Пройдя ещё немного по вязкой, чавкавшей под ногами, оплетённой мокрой липкой травой земле, путники, хотя на ногах у обоих были плотные непромокаемые ботинки, почувствовали, что вода всё же проникла внутрь обуви и вскоре захлюпала у них между пальцами. Юра тихо выругался. Паша принял эту новую неприятность со спокойствием фаталиста.
В просвете между кустами, облепившими берег почти по всей его длине, показалась грузная согбенная фигура пожилого рыбака, склонившего убелённую сединой голову к удочке и задумчиво взиравшего на неподвижную зеленоватую воду, в которой замер, чуть покачиваясь на поверхности, красный поплавок.
– Ну как, дедуля, клюёт? – не выдержал и поинтересовался Юра, усмехнувшись краем губ.
Рыбак медленно обратил к путешественникам тёмное морщинистое лицо, скользнул по ним безучастным, ничего не выражавшим взглядом и, не издав ни звука, вновь погрузился в созерцание недвижной мутноватой воды и мягко колыхавшегося на ней поплавка.
Друзья продолжали свой путь. К этому времени небо совершенно прояснилось, а на восточном его краю показалось бледно-розовое, будто заспанное, солнце, озарившее землю неярким рассеянным светом. От облаков, покрывавших вчера небосклон непроницаемой свинцовой пеленой, не осталось и следа; лишь мелкие клочковатые облачка, белесые и полупрозрачные, теснились где-то вдалеке, почти сливаясь с небесной синевой. Утренний туман, ещё недавно такой густой и плотный, рассеялся без остатка, уничтоженный первыми же солнечными лучами, пронизавшими бескрайний воздушный простор.
И идти приятелям тоже стало вскоре полегче. Они миновали заболоченный участок и опять вступили на твёрдую почву. У них под ногами вновь зазмеилась узкая тропинка, петлявшая между зарослями травы и кустарника. Голоса, теперь уже не смолкавшие, звучали совсем рядом – уже можно было разобрать отдельные слова и фразы, выкрики и взрывы смеха.
Юра, слыша это, невольно ускорил шаг и, обогнув длинную гряду высоких кустов, увидел наконец тех, кого он – сначала едва уловимо, а затем всё более отчётливо – слышал почти полчаса.
Перед ним раскинулось, убегая вдаль, обширное, чуть всхолмлённое поле, усеянное там и сям пышными кустистыми островками и невысокими деревцами. В стороне поблёскивала изгибистая лента реки. В отдалении тянулась чёрная стена леса, над которой повисло понемногу разгоравшееся солнце. А неподалёку от остановившихся путников, на самом краю поля, рядом с ухабистой просёлочной дорогой, виднелась довольно обширная квадратная яма, вокруг которой громоздилось несколько объёмистых куч рыхлой жёлто-коричневой земли. Тут же суетилось около двух десятков парней и девушек, находившихся в беспрестанном хаотичном движении и таком же непрерывном беспорядочном общении друг с другом, то и дело прерывавшемся пронзительными криками и всплесками громкого, вроде бы беспричинного хохота. В руках у парней были лопаты, с которыми они один за другим спускались в яму и принимались за работу, сопровождавшуюся бесконечными сбивчивыми разговорами и смехом.
Юра и Паша некоторое время молча рассматривали представшую перед ними картину, после чего обменялись вопросительными взглядами.
– Это кто такие? – нарушил своё долгое безмолвие Паша, начавший, похоже, выходить из состояния безразличия и апатии.
Юра вновь обратил взор на внушительный, геометрически правильный раскоп с копошившимися в нём, точно муравьи, общительными работниками и, немного подумав, предположил:
– Судя по всему, студенты. Археологи.
– А-а, – понимающе протянул Паша и бросил взгляд в противоположную от ямы сторону. Там, слева от дороги, в тени огромных развесистых деревьев, был разбит лагерь – пару десятков палаток разных размеров, форм и цветов, возле которых также слонялись люди, в основном девушки, как могло показаться, ничем особо не занятые.
Но по крайней мере трое из них – парень и две девушки – были заняты. Это, по всей видимости, были дежурные. Они сновали возле тлевшего поблизости от дороги костра, над которым была подвешена массивная чёрная бадья, наполненная каким-то варевом, исторгавшим прозрачный белый дымок. Парень широкими, размашистыми движениями колол дрова и подбрасывал их в костёр, а девушки по очереди помешивали клокотавшую и булькавшую в котле сероватую жидкость и время от времени зачерпывали её, дули на неё и пробовали на вкус.
Паша несколько секунд внимательно смотрел на бурлившую, курившуюся горячим паром похлёбку и даже потянул носом, стараясь уловить исходивший от неё аромат. Его ноздри раздулись, рот наполнился горьковатой слюной, в глазах вспыхнул жадный огонь. Его истощённый, обессиленный организм властно напомнил ему, что он не ел целые сутки, зато провёл большую часть этого времени в активном движении. И теперь буквально валился с ног и испытывал самые настоящие муки голода.
– Я жрать хочу! – прохрипел он, обратив на спутника красные воспалённые глаза. – Я подыхаю от голода!
Юра облизнул пересохшие губы и кисло усмехнулся.
– Я тоже… Но наши припасы на исходе. Мы затарились на три дня. Они прошли.
Паша снова устремил жаждущий взгляд на аппетитно булькавший неподалёку суп и повторил сквозь зубы слабым, срывающимся голосом:
– Я хочу жрать!.. Если я сейчас же не съем чего-нибудь, я за себя не отвечаю…
В его последних словах прозвучала глухая угроза, а в глазах снова блеснул сумрачный огонь.
Разговор двух истомлённых, изголодавшихся путешественников был прерван щуплым вертлявым парнем, с виду больше похожим на старшеклассника, чем на студента, который некоторое время с интересом присматривался к незнакомцам, похаживал вокруг да около, всё ближе и ближе к ним, и, наконец, видимо не выдержав снедавшего его любопытства, отчётливо написанного на его необычайно живом, подвижном лице с мелкими заострёнными чертами, подбежал к приятелям и крепко и порывисто пожал руку сначала одному, затем другому, торопливо и не всегда разборчиво, проглатывая отдельные слова, бормоча при этом:
– Привет, пацаны! Меня зовут Владик. Мы студенты-историки… Вот, видите, копаем здесь, ищем… Уже неделю… А вы, ребят, какими тут судьбами?
Юра хотел ответить, но Паша опередил его: уткнув в общительного парнишку тяжёлый угрюмый взор, в котором по-прежнему мерцал голодный огонь, он низким, хриплым голосом произнёс:
– Жратва есть?
Владик, казалось, нисколько не удивившись такому не совсем обычному вопросу и мрачному виду говорившего, замахал рукой в направлении дымившегося котла.
– Конечно, есть! Вон готовится… А может, и готова уже…
Юра, немного смущённый не слишком, мягко говоря, деликатным поведением друга, собрался было сказать что-то более нейтральное, однако Паша снова оказался первым, – видимо, терзавший его голод заставлял его шевелить языком быстрее. Переведя взгляд в сторону готовившейся – а возможно, по словам Владика, уже и готовой – еды, он, глотнув слюну, размеренно, с расстановкой проговорил:
– Ну что, археологи, накормите голодных путников?
– Естественно! – с готовностью, не задумавшись ни на секунду, ответил Владик, радостно улыбаясь. – Что нам, жалко, что ли? Этой баланды на всех хватит.
Паша с холодным, непроницаемым выражением кивнул и, не говоря больше ни слова, двинулся к костру. Владик, безостановочно болтая что-то и неизвестно чему смеясь, засеменил рядом с ним. Юра чуть помедлил, с несколько обескураженным видом огляделся кругом и, покачав головой, последовал за ними.
Приблизившись к висевшему над огнём котлу, в котором бурлил и пузырился, исходя белесым паром, ароматный бульон (чуткий Пашин нос немедленно распознал в нём уху), Владик, как обычно, торопливо и сбивчиво, обратился к хлопотавшим возле него девушкам:
– Девочки, тут вот это… люди с дороги… усталые, голодные… Накормить бы надо.
Дежурные – и девушки, и парень, – отвлёкшись от своей работы, с интересом уставились на путников, заморенный и потрёпанный вид которых красноречиво свидетельствовал о проделанном ими длинном пути и перенесённых лишениях. Их жалкий вид, впрочем, не слишком растрогал одну из девушек – круглолицую востроглазую шатенку в больших круглых очках. Смерив их насмешливо-пренебрежительным взглядом, она взмахнула длинной поварёжкой, которую держала в руке, и таким же тоном воскликнула:
– А чего это мы должны кормить чёрт знает кого? Кто это вообще такие? Бродяги какие-то!
Паша, не отводя напряжённого неподвижного взора от булькавшей в закоптелой бадье маслянистой жидкости, от которой исходил круживший ему голову запах, опять глотнул вязкую слюну и проскрипел сквозь крепко стиснутые зубы:
– А тебе что, жалко, что ли?
– В самом деле, – поддержал его Владик, беспокойно бегая глазами по всем участникам этой сцены, – что мы, обеднеем, если нальём им по миске супа? Всё равно выливаем потом остатки…
Однако бойкая очкастая шатенка стояла на своём. Она замахнулась на Владика поварёжкой и ещё более громко и пронзительно заверещала:
– А ты мне не указывай, что делать! Я не собираюсь кормить первых встречных. Мало ли шляется тут всяких… Что, откармливать всех будем?!
Но тут за измученных пришельцев неожиданно вступилась вторая девушка – стройная голубоглазая блондинка в коротеньких шортах и розовой футболке, всё это время не сводившая с них сочувственного взгляда. Она проговорила тихим приятным голосом, обращаясь к своей воинственной напарнице:
– Да ладно тебе, Даш. Действительно, что нам, жалко тарелки супа? Пусть поедят. Они, кажется, в самом деле голодные.
– Ну и что? – блестя стёклами очков, воззрилась на неё неукротимая Даша. – Нам-то какое дело?
Но сердобольная блондинка, очевидно, уже твёрдо решила помочь страждущим скитальцам и, не обращая внимания на сердитое брюзжание своей товарки, вынесла из соседней палатки две блестящие никелированные миски и до краёв наполнила их ароматной дымящейся жидкостью, от которой Паша по-прежнему не отрывал сверкающего взора. Затем она вручила приятелям ложки и по два куска хлеба и пожелала им приятного аппетита.
– Спасибо, спасибо, – мельком взглянув на неё, пробормотал Паша и, усевшись на лежавший поблизости толстый ствол дерева, не мешкая накинулся на вожделенную еду.
Юра был не так нетерпелив и более внимателен и вежлив. Принимая от гостеприимной хозяйки свою миску и хлеб, он более пристально, чем прежде, заглянул в её свежее миловидное лицо и вместе с благодарностью поинтересовался:
– И как же зовут нашу спасительницу?
Она ответила ему косвенным, немного застенчивым взглядом и, чуть-чуть покраснев, будто непонятно почему засмущавшись, совсем тихо обронила:
– Марина.
– Очень приятно, – сказал Юра, не отводя от неё глаз, и, назвав своё имя, сел рядом с Пашей и также принялся за уху.
Поднявшееся над дальним лесом солнце светило всё ярче. Ещё совсем недавно клубившийся над землёй туман исчез бесследно. Постепенно становилось жарко – и от палившего всё сильнее солнца, и от горячего супа, который друзья, мучимые голодом, проглотили за несколько мгновений. Их прошиб пот, и они скинули куртки. Голод немного поутих, но они чувствовали, что для полного его утоления одной миски маловато. Однако приятели, даже Паша, не решались попросить добавки, опасаясь вызвать ещё больший гнев грозной очкастой Даши, которая всё это время бросала на них косые неприязненные взгляды, как если бы они объедали лично её.
Но, к счастью, их не упускала из виду не только сварливая Даша, но и её гораздо более приятная во всех отношениях напарница. Заметив, что гости покончили с едой и сидят с несколько смущённым и скучающим видом, она поняла, что им нужно, и, приблизившись к ним, спросила с мягкой, доброжелательной улыбкой:
– Ну что, ребят, поели? Может, ещё хотите?
Юра собрался было вежливо отказаться, однако его и на этот раз опередил куда менее церемонный Паша, который, едва услышав вопрос девушки, усиленно затряс головой и почти выкрикнул:
– Да, да, конечно, хотим! Мы голодные, как волки!
Марина, по-прежнему мило улыбаясь, взяла их пустые миски и, скользнув по Юре более внимательным, чем раньше, взглядом, вернулась к раскалённому котлу, от которого исходил нестерпимый жар.
Едва она отошла, Юра, не выдержав, двинул приятеля локтем и вполголоса проговорил:
– Нельзя ли вести себя чуть поприличнее?! Я просто со стыда сгораю из-за тебя!
Паша, точно услыхав величайшую глупость, изумлённо вытаращился на него.
– А шо такое? Она ж сама предложила. Что я, дурак, что ли, оказываться!
Юра, зная, что спорить с Пашей, тем более голодным, бесполезно, махнул рукой и вновь обратил взор на Марину, которая приближалась к ним с дымящейся миской супа в руках.
– Приятного аппетита, – снова пожелала она, подавая Юре миску и хлеб и вновь одарив его открытой приветливой улыбкой.
Юра поблагодарил и хотел сказать ей какую-нибудь любезность, но тут – в который уже раз за последние четверть часа – вмешался Паша: увидев, что страстно чаемую им еду дали не ему, а приятелю, он с беспокойством и чуть ли не с возмущением уставился на девушку и сдавленным голосом просипел:
– А мне?
– Сейчас, минуточку, – спокойно и, как всегда, благожелательно ответила Марина и отправилась за второй порцией для нетерпеливого Паши.
Юра метнул на товарища горящий, почти ненавидящий взор и прошипел:
– Как ты ведёшь себя, скотина?! У неё же не четыре руки, чтобы тащить сразу две миски!
И снова Паша ответил ему недоумённым и непонимающим взглядом, как если бы приятель говорил с ним на каком-то незнакомом языке.
– Да жрать же охота! Пускай поторопится.
– Тьфу ты! – сплюнул Юра и хотел было прибавить крепкое словцо, но, увидев вновь приближавшуюся Марину, сдержался и лишь опять бросил на друга испепеляющий взор.
На этот раз Паша, приняв из рук девушки горячую миску, даже не поблагодарил, и это пришлось сделать за него Юре. При этом он и Марина вновь обменялись серьёзными, заинтересованными взглядами, а затем, словно одновременно почувствовав неловкость, отвели друг от друга глаза.
Она ушла. А он, машинально, уже без особого аппетита доедая свой суп, следил за ней пристальным, сосредоточенным взглядом. И думал о ней.
Правда, думы его всё время нарушались громким Пашиным чавканьем и беспрерывно нёсшимися из раскопа криками и смехом, – могло показаться, что археологи не работают, а только и делают, что орут и хохочут. А затем ко всему прочему добавился ещё и Владик, прибежавший откуда-то и принявшийся с увлечением и, как обычно, бестолково и не слишком разборчиво рассказывать что-то, совершенно не обращая внимания на то, что слушатели почти не реагировали на его речи – Паша яростно ел свой суп, а Юра предавался томным размышлениям. Но Владик, по-видимому давно уже привыкший, что его слушают не очень внимательно, как ни в чём не бывало продолжал городить какую-то маловразумительную чепуху, то и дело прерывая сам себя пронзительными возгласами и тонким, заливистым смешком.
Однако в конце концов Владик всё же заметил, что новоприбывшие совсем не слушают его, и, уже без прежнего пыла пробормотав несколько отрывочных фраз, ретировался так же внезапно, как и появился.
Приятели, оставшись одни, молчали. Паша доел уху и, почувствовав себя наконец сытым и удовлетворённым, с кривоватой довольной улыбкой поглядывал по сторонам. Однако недолго: вместе с пресыщением на него снова навалился давно уже подстерегавший его сон и стал властно смежать ему веки.
Юра же, хотя тоже ощущал смертельную усталость и мощнейшие позывы ко сну, упорно искал глазами девушку, проявившую по отношению к ним, совершенно посторонним людям, такое добросердечие и произведшую на него – и этим, и своей внешностью – сильнейшее впечатление. Но Марины, как, впрочем, и её малосимпатичной подружки, не было больше возле костра. Очевидно, они сделали своё дело – обед был готов – и скрылись в палатке. Сколько ни шарил Юра вокруг зорким, ищущим взглядом, он не обнаружил её. Перед ним продолжал маячить только третий дежурный – невысокий широкоплечий парень с обнажённым мускулистым торсом и бритой наголо головой: он разбросал догоравшие под котлом дрова, засыпал их песком и, равнодушно поглядев туда-сюда, тоже удалился.
Поняв, что приглянувшаяся ему хлебосольная блондинка в ближайшее время, скорее всего, не появится, Юра вздохнул, чуть-чуть нахмурился и, поставив миску с недоеденной ухой рядом с собой, поднялся и с пасмурным видом кивнул напарнику.
– Пошли.
– Куда? – очнувшись, отозвался уже слегка закимаривший Паша.
– Устраиваться, – не вдаваясь в подробности, кратко произнёс Юра и, вскинув на плечо рюкзак, двинулся в сторону разбросанных поблизости палаток.
Паша вяло мотнул головой, протяжно, широко раскрыв рот, зевнул и, мельком, без всякого интереса взглянув на копошившихся в раскопе шумных археологов, как и прежде, оглашавших окрестности беспорядочным говором, расслабленной, шаткой походкой последовал за другом, уже не имея сил поднять свой рюкзак, а попросту таща его за собой по земле.
Быстро ознакомившись с несколько хаотичным археологическим лагерем, смахивавшим – случайно или нет – на какое-то первобытное стойбище, Юра выбрал место, показавшееся ему подходящим, на самом его краю, в тени мощного развесистого тополя, и взялся за установку палатки. Делал всё сам, даже не рассчитывая на помощь приятеля, который в это время, усевшись на рюкзак и подперев щёку ладонью, с отстранённым, философским выражением глядел куда-то вдаль.
Впрочем, как только их походное жилище было готово, он тут же ожил и, не дожидаясь, как обычно, понуканий товарища, довольно резво влез внутрь и стал обустраиваться там. Юра же ещё на некоторое время задержался снаружи, задумчиво поглядывая кругом, как будто в поисках кого-то. Но, видимо не обнаружив то, что он искал, опять вздохнул и нырнул в палатку.
Паша уже лежал в спальном мешке, закрыв глаза и чуть шевеля бровями. Юра, раздевшись и разувшись, лёг рядом и спустя недолгое время тоже прикрыл веки, сморенный неодолимой дремотой, которая в скором времени неизбежно должна была превратиться в глубокий крепкий сон.
Но заснуть не успел, услышав шуршание, сопение, напряжённое дыхание, а затем почувствовав на себе чей-то взгляд. Открыв глаза, он увидел склонившегося к нему Пашу, хмуро и с явным беспокойством во взоре смотревшего на него.
– А он не найдёт нас здесь? – вымолвил Паша совсем тихо, точно опасаясь, что его может услышать кто-то посторонний.
– Нет! – твёрдо ответил Юра, глядя в мерцавшие тревогой Пашины глаза. И, немного помолчав, прибавил: – Тут слишком людно и шумно. Так что не переживай: мы в безопасности!
Паша, будто убеждённый словами приятеля, кивнул и снова улёгся. Повертелся ещё немного, повздыхал и вскоре затих.
Юра же ещё какое-то время не спал. О чём-то думал, глядя вверх и прислушиваясь к немолчному гомону археологов, доносившемуся сюда чуть приглушённо, будто издалека, и – с гораздо большим удовольствием – к протяжному, размеренному шуму колыхаемых ветром деревьев, размытые движущиеся силуэты которых смутно угадывались сквозь полупрозрачный верх палатки. И под этот убаюкивающий, то нараставший, то затихавший шёпот листвы, как будто бормотавшей что-то непонятное и таинственное, он уснул.
VII
Он снова был в лесу, в самой глубине его, среди густых, непролазных зарослей, обступивших, опутавших его со всех сторон. Кругом застыла непроницаемая, чёрная, как уголь, тьма, не было видно ни зги. Лишь где-то в вышине, в верхушках огромных деревьев, запуталась холодная рдеющая луна, которая, словно гаснущий фонарь, почти не излучала света и совершенно не рассеивала окружающей темени. И ещё тишина – глубокая, мёртвая, гнетущая, не нарушаемая ни звуком, ни шорохом, от которой у него начинало звенеть в ушах.
Он чувствовал себя абсолютно потерянным. Он не представлял, куда ему идти, как выбираться из этой тёмной непроходимой чащи. А потому просто стоял, не решаясь двинуться с места и беспомощно озираясь вокруг.
Пока не заметил его. Гигантский чёрный силуэт явственно рисовался сквозь переплёт ветвей, в некотором отдалении. Недвижимый, застывший, будто окостенелый. Он точно заснул стоя, выпрямившись во весь свой исполинский рост, расправив широкие могучие плечи и высоко вскинув массивную гривастую голову. Это был его лес, он был здесь хозяином, любая живая тварь, будь то зверь или человек, трепетала перед ним, старалась не становиться у него на дороге и бежала без оглядки при встрече с ним.
То же самое рад был бы сделать и Юра – пуститься наутёк, не чуя под собой ног, так, чтоб ветер в ушах свистел, от этого диковинного лесного чудища, с которым, будто по чьей-то злой воле, ему снова пришлось столкнуться. Но он был не в силах. Его тело, скованное ледяным, нечеловеческим страхом, не повиновалось ему, руки и ноги словно отнялись, голова начала кружиться. Он чувствовал, что близок к обмороку.
А потом он услышал свист. Негромкий, тонкий, чуть вибрирующий. Долгий и пронзительный, сверлящий мозг. От этого свиста (Юра не сомневался, что его издаёт замерший неподалёку мохнатый лесной великан) у него потемнело в глазах, голова закружилась ещё сильнее, и он, потеряв равновесие и беспомощно взмахнув руками, провалился в какую-то глубокую бездну, наполненную беспредельным первозданным мраком…
Он вздрогнул, как от удара, открыл глаза и медленно повёл ими по сторонам. Сначала ничего не понимал, недоумевая, каким образом он перенёсся из тёмного дремучего бора в свою палатку, озарённую бледноватым притушенным сиянием. Рядом, чуть приоткрыв рот и похрапывая, спал сном праведника Паша. Извне доносился несмолкаемый говор, выкрики, смех.
Понемногу придя в себя, Юра определил, что уже вечер – рассеянный оранжевый свет проникал в палатку с запада. Смутно угадывались фигуры, то и дело мелькавшие снаружи, и гораздо более отчётливо – звучные, крикливые голоса, мужские и женские, говорившие все как один на повышенных тонах и обильно – и чаще всего без особой надобности – уснащавшие свои речи крепкими словечками. «Да, действительно студенты», – подумал Юра, слегка усмехнувшись.
Но его мимолётная усмешка тут же растаяла, уступив место задумчивому, хмурому выражению. Ему вспомнились видения, явившиеся ему во сне. Такие яркие, живые, точно и не видения вовсе, а продолжение недавних событий, при воспоминании о которых его пробирала дрожь. За последние несколько лет, движимый любопытством и жаждой приключений, где он только не побывал, в самых гиблых, пустынных, забытых богом местах, где не встретишь ни зверя, ни тем более человека. Но нигде, ни в одном из этих глухих необитаемых углов, ему не привелось до сих пор наткнуться на нечто подобное тому, что он видел минувшей ночью. Это было настолько невероятно и дико, настолько выходило за рамки понимания, что он не знал, что ему теперь и думать, как, не впадая в мистицизм и подстёгнутую страхом игру воображения, объяснить, истолковать, осмыслить увиденное. Будь он один, он, возможно, ради собственного успокоения предпочёл бы списать случившееся на разгулявшуюся, перевозбуждённую фантазию, на то, что всё это ему привиделось, померещилось, вырвавшись на мгновение из каких-то тёмных, неведомых глубин подсознания. Даже несмотря на то, что он вообще-то совсем не склонен был к фантазиям и галлюцинациям.
Но он был не один. Всё, чему он был свидетелем, видел и слышал Паша. А двоим сразу не может пригрезиться одно и то же. А значит, всё это было на самом деле. Никаких сомнений быть не может. Как бы это ни было диковинно и необъяснимо, это – правда. Странная, абсурдная, жуткая, но правда. С которой волей-неволей приходится считаться, которую надо принимать во внимание. И быть готовым к тому, что всё это в любой момент может продолжиться…
Паша вдруг резко, с коротким возгласом вскинулся и, прерывисто дыша, воззрился перед собой расширенными, затуманенными глазами. Потом обернулся к Юре и несколько секунд смотрел на него непонимающим, чуть удивлённым взором, будто не узнавая. Но в конце концов, видимо, узнал, слабо улыбнулся и покачал растрёпанной головой.
– Фу ты, блин! Такая дрянь наснилась… – он не договорил и лишь передёрнул плечами.
Юра, весь ещё под впечатлением собственного сновидения, не без интереса спросил:
– Что же именно?
Паша посмурнел и, отведя глаза, медленно, делая большие паузы между фразами, проговорил:
– Да нечисть эту косматую… Типа я опять в лесу, в самой чаще… А он стоит напротив и глядит на меня… И свистит…
Юра изумлённо распахнул глаза. Это было поразительно! Можно было подумать, что они видели один и тот же сон. Скорее всего, конечно, это простое, хотя и удивительное, совпадение, вызванное сходством причин, породивших оба сновидения, совпавшие даже в деталях. Но, как знать, возможно, дело не только в этом… После всего пережитого Юра, вопреки своему обыкновению, готов был поверить во что угодно, даже в такое, во что при иных, более обыденных обстоятельствах ни за что не поверил бы. Однако увиденное ими накануне было так далеко от обыденности, настолько выходило за рамки вероятного и привычного, что он, хотя и не признавался в этом даже самому себе, допускал уже возможность любых, самых фантастических объяснений происшедшего и продолжавшего происходить с ними.
Паша присел, опёршись на руку и уткнув хмурый, рассеянный взгляд в стену палатки, за которой по-прежнему мельтешили неясные силуэты и раздавались бесчисленные голоса. Затем, точно озарённый неожиданной мыслью, очевидно показавшейся ему забавной, повернулся к приятелю и с кривой усмешкой промолвил:
– Ты знаешь, он сильно смахивает на снежного человека… Ну, во всяком случае, как его обычно описывают… Я видел по ящику.
Юре, однако, это соображение, видимо, не показалось смешным и не заслуживающим внимания. Он ответил товарищу серьёзным, сосредоточенным взором и, ничего не сказав, призадумался.
Его раздумья, правда, почти сразу же были прерваны их новым знакомцем Владиком. Его тонкая лисья мордочка, усеянная красноватыми подростковыми прыщами, внезапно всунулась в палатку и немедленно расплылась в счастливой улыбке.
– Здоров, пацаны! Ну как, отдохнули? Заспались вы, гы-ы… Вечер уже на дворе, вставать пора. А то ночью не уснёте потом, гы-ы…
Юру охватило сильнейшее желание съездить по этой подвижной дураковатой физиономии, так неожиданно возникшей перед ними, и, лишь сделав над собой огромное усилие, он удержался от этого. Вместо этого он буркнул невнятное приветствие и сказал, что они сейчас переоденутся и выйдут.
Владик, судя по всему, намерен был продолжить общение, но, увидев напряжённые, неприветливые лица хозяев, явно не настроенных поддерживать разговор, лишь тряхнул своей маленькой коротко остриженной головкой и исчез.
– Этот ещё придурок навязался на нашу голову, – пробормотал Паша, мрачно глядя ему вслед.
– Ладно, это не самое страшное, – отозвался Юра, по-прежнему с задумчивым, пасмурным выражением. – Это мелочи… Это мы как-нибудь переживём… Главное, чтобы не… – он не договорил, помолчал немного, хмурясь и сжимая губы, и, наконец, мотнув головой, уже другим, более оживлённым и бодрым тоном произнёс: – Ладно, об этом потом… А сейчас пойдём познакомимся с археологами. Нам, скорее всего, придётся пожить с ними денёк-другой…
Лагерь гудел, как большой потревоженный улей. Это снова напомнило Юре какую-то первобытную стоянку. Парни и девушки, в основном очень легко одетые, так как к вечеру стало совсем жарко, занимались кто чем хотел. Одни сидели возле очагов, пока что не зажжённых, и вели бесконечные разговоры, другие играли – в карты, шахматы, шашки и ещё во что-то, третьи направлялись к реке – смыть трудовой пот и грязь, четвёртые сновали вокруг лагеря с озабоченными и несколько загадочными лицами, как если бы задумали что-то важное и ответственное. На эту категорию обитателей лагеря приятели сразу же обратили особенное внимание и обменялись понимающими насмешливыми взглядами.
– Страждущие граждане, – заметил Юра, значительно приподняв бровь.
– Да, всюду жизнь, – кивнул Паша, с интересом присматриваясь к суетливым, встрёпанным парням, быстро перемещавшимся с места на место, внезапно возникавшим то тут, то там и подававшим друг другу какие-то таинственные знаки.
Юра хотел было ещё немного поострить по поводу жаждавших живительной влаги археологов, но вдруг уловил среди шумной стайки девушек, столпившихся неподалёку, возле обширного обеденного стола, втиснутого между двумя древесными стволами, знакомое лицо. Это была Марина. Она болтала с подружками, смеялась, жестикулировала. Потом заметила его. Улыбнулась и кивнула ему. После чего сказала что-то собеседницам, и те, прервав ненадолго свою беседу, с любопытством воззрились на него. Затем одна из них – маленькая, живая, с пышной шевелюрой и острыми насмешливыми глазами – неожиданно прыснула, прикрыв рот ладошкой, и вслед за ней остальные тоже разразились весёлым заливистым смехом, причина которого так и осталась неизвестной Юре.
Он, тем не менее, не отрывал от них, а точнее, от Марины, взгляда ещё некоторое время – до тех пор, пока девушки, вооружившись мыльницами и полотенцами, не отправились на речку. Юра проводил их долгим, пристальным взором, пока они не исчезли за пышными зарослями, скрывавшими от глаз берег реки, постоял на месте с замкнутым, немного рассеянным видом, глядя себе под ноги и лишь изредка – по сторонам. Но после того как на него пару раз налетели и чуть не сбили с ног неугомонные студенты, беспрерывно курсировавшие, как кровь по венам, по всему лагерю, он почёл за лучшее отойти в сторонку и подыскать для себя более спокойное и малолюдное пристанище.
И вскоре нашёл такое. Сразу за лагерем, подступая к нему вплотную, высился небольшой по площади, но необычайно густой лесок, состоявший из близко стоявших друг к другу рослых ветвистых деревьев, отбрасывавших плотную освежающую тень. Побродив по нему немного, Юра присел на полуразвалившийся почернелый пень, обросший снизу мхом, огляделся вокруг, послушал мелодичные трели птиц, приятно ласкавшие слух, чего совсем нельзя было сказать о нестройном человеческом гомоне, доносившемся из лагеря. И постепенно так ушёл в себя и свои мысли, что совершенно не обратил внимания, что рядом с ним давно уже нет его друга, который, очевидно, нашёл себе занятие поинтереснее, а возможно, и новых друзей, – при Пашиной общительности это было бы неудивительно.
Но Юру это сейчас слабо волновало. Он был слишком занят своими переживаниями и воспоминаниями о недавнем прошлом, которые проплывали перед ним одно за другим. Причём мысли о загадочном лесном обитателе, о котором он не знал, что и думать, и мог лишь теряться в догадках, всё более перемежались думами о милой золотоволосой девушке, повстречавшейся ему так нежданно и так быстро, почти молниеносно, запавшей в его сердце. И оба два чувства, одинаково сильных и внушительных, – пережитый страх и рождавшаяся любовь – причудливо переплетались в его душе, заставляя его поочерёдно ощущать то глухое, временами нараставшее беспокойство и тревогу, то смутное приятное волнение, разливавшееся по телу мягкой тёплой волной и заставлявшее сердце замирать в сладкой истоме…