В поисках своего я

Я могу быть безусловным, должен быть безусловным, но совесть, как безусловное, не включает в себя то, что я считаю собой…

Взаимоотрицание совести и лжи тоже какое-то не прямолинейное, вопрос ещё запутывается тем, что безусловная совесть не может иметь регулятор применения. Она прекращает быть безусловной, регулятор становится безусловней. Моё сознание, таким образом, имеет не вполне ясное начало: на всех этапах своего становления содержит обусловленные моменты: сознание ребёнка, сознание подростка, сознание взрослого, – мы являемся продуктами общественных отношений. Видимо, надо исходить из того, что «я» появляется на свет в результате рождения, но утверждать, что я родился с совестью и наткнулся на неё в три года, будет заверением.

С чем я родился, – бог его весть?! А вот, когда у меня родился сын, в возрасте одной недели он умел плакать с разными интонациями. Его тоска, требовательность, нетерпение, отчаяние, и даже вопрос выражались одним звуком: «ы-ы-ы». Никакого жизненного опыта у него ещё не было, ребёнок умел сосать титю и лежать на спине. Тем не менее, плач выражал весь спектр человеческих смыслов, который я мог найти у себя.

В дальнейшем сознание взрослого сына включилось в работу в режиме общества, в котором он живёт, но у меня такое впечатление, что со смыслом он уже родился…

Жалобный, слабенький голосок в первую неделю жизни произвёл на меня некоторое впечатление, я поделился им с соседом, у которого была дочь пяти месяцев: – Подожди, скоро начнёт орать!», – сказал сосед.

Действительно, через месяц голос прорезался: «а!», «у!!», «э!», – но сначала был «ы-ы-ы», включавший весь спектр человеческих смыслов. Потом будет пальчик, указующий на предметы: «ы-ы-ы?». Надо было назвать: трамвай, машина, тётя…

Если я понимаю интонацию плача, это – явление семантического порядка. Но, по мнению лингвистов, у звуков нет смысла, его не имеют и междометия, выражают только эмоциональность: «ха-ха!», «ах!» … Но можно заметить, что ха! и ах! содержат переставленные звуки, их эмоциональность тоже какая-то противоположная. Может, всё-таки есть в междометиях смысл?

Лингвистика изучает язык, как систему, структура языка – её мечта. Когда ей станет доступен структурный анализ языка, возможно, появится шанс доказать себе, что звуки имеют смысл? По крайней мере, смысл есть, если спроецировать на содержание романа «Петербург» слова Андрея Белого: «из… л – к – л – – пп – пп – лл, где «к». – звук духоты, удушения, от «пп – пп» – давления стен Жёлтого дома, а «лл» – отблески «лаков, лосков и блесков» внутри «пп» – стен или оболочки «бомбы», «пл». – носитель этой блещущей тюрьмы – Аполлон Аполлонович Аблеухов; а испытывающий удушье «к» в «п» на «л» блесках «К»: Николай, сын сенатора».

Совершенно отдельные звуки в потоке речи встречаются не так уж редко: «а завтра?», «а сколько времени?», «а не знаю!» … Человек, таким образом, выделяет своё высказывание в ленте речи, что-то подчёркивает. Стоит допустить, что он подчёркивает самого себя, говорит: «я». С позиции этого предположенного смысла разберём междометия «ха» и «ах», но сначала вложим какой-то смысл и в «х». Это тоже нужно сделать.

Кажется, что эмоциональный фон становится опасным для здоровья: «х! х!». Допустим, что «х-х-х» – это враг. Когда возникали междометия, всё ещё было конкретно… Теперь почему «ха!» – это весело, а «ах!» – наоборот? Кажется, эмоциональный смысл междометия совпадает с последним звуком. Если в результате борьбы с врагом, я победил, тогда: «ха!». Если враг победил, тогда «ах!». Французский философ Жиль Делёз выдвигает фундаментальное положение: «Смыслом обладают только события». Междометия, как раз и есть события: «ха!», «ах!».

Смысл, возникающий в конце, прослеживается и у отдельных звуков: «хр-р-р», «фр-р-р. Это угроза или опасения самой лошади, но звук в процессе становления оказывается одним и тем же в итоге. Он акцентируется, как «р». Итоговый звук – это первый уровень развёртывания смысла. Впоследствии из итогового смысла последнего звука, взятого в качестве акцента, развивается структура языка.

Жиль Делёз пишет о едином Голосе Бытия: «Бытие – это Голос, который говорит, и говорит обо всём в одном и том же «смысле. То, о чём говорится, вовсе не одно и то же, но бытие – одно и то же для всего, о чём оно говорит. Бытие – уникальное событие во всём, что происходит даже с самыми разными вещами». Попробуем понять, чем мог бы быть единый Голос Бытия с точки зрения звуков?

Мир издает звуки. Это – шум, который выражают согласные: п, к, т, с. Все согласные на конце имеют редуцированное «ы». Это – тот самый звук, что потряс меня в плаче своими разнообразными смысловыми оттенками. «Ы» – общий знаменатель согласных звуков, возникающий в конце. Фамилия советского актёра Фрунзика Мкртчяна вообще не произносится без «ы»: Мыкыртчян. То же самое: «кс-кс», либо: «кыс – кыс», либо: «ксы-ксы». Ы – единый Голос шума – создаёт несколько тоскливое впечатление, но это – гласный звук в отличие от согласных.

Если прислушаться, то все музыкальные инструменты заканчивают звучание на «Ы», но нередко из тоскливого он становится юбилейным: «и!». Иногда «Ы» встречается у певцов, как общий знаменатель голоса. С таким голосом повезло родиться Валерию Леонтьеву и Маше Распутиной; наверное, кому-то ещё, но названные певцы испортили всё дело, пытаясь подчеркнуть специфику своего дара. Сознательная рефлексия единого Голоса Бытия им не удалась. Удачный пример такой рефлексии есть у Аллы Пугачёвой в песне «Мэрри». Там не просто много звуков «Ы», они там все, но исполняет их в основном гитара. Вообще же вокал у Аллы Пугачёвой, скорее, на «а». Валерий Сюткин поёт «э», Луи Армстронг поёт «эй».

Мы можем допустить, что из «ы» в каком-то условном смысле развиваются другие гласные звуки единого Голоса Бытия. Их пять вместе с «ы»: «у», «о», «э», а»; – и пять дифтонгов: «и», «ю», «ё», «е», «я» («jы», «jу», «jо», «jэ», «jа»). Гласные обладают определённостью под ударением, а в безударном положении теряют свою определённость или акцент. Ударение в языке – тождественно акценту на конце междометия. Событие, обладающее смыслом, само по себе тоже ударное. «Звуки – сочетание телесных действий и страданий». (Делёз).

Проще всего из «ы» образуется «у». Это голос боли. Из «у» довольно просто образуется «о» – видеть или замечать опасность боли. Мы придадим звуку «о» смысл опережающе отражать боль. Далее смысл развивается к объекту, причиняющему боль. Это – «э», а в завершение из «э» возникает «а». Это –сознание, направленное на объект, способный причинить боль. В то же время – это выражение своей противоположности объекту. Всё начинаться и с «у» может и развиваться к «а», а «ы» тогда стоит как-то отдельно.

«Жжу-у-у!», – муха бьётся о стекло. Что за «у-у-у» такое? Уж не просит ли муха помощи? Уж, не у меня ли? Я охочусь за ней, чтобы убить. Моё сочувствие не распространяется на мух. Убийство – противоположный полюс сочувствию. В едином Голосе Бытия смысловые противоположности, будто, погружены друг в друга, как гласный в согласный. Так же можно погрузить в смысловое единство физиков и богословов: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было – «Бах!». Большой Взрыв и Бог отличаются друг от друга одним звуком. Возможно, русский язык лежит в основе мироздания.

Привет, древние укры, ваше слово: «Deus».

Звуковые кирпичики в словах сохранили свой противоположный смысловой узор до сих пор. Например, «осмотреть», «посмотреть» отличаются друг от друга одним звуком: и посмотреть кажется как-то короче по смыслу, а просмотреть – ещё короче, и нередко используется в значении не заметить. Что, собственно, произошло, что смысл изменился на противоположный? Перед «о» накопились согласные, и мы уже смотрим, но не видим. Что «о» – именно «взгляд» для всех народов и языков можно понять благодаря французскому лингвисту Шарлю Балли. Он пытался создать структуру языка и в одной из своих работ указывает на рост краткости высказывания при нарастании его эмоциональности: «Я удивлён тем, что вижу вас здесь»; потом: «Вы? Здесь!»; «Вы!»; и, наконец: «Оh!». Последнее восклицание даже не требовало перевода и было оставлено переводчиком в русском тексте, который я читал, как есть.

«Международная группа лингвистов и кибернетиков из США, Аргентины, Германии, Нидерландов и Швейцарии установила, что человечество говорит на одном языке. Учёные при помощи специальных компьютерных программ проанализировали по 40 – 100 базовых слов в 3700 языках. Это примерно 62% всех существующих в мире языков. В результате удалось обнаружить закономерности, которые раньше лингвисты не замечали… До последнего времени считалось, что звучание слов зависит от их этимологии и особенностей произношения у различных народов, то есть связь эта произвольна. Однако новое компьютерное исследование показало, что у всех языков в мире есть скрытые общие корни. Для базовых слов люди, независимо от их происхождения и места проживания, выбирают одни и те же звуки.

Предлоги современной речи тоже нередко отдельные звуки. Их смысл вне контекста требует длинной вербализации, но для понимания в ленте речи она не нужна. Предлоги, состоящие из одного звука, ещё раз доказывают, что звуки, в том числе и согласные, имеют смысл. Звуки вообще встречаются в речи довольно часто. При помощи «у! у!», например, можно выразить неодобрение, иронию или противоположный смысл – восхищение. Если неодобрение более или менее совпадает с болью, то восхищение всё запутывает. Но смысл звуков запутан не хаотически, а амбивалентно. С помощью «ы» можно выразить радость, – всё дело в интонации. «Хм» («х») может выражать одобрение, а «а» – быть как возгласом выделения себя, так и возгласом боли. Акцент при «а» на себе стоит, а что он означает можно судить по ситуации и интонации.

Междометия, как и звуки, оборачиваются вокруг своей смысловой оси, но и слова это тоже делают, приобретая в речи противоположный смысл: «ха!», «ах!», «ау!», «уа!» – Ура! Кто-то считает «Ра» именем бога. Это междометие имеет семантику преодоления опасности, как «ха!», только «ха!», кажется, конкретней. «Ра» может быть первой абстракцией. Сонорный согласный «р» – то ли гласный, то ли согласный. Плюс ещё один гласный. Если гласные придавали шуму обобщающий, итоговый смысл, то сонорные согласные могли быть первый ступенью к этому смыслу. В «ра» мы получаем сразу что-то вроде двух обобщений. В праязыке функцию обобщения могли иметь и дифтонги. Возможно, система звуков, складывалась более сложным образом, из согласных выделился не только «ы». Краткие звукосочетания при коммуникации часто повторялись друг за другом. Это могло быть вызвано повторяющимися событиями. Из звуков и звукосочетаний, которые мы называем междометиями, позже образовались слова. В этой логике «крамольник» В. Сундакова – целое предложение. Позже слова соединились в предложения, а предложения – в тексты. «Язык дан весь сразу, – считает Делёз, – а события лежат в его основе». Боль, как событие, имеет смысл принадлежности. Она и есть принадлежность вместе с противоположным смыслом… Слово «урожай» сохранило «у», как удовольствие. «Урод» имеет тот же корень и приставку, но смысловая амбивалентность изменила его значение, зато польская «uroda» до сих пор – «красавица». Мы находимся практически в современном языке среди междометий. Недавно философия додумалась до связи смысла с плоскостью или поверхностью, а плоские руны использовались для опережающего отражения действительности, , то есть для предсказания событий. Плоскими являются и современные средства гадания – карты. Названия рун ещё и звучат, как междометия: nisudh – «не важно». Это – один из смыслов руны манназ; «h» как-то влияло на звучание «d», но всё равно получается «нисуд». Если «нисуд» – «не важно»; значит, «суд» – это важно. Кто бы спорил? «Суд» есть в слове «судьба». «Ба» – тоже междометие: «Ба! Какие люди!», – что-то громкое, как барабан. Короткие звукосочетания способны выражать и спокойный смысл. Например, «на» – вполне спокоен: «На, возьми». Вот «ан» – эмоционален! Если ударило током, «ан!» вырывается сам собой, в письменной речи «ан» тоже используется для пафосного усиления отрицания: «Ан-нет!».

Разберём этот случай пафосной эмоциональности. Согласный перед гласным «на» ослабляет смысл «а», как в слове «посмотреть» по сравнению с «осмотреть», в то же время слабый «а» – итоговый. Это один тип пафоса. В случае «ан», «а» – не итоговый, зато значение «а» усилено согласным. Если согласный перед гласным ослабляет смысл, то согласный после гласного должен усиливать. То же самое касается «ха» и «ах!». У нас возникает второй тип пафоса.

Маленькая девочка бежит за голубями, хочет их схватить: «Ам-ам!». Песня М. Боярского: «Ап! – себе говорю, – Ап!». «Стоп! – себе говорю». если Обернуть «ам-ам» в «ма-ма», то смысл будет: «хватай меня!», спасай! Если обернуть «ап-ап», получается «па-па». Скорей всего, смысл «па» связан с охотой, использовался при загоне добычи в ловушку или призывал двигаться на звук своего голоса. Танцы – охотничий ритуал. До сих пор «па» предлагает двигаться под музыку, а, если не придавать большого значения правописанию, то и «пАшли» содержит «па». «Ап» – это, действительно, стоп! Ещё повторение одних и тех же звуков задаёт ритмический размер: «Ам-ам», «ма-ма».

В звуках языка и междометиях амбивалентность лежит на поверхности. Говоря «ах!», притворно, мы можем иметь надёжную позицию или, наоборот, смеяться: «ха-ха-ха», – когда всё шатко. «Ага» вообще – «ах» и «ха» вместе. После того, как в языках возникли слова, смысловая амбивалентность ими не была утрачена. Она представляет собой безусловность. Гегель: «Aufheben» в немецком языке имеет двоякий смысл: «сохранить», «удержать» и в тоже время: «прекратить», «положить конец». Для спекулятивного мышления отрадно находить в языке слова, имеющие в самих себе спекулятивное (созерцательное) значение, в немецком языке много таких слов». Амбивалентности подвержены и самые, что ни на есть, абстрактные слова. «Догма» – важный церковный термин – имеет нередко ироническое значение. То же самое – «для особо одарённых». Сначала имелись ввиду одарённые дети, а потом – тупые взрослые, которым нужно повторять одно и то же. В метафорической речи тоже вполне различим амбивалентный принцип…

Устойчивое повторение событий – внешняя причина языка. Изменения в языке связаны с изменением событий, но какие-то события, связанные с биологической и социальной природой человека, должны повторяться с самого начала его возникновения и тянуться до наших дней. Безусловно, звуки и междометия являются такими устойчивыми событиями, но и связь индоевропейских языков мы тоже рассмотрим. Например, слово «блуд» встречается в русском и английском языке, и, скорее всего, в английском сохранило свой первоначальный смысл «кровь», как и в немецком. В русском слово обросло метафорическими переносами. «Заблуждаться» (ошибаться), «заблудиться» (в лесу), «блудить», наконец, «блуд» и «блядь». Последнее слово – прямое указание на девушку, у которой возникла кровь в связи с блудом. До сих пор, когда люди говорят «блядь», на каком-то глубоком уровне сознания он говорит «кровь». В книге «Мир без времени», где на складе я ищу бумажку, она имеет тот же смысл, что и «блат». По крайней мере, по-немецки «Blat» – тоже бумажка. На бессознательном уровне мной производится сближение этих слов. Напрашивается и сближение крови и листа: blad(а) и blat (а). Общий корень этих слов «bl» в праязыке мог означать, например, цвет, а «d» и «t» – окончание, различающее этот цвет. Наличие крови важно различать и до сих пор. В современном русском «бледный» тоже ближе к обескровленному… В немецком языке «der Krieg» – война, в русском есть звуковое соответствие «крик» с той же семантикой. По-русски «война» – тоже «вой». Корень слова «вой» – «во», третий звук «й» похож на ударное окончание. «Воин», «воевать» – третий звук в этих словах мог быть окончанием, но стал внутренним звуком слова и утратил ударность. Она сдвинулось ближе к концу, как и должно было быть в древности. Третий звук слова акцентировал что-то, как в междометиях. Потом лента речи слила междометия, часто следовавшие в стандартных ситуациях друг за другом в слова, и много акцентов слилось в одно ударение. Это фиксация интонации, которую мы должны воспринимать, но изучение показывает, что там всё сложно. Интонационные понижения и повышения не подчиняются строгим правилам в речи. Акцент может приходиться на все звуки, в том числе, и согласные. В неопределённой форме глагола какое-то ударение ещё и до сих пор чувствуется на «ть». Инфинитив вообще – неспрягаемый, неизменяемый – близок междометиям. «Й» тоже акцентирован в речи. Кроме того, почти все согласные в русском языке обладают свойством мягкости. Это может быть какой-то вариант ударения в праязыке, исполняющий социальную функцию, например, как мягкая интонация.

Английское «war» (во) имеет тот же корень, что и русское слово «война», даже детское словечко «ва-ва» его имеет! «Во» и «ва» со всей очевидностью почти одно и то же. Они могли, отличались по смысловому акценту, если вспомнить, что «в» ведёт своё происхождение из «у». В одном случае, видеть боль «у» или «в» – «во», а в другом – одолевать: «ва», «уа», «ура!»

«Й» – звук вообще необычный, jot стоит в конце: «ыj». «И» – это jы. В русском языке «й» тяготеет к окончаниям, вообще не встречается в начале слов: йод – иностранное слово, «ёж» начинается с «jо». Это – согласный звук, как и «ть». «Вой», как существительное, скорей всего, – абстракция, а сначала – глагол и событие. Если согласный перед гласным ослабляет значение гласного, то после гласного усиливает: «й», «ть», действительно, это делают. Если «ы» выражает тоску, значит, «ыj» то же самое, но в более активной форме. Это может быть уже страх. Он стоит в конце слова и акцентирован, ибо дифтонг «й» воспринимается, как единый звук. «Jы» ослабляет тоску, поэтому «и» – это скорее радость. Точно также «ю» (jу) – юбилейность вместо боли. Jot после гласного активизирует смысл боли: «уй!» – «уj», «упс» – тоже самое. А самый яркий пример усиления гласного перед согласным – окликанье объекта: «эй».

Праязык пропитан тождеством: нет прилагательных, существительных, глаголов, только итоговый смысл, в том числе, у дифтонгов, потом всё это внутри слов окажется. В них смысл звуков сотрется, но усложнение смысла к концу слова сохранилось. Морфемы последовательно наращивают своё грамматическое значение. Самое неопределённое смыслоуказание имеют приставки: одни и те же для прилагательных, существительных и глаголов: исправить, исполнение, изысканный. Корни тоже принадлежат всем частям речи, но более конкретны по смыслу, а вот суффиксы дифференцированы уже строго, совершенно конкретный смысл – у окончаний. Части речи в системе языка тоже отпечатывают на себе последовательное развитие к действию, как смыслу события, но развивались, скорей всего, в обратом направлении. Конкретность события, выраженная глаголом, двинулась к обобщению в существительном и к абстрактному смыслу в прилагательном. Любое определение принадлежит множеству объектов: «чёрной» может быть и кошка, и собака. Смысл подлежащего более конкретен – это или кошка, или собака, а сказуемое выражает состояние, в котором пребывает кошка или собака: «Собака лаяла». Структура смысла застыла, как лавовый узор, в морфемах и частях речи и способна проявить себя в тексте. Междометия подчинились правилам словообразования: ахать, аукать, но ещё могут заявить о своей роли итогового смысла событий. Знаменитое место из Евгения Онегина: Татьяна – ах, а он реветь...

В тексте итоговый смысл тоже может быть представлен. Из письма М.А. Булгакова жене:

Один неизвестный служащий взглянул в мою бумажку и вдруг спрашивает испуганно:

– Позвольте!.. Это вы написали «Дни Турбиных»?

Я говорю:

– Я…

Он вытаращил глаза, выронил бумажку и воскликнул:

– Нет? Ей богу?!

Я так растерялся, что ответил:

– Честное слово!

После «честное слово» по тексту бежит идеальный звук. До него в тексте не было смысла, были только значения слов. Этот звук бежит назад, разносится, как интонация написанных слов. «Смысл – поверхностное что-то», – говорит Делёз.

Пример того же самого: «Мёртвое море знаете? Путин убил».

Если структура смысла оказывается той же самой в текстах и в междометиях, она – безусловна. В итоге, у нас возникло два претендента на роль безусловного: смысл и совесть.