тянущихся над густыми кустарниками, вдоль реки, огибающей розу из камня. Нужно обходить. Вдоль грунтовой дороги, как потока иссохшего, заборчики с проредью. Пошарпанный велосипед приземлился на руль у цветущей черёмухи. Братик не может, забирай ты. И кто ж так глупо растрачивается на дурёху, хнычущую после каждой неудачной попытки? А для него и это счастье – «Летит её глазами». Никогда не ходил, никогда не упадёт. Не то что ты. «Почему ты всегда срываешься на меня? Я не виновата, что он такой!», «Он твой старший брат, и у него есть имя!», «Ты убираешь за ним, а отыгрываешься на мне, но это не я его родила!», «Закрой рот и больше никогда не повышай на мать голос!», «Папа ушёл из-за него, а не меня!». От тяжёлой ладони губы немеют и заливают пространство перед дёснами кровью. «Тварина малолетняя!». Он, наблюдавший за сценой своими большими и тёмными глазами, встревоженно мычит, запрокидывая голову вверх и вбок, словно силясь ободранным подбородком проткнуть нечто перед собой. Мама тут как тут, местом удара оглаживает взъерошенные мягкие волосы, углублённые виски, а он ворочается, чтобы из-за плеча посмотреть, не больно ли его сестричке. Старший брат, а такой жалкий и не́мощный. Ему удаётся рассмотреть. Как много любви и сострадания в этих огромных глазах на черепке с кожей. «Себя пожалей, калека», – точно заклятие читаешь ты и образумившись прикусываешь раненую губу. Ох, как мерзко, как гадко и больно, и слёзы предательски слепят, а братик тычет подбородком и мычит, потому что всё видит и чувствует, и мама обращает внимание: «Довольно, доча, не обижайся, поди-ка к нам, мы осмотрим личико», и ты уже не в силах сдерживать дрожащий плач, скрывшись в комнате, опутываешь лицо подушкой и ненавидишь весь свет и, как главную его ошибку, – себя.
Начинается сосновый бор, начинается хруст под ногами, безжалобный треск молодых шишек, податливые иголочки. И соловьиная песнь рифмует будущее с полётом…
Цедить любовь, цветущую в людях, ценой любой; целовать листья дождём, ции-лю, цитируя старый клён, ции-лю, и цокот цикад, льющийся ливнем на юг, на юг, ци-лю, ци-люю. Ципиль, цепенеешь, ципиль-ципиль, пред циничным циклоном. Тут стук, звук тревожный – под грудью, вот тут. Чёрствая, черёмуха чёрная, чокнутая, червивые черепа, чёртовы чары, часы у чертога, чокнутая, чок-чок-чок. Тривиальные трущобы, тревога, трепет травы, трудные тропы, тронутая, тростинка трещит, трепыхается труп, трагикомичный траур, тронутая. Вода взбаламучена, вздох как вздор, затруднённый, взъерошенный, вздрагивает, а там рёв навзрыд, не встать, только с болью взирать на взлёт, на взрыв вьюжный. Не облететь рок, подпирающий небо, одну жизнь другой не заменить, только чудом искупить возможно, только чудом прорастаемым в любви.
Ты мечешься от голого стебля к стеблю, закрывающими наползающий вечер, как будто прячешься от кого-то и одновременно этого самого ищешь. Проезжающий велосипедист пробует заговорить, но осекается. Мальчик с дырявым кроссовком перестаёт собирать шишки. Спортивная площадка с полосой препятствий похожа на руины недостроенного цеха; стена, через которую нужно перелезать, давно превратилась в холст цвета гнилой доски для малоталантливых школьников; подземные туннельчики стали выгребными ямами. «Возьми брата с собой погулять!», «Мне тяжело катить, я хочу одна», «Ты чё не видишь, я с тётей Наташей сижу разговариваю?! Для тебя вообще слово матери ничего не значит?», «Галя, не кричи на ребёнка, пускай Богдаша с нами посидит», «Нет, она возьмёт брата с собой! Ей дай волю – она на шею сядет». Его худые плечи походили на вешалку с накинутым вязанным свитером. Погода стояла тёплая. Ему никогда не бывало жарко, никогда не потел; брат мог сходить под себя, не подав знака, но обнаружить на нём капельки пота было невозможно. Ты врала, катить его было легко, как тележку, набитую листьями или хлопчатой тканью, разве что поворачивать неудобно. Плечи-вешалки сотрясались от каждой неровности, перевешиваясь на одну сторону, как сломанные весы. После каждой кочки запрокидывал голову, чтобы краем глаза увидеть, всё ли хорошо с сестрёнкой, как будто бы не устойчив был мир, а не он один. В безлюдной тишине начинающегося леса вы общались голосами птиц и шелестом листьев. Ты мысленный вопрос в затылок с мягкими и взъерошенными волосами, а он тебе ответ шуршащим ветром, неразборчивым, но наполненным такой родной томящей грустью, что, кажется, нет души ближе, и если бы затерялись в этом лесу – ничего плохого бы не произошло, потому что брат и сестра были вместе, наконец-то понимающие друг друга, и если бы это случилось, наверное, было бы даже лучше. Точно было бы лучше. Но ты повернула к спортивной площадке с детскими криками. На полосе препятствий, у мостика, ведущего на стенку и соединённого зигзагообразным мостиком поуже с другой стенкой, играли дети со школы, в которую ты уже два года как ходила, – два мальчика и две девочки. Ты им не нравилась, и они бы тебя прогнали сразу, но их противная любознательность нацелилась на субъект более экзотический. «Каво это с ним?», «Он нас понимает?», «А чё он так вылупился?», «А сколько ему лет?». Брату становилось некомфортно, он тыкал подбородком в свою подмышку и кистью, хронически скрюченной, рисовал по воздуху круг, давая понять, что нужно развернуться. Тебе надоело убегать, надоело оставаться девочкой замкнутой и странной, сестрой инвалида, которого за человека не держат, дочкой мужеподобной алкоголички, тебе захотелось играть наравне с другими, захотелось внимания иного толка, заслуживающего позитивного интереса и уважения. Ты полезла по мостику на стену, превышающую твой рост в несколько раз, на которую осмеливался забраться не каждый ребёнок; два мальчика и две девочки один за другим переключались с брата на тебя; летний ветер, словно подпирая, задирал юбку и оголял нижнее бельё, что, наверняка, видел каждый из наблюдавших, но тебя это не смутило – даже придало решительности; брат волнительно мычал, и по мере вскарабкивания возбуждение его росло. Со стены земля казалась предельно далёкой, как и другая стена; извилистый мостик в детском воображении сжимался и разжимался, как гармошка; мычание усиливалось. «А слабо́ до конца пройти?», «Да не, зассыт», «А чё он так воет?», «Совсем кукухой поехал», «У них это семейное», «Мне мама рассказывала, что это от водки и курева бывает». Осторожные шаги; ступни у́же доски, но от этого не легче. Первый уголок пройден – ребята затихли, их пристальное наблюдение чувствуется спиной. После второго удаётся нащупать ритм, но после третьего, когда мысль перестаёт сопровождать каждый шаг, пространство вокруг заполняет крик и тупые стуки об землю. Дети уже на тебя не смотрят, полунапуганные, сбились вокруг бьющегося на земле брата, один тычет в него палкой. На развороте к обратному направлению ножка соскальзывает с доски, ветер предательски подталкивает и не даёт устоять. Удар копчиком об мостик, но, прежде чем полететь вниз, ты с треском рвущейся юбки зависаешь в воздухе. Дети смеются, палка, что утыкалась в худое тельце в свитере, указывает на тебя. Он корчится и изгибается, как рыба, выброшенная на колючий песок. После безболезненного падения пытаешься усадить лёгкое, но длинное тело, прикрывая стёртую ножку обрывком юбки. «Дурак, дурак припадочный… из-за тебя всё, из-за тебя нам влетит». Идти больно, единственную выходную юбку не залатать, он, успокоившийся, весь грязный, и к лицу на кровь прилип песок. Позади смех и унижения, впереди неминуемый скандал и неутолимая жажда мести. «Я и есть месть, оправдание жизни и её наказание», – сообщаешь ты одиноким соснам и идёшь в последний раз проститься.
Отрывок записи диктофона № 6
Промок просто-напросто, ботинок хлюпает, наступил и даже не заметил. [Скрип подошвы] Ага, пятка и носки мокрые, пальцы-то тоже, но привыкли уже, я даже не сразу понял. Подошва если не отклеится сегодня, завтра или потом, то можно отдать их, они почти с папин размером. Буду скучать по папе. Кушать охота, скоро урчать начнёт. От продолговатых урчит сильнее потом даже. А Варя голодная? Вчера слышал зубы в её дыхании, как тогда, когда плакала после смерти мальчика. Люди плохо говорили, милиция ездила и приезжала. Мама ничего не хотела говорить, «Не надо тебе с ней, Вань», – говорит, а как же я так перестану говорить и общаться, я же всегда любил её, ещё когда маленькой совсем была, всегда оберегать хотел. Плохие слова слышал от ребят и взрослых, что обзывают в школе, что такая молодая, а уже бесплодная будет39, я не понял, почему без детей будет – она же не мама чья-то, но я ведь тоже не могу стать папой, ведь у меня так и работы не появилось, расставлял продукты в магазине, но потом сказали, что нашли лучше, хотя начальница хорошая и всегда нас, работников своих, называла орлами, мне и смешно и даже приятно. Дальше по берегу не пройти, надо здесь обходить [Постепенно шум реки стихает; слышен отдалённый звонок велосипеда и собачий лай]. Ой, тут заборы, значит не пойдут, а я и боюсь хоть и не трус, но они громкие, и зубы такие [имитация рычания]. Вообще, я с ребятами хорошо могу общаться, поначалу смеются, не слушают, а потом не смеются, слушают и могут помогать даже, просто-напросто надо было как мама учителем, да я забываю и не умею ничего, считаю плохо, только если таблица рядом и можно пальцы быстро складывать, рисовать не могу, мне только метро и поезда нравятся, ещё бы снимать что-нибудь хотелось бы, но камеры нету, а так бы и фильм снимал. Вообще жалко, что не успею Варю заснять для будущего, чтобы посмотреть могли просто-напросто, хорошо, что хоть Колька и Сашка не будут больше плохо называть Варю, раньше называли, но я попросил, я сказал, что люблю Варю, сначала смеялись и женихом называли и горем, но я им говорил, что Варя хорошая, она другая, но не плохая, они смеялись, но потом стали мне верить, и даже потом стали нехорошо говорить об одноклассниках Вари, в меня потом камнями не кидались, а говорили, что пытались кинуть в окно одноклассника, но мне это не понравилось, окна страшно и громко бьются [Глубокий вздох и молчание]. [Отдалённый лай.] Мне не нравится, когда лают и кусать могут, мне нравятся больше маленькие. Мне нравятся мышки. Они хорошие и не лают. Мне не разрешили заводить, потому что они и так могут по дому бегать просто-напросто. Мышки хорошие – они мои любимые животные, я даже трогал одну и гладил. А Варю я не спрашивал: нравятся ли ей мышки. [Молчание.] Варя другая вправду. Когда я вспоминаю, мне видятся картинки, но иногда, как на телевизоре, шершавые, что видно не так, как при обычном, а с Варей хорошо и приятно. Как в Новый год, когда мама общалась с мамой Вари, мы сидели за столом, папа был на работе, он вообще не был никогда с нами, когда мы с Варей и мамой Вари, только потом на машине забирал, а в Новый год мы за столом сидели, с нами была ещё подруга Тёти Гали – Тётя Наташа, она ещё в ларьке работает и работала, и Богдан был тогда живой, и Варя маленькая, но уже в школу ходила, и мама её встречала там. Мы за столом сидели в доме у Вари, ждали колоколов в телевизоре и фейерверков, телевизор в доме у Вари с шершавыми полосами, и они закрывали часы, и звук был шершавый, но мы рады были и говорили все, Богдан всё слушал и смотрел на нас, я на стуле без спинки, а Варя там сидела, куда на диване руки кладут, ещё он был с такой деревяшкой прямой прямо под руку, потому что места не хватало, но Варя даже рада была и сидела там рядом с мамой и Богданом и кушала, и мы кушали, были салаты за ромбиками на стеклянных тарелках и морс, красный и сладкий. Перед тем как пошёл колокол и новый год, моя мама спросила у Вари, что та хочет, что загадала у Деда Мороза, хоть и не бывает таких дедов просто-напросто, но нам не говорили, а Варя говорит так, что хочет, чтобы теперь каждую ночь пускали фейерверки, а мама говорит, что так не может быть, а Варя говорит, что пускай тогда всю эту ночь пускаются фейерверки, а мама говорит, что нет, что Варя загадала именно для себя, чтобы принесли именно ей, а Варя так, как будто думает и считает, и не может посчитать, и говорит потом, что загадала для себя эту ночь. Все смеялись над ней, а я и Богдан не смеялись, и я понял, что тоже загадываю для себя эту ночь, чтобы мы так и сидели дальше, а я бы просто смотрел на Варю, и Богдан рядом, и больше ничего не надо, даже фейерверков. А вот и сосновый бор, тут есть тропинки для бега, а на День Победы тут солдаты выступают, вот недавно был, и там дальше бывают зимой коньки и лыжи, а на День Победы игрушки и вату розовую продают. День вечереет уже, как бы Варя не боялась одна, уже там поди, надо бы быстрее, не получается быстрее, ботинок мокрый, хлюпает, но уже как будто воды нету, но она есть там, а в детстве вообще говорили, что у меня и ноги заплетались, падал часто просто-напросто, и с Богданом мог вместе на… на коляске-то [Смеётся], только у него одна рука плохо шевелила, и не ездил почти сам, я бы и мог поди, но тоже плохо, конечно, Богдан ниже же жил нас, дом другой и этаж другой, ниже, его закатывать помогали всегда, а он и лёгкий, а меня-то как нести, и папа устанет, в других лифты бывают, у нас нету, только лестница, две лестницы и этаж новый. А здесь и дышится легче, идти по-другому, не от воды в ботинке, а от земли, у нас только жёлтая, где песочница, и где лужи чёрная. Мне бы не заблудиться, тут можно к дороге выйти, и по ней, там кладбище, куда Богдана положили, но так дольше, но я и заблудится могу, там снова возле реки и сопка сама. Меня бы тоже рядом с Богданом, а вообще тут ещё белки были, помню пушистые и быстрые, и вату даже тырили [Смеётся], вообще хорошо было, я и скучать буду, когда умру, но я и рядом тоже буду, считай, от трассы, папе-то недалеко ехать вообще. Как Варя и говорила, и жертвы не боюсь я. А там ещё часовня есть, мы туда даже ходили, и я там гулял немного. Она красивая, только я там часов не видел, фигурку петушка, такого тонкого и крутящегося40. А вон и белка, убежала, летом их больше, ой, темнеет день, ночь будет быстро, но для меня она будет долгая и хорошая, со всеми, потому что всех люблю, особенно с кем рядом всегда был и дальше буду, я же их любил, и хорошо будет, даже без фейерверков.
Часть 7
Откушенный хвост.
11:44. Встал в 11:05. Вчера дал себе слово, что перестану сёрфить в интернете перед сном и сразу после. Уже нарушил слово. Дважды. Сегодня минут 20 рылся в телефоне, в основном читал новость про мужчину, которого в бесплатной государственной больнице заразили ВИЧ и сифилисом, потому что нарушили правила асептики и всадили ему иглу, которой до этого кололи наркомана. Вспомнил подобную нашумевшую новость из этой же больницы – дело было несколько лет назад, то ли в 9 году, то ли в 8, тогда суд не признал показания пострадавшей, в итоге пошла молва и злые шутки, что молодая студентка с острым аппендицитом после пар престижного по городу университета непонятно с кем общалась и непонятно чем занималась, а крайними захотела выставить добропорядочных работников больницы, во что многие поверили. Девушку уже все забыли, и что сейчас с ней – неизвестно, а кейс мужчины сейчас на слуху, даже появляются с ним мемы, некоторые меня рассмешили. Естественно, ситуация страшная, но всё равно смешно. Смешно и стыдно за это. «Твоё лицо, когда попросили отпить из твоей бутылки».
12:09. Не осталось капсул для кофемашины. Попросил брата захватить, он сейчас в центре на дневной тренировке. Врач-кардиолог советовал мне отказаться от кофеина, но чашка капучино сейчас бы мне всё равно не помешала. Повышенное давление – это не шутки, но без стимулятора работа менее продуктивна. Вот закончу код-ревью и сразу же займусь здоровьем.
12:22. Доел вчерашние роллы и сделал себе сэндвич с джемом.
12:56. Пока переписывался и обсуждал недельный план со старшим разработчиком, вспомнил, что сделал ночью. Обещал себе, что больше не буду, но снова сорвался. Сначала хотел только посмотреть картинки и успокоиться на этом, хотя по опыту знаю, что на одном этом не заканчивается. Так и вышло, потом стал смотреть видео, а если дело дошло до видео, то удержаться невозможно. С детства не могу от этого избавится, а пора бы уже, скоро буду женатым человеком. Нужно взять себя в руки… ой, не так выразился, руки прочь от себя!
13:46. Во время работы вспомнил про странный сон, который снился этой ночью и от которого проснулся и полез в телефон за эротикой. Там была ящерица, которая кусала себя за хвост, так лапки подогнула к животу и клубочком свернулась, как видел я в одном документальном фильме про животных Африки. Я пытался взять рептилию в руки, но она укатывалась от меня, как шарик, когда же удалось схватить, она откусила и съела свой хвост, выпрямилась и струйками крови из глаз стрельнула прямо в меня (и такие ящерицы тоже существуют (узнал из той же документалки)). Странно, но после этого сновидения я проснулся возбуждённым и с желанием заглянуть в телефон. В любом случае теперь это должен быть последний раз, когда я этим занимался. Завтра я почти что официально буду мужем Варвары, и у меня не останется причин для оправданий.
14:32. Кеша написал, что задержится до вечера по своим делам и заедет в загородный дом (второй год боремся с грибком в гараже), и в свойственной манере выражаться отклонил мою просьбу: «Оторви уже свою жопу от компа и сходи до магазина сам, если тебе так надо». В общем, появился подходящий повод бросить кофеин с сегодняшнего дня.
14:47. До сих пор удивлён, что Кеша перестал противиться моим отношениям с Варей, надеюсь, он не задумал какого-то подвоха, а принял тот факт, что я её люблю. Однажды на перемене в туалете лицея брат на моих глазах разбил парнишке лоб об ободок унитаза за то, что тот его как-то обозвал, потом директор вызвал меня к себе как свидетеля, и от страха я раскололся и рассказал правду, хотя должен был рассказать придуманную легенду, как мой брат увернулся от нападающего, а агрессор поскользнулся и сам шмякнулся головой. Спустя несколько лет, когда я думал, что Кеша всё забыл и зла не держит, он взял поиграть мою портативную приставку, проиграл, не дойдя до моего рекорда, и с психу запустил её в стену. Когда приставка разлетелась на кусочки, он сказал, что это ответка за тот случай, когда я донёс директору, и что по-хорошему мне следовало влупить ещё тогда, но оба мы знали, что брат бы так со мной не поступил. Так что выжидать подходящего момента этот человек умеет.
15:34. Отошёл на тридцатиминутный перерыв. Ещё год-два, и такими темпами перехвачу роль главного разраба, недаром на меня пытаются так много скинуть новичков. Владелец фирмы давно обосновался в Индонезии, может, и мне с Варварой туда передислоцироваться, тут нам жизни не дадут, есть такое предчувствие, но не знаю, смогу ли я вдали от дома.
15:53. Листал ленту новостей и наткнулся на фото модели, которая на продаже своих интимных фотографий заработала миллион за месяц. Я сразу же закрыл новости, но её формы под открытым купальником успели завирусить моё воображение. Сердце забилось сильнее. Рука потянулась вниз. Подумал сделать это с помощью одной фантазии, а лучше без неё, но знаю, что обманываю себя, и во время этого полезу в интернет либо после захочу ещё, но уже с фото или видео, поскольку буду считать, что уже сорвался, и это даст мне карт-бланш на этот день сорванного воздержания. Я почти это начал, угрызения и сожаления сменились предвкушением удовольствия, чтобы после окончания десятисекундной эйфории объявиться с десятикратным увеличением, но в квартиру позвонили. Это был курьер Кеши. В сущности, я не знаю, кто этот парень в спортивном костюме с телосложением не меньшим моего брата, но знаю, что он каждую неделю в запечатанных бумажных пакетах приносит деньги. Поначалу брат пытался от меня это скрыть, но потом понял, что скрывать от близкого человека бессмысленно, и смирился, но до конца в свои дела не посвящает, что к лучшему, потому что под давлением мне тяжело держать секреты, надеюсь только, что это не очень криминально и опасно. Парень в спортивке, который, наверное, считает меня Кешиным сообщником, сказал, что это лично от Юлия. Через щели между скобами степлера я с помощью фонарика увидел часть слов из записки: «Мои гости остались в восторге…». Странно, что наш друг решил передать деньги именно так, впрочем, это не моё дело. Оставил пакет в комнате Кеши и продолжил работать.