Каретников видел, Аскеев пытается что-то сказать. Но ничего не слышал, медленно прицеливаясь. А Аскеев кричал! Кричал от ужаса и страха, цепляясь за свою жизнь.
Секунданты, видя такой позор, отвернулись.
Аскеев сделал два шага назад. Павел Савельевич нажал на курок. Рука дернулась от отдачи. Каретников закрыл глаза, а когда открыл, увидел, как тело Аскеева медленно оседает на землю. Его лицо было перекошено от боли. Потом его сотрясли конвульсии, и он умер. Пуля Каретникова попала в горло. Один из секундантов подбежал к Каретникову, помог ему сесть на землю. Другой подошел к Аскееву, закрыл ему глаза и накрыл тело рваной шинелью. Рана Каретникова была перевязана.
Через два дня немецкий отряд настиг отступающих. В этом бою пал Павел Савельевич. Солдаты смогли унести его тело, не оставив врагу. На теле полковника насчитали шесть пулевых ранений, не считая той, что оставила пуля Аскеева…
Те, кто остался в живых, пробились к своим. Но с ними уже не было генерала Самсонова. Не выдержав позора отступления, он на одном из привалов ушел в лес и застрелился. Честь многих русских офицеров не могла смириться с неудачами, причина которых была заложена в чванстве, амбициозности, неравнодушии к лести и деньгам, что всегда находили приют в слабых душах людских…
Глава 2
18 августа 1918 года из Севастополя вышло в море небольшое судно. Оно держало курс в румынскую Констанцу, имея на борту всего семь пассажиров. Два протяжных гудка легли на неспокойное море, отозвавшись печалью и грустью в сердцах немногочисленных провожающих.
– Господин полковник, пора.
Петр Андреевич Раженский, заместитель коменданта города, украдкой вытер глаза и посмотрел на адъютанта. Потом вновь взглянул вслед уходившему кораблю.
– Вы правы, поручик, нам действительно пора.
Они направились к машине, стоявшей в тридцати метрах от пирса. Открыв дверцу автомобиля, полковник отдал приказ шоферу:
– В штаб.
Говорить Петру Андреевичу не хотелось. Он избегал вопросительного взгляда адъютанта и думал лишь о детях.
Не успев насладиться общением с ними после полугодовой разлуки, полковник был вынужден снова с ними расстаться. Как военный человек он понимал необходимость отъезда детей. Но это понимание было прямо противоположно его желанию. Разум взял верх над чувствами.
Ящик великолепного портвейна «Ливадия» и перстень деда оказались убедительными аргументами в разговоре с капитаном, и его дети были устроены в лучших каютах корабля. Капитан, старый грек, лишь посмеивался над такой расточительностью русского полковника. Он согласился бы и за треть цены перстня.
Не многие офицеры гарнизона смогли понять поступок полковника. Адъютант, поручик Юрий Солов, вообще не догадывался о причинах столь странного поведения Петра Андреевича. Зачем полковнику удалять от себя и России своих детей? Война?! Это не причина, думал поручик. Время великих потрясений должно рождать величие человеческих поступков, но никак не будить их слабости. Юношеский максимализм Солова не позволял ему увидеть очевидных вещей. Нет ничего геройского в войне против собственного народа. Но поручик не вдавался в подробности этого вопроса. Приказ есть приказ. И сейчас его заботил лишь сегодняшний вечер. Предмет его обожания, первая актриса местного театра мадам Соровская наконец-то соизволила удостоить его своим вниманием и пригласила Юрия на ужин…
Через год тысячные толпы будут осаждать порты и причалы Севастополя, Феодосии, Одессы… Гражданская война превратит Крым в гигантский котел, в котором давление людских масс превысит критическую норму. По земле древней Тавриды потянутся многочисленные обозы. Конское ржание, ругань солдат и офицеров перемешаются с причитанием отчаявшихся людей. Все они будут спешить к морю, в нем одном видя возможное спасение от войны. Смятение и страх последних дней в России многие будут вспоминать всю свою жизнь.
* * *
Когда грядут перемены, нередко облаченные в кровавые одежды, мало у кого хватит терпения и спокойствия сидеть и ничего не делать, отрешенно созерцая происходящее. Кто-то примет новое, а кто-то, восстав против него, вынужден будет начать борьбу. Такое противоречие заложено в любых революциях, переворотах и кровавых междоусобицах. В чьих-то душах навсегда поселится страх. Кто-то от безысходности, от того, что рушится весь привычный старый мир, а в новом нет места, пустит пулю в лоб. В сердцах третьих навсегда разгорится адское пламя ненависти и злобы, и оно будет сжигать их души, доводя до безумства.
Полковник Раженский предпочтет оказаться в числе вторых. Все произойдет буднично, в номере гостиницы на втором этаже.
Побрившись с утра и надев парадный китель, Петр Андреевич спустится вниз, отдаст два письма портье и, поднявшись в свой номер, навсегда закроет за собою дверь.
Курок надо нажимать медленно, – думал полковник, а взгляд его скользил с одного предмета на другой. Стол. Тумбочка. На ней ваза с увядшими цветами. Увядшие цветы – увядшая жизнь. Нет, жизнь не увяла! Есть это серое небо в окне, запах моря. Жизнь не увяла, она просто… просто в ней всякое случается.
Да, курок надо нажимать медленно. Тогда рука не ощутит отдачу. И маленькая свинцовая неотвратимость пробьет черный тоннель во вселенной, имя которой разум. Сквозь эту черную дыру уйдут все понятия и определения, время, пространство, чувства и надежды. А главное – мука, с которой невозможно бороться, невыносимая мука за свое отечество.
В последний раз он взглянет на фото своих детей и мимолетная слабость заставит дрогнуть руку. Он улыбнется и… нажмет курок. На выстрел никто не прибежит…
А поручик Солов в каюте второго класса на корабле, идущего в Турцию, разольет вино и, подав бокал Анне Сергеевне Соровской, провозгласит тост за новую жизнь.
(В 1918 году Михель Ботлер будет уличен в связях с белыми. Его обвинят в укрывательстве двух офицеров царской армии и расстреляют.)
* * *
Констанца, 1918 год.
По прибытии корабля в Констанцу дети Петра Андреевича устроились в небольшой гостинице на окраине города.
Ольга, самая младшая в семье, первым делом распахнула окна в своем номере. Открывшийся вид поразил ее. Небо, серое небо как в Севастополе, и море, затянутое предвечерней дымкой. Пока братья раскладывали ее багаж, она полной грудью вдыхала свежесть вечернего бриза.
– Как жаль, что мы оставили отца.
Ее голос дрогнул, и она отпрянула от окна.
Антон, старший брат, возмужавший за последнюю неделю лет на десять, обнял ее за плечи.
– Не волнуйся. Видимо у отца были веские причины отправить нас из России. Ты сама прекрасно видела, что там творится.
– Путь из Москвы в Севастополь показался мне кошмарным. – Ольга вздрогнула, словно увидела себя в общем вагоне, среди солдат, в табачном дыму.
– Я не теряю надежду увидеть отца. – Антон взглянул на Сергея и взглядом попросил его добавить что-нибудь к сказанному, чтобы успокоить сестру.
Сергей, засунув чемодан под кровать, подошел к ним.
– Я тоже не теряю.
Ольга улыбнулась.
– Сейчас нам важнее всего решить, что же делать дальше. – Начал за ужином разговор Антон. – Как я уже говорил, отец перед отъездом дал мне три письма. Он просил прочитать их только здесь, в Констанце. Пора это сделать.
Он достал из кармана три конверта, на каждом из которых было написано по одному имени…
Прошла неделя. Спор о том, что же делать не утихал. В письме каждому из них отец советовал, как поступить на чужбине. Но дети есть дети.
Антон звал всех в Англию.
– Имея на руках рекомендации, – он говорил о двух сложенных пополам листках бумаги, найденных им в своем конверте, – я смогу устроиться в «Саутенд Сити Банк». Мы вложим наши деньги в актив банка, как советует отец…
– И что дальше? – Скептически возражал Сергей. – Наслаждаться жизнью, ничего при этом не делая?
Сергею не нравилась перспектива поездки в Англию. Тем более не хотелось обустраиваться там навсегда. Из адресованного ему письма он узнал, что отец перевел в «Саутенд Сити Банк» основной капитал семьи. Часть его, а именно одну треть он распределил поровну на счетах своих детей. Суммы были довольно большие, что позволяло, как надеялся Петр Андреевич, каждому из них вести жизнь, независимую от остальных. Общий же капитал он советовал, как сказал Антон, вложить в актив банка. Деньги Петр Андреевич перевел одиннадцать лет назад. Сергей смутно помнил то время, он тогда был еще совсем ребенком. Но продажа имения все же запала в память мальчика. Что побудило тогда поступить отца именно так, он не знал. Болезнь ли матери, резкий ли взлет карьеры отца, – какая теперь разница? Он просто радовался, что семья переехала жить в столицу. Отец получил должность командира кавалерийского полка. Ах, какое это было время! Особенности гарнизонной службы вынуждали отца подолгу отсутствовать, но какие это были праздники, когда он приезжал! Как он баловал детей, вызывая улыбку на лице мамы. Целую неделю в доме царила суматоха! Отец то играл в шахматы со своим братом, тоже военным, состоящим на службе при генеральном штабе, то с мамой, несмотря на ее ухудшающееся здоровье, они ходили в театр на премьеры. А по вечерам какие они устраивали ужины! На эти ужины собирались все родные и близкие… А потом были разговоры, разговоры, разговоры. За всем этим видимым счастьем они, дети Петра Раженского, не замечали, что все чаще отец хмурит лоб.
– Я в Англию не хочу. У каждого из нас есть часть денег, и каждый вправе распорядиться ими по-своему, – заявил Сергей.
Точку в споре поставила Ольга.
– Ну как вы можете! Вы же братья! – Пристыдила она их.
На том все и кончилось.
По прошествии месяца каждый утвердился в своем мнении. Антон решил ехать в Англию. Сергей и Ольга оставались в Констанце еще на месяц. Столько требовалось Антону на то, чтобы добраться до Лондона, где располагался административный центр «Саутенд Банка». Устроившись, Антон должен был перевести часть денег сестры и брата в Констанцу.
Сергей и Ольга решили посвятить два года путешествию по Европе. Это не нравилось Антону.
– Ни к чему тратить все. Эти деньги – фундамент нашей будущей жизни. Никто не может сказать точно, когда мы вернемся в Россию. И вернемся ли вообще. Не плачь, Ольга. Отец знал, что делает. Если бы у России было будущее, он бы никогда не отправил нас. Нам нет там места. Я уверен, отец думал так же. К тому же, он сам скоро присоединится к нам. Он же сказал: «год-два, и мы будем вместе».
Антон не верил в свои слова.
Он знал отца как никто из них. Старший среди детей, он всегда был опорой и надеждой отца, тот сам не раз так говорил и поверял Антону многое из того, что не смел сказать Сергею и Ольге.
Отец никогда не покинет Россию, это было написано у него в глазах там, на пирсе Севастополя. Не покинет отчизны, найдет в себе силы принять все, что уготовано ему судьбой. Быть может позже, если когда-нибудь они сами решат вернуться, то отец встретит их. В это стоит верить. Иначе, зачем жить?
Когда Антон уезжал, простились холодно. Словно чужие друг другу, они молчали на вокзале. Братья курили, Ольга куталась в оренбургскую шаль, единственную вещь мамы, с которой она никогда не расставалась.
Подали поезд. Братья пожали друг другу руки. Антон поцеловал Ольгу и поднялся в вагон. На подножке обернулся:
– Береги ее. И… пишите!
* * *
Англия, 1920 год.
– Вы молоды, но, несмотря на это, я поддержал вашу кандидатуру на совете директоров. Не спешите благодарить. Я сделал это не только из личных симпатий. Я очень хорошо знал вашего отца, но в данном случае это не имеет значения. Решающим фактором оказался ваш профессионализм. Кстати, вы не имеете от отца каких-нибудь известий?
– Нет, сэр. За два года, что я работаю у вас в банке, я ничего не слышал об отце.
Ричард Говард, глава «Саутенд Сити Банк», исподлобья взглянул на Антона. Его мысли были заняты обдумыванием решения. Он верил, что поступил правильно, поддержав Раженского. За свою долгую жизнь он научился разбираться в людях. Необходимость, без которой невозможно управлять делами банка. Очень строгая и придирчивая кадровая политика была одной из составляющих доверия клиентов, и не было в банке человека, который понимал это лучше Говарда. Потому и настоял он на утверждении Раженского в должности управляющего отделом внешних (зарубежных) операций. Решение встретило резкую критику в совете директоров. Антон Раженский проработал в банке два года, это не срок для такого повышения, тем более что банк являлся семейным бизнесом Говардов. Но личный авторитет Ричарда перевесил в споре. Дело тут было не только в личных симпатиях, как сказал сам Говард. Банк переживал непростое время. И деньги семьи Раженских, которые Антон предложил включить в актив банка, оказались кстати. Сумма была равна одной десятой уставного фонда, но, как здраво рассудил Говард, это все же было золото. Не какие-то там бумажки, а настоящие драгоценности, которые всегда можно было обналичить и перевести в любую валюту. Отец этого юноши знал что делает, думал Говард. Да еще и проблема Алисы…
Говард закурил и отвел взгляд от лица Антона.
– Вернемся к нашим делам. Образование у вас подходящее. С завтрашнего дня вы вступаете в свою новую должность. Надеюсь, на новом месте вы проявите все свое умение. Мартин введет вас в курс дела.
По дороге из Лондона Антон сделал небольшую остановку в Базилдоне, купил газет и роскошный букет роз.
От Базилдона до Саутенд-он-Си, где он снимал уютный домик с видом на Темзу, Антон ехал не особо торопясь, и каждый поворот казался ему бесконечным. Но он не спешил.
Разговор с президентом не шел у него из головы. Карьера набирала скорость. Новое назначение было большой удачей. Но почему Говард спросил об отце? Ему что-то известно? За два года, проведенных в Англии, Антон не получил из России ни одной весточки. От Сергея с Ольгой тоже не было никаких вестей. Если они знали, где он, то Антон понятия не имел, где они. Путешествуют по Европе! Европа большая.
Поставив машину в гараж, Антон не успел сделать и пяти шагов, как его окликнули. Он тут же вырвал из букета розу, а сам букет спрятал за спину.
– Вы зря прячете розы, Энтони. – Моли Дортфал не могла смириться с русским произношением имени своего постояльца и потому звала его на английский манер. Хозяйка дома, она за два года привыкла к молодому человеку из России и, не имея родственников, стала относиться к нему с несколько родственными чувствами: позволяла себе докучать ему своими нотациями, а он относился к этому с юмором. – Я отсюда вижу, что они прекрасны.
– Вы правы. – Антон рассмеялся. – И вот вам одна из них.
– Ах, время, время, – вздохнула Моли, принимая цветок. – Оно слишком быстро бежит. Известно ли вам, молодым, это? Когда-то мне дарили целые букеты, а не прятали их за спину, вот что значит ушедшее время. Надеюсь, цветы для мисс Алисы?
– Вы как всегда проницательны.
– Она была тут несколько часов назад. Я угостила ее чаем, и мы мило поболтали минут пятнадцать. Потом она уехала.
– О чем же вы говорили, миссис Моли? Неужели опять о политике?
– Бог с вами, Энтони! Как можно говорить с молоденькой девушкой о политике? Это с вами я могу обсуждать проблемы нашего кабинета. – При этих словах щеки ее надулись, и она изобразила как, по ее мнению, выглядят все министры. – А с мисс Алисой мы говорили, как это ни странно, о вас.
– Надеюсь, вы не обсуждали мой ужасный характер? – Антон улыбнулся и взял миссис Дортфал под руку. – И вы ничего ей не сказали о том, как в прошлом году я погубил все ваши мимозы, полив их водой, настоянной на табаке?
Они направились к дому.
– Нет, мы обсуждали не ваши поступки. Мы говорили о вашей карьере. – Моли хитро взглянула на Антона. – Энтони, почему вы скрыли от меня, что едете в Лондон за повышением? Я бы приготовила роскошный ужин.
– Дело в том, что я и сам не знал об этом. А кто вам сказал, неужели Алиса? Интересно. Откуда она знает?
Антон открыл дверь, и миссис Дортфал вошла в дом. Он последовал за ней.
– Она оставила вам записку там, на комоде. И еще просила напомнить, что завтра ждет вас к ужину…
* * *
Через два часа после ухода Антона, Ричард Говард заканчивал разговор с управляющим Мартином Ренингом.
Ренинг внимательно слушал все указания президента. Если что-то его и удивило в факте назначения Раженского, то он и виду не подал. Молодой русский блестяще делает карьеру. Что тут скажешь? Можно лишь позавидовать. Если бы в свое время у Ренинга также складывалась карьера, то кем бы он был сейчас, может, входил бы в совет директоров?! Кто знает. Но вот что интересно: Раженский получил должность, которую надеялся получить племянник Говарда, Роберт Дейн. Что скажет теперь Дейн? Впрочем, это проблема Говарда и … Раженского.
Когда Ренинг ушел, Говард приказал принести почту. Просматривая газеты, он никак не мог отделаться от мысли, что не совсем честно поступил с Антоном. В конце концов, он отбросил газеты в сторону, попросил секретаршу подать крепкий чай и достал из письменного стола два конверта. Один из них был вскрыт.
«Дорогой Ричард, – почерк Петра Андреевича Раженского был как всегда тверд и четок. Английским он владел в совершенстве, и читай его письмо кто-нибудь другой, не знавший, что письмо от русского, то вполне мог бы подумать, что держит в руках письмо человека из Шеффилда или Бирмингема. – Доверяя тебе заботу о моих детях, я вполне осознавал, о какой услуге прошу тебя. Я также знаю, что ни наша многолетняя дружба, ни наши деловые контакты не позволяют мне надеяться на то, что такая услуга будет оказана. Слишком велика ответственность, которую я вынужден переложить на твои плечи. Но я все же решился просить тебя.
Почти год как я отправил детей из России. Я сделал это, будучи в твердой уверенности, что больше никогда их не увижу. Таковы обстоятельства в моей стране, и с каждым днем они все более неблагоприятны. Но сердце отца не позволяет мне забывать о судьбе детей. Сейчас мой долг перед отчизной и присягой о верности царю требует от меня совершить поступок, который оставит незапятнанной мою честь. Я прошу тебя, как только получишь эти письма, сообщи моим детям о моей смерти. Знаю, прошу о многом, но сделай это. Тебе не надо ничего им говорить. Лишь передай им второй конверт.
Надеюсь, Антон оправдал мои ожидания и не подвел тебя.
С уважением, Раженский.»
Перечитав письмо в третий раз, Говард все еще не мог решить, что же делать. Взять на себя заботу о детях Петра Андреевича он не мог. Лишь устроить карьеру Антона ему оказалось под силу. Впрочем, надо отдать должное и самому Антону. Он проявил удивительные качества и способности в банковском деле. А его дипломатические способности, замеченные Говардом, наряду с семейным капиталом, и были той ступенькой в его карьере. Но это один из троих. Что делать с остальными? Где они?
Повертев в руках второй конверт, Говард наконец пришел к определенному решению. Он тут же вызвал секретаршу.
– Отправь немедленно в Саутенд-он-Си, новому управляющему отделом внешних операций.
Он протянул ей запечатанный конверт.
– Вызови ко мне на завтра к одиннадцати часам Роберта Дейна. – Добавил он, когда секретарша была уже в дверях…
* * *
Из полудремы миссис Дортфал вывел звонок в дверь. Она поднялась с кресла, оправила юбку и направилась к дверям.
– Энтони? Почему так рано? – Вырвалось у нее непроизвольно. – Надеюсь, мисс Алиса не выгнала вас из дому?
– Ну что вы, конечно, нет.
Антон вошел в дом, снял пиджак и протянул его хозяйке.
– Тогда в чем дело? – Не унималась Моли. – Мне ужасно интересно все, что происходит у вас с мисс Алисой.
– Это уже слишком! – Воскликнул Антон. – Однако, так и быть, я скажу вам. Я сделал предложение Алисе.
– Я так и знала!
– От вас ничего нельзя скрыть.
– Что она вам ответила?
– Я вам скажу, но только после чашки горячего чая.
– О, простите, я сию минуту. – И миссис Дортфал умчалась на кухню.
Когда стол был накрыт и Антон принялся за ужин, она вновь задала вопрос.
– У вас превосходно получаются пироги. – Антон вытер салфеткой рот.
– Ах вы, хитрец! А ну, отвечайте, иначе больше не получите.
– Это выше моих сил! Алиса ответила согласием.
Миссис Дортфал сложила руки на коленях, сцепила пальцы и вздохнула.
– Я рада за вас. – На ее глазах навернулись слезы. Она достала платок. – Но это еще ничего не значит. Последнее слово будет за ее дядей.
– Тут вы правы, – согласился Антон.
Он задумался. Видя это, миссис Дортфал спохватилась.
– Вам же письмо пришло! Ах, я старая размазня! Совсем забыла. Оно из России. Хотя на нем стоит штемпель лондонского почтамта.
– Где вы его оставили? – Волнение охватило Антона.
Моли в изумлении уставилась на него.
– Там же, где и всегда, на комоде.
Антон бросился из столовой. Моли поспешила за ним. Когда она появилась из прихожей, Антон уже читал письмо. Она заметила, как вытянулось его лицо, скулы напряглись. Затем он побледнел, скомкал письмо и выбежал из дома.
С 1914 года по 1922 из России за границу ушло примерно около двух третей (2/3) золотого запаса страны. Это были деньги не только государственные, то есть царской казны, но и личные состояния многих и многих, вынужденных бежать от зарождения НОВОГО, непонятного им, и оттого внушающего страх за свое настоящее и будущее.
За короткий промежуток времени, длиною в каких-то пять лет, Россию покинуло более полутора миллионов ее бывших граждан…
За каждой единицей чья-то судьба. Здесь и откровенные враги Советской власти, и купеческий люд и проворовавшиеся чинуши, и военные, дворянство и интеллигенция. Эта огромная людская волна прокатилась по всему миру, в каждой точке его оставляя частицу себя. Мадрид, Париж, Лиссабон, Марсель, Нью-Йорк, Лондон, Прага, Берлин, Будапешт, Стамбул, Харбин… их множество, великих и малых городов мира, принявших в лоно свое осколки некогда великой державы, способной противостоять всем, кроме самой себя.
Русская речь, русская культура, русское православие стали пускать корни на чужих землях. Европа, ошарашенная таким наплывом, со страхом и уважением глядела на бесшабашные гулянки русских в ресторанах, на смелые идеи русских предпринимателей, на бесконечно великий потенциал ума русских ученых. Не все, конечно, было так красиво и благородно. Но в целом Европа и весь остальной мир получили гигантский толчок во всех областях: в науке, в производстве, культуре. Невозможно представить себе, чего лишилась новая Россия. Но сожаления об этом меркнут рядом с потенциальными возможностями русского народа. Какая бы власть не правила в стране, поразительна и удивительна способность народа в самом себе изыскивать таланты и дарования, заполняющие пустующие ниши в духовном, культурном и научном развитии…
* * *
Англия, Франция, 1921 год.
Роберт Дейн, англичанин до мозга костей, представитель кругов высшего общества, имевший за спиной три поколения оксфордских выпускников, очень хорошо сумел оценить деловую хватку Антона Раженского. И мнение о русских у него складывалось исходя именно из этого. Каково же было его разочарование, когда он приехал в Париж. За всей этой бравадой он увидел ту сторону жизни русской эмиграции, о которой не принято было говорить широко. Спившиеся полковники, обнаглевшие и хамоватые поручики, великосветские красавицы, потратившие все свои средства и вынужденные зарабатывать себе на жизнь, работая прачками, а иногда и того хуже – продавая себя… Но мнение о Раженском от этого только выигрывало. У любой медали две стороны, трезво рассуждал Роберт, когда видел неподобающее поведение какого-нибудь подвыпившего русского.
Ричард Говард четко определил цели его поездки. Оставалось только непонятным, почему он вообще решил так поступить. Отыскать Сергея и Ольгу Раженских. Зачем? Именно ему, Роберту Дейну. Зачем? Ничего не говоря Антону. Почему?
В разговоре с Мартином Ренингом по поводу назначения Раженского, Роберт не позволил себе высказать свое сожаление. Конечно, Антон может справиться с этой обязанностью. Но дело семейное! И он, Роберт, как никто другой подходит к этой должности.
Ренинг пытался повернуть разговор так, что бы Роберт почувствовал себя ущемленным. И это было его ошибкой! Недовольный решением Говарда, Роберт не стерпел от Ренинга сочувствия. Разговор закончился в резких тонах. Роберту было не приятно. А теперь еще надо разыскать брата и сестру Антона. Что это, пощечина? Или возможность отдохнуть, прокатиться по Европе?
Остановившись в небольшом отеле, не далеко от Елисейских полей, Роберт первые два дня посвятил изучению мест, где часто бывают представители русской эмиграции. Два дня, ибо столько потребовалось ему на понимание ошибочности такого подхода. Мест в Париже, где бывают русские, оказалось множество. Почти во всех театрах были ложи, занятые именитыми выходцами из России. Почти в каждом банке были счета русских клиентов. На знаменитом Парижском ипподроме не проходило и дня без посещения знатнейших русских фамилий. И, наконец, рестораны…
Там, где в хмельном угаре можно было отвлечься от горьких раздумий о судьбе отчизны и о своей собственной, русских было как нигде много. В одном из них, не очень большом и престижном, подвернулся Дейну человек, наметивший в его поисках небольшое прояснение.
Роберт как раз заказал себе ужин и уже попробовал знаменитое белое Шато-Лафон, когда его внимание привлек разговор за соседним столиком. Подвыпивший мужчина жаловался своему собеседнику на неудачные обстоятельства, сложившиеся в его отношениях с женщиной. По оценке Роберта, они оба были уже достаточно пьяны, об этом говорила пустующая бутылка из-под водки, но, несмотря на это, тот, который жаловался, заказал еще одну. То, что они русские, у Роберта не вызывало никаких сомнений.
Антон как-то попытался объяснить Роберту отличие русских в вопросе выпивки. Причины алкоголизма везде и всегда одинаковы, пристрастием к зелью в мире страдают многие. Но у русских… Все начинается довольно легко и красиво – ломтик отбивной телятины под великолепное вино или икра и горячая закуска под стопку холодной водки. Выпиваешь для того, чтобы был аппетит и чтобы оттенить вкус еды, насладиться ароматом. После же начинаешь просто закусывать. Квашеная капуста или соленые огурчики под бутылку водки. И то, и это имеют место в жизни, и тут как кому на душу легло. Но широта русской души требует и широты поступков, не признающих каких-либо ограничений…
Вот и эти двое, несмотря на количество выпитого, продолжали вполне разумно обсуждать свои проблемы.
– Вы понимаете, я же к ней со всей душой… Ну не все так сложилось, как хотелось бы, но ведь это еще не причина…
– Я вас вполне понимаю, поручик. Актрисы! Они все ветрены, уж мы-то с вами должны это знать!
– Ничего я не знаю! И как вы смеете говорить в таком тоне о мадам Соровской!
– Извините, голубчик, извините… Я хотел как лучше…
– А что может быть лучше? Вот это все?! – Поручик повел рукой вокруг. – Это?! Весь этот бордель? Да чепуха это все!.. Разве мы теперь офицеры?.. Ни родины, ни царя, ни долга…
– Успокойтесь, Юрий Михайлович, не все так уж и плохо. Мы живы, и это главное.
Солов разлил водку по фужерам.
– Живы… – повторил он. – Я иногда думаю, что уж лучше бы мне застрелиться, – он выпил водку одним глотком.
– Господь с вами, поручик! Такие мысли сейчас ни к чему. Поверьте, все образумится.
Солов стукнул по столу кулаком и усмехнулся.
– Образумится?! Не смешите меня. Что вы знаете об этом? У вас была своя фабрика под Москвой, где она теперь? Что вы здесь делаете? Из первой гильдии купцов вы перешли в лавочники! – Он рассмеялся в лицо собеседнику. Тот перекрестился и выпил.
– Я не обижаюсь, поручик. От вас ушла женщина, значит, тому была причина. Вы были офицером, а теперь не чувствуете себя таковым. И это, знаете ли, объяснимо. Так что не старайтесь меня обидеть, у вас это не получится…
– Видите, мы даже обижаться разучились… Извините меня, Андрей Иванович, но… больно мне! И тоска. Как подумаю о том, что мы ТАМ оставили, так и удавиться сразу хочется. – Солов замолчал, перевел взгляд с Андрея Ивановича на пустой фужер и вздохнул. – Лишь в ней одной отрада была. А она… Эх, прав был Петр Андреевич… Нечего офицеру за актрисами волочиться!
– Петр Андреевич? Это кто же, позвольте узнать?
– Раженский. Полковник. Умнейший был человек, скажу я вам.
Вздрогнув, Роберт уронил вилку. Разговор шел на русском, но фамилию Раженский он понял отчетливо.
Через несколько минут русские покинули ресторан. Роберт подозвал официанта, быстро расплатился и поспешил вслед за ними.
Роберту не нравилось поручение Говарда. Он постоянно задавал себе вопрос: почему? Такое задание вполне подходило для полиции. Ответ Говарда был резок, но ничего не объяснял до конца.
– Это личное дело, и нам не следует привлекать к нему внимание полиции и частных детективов. Мы все должны сделать сами…
Сами, так сами, но почему?
На улице русские простились и тот, кто упомянул Раженского, поспешил к такси. Дейн догнал его.
– Простите, мистер… – Дейн говорил на английском и опасался, что русский его не поймет. Но русский понял.
– Да? В чем дело?
– Извините меня, я был за соседним столиком в ресторане и слышал, как вы назвали фамилию Раженский.
– А в чем дело? – Переспросил русский.
– Вы были знакомы с Раженским? – При этом вопросе русский наконец-то взглянул на Роберта.
– А вы кто такой?
– О, простите… Роберт Дейн, я представляю интересы «Саутенд Сити Банк».
– Поручик Солов. Юрий Михайлович, – представился русский. – Так какое вам дело до Петра Андреевича?
– Вы знали Раженского? – Повторил вопрос Дейн.
– Конечно, знал. – Разговор с Дейном раздражал Юрия Михайловича.
– Вы не могли бы сказать мне, где сейчас находятся его дети, Сергей и Ольга?
Солов пристально посмотрел на англичанина, потом достал часы, взглянул который час и со вздохом положил их обратно в карман жилетки.
– Хорошо. Видимо, сегодня я к началу опоздаю… Но ко второму акту еще успею… Не желаете составить мне компанию и посетить театр господина Дюрона?
* * *
Сергей поглядывал на большие часы в углу кафе, которое находилось на первом этаже гостиницы. Они с Ольгой уже неделю жили здесь, и сестра никак не хотела отсюда уезжать.
Поездка в Париж была не обязательна. Но Ольга настояла. Отказать сестре Сергей не мог. Их путешествие по Европе подходило к концу, осталось побывать в Мадриде, а потом… Потом Сергей хотел поехать в Юго-Восточную Азию. Ольга соглашалась с братом, но огромного интереса к этой поездке не испытывала. Она постоянно затягивала отъезд и находила для этого любые причины.
Сергей закурил. Его несколько тревожило, что сестра задержалась. Стоило ей встретиться с мадам Соровской, и она тут же решила остаться в Париже еще на три дня. Сегодня, видите ли, у Анны Сергеевны премьера! Женщины… Только они могут находить в прошлом незаметные ниточки, связывающие между собой людей и события крепче цепей.