В поисках своего я

Я вспомнил про книгу с именем Сатаны вверх ногами у себя в кармане, ничего не стал добиваться и ушёл. На следующий день я пошёл в церковь, сунув Гофмана в карман уже правильно. Дверь пришлось открывать самому. Я купил свечку, прошёл к подставке, где они горели. Ко мне приветливо наклонили свои горячие язычки полсотни золотых огонёчков, на сердце стало тепло и жутко. Мою дружбу с Заполей признавали на том свете…

Вообще-то, Заполя стал моим первым разочарованием в Нарциссах. Я сам этого не понимал, и меня, будто, переспросили. В том, что мы выражаем, случайность принимает только прямой смысл… В «Тошноте» Сартр заметил её обыденность, мы сами заметили её нравственный характер. Это – два противоположных момента, которые позволяют образовать какое-то понятие. Видимо, размышляя о возможном личном Бытии Бога, Делёза написал: «Множество не может быть включено в себя, как один из своих членов» … Действительно, внимание ничего такого не фиксирует, логика даже этого не допускает, но нам известен фрактал. Он включает в себя самого себя.

Нравственное расписание случайности толкает нас в объятия Бога… Правда, есть ещё один претендент на роль Творца. Это – эмоции. Надо спокойно разобраться с их заявкой… Так или иначе, эмоции существуют достоверно, а случайность делает всё совместно с эмоциями. Перемещение девочки во сне из вагона на косогор сопровождалось эмоциями. Жак де Моле на костре, проклиная французских королей, тоже не мог их не испытывать. Расчувствовавшийся Иисус Навин остановил заход солнца… кто-то в Канаде остановил восход: «Горькие слёзы застлали мой взор, хмурое утро крадётся, как вор, ночи вослед. Проклято будь наступление дня, время уводит тебя и меня в серый рассвет». – Такое иногда бывает, что не хочется никакого утра. Эмоции, задетые Сваном у какой-то кухарки, могли запустить процесс его судьбы. Возможно, они поселились в самой сонате Вентейля, настраивающей на любовь к чему-то падшему. Для такой «зарядки» сонаты могла послужить дочь Вентейля, для эстетически чувствительного Свана это оказалось неотразимым. Случайно Одетта рядом сидела. Бытие эмоций – загадка… Интеллектуальные силы покинули Свана в любовной коллизии, только на один момент у него наступило просветление: «Как же так: я убил несколько лет жизни, я хотел умереть только из-за того, что всей душой любил женщину, которая мне не нравилась, женщину не в моём вкусе!». Эмоции играют без правил, резвятся, где хотят, прямо, как Бог. С ними связан случай Кабирии, сотворившей свадьбу вокруг себя…

Кьеркегор пишет, что, ведя своего единственного сына к горе Мориа, Авраам скрывает свои эмоции. Намерение принести Ицхака в жертву он скрывает от верного слуги, от Сары, от самого Ицхака, может только молчать о том, что собирается сделать. По мнению Кьеркегора, его слова Ицхаку: «Бог сам усмотрит себе агнца», – являются иронией… Авраам себя подавил, в нём нет никакой речи. Почему они находят именно агнца, запутавшегося рогами в терновнике? Это же – не по правилам. В жизни такой случайности быть не может. По крайней мере, проще не верить в это, как в случайность. И человек не может сотворить агнца словами, к тому же вынужденными…

А из вагона на косогор вместе с одеялом человек может? А мстить триста лет королям после своей смерти? Это тоже за пределами здравого смысла. Это является даже не случайностью, а чудом, не поддаётся анализу, как и длинная ночь в Канаде. Все закономерности пространства и времени нервно курят в сторонке после таких происшествий. На самом деле, случайности просто сотворить агнца, запутавшегося рогами в терновнике. Можно допустить, что она реагирует на эмоции Авраама, а из него и слова не вылетают: сжат единый Голос Бытия. Можно нафантазировать, что ирония в словах Авраама была опущена, оставлен только прямой смысл: «Бог сам усмотрит себе агнца». У девочки тоже внутри всё должно было замирать и сжиматься, когда она прыгала со стога сена во сне… и случайно эти эмоции «вдруг» проигнорировали стенку вагона, движение поезда… и заботливо прихватили с собой одеяло. Пафос Кьеркегора вполне уместен по отношению к случайности: «Авраама никто не мог понять. В самом деле, чего он достиг? Он остался верен своей любви. Но тому, кто любит Бога, не нужны никакие слёзы, никакое восхищение, он забывает свои страдания в любви; да, он позабыл их так основательно, что после не осталось ни малейшего намёка на ту его боль, если бы Бог сам не напомнил ему об этом; ибо Он видит тайное и знает нужду, и считает слёзы, и ничего не забывает».

«Если точка начинает двигаться, возникает линия, движение линии создаёт плоскость, движение плоскости создаёт объём». Стремление точки вытянуться в линию Гегель называл встревоженностью…

Если пространство возникает, как следствие движения плоскости, на которой волнуются события, то почему не может быть двух плоскостей, одновременно раздвигающихся в объём? Как могут быть и две движущихся линии, разворачивающиеся в плоскость, а точка может вытягиваться в обе стороны и оставаться в центре… В итоге пространство – тоже самое, что и точка, только не имеющая границ. Смысл, который приходит первым, может быть удовлетворён таким результатом…

Создатель модели голографической вселенной проиллюстрировал её тоже двумя видеокамерами, направленными на ближнюю и дальнюю стенку аквариума с одной рыбой. Непосредственно видеть рыбу мы не можем, её видим через видеокамеры, как двух рыб. Их размеры увеличиваются и уменьшаются: изменения в размерах и движении рыб синхронно связаны, но «форма созерцания» мешает понять, что это одна рыба.

Нашему представлению о пространстве соответствует бесконечная пустота, но пустота космоса имеет искривлённую форму. Интересно, как у пустоты она может быть? Любая форма – присущность материи, а не пустоты… Амбивалентному представлению о пространстве соответствует бесконечная пустота + бесконечная плотность. «Чёрные дыры» в космосе уже доказаны. Дыра и пустота вербально тоже сходятся. Чёрная дыра, по мнению физиков, ещё и плоскость. Если чёрные дыры – двухмерный объект, то и галактики, сформированные вокруг них, – тоже объекты в длину и в ширину, Их высотой можно пренебречь в космическом масштабе. Почти двухмерный объект – природа, как плёнка, растянута по планете. Все плоскости похожи на диск. На него можно записать, что угодно, и это будет это играть… «Чёрная дыра» под воздействием гравитации, вдавливающая в точку, что угодно, могла бы послужить причиной возникновения принципа Вселенной, выраженного смыслом, который приходит первым. Кажется, в материи тоже больше пустоты, чем самой материи. Если ядро атома увеличить до пяти копеек, электрон будет вращаться от него на расстоянии в двадцать километров. Если атом становится размером с солнце, мы получаем солнечную систему… Не только материя наполняет пустоту, но и пустота – материю.

Благодаря материи, в свою очередь пустота искривлена, имеет форму. Этот принцип не зависит ни от чего: макро-микро – формы созерцания, с принципом не совпадает ни вид пустоты, ни вид материи. Какой-то простой смысл прячется за личинами.

Если в модели Гегеля плоскость является «причиной» пространства, создаёт пространство своим движением, то сама создаётся линией, которая, в свою очередь, создаётся точкой. С каким представлением можно связать эту начальную точку и причину её движения?! Движение в нашем мире – тоже безусловность. Случайность тоже невозможно себе представить статичной, хотя она может доказать, что угодно, в том числе, и статику, но движение, всё-таки, присуще точке, и это делает её определённость сразу же размытой. Точка, в пределе своих превращений в линию и плоскость, становится пространством, опять точкой, но уже без границ.

Наилучшим образом всё объясняет замысел. Мы не ломаем себе голову: произошёл ли пятиэтажный дом от двухэтажного, потому что замысел может развиваться и дальше… Если угадали замысел, не надо ломать голову и, кто возник первым, – человек или обезьяна. В органах свиньи и человека тоже много общего… Части замысла могут комбинироваться по-разному. Это не является бессмыслицей, по Делёзу, это – нонсенс, который производит смысл в избытке. Творение – тоже какой-то нонсенс. И чудо – нонсенс. И девочка не может переместиться из вагона на косогор вместе с одеялом, и солнце не может не взойти или остановиться на небосводе. Всё это – нонсенс, а не бессмыслица. Нонсенс создаёт культуру, сам выражая свой смысл. При этом смысл выглядит, как совершенная ложь… ибо это – общезначимый логос.

Сначала все зародыши развиваются, как девочки. Потом у одной половины снаружи оказывается то, что у другой остаётся внутри. Если у одной половины внутри остаётся «пустота», то у второй половины снаружи будет «материя». Материя и пустота взаимозаменимы, как смысл, который приходит первым. После какого-то пространственно-материального поворота смысл у этой взаимозаменяемости остаётся простой и тот же самый – и довольно сексуальный.

Размен наблюдается и в плане психики. Реакции моего сына со временем стали прямолинейными, исчезли эмоциональные подробности, которые были сначала, но мне случилось наблюдать свою маленькую сестру, которую привезли из другого города, когда ей был год, а мне двадцать лет. Я пришёл к бабе Нюре, чтобы увидеться с ними. Малышку в это время купали в ванне. Это была наша первая встреча, и на меня малышка не реагировала, безмолвно сидя в пене. Мама и бабушка хлопотали рядом с ней, но не трогали, и она тоже ничего не делала. Неподвижные щеки выдавали, что ребёнок ещё не умеет говорить, но меня впечатлил её лютый взгляд, а не неподвижные щёки. По крайней мере, я не стал с ней сюсюкать и скоро ушёл, чтобы не мешать… Во второй раз я увидел сестру в её двенадцать лет. Она опять приехала к бабе Нюре. Я узнал об этом и пошёл в гости, казалось, что встречу ребёнка с узкими, бесстрастными зрачками и т. д. Баба Нюра послала её открывать мне калитку. Мы встретились в воротах, можно сказать, первый раз в её жизни. Я, конечно, понял, с кем имею дело, когда увидел девочку, но у сестры был доверчивый взгляд, излучающий мягкое любопытство, губы нежно улыбались. От неожиданности я поцеловал её в эти губы, ещё сказал, что я – её дядя. Я просто запутался…Вообще-то, целоваться с роднёй у нас не принято. Это была эмоция.

Кажется, пока маленькие дети не умеют говорить, их «внутреннее» находится на поверхности. По Юнгу, это – анимус – внутренний мужчина у девочек, а у мальчиков, соответственно, анима – внутренняя женщина. Может быть, поэтому мы испытываем такой не ослабевающий интерес друг к другу после детства? Мужчины выражают «анимус» женщин, а сами видят в них выражение своей «анимы»? В этом что-то есть. Лирика Пушкина даёт представление о складе тонко чувствующей души – настоящей анимы, а сам он был бабник и дуэлянт. Анима была проявлена только в лирических стихах. В ранней лирике Ахматовой тоже есть стихи, великолепно выражающие её анимус.

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камене нашёл

И на работу ночную ушёл.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ея погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля».

1910г.

Судьбы ещё нет. Анна Андреевна – ещё девочка-девочка, даже сына себе представить не может, но её анимус – безжалостный бандит. Муж у неё вовсе не в третью смену работает. Он и есть бандит: «Трубку свою на камине нашёл и на работу ночную ушёл». Она тоже не христианская жена: «Дочку свою я сейчас разбужу, в серые глазки ея погляжу». – Это какая-то бестия, которая совсем не фантазирует социальное поведение. Сероглазый король, который ей не достался, тоже убит в фантазии, а соперница-королева стала седой. Где эти нежные, удивительные женщины, которых воспел Пушкин? Но Анна Андреевна – поистине великая поэтесса, – и такие образы у неё тоже есть: «Перо задело за верх экипажа, я поглядела в глаза его, томилось сердце, не зная даже причины горя своего…». Какое-то бессознательное притворство – женская жизнь, переложенная в стихи, – а иногда и сознательное: «А у нас тишь да гладь, божья благодать, а у нас синих глаз нет приказу подымать». Будешь притворяться, забудешь, кто ты такой. (с)

Если жить долго, «второй пол» проступает у каждого человека. Это движение к андрогину вызывает чувство печали и прибавляющихся лет. Мощные мышцы мужчин становятся какими-то округлыми… Женщины обретают усики… Пол – это образ. Мы воспринимаем мужчин и женщин, скорее, по привычке. Если кто-то сильно отличается от фиксированного представления, положенного ему по статусу пола, то вызывает отвращение. Отсутствие образа – это некрасиво. Пол – красив и определён, но «половина» – опять какая-то ложь.

Наше мышление не выражает правду. Творение – ложь, и эволюция – ложь. Я ничего не могу сказать, не солгав: «Случайность есть проявление сознания Бога!», – мои заявления не лишены волюнтаризма, даже если сознательно я не лгу. Любое моё представление – ложь. Это связано с тем, что каждый отдельный полюс эмоции определён, но вместе они – неопределённость. Наши представления стремятся к отчётливости, как у эмоциональных полюсов, но два полюса её лишены в принципе. Логика выходит из этой неопределённости, благодаря кодифицированной связи между посылками. Одна из них большая, другая – меньшая. Они имеют сходство с полюсами или моментами силы у Гегеля. Когда один момент развёрнут и распространяется, как среда, второй свёрнут в нём. Моменты разворачиваются друг за другом, и всё в порядке, а если разворачиваются одновременно? Это даёт возможность двух разных ответов на один и тот же вопрос. Эволюция и творение могут быть одновременно верны… Либо они верны только одновременно. Это – контингентная истина. Если сотворение мира подчинялось телеологии Бога, мир сохраняет подчинение цели, как свойство. Эволюционное изменение и целесообразная деятельность возможны в мире, в тоже время сотворённый мир, как «вещь в себе», самостоятелен по отношению к ним.

Надо сказать, что мы попадаем в некоторое затруднение с созерцанием времени, но мыслить его всё равно придётся амбивалентно… Способ видеть время – хоть циклическое, хоть прямолинейное, – опосредование с помощью чувств, а не понятие разума. Встречая человека через много лет, мы замечаем, как он изменился. Мы сравниваем его «образ» на линии времени, но видим изменения в человеке, а не текущее время. Категории разума могли бы определять время, если бы были, как следует, поняты, но и чувственное восприятие времени всё равно останется.

Вроде бы, доподлинно известно, что у времени есть стрела, которая движется от прошлого к будущему и совпадает со стрелой энтропии. Мы не возьмёмся определить – чувственная она или рассудочная, – но «стрела», являет нам какой-то простой смысл. Принцип амбивалентности должен включать и отсутствие стрелы. Как мыслить отсутствие стрелы у времени?! Будем надеяться, что тёмный предшественник оставил нам слово «вечность» для времени без стрелы. Сложно, конечно, себе представить время без стрелы, но, как говорил Делёз: «смыслом обладает даже квадратный круг». В «Мире без времени» в моём сознании существовала масса явлений, связи прослеживаются между впечатлениями, но для их развёртывания не хватает времени остановки в дверях. Катастрофически не хватает для протекания ни последовательно, ни одновременно. Времени просто нет. Это – ноль времени. События в сознании протекают без него.

Будущее раньше прошлого – тоже нельзя себе представить, но вот есть же опережающее отражение действительности! Нельзя прямо указать на время – вот оно, а ещё нельзя прямо указать на электричество. Я сейчас не имею в виду способ говорить: описывать или использовать электричество. Разность потенциалов в сети позволяет передавать электрический ток, есть электролиз. Известны способы переводить потенциальную и тепловую энергию в электрическую, но бег электронов в проводнике, в нашем представлении призванный материализовать электричество, не может этого сделать. Сколько не гони электроны из проводника, их там меньше не становится. Хотя описания работают: «Не влезай – убьёт!». Время тоже убивает рано или поздно.

Мы точно знаем об электричестве, что оно убьёт, – но что оно такое? Заряд? «Заряд загнал я в пушку туго». Это одновременно событие и его плоскость. Эту плоскость можно потрогать. Если заряд не взорвался, он материальное что-то… Мы воспринимаем световую энергию молнии, но это явление тоже не сообщает нам ничего об электричестве, как прибавление морщин на лице ничего не сообщает о времени. Морщины появляются со временем, но у мумий могут и не прибавляться. Значит ли это, что времени для мумий не существует, если на их плоскости нет события? Может быть, и значит. Электричество и время можно описывать, как события. События – это сверхбытие, как вязкость глины. Она способна потерять вязкость, стать твёрдой. Вещество глины является плоскостью её состояний, как событий. Морщины на лице наряду со множеством других явлений – тоже плоскость регистрации времени, но саму эту фундаментальную плоскость времени мы не знаем. Мы знаем, что это – чистая материя; но чистая материя – не понятие, нам не хватает «моментов», чтобы сделать её понятием. Это – самое интересное в вопросе манипулирования материей – моменты понятия чистой материи. Если вязкость и твёрдость глины – события на поверхности глины, способ её бытия, то и текущее время – способ бытия некой плоскости, которую мы наименовали чистой материей, толком не зная, что это такое, а она может содержать и время без стрелы, как глина может существовать без вязкости. События, они – то есть, то нет, то опять есть! Дерево то зеленеет, то нет, то опять зеленеет. Время исчезает для частицы, несущейся со скоростью света, та прилетит на другой конец вселенной за миллион лет для нас, но для себя за мгновение. Время замедляется и возле больших масс материи, на пределе замедления и ускорения может исчезнуть, как событие. Тогда мы –кто – неисчезающие боги или наоборот исчезающие? Без существования времени вообще должна возникнуть сингулярность без свойств, как глина без твёрдости и вязкости. Что это собой представляет? Значит ли, что исчезает чистая материя и наступает безмерность? Мы становимся каким-то простым смыслом, которому не на чем проявить активность… Где Гегель, где Кант?

Пространственно-временные характеристики материи в виде вращения в пустоте электронов вокруг атомов, хотя бы, теоретически измеримы, как и время, состояния материи темпоральны. Время – событие на поверхности чистой материи. Значит его может не быть, как события, и меня будет некому убить. Сама материя является частью определения пространства. Какой-то простой смысл сходится с ним, по мнению тёмного предшественника. Время въелось в половину определения пространства, но время – это не материя, а событие на плоскости материи. Материя не уничтожима, а события то являются, то не являются и измеряются числами. Электричество тоже измеряется в разных своих параметрах. Кажется, у времени измерений меньше. Мы плохо знаем, что такое время? Между электричеством и временем, как мы уже говорили, сходство и в том, что они убивают.

Дерево когда-нибудь бы упало всё равно, но молния сваливает его за секунду. Время и электричество могут быть похожи ив том, что не убивают. Известно статическое электричество, которое не убивает. Время без стрелы, по идее, тоже не должно убивать.

«Приходит день, и человек замечает, что ему тридцать лет. Тем самым он заявляет о своей молодости. Но одновременно он соотносит себя со временем, занимает в нём место, признаёт, что находится в определённой точке графика. Он принадлежит времени и с ужасом осознаёт, что время – его злейший враг. Он мечтал о завтрашнем дне, а теперь знает, что от него следовало бы отречься». (А. Камю).

Мы должны признать, что большую часть жизни не думаем о времени и о своём возрасте, личное время, по впечатлению, не течёт. Мы замечаем его течение иногда, как угрозу: «то чувство, что завтра уже сегодня, а ты ещё вчера». – но это бывает только в какие-то моменты, когда время начинает осязаться. Как тяжесть, время не доставляет никакого удовольствия. Если кто-то забыл, – дети тоже недовольны своим возрастом, им всегда кажется, что мало лет. Как лёгкость, время тоже не доставляет никакого удовольствия. Из-за неудовлетворяющего нас течения времени картина человечества – это картина встревоженности. Мы хотим либо скорее стать взрослыми, либо боимся прибавляющихся лет. Время и возраст можно воспринимать только, как что-то внешнее по отношению к себе, как угрозу: Я + мой возраст = кто-то «другой». Мы для себя – внешний мир вместе с временем и возрастом, кто-то, с кем неприятно соотносишься, как с дискурсом.

Представление о своём возрасте может быть галлюцинаторным, как это и бывает с внешнем миром, и чаще всего – галлюцинаторным менталитетом или каким дискурсом. В мои пятнадцать лет, например, моим убеждением было, что сексом можно заниматься лет до тридцати. И надо спешить, ибо половина этого срока уже прошла. Возраст в тридцать лет определил для меня возраст актёров в фильме «Анатомия любви». Люди состояли в браке и после тридцати лет. Что они там делали? Я бы раздвинул свои умственные горизонты, если бы задал себе такой вопрос, но я предпочёл поверхностный вывод и успокоился. О, моя зашторенная юность! Я могу сказать в своё оправдание, что у меня ещё была вся жизнь впереди, казалось, возраст в тридцать лет никогда не наступит и будет болтать где-то впереди. Я таким путём отделывался от времени, но зачем вообще сочинял его течение? Это морока – представлять себя в категориях времени: ты, всё равно, никогда не народ. Если время стоит в сознании, это расслабляет. Движение времени побуждает конструировать понятия, – а мыслить трудно. Мозг привык лениться и от этого получать эндорфины. (С. Савельев).

Итак, в сознании время стоит, а не течёт. Течение времени замечается нами только иногда и, как угроза. Мы воображаем эту угрозу, но какой-то простой смысл активно к ней относится, и время в сознании стоит каким-то простым образом. «Есть существенный элемент времени – прошлое, никогда не бывшее настоящим. Он не представлен, только настоящее представлено, как прошедшее или актуальное. Последовательность настоящих – проявление чего-то более глубокого. Уровни сосуществования предлагаются из глубины прошлого, которое никогда не было настоящим. Они – способ, которым каждый из нас восстанавливает свою жизнь на выбор. Эдип уже совершил своё действие, Гамлет – ещё нет. Но они проживают первую часть символа в прошлом, живут и отброшены в прошлое, так как чувствуют, что образ действия им несоразмерен». – Это Делёз пишет о мифическом времени древних. В цитате Делёза присутствует тревожный пафос, но как раз мифическое прошлое время он связывает с принципом удовольствия: «Маленький ребёнок, имитируя процесс чтения, всегда переворачивает книгу корочками вверх. Он при этом никогда не ошибается, потому что воспроизводит только фрагмент прошлого на основе принципа удовольствия». Мифическим прошлым для Делёза является и время, в котором живёт алкоголик: «Алкоголизм – это поиск особого эффекта, последний состоит в необычайной приостановке времени». В беспечном состоянии пребывают и любовники: «счастливые часов не наблюдают». Кажется, в мифическом времени отсутствует стрела времени. События, где мы молоды, красивы, здоровы и полны сил, как один ответ на все вопросы, наполняют сознание. «Ряд прекрасных изменений милого лица» произошёл, но игнорируется внутренним чувством. Прошлое на основе удовольствия присутствует и во всех идеологических скрепах. Правящая сила советского общества, например, зафиксировала в монументальной пропаганде декрет о земле, но, почему-то, не коллективизацию… Много примеров идеологических скреп приводит Екатерина Шульман. Они существуют по всему миру и во все времена.

В детстве я знал, что Ленин умер 22 января, потому что сам родился в этот день. В гостях у Сашки Атаманского даже утверждал его бабке, что как только Ленин умер, так я и родился… Бабка прижала меня. Тогда я впервые понял, что есть даль времени, но переживать по этому поводу мой простой детский разум никак не стал… Ещё на видном месте в детском саду висела картина, где Ленин стоит в окружении маленьких детей, дети были одеты, как мы. А он жил, вроде бы, давно. От взрослых Ленин верхней одеждой тоже не отличался, такое пальто могло быть современным. И я запутался: картина выглядела, написанной с натуры. В общем, я стал сомневаться в смерти Ленина. Всё наводило на мысль, что он до сих пор жив. Реалистически выполненная картина + детская доверчивость = удачная манипуляция моим сознанием в сфере мифического времени: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Миф в данном случае состоит в том, что Ленин не умер: – эта неопределённость течения времени стала основой для моей коллективной советской идентичности. При этом правду никто не скрывает: Ленин умер, – но логический закон тождества нарушается, благодаря суггестии: смерть Ленина становится равна его жизни… Когда я выслушал в детском саду, что он ещё и победил всех помещиков и капиталистов, то проникся вообще к нему восторгом. Мне захотелось рассмотреть на картине его мускулы. Ленин имел физическое преимущество перед детьми, но, как взрослый, казался нормален – не богатырь. Я решил поговорить об этом с матерью… Мать оказалась прекрасно осведомлена о Ленине и его делах. Ничего не пришлось ей объяснять, я почувствовал наше единение и спросил во весь голос: Как мог Ленин победить всех помещиков и капиталистов? Тех – целые тысячи, и этих – целые тысячи. Может, он их, хотя бы, по очереди побеждал? Победу по очереди тоже было трудно представить, но это был хоть какой-то ответ. Мать проявила заминку, возникла секундная пауза. За это время в меня внедрилось какое-то опасение, казалось, я подвёл свою мать. Казалось, о Ленине нельзя говорить. Тут я запутался: о Ленине говорили открыто… Нет, я не умолк! Я сам нашёл ответ: «За Ленина были рабочие и крестьяне!». Я с самого начала подозревал это, но ожидал подтверждающих слов от матери. Их пришлось высказывать самому. Мать вроде бы согласилась. Вопрос с мышечной силой Ленина отпал, но общая юбилейность по поводу его победы над помещиками и капиталистами стала мне непонятна. Ещё было непонятно, почему рабочие и крестьяне сами не победили их. Рабочих и крестьян было всё равно больше.

Этот вопрос я уже не задавал матери. Более того, секундное отсутствие звукового сопровождения моим мыслям о Ленине стало отключать в моём сознании проверку информации, касающейся Ленина. Мы живём прекрасно, благодаря Ленину, – стало логично. Что жизнь прекрасна сама по себе, как-то выпадало из поля зрения. В молчании матери тогда возникла некая нулевая интонация, и у меня «вдруг» сложилась реакция на несформулированную опасность – очень полезный социальный навык. Недостаток информации и опыта существует всегда. Этот реакция как-то компенсирует этот недостаток.

Впечатление, что я подвёл свою мать, тогда занырнуло куда-то, и я не делал в дальнейшем попыток высказываться самостоятельно на тему Ленина, просто молча переживал восхищение им. Совесть по отношению к матери оказала воздействие на логику, отключала её в течение какого-то периода жизни в данной теме. Хотя никакой физической боли я не испытал, но чем это не инграмма?

Логика в сознании функционировала, и впечатления, связанные с темой Ленина по смежности, получили сюрреалистическую окраску. Видимо, в эти моменты действовал условный рефлекс, возникший благодаря матери мгновенно. В моё сознание внедрился некий код в течение звуковой паузы в её словах. Эмоция матери сотворила его, сжав в ней единый Голос Бытия, который всегда лжёт. Смысл кода попал в меня телепатически, сошёлся с совестью и сотворил мою советскую идентичность. Это изменение сознания практически осталось мной не замеченным… Ленин связался со всяческим добром, выражаемым коллективно, но с другими историческими деятелями взаимодействовал весьма причудливо. Он был материальный, а они – стеклянные… Бабка однажды сказала: «Ленин да Сталин». Эти имена связывала созвучность. Я ни разу не слышал о Сталине, но немедленно понял, что он связан как-то с Лениным. Бабка ничего больше не добавила: суровая интонация заранее проткнула моё любопытство… Я не обсудил с ней новое имя, но позже спросил у матери: «Сталин был хороший или плохой?». Эта последняя возможность как-то вытекала для меня из полного молчания о нём. Мать сказала, что Сталин был плохой, правда, ушла в себя, что-то скрыв, но мне было достаточно. В целом она подтвердила существование Сталина. Правда, благодать социализма повисла на волоске. Мне стало интересно, как она уцелела, если человек с созвучным Ленину именем был плохой? Он мог её угробить. Логика дрыгала ножками в воздухе, как повешенная за шею, и в моём воображении Сталин немедленно стал, почему-то, стеклянной фигурой. Потом имя Сталина на многие годы ушло из поля зрения и стало повторяться, когда я уже подрос… Семейное предание подтвердило, что мать кое-что скрыла от меня, отвечая о Сталине… Бабе Нюре к слову пришлось рассказать, что мать и тётя Вера рыдали, когда умер Сталин, а лично баба Нюра и слезинки не проронила. Кажется, логика сама отстаивала себя, если в противовес Ленину Сталин стал стеклянной фигурой. Как личность, сквозь которую видно, нанесёт социализму вред?

То же самое повторилось и с прочими деятелями социализма. Я прочёл о Берии в одной из центральных газет большую статью лет в шестнадцать и с изумлением столкнулся с фамилией, звучащей так отталкивающе. Мне показалось, что такого деятеля не могло быть, его имя навевало мутно-прозрачный образ, который было несовместим с благодатью социализма. Мутный и прозрачный и есть несовместимость… но тётя Эля вспомнила охотно частушки: «Берия, Берия, вышел из доверия, товарищ Маленков надавал ему пинков». Мне пришлось заодно поверить и в Маленкова…

Орвелл просто обескураживает: моим родственникам Маленков и Берия не пришлись к слову до моих шестнадцати лет: «несуществующие люди». Такие персонажи должны были обрезать волосок социализма. Я осязал крушение его благодати, но она чудесным образом сохранялась. Нечего и говорить, что Берия и Маленков стали стеклянными фигурами. Впрочем, я плохо их себе представлял, но, когда никакой благодати социализма в моём сознании уже не было, баба Нюра рассказала, как в молодости работала в столовой: там висел портрет Ленина и Троцкого голова к голове, украшенный венком. «Потом Троцкого вынули – остался один Ленин». Я даже помнил, как Троцкий выглядит, но мне всё равно показалось, что рядом с Лениным висела стеклянная фигура… Почему Хрущёв для меня не стеклянный? Этому можно найти только одно объяснение: родственники рассказывали о нём анекдоты… Выраженный смысл, видимо, меняет дело. А логику деформирует смысл который не выражен. Как только он возникает, логика тоже начинает прятаться.