Его спокойное, размеренное плавание продолжалось, однако, недолго. Димон, едва оказавшись в воде, пришедший в игривое и даже несколько хулиганское настроение, поджидал двигавшегося в его сторону приятеля с шаловливой, немного хищной усмешкой, очевидно указывавшей на то, что он что-то задумал. И едва ничего не подозревавший напарник приблизился к нему, Димон с коротким гортанным вскриком стремительно бросился на него, как щука на мелкую рыбёшку, и увлёк под воду, в свою излюбленную стихию, где он чувствовал себя непобедимым.
Но это был лишь очень кратковременный успех, обусловленный фактором неожиданности. Андрей оказался непростой, строптивой добычей и не намерен был сдаваться без боя. Он быстро сориентировался, собрался с силами и, несмотря на явное физическое превосходство противника, оказал ему отчаянное и достаточно эффективное сопротивление. Он уступал другу в мощи, но превосходил его ловкостью, проворством, сообразительностью, что в схватках оказывается порой ничуть не менее важно, чем грубая сила. Вывернувшись из железных Димоновых объятий и успешно отразив новые его атаки, он метнулся вверх и, очутившись на поверхности, устремился к берегу, до которого было уже рукой подать.
Но не тут-то было. Димон в последний миг успел схватить уплывавшего товарища за ногу и потянул назад. Андрей вынужден был вновь уйти под воду и продолжить битву в среде, которую противник не без оснований полагал наиболее благоприятной для себя и сулившей ему очевидные преимущества в противоборстве. И сражение возобновилось с новой силой, непримиримостью, азартом, почти яростью, так как никто не желал уступать, каждый почитал себя лучшим и непревзойдённым и ни за что не согласился бы признать себя побеждённым, по устоявшейся дворовой традиции считая это унижением и чуть ли не позором.
Лишь несколько минут спустя, выбившись из сил и так и не выяснив, кто из них круче, приятели по обоюдному безмолвному согласию прекратили бой, взбаламутивший неподвижную до той поры воду и распугавший всю живность, обитавшую в ней, и, порядком изнурённые в бесплодной борьбе, не сговариваясь, поплыли к берегу. Едва почувствовав под ногами мягкое осклизлое дно, они, чуть пошатываясь и насмешливо поглядывая друг на друга, побрели по мелководью и, достигнув узкого песчаного побережья, стиснутого между рекой и упиравшимся в неё обширным, чуть всхолмлённым полем, густо заросшим высокой травой, кустами и мелкими деревцами, как подкошенные, повалились на песок. Некоторое время молчали, тяжело дыша, отдуваясь и выплёвывая не слишком приятную на вкус горьковатую воду, которой они наглотались во время своего шутовского побоища.
– Нет, всё-таки, что ни говори, я сделал тебя, – едва отдышавшись и забыв о том, что после драки кулаками не машут, заговорил Димон, спеша если не на деле, то хоть на словах утвердить свою весьма сомнительную победу в разыгравшейся только что речной баталии. – Преимущество всё время было на моей стороне, это очевидно!
Андрей решительно замотал головой.
– Ничего подобного! Не выдавай желаемое за действительное. Мы бились примерно на равных. А кое в чём я даже превосходил тебя.
– В чём это, интересно знать?! – воскликнул Димон, выкатив глаза и непроизвольно напрягши свою внушительную мускулатуру. – Инициатива исходила от меня, я нападал. Ты только защищался.
Андрей хмыкнул с небрежным и чуть пренебрежительным видом.
– И что тебе дала твоя инициатива? Чего ты добился? Тебе не помогло даже то, что ты подстерёг меня и накинулся исподтишка.
Димон, по-видимому весьма чувствительный во всём, что касалось его физических возможностей и спортивных достижений, аж взвился и заголосил ещё громче, почти срываясь на крик:
– А ты как хотел?! Чтоб я предупредил тебя заранее? Нападают всегда исподтишка. Это общепризнанная тактика!
– Да не ори ты, – поморщился Андрей, чуть отодвигаясь от вопившего ему в самое ухо напарника. – Всю рыбу вон распугаешь, – с улыбкой прибавил он, кивнув на мягко плескавшуюся у их ног мутноватую воду, только-только успокоившуюся после бушевавшей в ней совсем недавно битвы титанов.
Димон, уязвлённый и даже немного обиженный насмешливо-снисходительным видом и тоном приятеля, отвернулся от него и глухо проворчал:
– И всё равно победил я! В воде мне равных нет. Любой рефери присудил бы победу мне, это очевидно.
Андрей покосился на повёрнутое к нему в профиль насупленное лицо друга, на котором запечатлелась непритворная обида, и, с усмешкой покачав головой, обратил взгляд на реку. И тут же нахмурился и вытянул шею, заметив, что их лодка, о которой, увлечённый жаркой схваткой, а затем словесной перепалкой с товарищем, он почти позабыл, находится уже совсем не там, где он её оставил, а, подхваченная пусть медленным, но всё же довольно ощутимым и неудержимым течением, понемногу дрейфует по речной глади. Ещё немного – и она скрылась бы из глаз, загороженная видневшимся неподалёку мысом, глубоко вдававшимся в реку и поросшим густой мясистой травой ядовито-зелёного цвета.
– А едрить твою!.. – ругнулся Андрей, вскакивая и бросаясь в воду. – Посудина-то наша вон уже где. Вперёд!
Димон устремился следом за ним, и они, не тратя больше времени на выяснение того, кто лучше и сильнее, быстро догнали попытавшуюся улизнуть лодку и расположились в ней на прежних местах: Андрей на вёслах, Димон на корме. Некоторое время молчали, поглядывая то по сторонам, на всё более дикие, необитаемые берега, на которых отдыхающие уже почти не встречались, то, искоса, чуть нахмурясь, один на другого. Особенно явное недовольство и недоброжелательство сквозило во взоре Димона, который всё никак не мог успокоиться из-за того, что приятель отказался признать его, казавшуюся ему несомненной, победу в недавней битве, и еле сдерживал себя, чтобы вновь не начать словопрение по этому вопросу. Без труда прочитав на пасмурном лице товарища обуревавшие его мысли, Андрей улыбнулся и с благодушным видом промолвил:
– Ну, ладно, ладно, я признаю, ты победил. В воде тебя действительно очень трудно, а вернее невозможно, одолеть.
Димон с подозрением посмотрел на друга, пытаясь определить по выражению его лица, искренен он или же опять насмехается. Но, вероятно, открытая, добродушная улыбка Андрея убедила его, что приятель и не думает иронизировать и кривить душой, и тогда Димон тоже, хотя поначалу и не слишком уверенно, будто сомневаясь, заулыбался и, непроизвольно выпятив свою мощную широкую грудь с то и дело набухавшими и перекатывавшимися под загорелой кожей рельефными мышцами, затянул свою любимую песню:
– Ну так да, это ж очевидно. С этим не поспоришь. Мастерство не возникает на пустом месте. Это ж долгие годы упорного труда. Упражнений, тренировок, соревнований… Да каких ещё тренировок! В буквальном смысле до седьмого пота, до полного изнеможения, порой до потери сознания. Я иногда реально чувствую, что ещё чуть-чуть – и всё, отключусь. Домой после этого прихожу и мгновенно вырубаюсь, сплю как мертвец. Мать даже пугается иной раз, думает, что я окочурился…
Тут Андрей не выдержал и, едва сдерживая смех, с подчёркнуто серьёзной миной отметил:
– Ну, ты смотри, осторожно. А то ещё и вправду откинешь копыта от перенапряга. Невосполнимая потеря будет для нашего спорта!
Но захваченный излюбленной темой Димон не заметил сарказма и, всё более увлекаясь, продолжал живописать горести и радости многотрудной спортивной жизни:
– Но меня это не пугает. Я уже привык. И я не могу без спорта! Для меня это смысл жизни… И, что ни говори, я уже кое-чего добился, чего-то достиг. Мне есть чем похвастаться. Сколько уже лет я главная гордость школы, на доске почёта моя физиономия. Директриса, бывало, как увидит меня, аж сияет и пару раз чуть не задушила в объятиях. Хотя я и не учился практически, ты ж знаешь… И тренер не нарадуется на меня. Говорит: если б, Дмитрий, все относились к делу, как ты, наша сборная давно б уже на олимпийских играх выступала… Хотя чем чёрт не шутит, – он устремил взгляд вдаль, и на его лице появилось мечтательное выражение, – может быть, когда-нибудь… И, возможно, в не таком уж далёком будущем…
Подсев на своего любимого конька, Димон долго ещё с упоением распространялся о своих бесчисленных достоинствах, спортивных и не только достижениях и амбициозных планах на будущее, рисовавшихся ему в смутной розоватой дымке, похожей на ту, что застыла в тот момент на краю залитого золотистой солнечной пылью небосклона. Но Андрей, слышавший эти однообразные и несколько наивные самовосхваления не один раз, пропускал их мимо ушей, вновь, после довольно значительной паузы, задумавшись о своём и рассеянно озираясь кругом.
Окружающий пейзаж тем временем заметно изменился. Частный сектор сменили окраинные микрорайоны – однотипные серовато-белесые высотки, выстроившиеся в несколько тесных рядов и будто подпиравшие друг друга. Между ними, вокруг них, у их подножия угадывались многочисленные более приземистые строения – магазины, школы, детские сады, – возле которых двигались автомобили и сновали мелкие, едва различимые человеческие фигурки. А чуть поодаль виднелись хаотично нагромождённые промышленные сооружения чёрного и металлического оттенков, над которыми возвышались, устремляясь в небо, две гигантские трубы, увенчанные длинными, понемногу расширявшимися и растекавшимися в вышине шапками грязно-бурого дыма, безобразно и отталкивающе выглядевшими на ясном голубом небосводе. Город жил, или, вернее, пытался жить, своей обычной каждодневной жизнью, будто не замечая повисшего над ним огромного пламенеющего светила, казалось, непонятно почему ополчившегося против этой жизни и всерьёз вознамерившегося извести её.
Созерцать придавленный, истерзанный безмерной жарой город было не слишком приятно, и Андрей перевёл взгляд на противоположный берег, являвший собой совершенно иную картину. Там не было зданий, предприятий, машин, людей, не было духоты и дыма, шума и суеты. Там было царство девственной, нетронутой природы. Бескрайние, убегавшие в необозримую даль зелёные поля, испещрённые островками буйно разросшегося кустарника и невысокими деревцами – берёзами, ивами, ольхами, – стоявшими то поодиночке, то небольшими группками. И где-то совсем уж далеко, образуя тонкую, чуть размытую расстоянием грань между небом и землёй, протянулся длинной чёрной каймой лес, над которым тут и там змеились едва уловимые беловатые дымки.
Весь этот громадный, беспредельный простор тоже опалялся жгучими солнечными лучами, однако тут изнурительный зной не ощущался так явственно и нестерпимо, как в городе, среди раскалённого кирпича и металла, оплавленного асфальта и задыхающихся людей. Тут живая, не одетая в камень земля и покрывавшая её обильная густая растительность, пропитанные и напоённые речными водами, поглощали жар солнца, вбирали его, растворяли в себе. И потому здесь, несмотря на адскую жару, жизнь кипела, бурлила и переливалась всеми оттенками. Зелень была яркой, насыщенной, сочной, она занимала практически всё видимое пространство, раскинувшись на нём пышным цветущим ковром. Поля пестрели всевозможными цветами, над ними носились мириады насекомых, в траве немолчно трещали цикады, в воздухе с хриплыми криками кружили чайки. Андрею показалось даже, что чуть поодаль от берега по полю пронёсся заяц, молниеносно промелькнув серым круглым пятном на зелёном фоне и тут же исчезнув в кустах.
Взгляд отдыхал, погружаясь в эти безбрежные, исполненные жизни и цветения просторы, составлявшие такой разительный контраст с тем, что было на другом, городском, берегу. Андрей смотрел туда не отрываясь, и мысли его, следуя за взглядами и опережая их, уносились всё дальше, к образовывавшей линию горизонта продолговатой полоске леса, окаймлявшей весь окрестный пейзаж тёмной траурной лентой, обрамлённой кое-где лёгкими прозрачными облачками.
И снова, после некоторого перерыва, он увидел её. Её образ вновь, как и неоднократно до этого, явился из ниоткуда, из тайных уголков его сознания, где она, поселившись там несколько дней назад, осталась, казалось, навсегда, время от времени вырываясь наружу и всякий раз напоминая ему о себе, внося в его душу волнение и смуту именно в тот момент, когда он вроде бы успокаивался и отвлекался. Она как будто не желала, чтобы он забывал о ней, думал о чём-то или ком-то другом, расслаблялся и уклонялся в сторону. Она ревниво следила за его мыслями, чувствами, настроениями, отмечая малейшие перепады и колебания в них и умело влияя на них. И как только замечала, что он ускользает из-под её власти, меньше думает о ней или не думает вовсе, она являлась ему.
И это действовало безотказно. Едва лишь увидя внутренним взором её облик – как всегда, отчётливый, зримый, живой, каждую чёрточку которого он мог разглядеть и изучить во всех подробностях, настолько они врезались в его память, – он полностью, безусловно, без остатка оказывался под её обаянием, видел только её, любовался, восхищался, бредил только ею, забывая обо всём вокруг, выпадая из реальности, уже мало что соображая и замечая и не реагируя на посторонние явления, не имевшие отношения к тому главному, важному, сокровенному, что жило, пульсировало, клокотало в нём, до поры до времени скрытое и потаённое, но в любой момент грозившее прорваться вовне и сделать всё переживаемое им открытым и явным…
Но реальность неожиданно и резко напомнила о себе. Лодку вдруг сильно тряхнуло, и она, упёршись во что-то твёрдое, словно напоровшись на риф, продвинулась ещё немного и остановилась, лишь чуть колеблемая набегавшими волнами. Андрей и Димон, очнувшись каждый от своих дум, удивлённо огляделись. И увидели, что их никем не управлявшееся, плывшее по воле течения судёнышко село на мель, уткнувшись носом в маленький продолговатый, не более пяти метров в длину и полутора в ширину, островок, или, вернее, отмель, образовавшуюся в самом центре реки в результате серьёзного её обмеления после многодневной жары. Такие островки, представлявшие собой поднявшиеся на поверхность, высушенные солнцем и порой уже успевшие покрыться чахлой порослью возвышенные участки дна, приятели в ходе своего путешествия встречали не раз, но все попадавшиеся им до этого они благополучно миновали. А вот этот благодаря их рассеянности и не ко времени охватившей их задумчивости преградил им путь и заставил вернуться от фантазий к действительности.
Поняв, что они застряли крепко и сама собой лодка с места не тронется, Андрей, вполголоса бормоча ругательства, выбрался из неё и оценил положение уже со стороны. Вслед за ним бодро выскочил на нежданно-негаданно подвернувшуюся сушу и Димон, весело скаля зубы и потирая руки, как будто радуясь случившемуся.
– Ну, вот и приплыли! – воскликнул он, хлопнув спутника по плечу. – Теперь будем жить на острове.
Продолжая ухмыляться и по привычке поигрывая мышцами, словно показывая себя, неизвестно, правда, кому, он прошёлся по этому, очевидно, ненадолго появившемуся посередине реки клочку земли, поросшему травой и даже мелкими кустиками, и, внимательно, по-хозяйски оглядев его, с комичной серьёзностью проговорил:
– Ну что ж, местечко годное. Мне нравится. Предлагаю остаться здесь и основать поселение.
Андрей, также окинув взглядом островок, чуть хмыкнул.
– Не тесновато ли?
Димон помотал головой.
– Нормас. Поместимся. Много ли нам надо? Немного песочка, немного зелени, в реке полно рыбы, – голодать не будем. А главное, тихо, спокойно, никто не достаёт, мозги не трахает… – произнеся это, он вдруг чуть-чуть насупился и погрустнел, будто в очередной раз вспомнив о чём-то, что время от времени всплывало у него в уме и серьёзно портило ему настроение.
Наступило молчание. Неожиданно оказавшиеся на суше путешественники неспешно прохаживались по ней, обозревая пустынные окрестности, на пространстве которых давно уже не было видно ни одной живой души, и в самом деле начиная ощущать себя потерпевшими кораблекрушение и оказавшимися на необитаемом острове мореплавателями, изучающими кусочек земли, на который забросила их судьба и который отныне должен был стать для них домом. Только в их случае всё было не так эпично и драматично: вместо моря была река, причём далеко не самая крупная и полноводная, вместо корабля – утлая гниловатая лодчонка, способная выдержать не больше двух человек, а их остров был рождённой продолжительной жарой отмелью, выросшей посреди воды, которая неизбежно должна была вновь поглотить её с переменой погоды.
Обойдя островок несколько раз, Андрей остановился у его края, там, где чистый песчаный бережок лизала мягкая неслышная волна, и воззрился в безграничную сияющую даль, раскинувшуюся на берегу реки, противоположном городскому. На его напряжённом, чуть побледневшем лице отражалась внутренняя борьба. Он как будто решал, говорить ли ему о том, что волновало и мучило его все последние дни, раскрывать ли свою тайну, распахнуть ли душу перед тем, кто вряд ли способен был понять его. Но, по-видимому, необходимость держать всё в себе уже сделалась для него нестерпимой, а желание если не выговориться, то сказать хоть что-то, хоть несколько слов было слишком велико, так как через пару минут он, не оборачиваясь к напарнику, лишь чуть двинув головой в его сторону, вполголоса, с запинкой промолвил:
– Я не ругался с Наташей. Я просто… просто… полюбил другую.
Постная, бесцветная физиономия Димона оживилась некоторым интересом.
– Вот те на! Когда это ты успел?
Но Андрей, не ответив на вопрос и по-прежнему неподвижно глядя вдаль, сдавленным, глуховатым голосом, будто через силу, продолжал:
– Сам не понимаю, что со мной… Никогда такого не было… Как наваждение какое-то… Всё время, куда ни гляну, вижу её… только её… её одну…
– Кого её? – не понял Димон. – Наташку, что ли?
Андрей поморщился и сделал нетерпеливый жест.
– Нет, – холодно произнёс он, чуть шевельнув внезапно побелевшими губами. И, немного помедлив, едва слышно договорил, почти прошептал, словно не решаясь произнести это имя вслух: – Другую… Олю!
Димон изумлённо уставился на него.
– Какую Олю?! Это ещё кто такая?
Андрей вновь не посчитал нужным ответить. Он будто не услышал приятеля. Не отрывая застылого прищуренного взора от расстилавшейся перед ним картины пустоты и бесконечности, он, очевидно полностью уйдя в себя и точно разговаривая сам с собой, бормотал, как в бреду:
– Я не могу жить без неё… Она мне необходима… Я буду не я, если не найду её, не объяснюсь с ней, не буду с ней рядом… Потому что она создана для меня, а я для неё… И как хорошо, что я встретил её… Да и не мог не встретить! Иначе и быть не могло. Всё было предопределено, всё неизбежно шло к этому… И вот случилось…
Димон, с удивлённым и насторожённым видом прислушивавшийся к бормотанью товарища, в конце концов не выдержал и, приблизившись к нему, тронул его за руку.
– Алё, дружбан! Ты в порядке?
Андрей, чуть вздрогнув, обернулся к напарнику и несколько мгновений смотрел на него, будто не узнавая. Казалось, он всё ещё был во власти своих затаённых, не дававших ему покоя дум, помимо его воли прорвавшихся наружу и ставших известными постороннему слушателю. Который, впрочем, похоже, мало что понял в этих не вполне связных сердечных излияниях и принял это то ли за какую-то не совсем обычную шутку, то ли за лёгкое помешательство, ставшее следствием ненормального, превышавшего человеческие силы зноя, от которого у многих в буквальном смысле закипал мозг и мутилось сознание.
Однако Андрей быстро пришёл в себя, чуть тряхнул головой и попытался улыбнуться.
– Да, в порядке… Всё в порядке.
Димон усмехнулся и слегка потрепал его по плечу.
– Ну, тогда поехали. Я передумал оставаться здесь. Островок полный отстой, для жизни совершенно не пригоден.
И, видя, что спутник по-прежнему как-то вял и задумчив, Димон, не дожидаясь его помощи, сам спихнул застрявшую на мели лодку в воду и, запрыгнув в неё, сел на место, которое с начала их путешествия занимал Андрей, – на вёсла.
– Пора и мне погрести, – сказал он, оборачиваясь к другу и лихо, как в школе, вызываясь отвечать выученный урок, вскидывая руку. – А то ты, наверно, устал уже.
– Ну, погреби, погреби. Дело хорошее, – кивнул Андрей, тоже, хотя и не так прытко, как товарищ, заходя в лодку и усаживаясь на корме. – Укрепляет мышцы всей верхней части тела… Хотя вряд ли у тебя есть в этом нужда, – оговорился он, взглянув на могучий корпус напарника и чуть скривившись.
Димон, мельком оглядев себя и самодовольно ухмыльнувшись, энергично налёг на вёсла, отчего его выпуклая мускулатура, напрягшись, стала ещё внушительнее и рельефнее, и лодка, устремлённая вперёд этим мощным импульсом, заскользила по глади реки гораздо скорее, чем прежде, рассекая носом воду и разгоняя вокруг мелкие, быстро исчезавшие волны.
Через четверть часа плавания друзья оставили город позади, а ещё спустя какое-то время даже самые высокие дома пропали из поля их зрения, затянутые порождённой неистовым солнечным сиянием мутной белесой дымкой, в которой тонуло всё, что удалялось на сколько-нибудь значительное расстояние. Хотя, может быть, никакой дымки и не было, и она лишь мерещилась приятелям, пребывавшим уже довольно длительное время на самом припёке, под действием обжигающих лучей, падавших на них отвесно с ослепительно сверкавшего неба, увенчанного находившимся в зените громадным огненным шаром, исходившим горячими пламенными волнами, заливавшими всё видимое и невидимое пространство земли.
Андрей вдруг почувствовал лёгкое головокружение и, оглядевшись, не узнал окружающего пейзажа. Точнее, всё вроде бы было по-прежнему – ровная, волнуемая местами лишь лёгкой рябью поверхность реки, пологий, чуть извилистый берег, изредка дыбившийся прихотливыми изгибами и округлыми мысками, убегавшие в неоглядную даль зелёные просторы, сливавшиеся на горизонте с ярким лазурным небосклоном. Но всё это ни с того ни с сего как будто преобразилось, озарилось новым, необычным, непонятно откуда взявшимся багряным светом и приобрело причудливый, не совсем естественный вид.
Андрей мотнул головой, пытаясь избавиться от этого наваждения. Но это не помогло. Окрестные виды продолжали окрашиваться в густые пурпурные тона, будто обливаясь кровью, душный воздух дрожал и переливался, на замершую, словно объятую ужасом землю упала мрачная тень. Он перевёл взгляд вверх и увидел, что солнце потемнело, как во время затмения, и внезапно стало увеличиваться прямо на глазах, поглощая осенявшие его лучи и расползаясь по меркнувшему небу подобно чудовищному пауку, раскинувшему во все стороны свои толстые мохнатые лапы, как будто грозя всему мирозданию.
У Андрея от всего этого дрожь пробежала по телу. Он силился понять и не понимал, что происходит с природой и с ним самим. Голова кружилась всё сильнее, сердце учащённо колотилось в груди, по членам разливалась невероятная слабость. Он почувствовал, что теряет сознание, и обернулся к приятелю, чтобы позвать на помощь.
Однако Димон, похоже, находился в таком же состоянии и сам нуждался в помощи. Его бритая голова свесилась на грудь, широкие плечи ссутулились, вёсла выскользнули из обессилевших рук и с плеском погрузились в воду. Ещё мгновение – и он, не издав ни звука, лишь глухо простонав, повалился набок и затих.
Андрей, окончательно уяснив, что с ними и вокруг них творится что-то необъяснимое и пугающее, возможно, чреватое крайне скверными последствиями, но по-прежнему не понимая, что всё это значит и к чему в конце концов приведёт, напрягши ещё остававшиеся у него силы, приподнялся и вновь огляделся кругом. И был изумлён и ошеломлён ещё больше. Окрестности совершенно затмились и затянулись каким-то странным колеблющимся сумраком, в котором куски тьмы перемежались с лоскутами кровавого багрянца, как если бы мрак разрывали огненные всполохи.
«А, да, леса горят», – как затухающий отблеск недавних впечатлений, вспыхнула в его голове последняя вразумительная мысль. Он ещё раз немного дико повёл глазами вокруг, попытался вглядеться в растёкшуюся окрест плотную мглу, то и дело озарявшуюся где-то яркими, где-то притушенными алыми вспышками, со страхом взглянул на чёрное паукообразное солнце, занявшее уже чуть ли не полнеба и погружавшее землю во всё более непроницаемый и беспредельный мрак, точно так же, как совсем недавно оно заливало её ослепительным сверкающим светом.
Откуда-то издалека долетел глухой продолжительный рокот, разнёсшийся по округе множеством замирающих отзвуков. И почти одновременно что-то так же протяжно загудело под землёй, как будто подземный гром не замедлил ответить небесному. А ещё через миг, как если бы всего предшествующего было мало, земля вздрогнула, по её поверхности словно пробежала судорога, воды реки, до той поры спокойные и недвижные, всколыхнулись, пошли кругами и выплеснулись из берегов.
Лодка покачнулась, и Андрей, и без того уже до крайности ослабленный, дрожавший мелкой дрожью и едва державшийся на ногах, пошатнулся и упал навзничь. Ударился затылком о борт и лишился чувств.