Охота на гончую

Глава IV

Путь уходил в бесконечность. Скользил, извивался, будто змея, вдоль песчаных холмов, шелестя под ногами. Прямой, как стрела, рассекал долины высохших рек. Кружил осторожным и хитрым барсом по склонам гор, обходя камнепады и трещины. Этот новый путь Николай выбрал сам, и потому шел, не жалуясь даже в мыслях. Отвар из сушеных трав, что каждый вечер готовили его странные спутники, прогнал болезнь и с лихвой вернул силы. И он по-прежнему хотел жить – пускай целый мир безвозвратно сошел с ума, в чем оставалось все меньше и меньше сомнений.

Загробная жизнь? Параллельные измерения? Или, быть может, авария на забытой всеми богами трассе неведомо как отворила ему, Николаю Варге, тайную дверь в далекое прошлое человечества? Бред собачий! Разве существовали в реальной истории тянь-гоу, двуногие звери и прочая нечисть, которой самое место в галлюцинациях? И почему приходится быть для этих существ кем-то вроде укротителя в цирке? Без бутылки не разобраться, да только где ее взять, родимую? О куреве уж и разговора нет…

Про дом, друзей и семью Николай пока запретил себе думать. Как и расспрашивать о чем-либо своих попутчиков – пятерку бритых наголо, раскосых и широколицых мужчин в ярко-красных одеждах. Во избежание встречных вопросов лучше было помалкивать и внимательно слушать. Правда, от почтенного Яо лишнего слова приходилось дожидаться часами, да и Тумын с Лабсангом оказались не из болтливых. Наванг и Сыма были не прочь потрепать языками, но только вполголоса – явно стеснялись присутствия старших.

Из разговоров Николай все же понял, что идут эти люди, избегая встречных, в некий священный город Айртам за горными перевалами. Где-то посередине пути на паломников напали голодные демоны – джучи по-здешнему. Атаки не прекращались несколько суток подряд. Люди дрались отчаянно, и все же потеряли двоих в кольце ревущей и воющей нежити. Лишь появление «белого гостя», как успели прозвать Николая спасенные, прекратило этот кошмар.

Спутники тоже не проявляли излишнего любопытства, словно Николай был для них талисманом, улыбкой фортуны, дареным конем, которому в зубы не смотрят. И вправду, джучи больше не приходили, как бы опасаясь незваного гостя. Но требовалось быть начеку, и длинные посохи пилигримов были неплохим оружием – для тех, кто умел ими пользоваться. Николай, закаленный, уже не терявший остатки сил в переходах, с интересом наблюдал неизменные тренировки по вечерам. А однажды и сам попытался встать в стойку.

Сперва получилось смешно. Но Яо, старший из путников, принялся обучать новичка азам боевого искусства. Конечно, о всяких замысловатых приемах, вроде «дракона, ловящего жемчуг» или «взмаха пальмовой куницы хвостом» пока не могло быть и речи. Шаг – и резкий, со свистом, удар сверху вниз, другой – и конец шеста рассек воздух на уровне подбородка. Два боковых в связке, выпад, защита и разворот, уводящий с линии ответной атаки…

Примитивный с виду набор движений давался с трудом, и Николаю оставалось лишь восхищаться искусством буддийских монахов. В том, что все пятеро ими являются, не осталось сомнений. Слишком уж хорошо подходили они под укоренившийся за века образ. Правда, никто из них и слыхом не слыхивал про монастырь Шао-Линь. Возможно, его еще попросту не было. Николай боялся и думать, в какую пространственно-временную глушь угодил.

– Ты изумлен и встревожен чем-то, непостижимым людскому разуму, – сказал однажды Яо, словно прочитав его мысли. – Такое случается с каждым, а с мудрыми – не единожды. Выбранный нами путь не всегда прямо следует из причины выбора. Но это – истоки одной реки.

Еще недавно Николай счел бы подобное редкостной ахинеей. Но здесь, у пропахшего топленым жиром костра, под высоким, словно тающим в пустоте космоса небом, это воспринималось совсем по-другому. Как и со школьных уроков знакомое царство мертвых песков – белое пятно на глобусе, ад на земле, который предстояло пройти. Николай уже слышал, что означает суровое, жесткое, как пустынный ветер, имя этого места. Такла-Макан – «покинутое».

* * *

Руины, затерянные в песках, пришлось обходить десятой дорогой. Никто не знал, что за твари могут скрываться там, и пробовать на них свою власть Николай не решался. В конце концов, валуны и кустарники тоже годились, как укрытие от песчаной бури. Но колодцы были недостижимой мечтой, и приходилось использовать все, чтобы получить драгоценную влагу.

Раньше Николай вряд ли мог представить, как много воды скрыто под высохшим, буквально окаменевшим от жары дном речки или озерца. И тем более не догадывался, сколько росы можно выжать из оставленной на ночь тряпки. Не говоря уже о вполне съедобных крысах и ящерицах, что собирались у рукотворного водопоя. Монахи позволяли себе есть мясо, необходимое, чтобы жить.

Так горстка людей, если хоть один из них обладал достаточным опытом, могла пройти там, где был обречен большой караван. Но вскоре пришлось двигаться по ночам, гораздо медленнее, чем прежде – чтобы избежать перегрева, валившего с ног.

Изредка на глаза еще попадались развалины и высокие, правильной формы курганы. Николаю чудилось, будто они мерцают во тьме чуть заметным, бледным сиянием. Точь-в-точь далекий след небесного пса над землей. Как-то во время привала Яо был необычно словоохотлив. И рассказал все, что знал из легенд и преданий о древнем народе, жившем когда-то здесь. О колесницах, преодолевших пески и горы, о долгой битве за святую вершину Кайлас, или Меру, как называли её среди избранных.

Здешний китайский, на котором свободно общались разноплеменные странники, для Николая был слишком сложен. Особенно при обсуждении столь высоких материй. Но мало-помалу все складывалось воедино, будто осколки разрушенной за века мозаики. Полностью воссоздать детали, цвета и оттенки было уже невозможно, но общие очертания угадывались, хоть и не без труда.

В прошлом великий народ, как часто бывает в истории, не выдержал собственного могущества. Вожди – потомки богов Индры, Ямы и Рудры – пытались привить рабам и простолюдинам аскетическую мораль. Ведь легче всего управлять теми, кто не имеет потребностей и желаний сверх малого. Недовольные же, напротив, объявили земные блага смыслом жизни для всех, и число их сторонников росло год от года.

Вспыхнул мятеж, и ответ был жестоким. В долгой, кровопролитной войне победило правящее сословие, но победа далась ему слишком дорого. Некогда величайшая империя обессилела и пришла в полный упадок. Воины, покинув разоренные города, стали кочевниками. От них пошли хунну, че-ши, дин-лины и белые люди западных стран. Мирные жители растворились, бесследно исчезли среди соседей – желтых и черных. И только выжившие главари мятежа, слуги жестокой богини Кали, пытались любой ценой уберечь себя и свою древнюю веру. Так разрушители и хранители поменялись местами, но никто из них уже не мог созидать. От былого величия остался лишь исполинский знак, высеченный на склоне горы Кайлас. Этот «солнечный крест», как называл его Яо, по описанию напоминал Николаю свастику.

– Таков мир, – назидательно произнес монах, завершая рассказ. – Бытие есть страдание, долгая череда рождений и смертей каждого существа, народа и даже бога. Лишь просветление Будды Шакьямуни открыло нам истину…

– Согласен, – поддакнул Николай, зевая. – Мы в эту жизнь попали, как лисица в капкан. Но станешь ее из капкана вытаскивать – лицо порвать может!

Российская народная мудрость в переводе на непривычный язык наверняка звучала убого. Но было видно, что Яо мысль понял и по достоинству оценил.

Вскоре стало не до отвлеченных дискуссий. Перед глазами вставал еще один покинутый город, на взгляд Николая – скорей, небольшой поселок. И что-то странное было в нем.

– Здесь жили совсем недавно, – оповестил зоркий даже в темноте Сыма. – Видите, тлеет повсюду? Город сгорел день-другой назад!

– Это, должно быть, Дунхуа, у самой границы империи, – голос Яо ничем не выдал тревоги. – Так или иначе, нам нужен колодец. Воды в дороге может и не хватить.

Выбирать не приходилась. Оставалась надежда, что люди, запалившие этот костер, все же достаточно набожны, чтобы не связываться с паломниками. А нелюди… При всем уважении к боевым искусствам монахов, Николай мог рассчитывать лишь не себя.

Ближе к закопченной, потрескавшейся стене темными валунами громоздились трупы. Скорченные в предсмертных судорогах, окровавленные, с обломками стрел и копий, застрявшими промеж костей. Иные тела принадлежали людям, иные – мохнатым джучи, а многие вовсе не походили на что-либо, виденное Николаем прежде. Словно жители города и демоны из пустыни объединились против общего, безжалостного врага, но все было тщетно. И теперь, после жуткой бойни, не нашлось никого, чтобы подтвердить или опровергнуть саму возможность такого союза.

– Здесь побывали че-ши из Турфана, – заключил Лабсанг после непродолжительного осмотра. – Живых не оставили. И припасов тоже. Колодец завален трупами – пить нельзя.

Последняя фраза против воли звучала, как приговор.

– Что ж, пора идти дальше, – с философским спокойствием отозвался Яо. – Слишком много убитых, чтобы свершить над каждым погребальный обряд. Да и пахнет просто невыносимо.

Глава V

Высокая, серым пятном мелькающая в лунном свете фигура манит за собой. Это, должно быть, Тумын – самый рослый из пятерки монахов. Его широкая спина для Николая будто маяк среди моря песка, высохшего до стеклянного хруста под дареными сапогами, до похоронной музыки в ушах. Нельзя отстать, нельзя потерять из виду. Разве получится выжить тут в одиночку? А назад пути нет – слишком уж много пройдено, чтобы хватило сил и желанья вернуться, довольствуясь каплей влаги, смочившей губы.

Тумын идет все быстрее. Почти бежит, вот-вот скроется с глаз. За ним! Вверх, по крутому склону, как по облакам, что сгрудились внизу, словно испуганные овечки. Стоп! Откуда, мать вашу…

Нет больше ни звезд, ни луны, ни проклятых песков до самого горизонта. Лишь горы, свет, и ледяной, разреженный воздух, которым дьявольски трудно дышать. Даже Тумына давным-давно нет – и как угораздило принять за него бородатого старца в снежно-белых одеждах? Длинные седые волосы развеваются на ветру, походка на удивление легкая и пружинистая, будто почтенный возраст – только личина, скрывающая немалую силу внутри.

Развернувшись на еле заметной тропке, старик двинулся прямо сквозь островерхую, иззубренную ветром скалу. И пропал, словно его и не было.

– Эй!

Только эхо над горной грядой разлетелось тысячью голосов. Ответ пришел позже, и Николай вздрогнул, услыхав его в собственной черепной коробке.

«Калагия, Калагия! Это – священный зов, дорога открыта!»

– Кто здесь?

«Не нужно слов! Есть много такого, что нельзя выдавать в звуке. В нем наша мысль, обретая силу, может нанести величайший вред. Поэтому все, открытое до сужденного срока, ведет к неисчислимым бедам. Великий Странник, Ригден-Джапо, Майтрейя – лишь глупцы и отступники произносят эти имена вслух!»

Ничего и впрямь произнесено не было. Беззвучные мысли – свои и чужие – хороводом вертелись в голове Николая. Впору было предположить раздвоение личности, шизофрению и манию величия в одной упаковке из плоти. Но ослепительно яркий город, раскинувшийся внизу, просто не мог померещиться! Иначе не оставалось смысла жить дальше.

У подножия горы, словно бриллианты в оправе, сверкали великолепные дворцы, соединенные между собой мостами из чистого золота. В том, что город сложен из драгоценностей, не было сил сомневаться. Лишь черная птица, время от времени закрывавшая крыльями «солнечный крест» на соседнем склоне, казалась Николаю вымыслом, жалким обманом зрения, тающим в лучах зари миражом.

Как алмаз, играет, переливается свет на башне посреди площади. Он там, в изумрудных стенах – Великий Странник, вечно бодрствующий на благо людей. Его глаза никогда не закрыты, он видит все земные события, и мысль его проникает в самые дальние страны. Нет для него расстояний, и он мгновенно окажет помощь достойным и доблестным. Его огонь может рассеять любую тьму. Его сокровищницы открыты для всех, кто отдал себя в служение справедливости. Такие, как он, пишут судьбы людей, а после непостижимо их изменяют.

«Вижу, ты многое вспомнил! – вновь послышалось будто бы изнутри. – Когда-то за страшный грех тебя приговорили к изгнанию. Но настала пора очиститься и вернуться в истинный мир!»

Краем глаза Николай заметил черную птицу, что камнем бросилась вниз, перед самой землей вновь расправила крылья и удивительно мягко села на вершину скалы.

«Будь осторожен! – предупредил беззвучный голос. – Этот гриф – дух и плоть врага, он стремится разрушить хранящую тебя силу, отвлечь от поставленной цели. Не поддавайся, исполни предназначение!»

Ведомый голосом, Николай шагнул к самому краю пропасти. Под ним сиял драгоценный город, о чем-то неуловимо шептала река. Еще один шаг – и душа, покинув усталое, больное от жажды тело навсегда войдет в этот дивный мир красоты и гармонии! Всего один шаг!

Громкий, насмешливый крик прервал наступившую тишину. В нем Николаю почудилось что-то безмерно чужое. И в то же время знакомое – с тех самых пор, как едва не сдох посреди развалин в пустыне. Кричал гриф – резко, отрывисто, как и положено птице, хлопая крыльями, вытянув длинную голую шею… Мерзкая тварь, и ничего больше!

В руке будто сам собой оказался камень, но нарушителя божественного спокойствия уж и след простыл. Вновь глянув вниз, Николай не поверил глазам – так разительно изменилась картина. Вместо волшебного города он с трудом разглядел в полумраке ущелья с десяток жалких глиняных мазанок, прислоненных друг к дружке. На этом фоне башня Великого Странника, или как его там еще, и вправду смотрелась. Но слишком уж претенциозно, словно дача «нового русского» среди вагончиков и сараев рядовых граждан.

«…и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею»². Все это было бы даже смешно, если бы не груда костей, белевшая там, на дне. И как-то не верилось, что их обглодали до блеска лишь ветер, время и трупоеды-животные. Разве крохотные, невесть чем засаженные клочки земли на краю деревни могли прокормить ее обитателей? Вот и думай, что хочешь – в меру своей испорченности…

Гриф снова крикнул, теперь уже с неба, и скепсис вперемежку с сарказмом в его голосе были вполне человеческими.

Вне себя от ужаса и нараставшего гнева, Николай рванулся к скале, где исчез старик, заманивший его в ловушку. В том месте не было ни пещеры, ни ямы – лишь небольшая ступа, кое-как выдолбленная из камня. И вдруг Николай ощутил нечто, исходившее от этого, казалось бы, заурядного предмета. Силу, о которой и не слыхал прежде. И еще он почувствовал неодолимую жажду действия – словно все решил очень, очень давно.

Ступа качнулась раз, другой, и сдвинулась с места, когда Николай навалился всем телом. Было тяжело, но все-таки он продолжал толкать скользкий, замшелый камень к самому краю пропасти. Должно быть, он понимал, зачем, только не мог выразить это в мыслях.

«Калагия! Калагия! – вновь стал манить голос, едва он ступил на край. – Шамбала зовет тебя!».

И снова вспыхнул золотой свет волшебного города, заставивший многих в экстазе шагнуть с обрыва. Призрак, пустышка? Или высшая истина, которую не скроют, не опорочат наведенные чары врага? Николай по-прежнему сомневался, но инстинкт выживания уже решал за него, подчинив даже память, выхватывая из минувшего все, что влекло, будоражило, разгоняло по жилам кровь.

Первый миг осознания самого себя – бьющее в окно солнце. Первая драка, боль и страх пополам с безбашенной злостью. Вкус жареного на углях мяса, вина, поцелуя взасос. Огни ночной трассы, деревья у края шоссе будто разбегаются от испуга в стороны, одиночество, скорость и музыка, музыка… Воспоминания – трепетные, живые – лишь дурак променяет их на сомнительный рай!

– Я не стану никогда рабом иллю-ю-зий!!! – орал Николай слова знакомой песни, безбожно фальшивя и заходясь от натуги хрипом.

И грохот проклятой каменной утвари, наконец-то сброшенной вниз со склона, раздался в ответ.

Ступа падала, цепляясь скалы и ледниковые оползни, разваливалась на куски, и с каждым ударом Николай буквально чувствовал мощный выброс энергии в окружающее пространство, словно души почивших внизу обретали долгожданный покой. Все то же неведомое шестое чувство подсказывало, что Странник лишился отнюдь не простой, легко заменимой вещи. Урон был существенным – не смертельным, конечно, но все же…

Едва обломки достигли дна пропасти, из лачуг высыпали крохотные фигурки. Мир дрогнул перед глазами, исказился, выгнулся древком лука, и с силой швырнул Николая вперед и вверх. Мелькнули кряжи высочайших гор – голубых, сиреневых, фиолетовых, как на картинах Рериха. Вершины их покрывал ослепительно белый снег, и ярче других сияла гора с изогнутым, будто скорчившимся от боли крестом на склоне.

Падать было страшно до потери рассудка. «Лети!» – велело безумие. Рядом молнией пронеслась большая черная птица, и в крике ее звучало торжество победителя. Яростное солнце едва не выжгло глаза, погрузив Николая во тьму.

Тьма была сухой, ветреной и на удивление прохладной. Тревожный окрик Яо заставил приподнять веки. Перед глазами кружилось, неслось куда-то звездное небо. Все выглядело, как сквозь дрему, будто свалился лишь потому, что уснул на ходу. Хотелось и впрямь в это верить. Вновь очутившись в ночной пустыне, за сотни километров от Шамбалы со всеми ее трансцендентными прелестями, Николай отказывался что-либо помнить и понимать.

– Вот так и лису из капкана тащат! – буркнул он, подымаясь на ноги.

Глава VI

Утро не принесло долгожданного отдыха. Над горизонтом вставало гремящее облако пыли – медленно, будто солнце. Сперва казалось, что всадники не торопятся, но вскоре их можно было увидеть летящими во весь опор. Блеск оружия, поднятого, словно в приветствии, навстречу рассвету, слепил глаза и не предвещал ничего хорошего.

– Кто это? – только и смог вымолвить Николай, окончательно приходя в себя после ночных странствий.

– Че-ши, больше некому, – откликнулся Яо. – Сотни три – скорее всего из тех, кто устроил резню в Дунхуа.

– И нам… устроят? – Николаю все еще было трудно держать себя в руках.

– Может быть. Только не сразу, – спокойствие Яо казалось безумием. – Если сила и время на их стороне, че-ши не упустят случая принести жертву. Казнить врага тысячью стрел, или что-то еще похуже… Сам узнаешь, недолго осталось ждать.

Спрятаться, как назло, на открытой, плоской, будто тарелка, местности, было негде. Заметив добычу, всадники развернулись, и через миг уже встали вокруг, как вкопанные. Лишь фыркали, били копытами кони, да колыхались цветные одежды и флаги на хлестком ветру.

– Что вам нужно? – даже не верилось, что Яо может говорить так громко и властно. – Между нами нет зла, мы служим одним богам!

– Только верим в богов по-разному, – недобро оскалился рослый, почти с Николая, воин – должно быть, предводитель отряда. – Впрочем, ты прав, монах. Если отдашь белого демона – остальным зла не будет. Ступайте с миром, но без него.

– Он не демон! А если и так – разве не покровительствует Будда не только людям, но и демонам, призракам, дэвам и великанам, чтобы приобщились они к сокровищам его мудрости? Ищите себе добычу в других местах!

Николай не сразу и понял, какого демона этим че-ши, в прямом смысле, надо. А монахи уже сгрудились вокруг, прикрывая его. Молча, с грозными посохами наготове. Это был вызов, но всадники лишь расхохотались в ответ. Они не боялись демонов, и уж тем более – жалкой горстки людей с палками наперевес.

В воздухе громко, пронзительно засвистели арканы, азартные крики воинов понеслись им вслед. Миг – и захлестнут, опрокинут, проволокут по земле! Но длинные посохи, в то же мгновение раскрутившись до бешеной скорости, одну за другой сбили вниз змеистые петли. В рядах че-ши раздались изумленные возгласы – это было настоящее мастерство.

Предводитель всадников что-то выкрикнул на своем отрывистом языке, и отряд снова пришел в движение. Похоже, было решено исполнить приговор на месте. Теперь че-ши скакали вокруг обреченных, как в бешеной ритуальной пляске, выпуская стрелу за стрелой. Целились мимо, но с каждым выстрелом смерть пролетала все ближе. Вот-вот наконечник вонзится в колено – должно быть, жуткая боль. Затем настанет черед ступней, ладоней и паха…

Казнь тысячью стрел! Спешить палачам уже некуда – в безлюдной пустыне жертвам не будет подмоги. Можно сполна насладиться их страхом и болью, убив далеко не сразу. И посмеяться вдоволь, если живая мишень, не выдержав, сойдет с ума. Николай был уже близок к этому. Будто со стороны он слышал собственный голос, убеждавший не проливать кровь ради него одного.

А всадники продолжали скакать, и с каждой минутой их строй все больше походил на «солнечный крест» – распластанную на песке свастику. Будто вернулся двадцатый век с его массовыми шествиями нацистов. Не было лишь темноты с факелами, как когда-то в Нюрнберге – че-ши, враги демонов, охотились на заре, наверняка почитая светлых богов и Солнце. Зато в избытке хватало жестокости, и шестеро в центре гигантского символа чувствовали это, как никто другой. Воздух над головами дрожал, разбегался искрящими волнами, словно что-то огромное и живое билось о невидимую преграду.

Стрела просвистела над головой Николая, всколыхнув волосы. И следом ударил резкий, оглушительный крик – скорее, звук мощного выдоха, поднявший испуганных коней на дыбы. С этим криком, перехватив посох, будто копье, Яо врезался в гущу всадников. Четверка монахов рванулась следом, опрокидывая, тесня, ломая строй, древки луков и кости. Порыв, сколь безупречный, столь и бессмысленный – три сотни воинов так не одолеть. Если только…

Николай вздрогнул – интуиция не обманывала его. Знакомое ощущение скованности и тревоги предшествовало атаке с неба – яростной, беспощадной.

– Назад! Быстрее! – закричал он товарищам.

Как ни странно, его услышали. И даже повиновались, пускай с неохотой. Сыма уже умылся собственной кровью, а из предплечья Наванга торчала стрела.

Все пятеро лишь чудом оставались живы. Но, обескураженные внезапной, атакой враги отпрянули, зажимая друг друга в толпе, теряя подвижность, и теперь их с грохотом настигала летящая смерть. Тянь-гоу – целая стая! – вмиг появившись, будто из пустоты, шли ровно, красиво, как истребители на бреющем полете. И с каждым заходом Николай все отчетливей слышал их мысли – безмерно чужие и вместе с тем пугающе ясные.

«Мы пришли, старший!»

«Как было обещано».

«Прости, что не сразу – здесь слишком вязкое время».

«Зато много мяса! Мяса и крови!»

Какой-то миг Николай, забыв обо всем, попросту любовался жестоким и все же великолепным зрелищем. Небесные псы, на самом деле и не псы вовсе, скорее, напоминали хищников океана – акул и касаток. Массивные, обтекаемые тела, резко снижаясь, хватали, подбрасывали и уже в воздухе рвали плоть на куски. Вот как сырое тесто шлепнулся на песок конский круп, взлетело окровавленное тряпье, подпрыгнула голова, сверкнув островерхим шлемом… Чудовища будто играли своей расчлененной добычей.

Картина была мерзкой и в то же время захватывающей. Невероятное чувство – как и ностальгия при обширном провале памяти. Но Николай откуда-то знал: дальше так продолжаться не может. Подобно акуле, что задыхается в неподвижности без омывающего жабры потока, небесный пес не в силах надолго остановиться. Ему даже трудно замедлить движение. Что-то вокруг – то ли воздух, то ли некий эфир – должно обтекать тянь-гоу сверхмощными волнами, поддерживая в огромном теле странную жизнь. А может быть, это время – здешнее, «вязкое», как назвала его стая?

Так или иначе, маневры над перепуганным, сбившимся в плотную кучу врагом лишали небесных псов драгоценной скорости. Но убивать сразу, летящими во все стороны молниями, тянь-гоу почему-то не стали. Боялись за Николая и его спутников? Раз так – оставался шанс уцелеть.

Время на крохотном, утоптанном до твердости камня клочке земли, где с трудом помещались шестеро, и впрямь стало вязким, почти застывшим. А вокруг бушевала смерть, по странной прихоти обходя этот островок посреди кровавого моря. Вот-вот псы добьют уцелевших, парализованных страхом людей и животных. И тут же исчезнут, неспособные задержаться дольше, чем на пару мгновений. Но сверху уже обрушилось, ударило в глаза золотое пламя, вмиг приняв облик гиганта на огнедышащем скакуне.

Кровь жертвы, кровь палачей – для ритуала было все равно. И Николай вдруг понял, что происходит, КОГО призвал в этот мир безжалостный обряд казни. Слишком хорошо он запомнил голос, что снова вернулся, проникая все глубже в душу.

– Я сброшу тебя в бездну, как ты сбросил алтарь – тебя и твоих прихвостней! – вслух произнес Странник, точно ударил гром.

Конь под ним замер остывшей лавой – лишь дикие, налитые кровью глаза вращались и сыпали искры. А следом двигались руки всадника. Восемь гибких паучьих рук – как раз по числу налетевших тянь-гоу. И каждая разматывала сверкающую, будто сотканную из огня сеть.

Это была неравная схватка. Небесные псы, атакуя, рвали сплетенья лучей, бились птицами в тенетах света, но вскоре попросту замирали в воздухе. Что может быть хуже для тех, чья жизнь – лишь эхо движения? Николай чувствовал, как их энергия, не отыскав выхода, буквально сжигает огромные тела изнутри, пытаясь высвободиться в немом крике. Стая гибла, вожак не сумел спасти – остальное было уже не важно. Хотелось лишь привести в чувство проклятый, бредящий смертью мир, встряхнуть его, вывернуть наизнанку! Уничтожить, если сможет преодолеть. Если… Сможет…

Подобной силы Николай не ощущал в себе прежде. Никто, никогда такого не ощущал – в этом он был уверен. И едва ли сумел бы сдержаться, вздумай даже попробовать. Словно угли в языках пламени рассыпались крохотные, почерневшие вмиг фигурки – охотники, жертвы, победители и побежденные.

Прах к праху. Огонь к огню.

* * *

Сгоревшая дотла земля выглядела аспидно-черной – почти идеальный круг шагов пятьсот в диаметре. Внутри него все покрылось пеплом и хрупким стекловидным оплавом. Различить что-либо в этой дымящейся каше было уже невозможно.

Лишь возле самых ног Николая тускло блестел неведомо как уцелевший предмет. Всего-навсего нож – простой, весь в зазубринах, со слегка оплавленным острием и треснувшей рукояткой. Слишком короткий, чтобы считаться оружием. Такими монахи, забыв про усталость, брили головы каждый день изнурительного пути.

Рискуя обжечь ладонь, Николай поднял находку – вдруг пригодится. Ни гнева, ни жалости, ни вины он больше не чувствовал. Словно включился некий предохранитель, мешая окончательно сойти с ума. Ведь могло быть и хуже – в сотни, в тысячи раз, хоть сам черт бы не разобрал, откуда это известно. Как и то, что именно Николай стал причиной всеобщей гибели в раскаленном аду, пусть и помимо воли. Не стоило тратить без толку время, пытаясь найти оправдание и даже просто понять.

Темный, распластанный силуэт у самой границы выжженного пятна Николай заметил не сразу. Мешал кровавый след, растекаясь по твердому от жары песку и скрадывая очертания. Раненый воин, забыв про гордость, упрямо полз прочь – медленно, слепо, как гигантское насекомое. А ведь он был, пожалуй, одним из лучших. Иначе не вырвался бы из толпы, обездвиженной страхом, что внушали собравшиеся здесь силы. Но вскоре и он упал на песок, в лужу крови из порванного зубами бока. И больше не смог подняться – а значит, подписал себе приговор.

От души врезав крепкой, горячей подошвою сапога, Николай перевернул тело навзничь. Так было удобнее. Он уже знал, для чего ему нужен этот, последний враг, и не строил иллюзий, что сделает все чисто и безболезненно.

На окровавленной куртке воина был вышит знакомый «солнечный крест». Лицо – застывшая маска боли – казалось давным-давно мертвым, и только в глазах еще тлели ужас и ненависть.

– Саган! – прошипел с натугой чужак, будто проклял.

Странно, но меньше всего че-ши походил на арийскую белокурую бестию. Смуглый, темноволосый, с вытянутым, как у хищника, профилем, он сильно напоминал Салеха – студента-иранца, с которым Николай когда-то учился в Москве. Но тот был, что называется, своим в доску. Любил гитару, походы, сборища у костра, мог за компанию даже водки хряпнуть вопреки законам ислама. И уж подавно ни за каким шайтаном не стал бы никого убивать, как эти, мать их…

Николай зло глянул на распростертый у ног полутруп. Все равно не жилец, да и не заслужил иной участи. Чем он лучше тех же тянь-гоу, хоть они и не люди? Или монахов, которых пришлось развеять по ветру пеплом, пусть даже без умысла? Николай оправдывался, взвинчивал нервы, чтобы решиться, но инстинкт уже действовал по своим правилам. Хотелось пить, да так, что на место жажды пришла вдруг губительная, неодолимая слабость. Счет шел на мгновения – не оставалось времени для моральных проблем.

Рухнув на че-ши, словно и сам был ранен, Николай всем весом прижал к земле руку врага, из последних сил потянулся к охрипшему горлу… Нож пригодился – повезло нащупать и перерезать артерию. Это было намного лучше, чем лакать кровь из грязной, рваной дыры в боку.

Как и ожидал Николай, аккуратной работы не вышло. Алый, теплый фонтан брызнул прямо в глаза, омыл живительной влагой лицо, стекая на губы. Николай знал этот вкус – ему уже доводилось пить кровь убитых в пустыне животных. Теперь ее было много, как никогда.

Прошло полчаса, прежде чем Николай оторвался от свежей раны. Встать удалось на диво легко. Над головой, словно туча в безоблачном небе, пролетел черный гриф, и он, не раздумывая, двинулся туда, где скрылась за горизонтом птица. Чтобы не сбиться с пути, приходилось в оба следить за солнцем и звездами, как учили монахи. А ночью идти, или днем – на пределе было уже безразлично.

– Только жизнь здесь ничего не стоит, – шептали, как молитву, вновь пересохшие губы. – Жизнь других – но не твоя!

Вскоре удалось найти воду под сухим руслом – хватило, чтобы наполнить доверху уцелевший бурдюк. А через какое-то время – Николай уже не мог считать дни – перед глазами, будто мираж, раскинулся город. Местные жители называли его Яркенд.