Невыраженный смысл искажает логику, а выраженный становится ложью. Дилемма выглядит не радостно… Невыраженный смысл меня не разрушает до основания, стеклянные образы выводят логику за скобки в ситуации идеологических догм и спасают в мышлении для других случаев. Логика делает образы логоса стеклянными, когда не может справиться с ними. Моя советская идентичность – общезначимый смысл, какая-то жертва с моей стороны «другим», а бенефициаром этой жертвы является дискурс. Логика оказывается более связана с менталитетом.
Уссурийский тигр делает петлю и ложится возле своих следов. Его жертва отождествляет положение дел с отсутствием тигра. Следы не пахнут, «вдруг» он появляется с подветренной стороны: «Нечто, заставляющее мыслить – объект основополагающей встречи. Растёт насилие того, что заставляет мыслить». Мыслить, значит, схватывать, внутреннее чувство преодолевать. Тигр ввёл в него ложную посылку. Некое знание о себе – общее свойство всего живого, – у животных внутреннее чувство есть, иначе бы у тигра не было шансов использовать застой в схватывании. Инстинкт жертвы получил пробоину: думать трудно и долго. Жертва парализована, но, если она спасётся, то, как следствие, и размножится. Это – награда и доказательство способностей. Тигр, который вводит в сознание жертвы ложную посылку, принадлежит к царству зверей. Это у него самого инстинкт такой, – но запущенное в сознании жертвы время представляет собой какой-то жертвенник. С этого жертвенника можно удрать, если случайно повезёт.
Запущенное время течёт в одном направлении, совпадает со стрелой энтропии, разрушения и некой объективности. Средневековый властитель Тимур тоже стремился запустить течение событий в сознании завоёванных народов только в одном направлении, отрубал головы и складывал их в кучу, фабрикуя мутно-прозрачные образы бунта против себя. Тимур стремился отменить у покорённых народов мысль о бунте против себя, время в их сознании запускал в одном направлении: сопротивление Тимуру – не в этой жизни. Он закладывает в покорённых «здравый смысл», который течёт от более дифференцированного к менее дифференцированному: от двух возможностей к одной. И не было становления других мыслей, – только не сопротивляться. У жертв уссурийского тигра условный инстинкт никуда не течёт и срабатывает, по идее, мгновенно. Это время течёт, вторгаясь в него. В безусловный рефлекс время вообще не вторгается. Оно там остановилось ещё в утробе матери. Безусловный рефлекс – отдёргивать руку, прикоснувшись к чему-то твёрдому и горячему – опережающее отражает действительность и обгоняет время. Мы почувствовали только твёрдое, ещё не обожглись, а рука уже отдёрнута. Чувство ожога будет, но позже. Безусловный рефлекс есть зеркальная противоположность мысли, которая сама подвижность, и течёт. Он даже противоположность условного рефлекса, который является каким-то её зачатком. Условный рефлекс тоже сразу является ставшим, думать уже не надо, но время всё равно в него как-то вторгается, если я больше Ленина не воспринимаю, как благое благо. Сам условный рефлекс, вроде бы, не течёт, как мысли текут на его основании, похожим на дедуктивное, но со временем тоже изменяется. Это происходит «вдруг». Таким образом, мы всё равно фиксирует какое-то дискретное течение времени в условном рефлексе, напоминающем собой монолит и непрерывность. Мгновенное становление условного рефлекса имеет подобие и в становлении мыслей, но время в процессе их становления уже осязается. Становление мыслей требует времени, потом они тоже становятся некой дедуктивностью сознания. Становящаяся мысль колеблется в обе стороны, время проходит, но сначала не приносит видимого результата. Мысль ускользает в обе стороны, течёт, но не в единственном направлении. Тёмный предшественник зафиксировал в слове «становление» этот момент времени, похожим на время в инстинкте. Становление имеет смысл чего-то, стоящего на месте, а время колеблется в обе стороны в становлении.
Кроме Тимура, отменить становление чего-то другого в сознании и сразу перейти к инстинкту стремились и в Древнем Риме. Легион, бегущий с поля боя, подвергался децимации, и мысль, чтобы отступить у легионеров становилась «прозрачной». На поле боя был только смысл – сражаться. Думанье в другую сторону не допускалось, приносилось в «жертву». Это – здравый смысл, который стремится от более дифференцированного к менее дифференцированному: от двух возможностей к одной.
Из этого следует, что идентичность может быть навязана. Она находится на уровне инстинктов, а не разума, который только напрасно тарахтит рядышком, преследуя интересы военачальников. Кажется, что человек всё время думает и кем-то становится, когда в сознании тарахтит дискурс. На самом деле, время вместе с дискурсом только проходит.
Однажды я наблюдал на остановке молодую женщину с собакой в наморднике. Маленькая девочка вслух выразила мысль её погладит, но боялась… Женщина подбодрила: «Ну, ты будешь гладить её или нет!?». Девочка справедливо расценила это, как приглашение… к девочке мальчик присоседился – гладить собачку по голове. Та заводила глаза, но вела себя покорно, хотя незнакомые люди лезли в её личную зону. Ей пришлось быть культурней всех, это была идентичность. Какой-то постоянной компонентой идентичности может считаться совесть и Нарцисс, но у собаки это был условный рефлекс подчиняться хозяйке.
По поводу идентичности можно согласиться с социологами: «Это система групповых ценностей, которую человек сознательно разделяет». Разделяемые ценности возбуждают у человека уважение к себе самому, чувство сопричастности и важности, но проблемы Нарцисса, которому приходится врать и приспосабливаться к коллективным ценностям, нас не интересуют… Ещё в идентичность входит возрастная, половая, ролевая, национально-историческая, территориальная и прочая конкретность человека, – а он переедет в другую страну или попадёт в иную социальную страту и забудет свою идентичность. Его условные инстинкты изменятся, он приобретёт новые. С более высоким уровнем возможностей идентичность примиряется с удовольствием. Вряд ли кто-то грустит о своём подневольном детстве, когда слова взрослых окружают сознание множеством табу. Как полагающееся чувство, грусть о детстве сильно преувеличена. Оно сознаётся, как время без стрелы, но этот контур и так всегда с нами, зачем поднимать его в сознание? Вернуться к катанию на велосипеде можно и во взрослом возрасте: качать мышцы ног, поддерживать физический тонус или вытрёпываться. Дети с велосипедом тоже вытрёпываются. То ли взрослые остаются детьми, то ли дети так взрослеют… Но взрослые решают проблемы, которые у них накопились со временем. Это время и есть главная проблема. У детей её просто не может быть. И, если правы социологи, эта грусть – не наша идентичность.
Мы по-прежнему ищем «я», отыскивая начало мышления, а ближе всего к началу мышления безусловные рефлексы. Они, кстати, и проще всех.
Если сознание не контролирует свой уровень, который манипулирует течением времени, то кто его контролирует? Сознание может изменяться. Время всё равно будет стоять в каком-то контуре и течь в других. Между контурами – изменяющимися и неизменными – будет расти напряжение, запускающее смысл, который приходит первым. После того, как условный инстинкт мгновенно возник, время не течёт для него, но информация в сознании накапливается и может инстинкт незаметно отменить. Это тоже будет казаться мгновенно. Не смотря на то, что время для условного инстинкта стоит, его смысл практически не отличается от здравого, по большому счёту являющегося тоже автоматическим. Совесть и Нарцисс также создают автомат из нашего внутреннего мира. Если время является событием на плоскости материи, то рефлексы и эмоции – события на плоскости чего? Это – не материя. Иначе бы они подчинялись времени безусловно.
Отсутствие запаха на следах, головы, сложенные горой у ног Тимура, метаболический вихрь, вращение небесных тел – всё это события, но на разных плоскостях. Время течёт событиями, становится идущим: секунды, минуты, часы… А время становления никуда не течёт, это – прямая линия, которая растягивается в обе стороны, но секунды, минуты, часы проходят. Прямая линия олицетворяет эмоции, ускользающие в обе стороны к внешнему и внутреннему, и прямую линию Делёз считал самым страшным лабиринтом.
Время Хроноса отвечает на вопрос, какой отрезок времени тянулось что-то: существовала клетка, организм, мелодия… Кажется, что и не может быть другого времени, но Надежда на бессмертие отрицает Хронос. Это – самое глубокое представление Нарцисса о себе, его отрицают и инграммы Хаббарда… Время становления скользит по линии Эона. Хронос в лучшем случае отмеряет на ней регулярные случаи, а калибрует прямую линию Эона совершенно неравномерно «вдруг». После «вдруг» время уже не может сомкнуться неразличимо. «Вдруг» опять какой-то «друг», – тёмный предшественник шлёт привычный знак.
Как происходит становление чего-то? Почему настоящее «вдруг» становится прошлым, хотя было актуальным два года или десяток лет подряд и, казалось, так будет вечно… Что-то копилось в вихре событий. «Событие неотделимо от тупиков времени, от простоев. Это даже не простои до и после события, простои в самом событии». (Делёз). Нужно сказать, что прямая линия Эона – это не поступательная линия прогресса. Прогресс тянется в одном направлении. Это – дискурс. В один прекрасный момент он может исчезнуть, как исчезли мамонты.
«Вдруг» – маска случайности. Чем медленнее развивался процесс, тем больше регулярности, как закономерности, в нём могло быть прослежено. Может, речь идёт только о степени нашего осознания… Какие-то процессы протекают незаметно, их результат возникает «вдруг». Может осознание закономерностей так вырасти, что исчезнет случайность? На скользкой дорожке упал прохожий, вас тоже угораздило, не упасть, совсем другое угораздило, но ведь случайность предупредила, что место опасное. Что не осознали? Дело даже обстоит более безнадёжно. Событие становится «злым» или «добрым» по своим последствиям. Это не зависит от осознания наперёд, оно уже является фактом. Но, допустим, вы всё досконально видите наперёд. Жизнь стала лёгкой и весёлой, но в футляре. Что делать в раю, если там нет грехов, тотальная рациональность – в итоге. Это – и есть затемнение. Так что от случайности не денешься никуда. «Вдруг» не променяешь на жизнь в раю или как при коммунизме.
Закономерность без случайности не существует, как ничто без своей противоположности. Этот закон не знает количественного ограничения, только качественное: ничто, значит, ничто, – но тут возникает одно тонкое место, связанное со словоупотреблением…
Бруно Латур использовал словосочетание «трансцендентные законы экономики» в одной своей работе. Такие бессмысленные словосочетания позволяют Нарциссам разделяться со своим непониманием и любоваться этим непониманием, – но наталкивают на некоторые соображения. Трансцендентному (непознаваемому) противостоит имманентное (познаваемое) – т. е. законы. «Трансцендентное» и «трансцендентальное» нельзя путать. В одном случае «непознаваемое», в другом – происхождение знаний или начало мышления. Очевидно, что трансцендентный и имманентный противоположные понятия. В то же время трансцендентное обосновано случайностью: больше ничем обосновано быть не может, иначе превратится в имманентное. А что будет противоположным понятием для случайности, если трансцендентное противоположно имманентному? Имманентность (закономерность) уже не может быть таким понятием. Случайность – основа для трансцендентного, значит, и для имманентного. Она – безусловней этих противоположных понятий одного ряда…
Благодаря регулярным событиям, сознание различает закономерности, но случайные события являются началом этого различения. Событие, по большому счёту, и есть случайность, даже регулярные события. Они могут «вдруг» исчезнуть. Солнце, например, не взойти в Канаде. «Вдруг» – не погрешность разума. События привлекают внимание, его организуют, что-то делают «вдруг» заметным. Это – начало внимания, «вдруг» собирает его в «фокус». Когда моё глупое сознание различило себя в таком же глупом сознании другой особы, мы образовали с ней сходящуюся серию. Это различение было отождествлением, но, по большому счёту, благодаря этому явилось различением, возведённым в квадрат. Закон перехода количества в качество гласит: количество, возведённое в квадрат, является новым качеством.
Случайность не укладывается в рамки пространства и времени. Космос и события на молекулярном уровне подвержены случайности. Время, в которое случайность себя реализует, тоже не имеет размеров. Вселенная со всеми своими закономерностями может «вдруг» исчезнет, в то же время после этого возможна случайность.
Единство необходимости и случайности Гегель называл абсолютной действительностью… Случайность существует, как закономерность, если подчиняется правилу нравственности, в то же время не подчиняется даже собственному правилу, – не иметь никаких правил. В нашем обыденном представлении случайность – что-то досадное, потому что нет правил, но чаще всего своим отсутствием правил случайность задаёт направление процессу.
Случайность – это какие-то пустяки, но пустое – синоним простого.
Попытки высказать некий один, простой смысл и вывести из него весь мир предпринимались философией с самого начала. Фалес полагал таким началом воду. Член Американского философского общества Стивен Вайнберг так пишет об этом: «Если считать, что все вещества имеют единую основу, то вода не так уж плоха в этой роли. Она бывает не только жидкой, но твёрдой и газообразной, также очевидно, что без воды не может быть жизни…». Анаксимен разделял идею, что всё создано из некой простой субстанции, но с его точки зрения это был воздух. «Подобно тому, как душа, будучи воздухом, сдерживает нас, так дыхание и воздух объемлет весь мир». Ксенофан считал землю первичной субстанцией: «Из земли всё вышло, в землю всё обратится». Гераклит учил, что основой всего является огонь: «Этот космос один и тот же для всех не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий». Анаксимандр подметил взаимное превращение четырёх элементов друг в друга и счёл, что ни один из них не достоин быть принятым за субстрат, но «нечто иное, отличное от них». Взгляд на то, что вещество состоит сразу из четырёх элементов – воды, воздуха, земли и огня, – восходит и к Эмпедоклу. Мы тоже хотим вставить свои пять копеек в эту дискуссию древних: мышление может упорядочить огонь, воду, воздух и землю по некоторым признакам. Земля неподвижна и непроницаема, вода – проницаема и подвижна, воздух проницаем и ещё более подвижен, огонь – только подвижен, но не проницаем. Всё, попавшее в огонь, превращается в пепел. Пустота – проницаема и неподвижна. Это – пятый элемент. Что может быть проще пустоты? Она может упорядочить признаки остальных элементов. И разве случайность и «вдруг» не олицетворяют пустоту сознания, создающую равновесие между элементами?
Что философское знание существует, доказал Гегель вопреки себе. В научном обороте того времени атомы рассматривались, как идея. Они были только пределом делимости. Гегель сам писал, что атомов не существует. Он давал дефиницию качества через количество на каких-то простых примерах едва ли не сыпучих продуктов, не подозревал, что атомы откроют. Когда это случилось, их принадлежность конкретному веществу – качество – оказалось связано с количеством у них протонов и электронов в ярде и на орбите. Эти элементы одни и те же у водорода, гелия, золота, железа…
Удваиваясь, количество меняет качество на противоположное. Этот закон касается материального и духовного. Удвоение – это возведение в квадрат: «Одни и те же качества у количества создают противоположное качество», – гласит метафизика Гегеля. Например, кислород и водород обладают одним и тем же качеством: один газ, поддерживающий горение, а другой – горючий газ, но вместе тушат огонь, соединив свои одинаковые качества в молекуле воды. Без этого преображения качества через количество горючий газ и газ, поддерживающий горение, в конечном счёте, сожгли бы весь космос и привели к пустоте, но сама эта «пустота» задаёт направление против себя. Вода представляет связанный огонь, который останавливает горение.
Борьба противоположных тенденций друг с другом стремится к пустоте, к взаимной ликвидации, как своему пределу. Мы ликвидируем мир, мир ликвидирует нас, но, на самом деле, заботимся друг о друге.
Случайность связывает всё, по чему пробежала трещина, и убеждает, что всё совместимо. Мир обладает безусловным тождеством самому себе. Снег и деньги могут превратиться друг в друга, а противоположности друг в друга превращаются закономерно. Бедность и богатство – одно и то же. Совозможность событий – причина регулярных случаев, а несовозможность – причина чуда, и трудно отделаться от впечатления о сознательном намерении случайности, отменяющей любые регулярные случаи и допускающей любые чудеса…
Я заметил когда-то противоположный смысл у междометий «ха!» и «ах!» и его формальный признак. Это было давно, а недавно в соцсетях мне предложили подробно рассказать о себе. Я пошутил: «Начну с детства», без труда удалось вспомнить первое мнение о себе: «Гадкий Утёнок», – но скоро рассказывать нужда отпала. Я продолжил рассказ самому себе: мне «вдруг» захотелось согласиться с Ницше, что нет никакого «я». Всё шло более-менее гладко, пока не вспомнился случай с петухом… Врождённая совесть оказалась сюрпризом, но позволяла вырваться на оперативный простор… я и раньше задавал себе вопросы, откуда берётся сознание, мне удавалось забираться в самые узкие норки, отыскивая его начало, но в самых недоступных местах стояло зеркальце или хотя бы его осколочек, за который было не заглянуть, этот осколочек отражал моё уже существующее сознание.
После того, как я набрёл на совесть, возник целый ряд случайностей. Бывшая жена принесла «Скорбь Сатаны» почитать, и книга пригодилась в работе, племянник оставил сыну Виктора Пелевина. Сын показал книгу мне, мы вместе смотрели «Поколение Рepsi». Я только начал писать, а в двух случайных книгах информация, дающая в руки нить. Эти вызывающие изумление подсказки сыпались и дальше… Случайно привлек внимание А. Дугин на youtube со скороговоркой: «Дериоз… Дериоз…». Речь шла о каком-то французском философе. Google не знал Дериоза. Я стал слушать Дугина ещё раз… В сингулярных точках Делёза мне удалось узнать свои точки из числового поля, которое когда-то я обнаружил между строчек таблицы умножения. Точка распадалась на две половинки, сложно связывалась с полем, как целым. Кант был счастлив, что мог мыслить точку, как простое представление.
Плывущий смысл точек лишал всё на свете безусловности. Деревянная ручка ножа могла оказаться опасней его стального лезвия. Может быть, это безумие? «Да, конечно». Но если кто-то разделяет твою реальность, ты уже не сумасшедший. Делёз – моё забытое alter ego. Можно добавить, что все цитаты в книге найдены случайно, их доля, хранившаяся в памяти, была ничтожной. Случайность предопределила мне вытряхивать накопленное сознание, и теперь, по нравственному закону, все носители информации, которые мне нравится и не нравится, приводятся к общему знаменателю. Кого цитировать, выбирает она, а не я. Я говорю «она» вместо «я», как форменный шизофреник. При рассмотрении случайности непредвзятым образом приходится признать, что она существует объективно, различается помимо воли, задевает эмоции. Из-за этих эмоциональных встрясок её предпочитают игнорировать, не замечать чью-то безусловную волю. Случайность играет без правил, и окружающие прячут голову в песок. Страшновато смотреть в глаза Богу. После созерцания у случайности нравственности, религиозный пафос действует на меня притягательно.
Это – наша судьба. Мы обречены слышать и видеть только самих себя, находиться под ярмом рациональности, здравого смысла, дискурса и всего прочего. Но есть мнение, что Бог отменяет судьбу, возможно, Он тоже хочет не только всё знать, но и надеяться на случайность.
Приложение к четвёртой главе.
М. Гефтер. «Происхождение мужицкого царя и Ганди».
«Итак, вышел Ленин из блокады (Разлива), а в ЦК готовятся к заседанию 2-го съезда Советов. Гениальна политическая идея Троцкого – соединить съезд с восстанием в Петрограде. По вопросу о земле – это, кстати, мы раскопали в нашем секторе – доклад сперва поручают делать Ларину и Милютину. Грех покойников обижать, но я легко представляю этих догматиков, особенно сумасшедшего Ларина. Что они от имени РСДРП (б) предложат мужицкой России? Какие-то совхозы! Но в последний момент появился Ленин, и вопрос о докладчике отпал: о земле вправе выступать только он, это ясно для всех. Ленин идёт к трибуне – он совершенно не готов! Тогда он просто достаёт из кармана эсеровский наказ о земле, добавив к нему пару вступительных фраз, его зачитывает – и всё! Игра сыграна. Программой большевиков стал наказ мужиков-эсеров – а в Советской России появился мужицкий царь.
Ну, а если б Ленин ещё день просидел в подполье и эти двое ортодоксов выступили с национализаторской программой РСДРП (б)? На этом для Ленина и большевиков всё бы кончилось.
Вот что такое история: встреча несовместимых. Историческое начинается там, где вещи, доселе несовместимые, оказываются совмещены. В момент, когда несовместимое станет совмещено, является харизматический лидер. Человек, который извлёк из кармана чужой наказ и объявил его всей России как программу советской власти. Совпадающую с политической монополией большевиков.
Глеб Павловский: – Да случай красив. Но согласитесь, что случай чертовски кровав. Махатма Ганди этого не одобрит.
Михаил Гефтер: – Но почему? Ленина и Ганди роднит спонтанность главного хода и немыслимость выбранных средств. Плюс интуиция мира в рамках локальных задач.
Известнейший случай 1930 года Индийский национальный конгресс в противоборстве с Англией зашёл в тупик: лидеры в тюрьме, мирные средства исчерпаны. Радикалы берут верх, ради независимости прибегая к самым свирепым действиям. Тогда Ганди идёт к берегу моря и начинает выпаривать соль. Призвав народ Индии делать то же – не покупать соль и не платить налогов британской короне.
Ганди, нашедший непрямой ослепительный выход из плохой ситуации, подобен Ленину осенью 1917 года. Россия уже перестала существовать. Власть и фронт рушились, мужик на селе озверел и никого не слушал. Ленин, который просто взял наказ о Чёрном переделе и озаглавил его «Декрет о земле», – чем не Ганди, выпаривающий морскую соль?
Теперь погляди на результат. Разве результат Ганди не страшен? Миллионы убитых в резне, разделившийся Индостан и его собственная гибель – разве не доказательства его поражения? Разве финал Ганди не сопоставим с мучительным финалом Ленина, потерявшего власть над ходом вещей, который он начал? Исторический деятель вымеряется не тем, что опередил время – иногда ему лучше отстать. В случайный момент он улавливает единственное, немыслимое средство, чтобы двинуть к цели массу слепо возмущённых людей. Обратив слепоту в сообразное их умам действие. В эти минуты лидер воплощает собой историю. Таков Ленин в октябре, таким был Ганди. Но деятель измеряется не только звёздными часами, но и в равной мере поражениями. Опыт поражений – великое наследие людей. И в наследии Ленина для меня наиболее интересен интеллектуальный опыт поражения.
Введём понятие исторического деятеля как проблему, позволяющую разъяснить, почему Ленин – человек без биографии. С Ленина смыто всё личное – это возмездие или законная расплата? Или он сам намеренно загонял личное внутрь, до неузнаваемости и невидимости его? А последующее смыло личность, напрочь и навсегда.
Глеб Павловский: – Полагаю тебе скажут: Ульянов – просто человек, который случаем и стечением обстоятельств попал в центр событий и своей маниакальной сосредоточенностью на власти сумел повлиять на всё.
Михаил Гефтер: – Дело в том, что Ленин сам обстоятельство (случайность).
Глеб Павловский: – Любимейший либеральный миф, будто царя Александра убили в момент, когда он «даровал России Конституцию» и вышел погулять.
Михаил Гефрер: – Рысаков кинул бомбу наугад и не глядя – не попал, убил кучера. Царь вышел из кареты. Изображают это в сентиментальных красках: мол, беспокоился о жизни раненых. Ничего подобного, ошеломлённый Александр вывалился из коляски, бессмысленно кружил. Полицмейстеры уговаривали ехать во дворец. Схваченный Рысаков бормотал дурацкую фразу вроде: «Не вышло, вот и кончилась жизнь». Гриневецкий со второй бомбой стоял у парапета, но сбежались люди, и он не мог её бросить: толпа народу, царь в толпе. Как вдруг Александр сомнамбулически пошёл прямо к нему сквозь толпу.
Царь подошёл к Гриневицкому – зачем? Тот стоял, расслабленно облокотившись о парапет, как Онегин. Масса людей, бросить бомбу уже нельзя. Но когда царь сам подошёл к нему абсолютно вплотную, глядя в глаза, он покорился случаю – и уронил бомбу под ноги обоим.
Глеб Павловский: – Потрясающе!
Слово «эмоции» переводится на русский язык, как «потрясать», и действие случайности именно «потрясает», по точному выражению Глеба Павловского… Император сделал свой выбор, он мог поддаться уговорам полицмейстеров, случайность давала шанс, но ему хотелось всё переживать там, где это случилось. Он не подозревал, что время сжалось, что следующее предсказанное цыганкой покушение будет прямо сейчас: «охота пуще неволи!». Царь выбрал то, что ему нравилось сию минуту. Нравственный выбор был и у Гриневецкого. Он собирался убивать, а не умирать. «Вдруг» это стало безнадёжным тождеством.