13
В субботу вечером Ирина ужинала с мужем в кабинете итальянского ресторана, они мило болтали о том о сем и пытались понять, исподволь разглядывая друг друга, что изменилось в их отношениях.
В Италии, при той сумасшедшей гонке, которую устроил вице-премьер, они фактически не успели пообщаться, посмотреть друг другу в глаза, хотя напряжение какое-то начало проявляться уже тогда. Только Ирина гнала его от себя, стараясь думать, что это – временное, вызванное усталостью явление, которое пройдет, стоит только выспаться и провести с мужем ночь, а лучше три…
Но вот сегодня оба выспались – выехав в пятницу вечером, они с Серенькой к полуночи были в Москве, а поднялись утром тогда, когда захотели, Тимофей отменил все звонки и встречи и лежа утром в постели, после как раз такой ночи, о которой Ирина мечтала, вдруг засмеялся и сказал:
– Ты, Иркин, наверное, самая дорогая женщина в мире, твой сегодняшний визит, читай – мой отключенный телефон, уже обошелся нам в сорок одну тысячу долларов…
Она некоторое время лежала, раздумывая, обидеться или нет. Реплика была не из изящных, слов нет, и реагировать на нее можно было по-разному. Можно было обидеться и сказать, что настоящая женщина не оценивается в деньгах, можно было устроить сцену, сделав вид, что муж назвал ее проституткой, можно было свести все к шутке, добавив, чтобы в следующий раз он предъявил ей счет, который она непременно оплатит. Можно было много разных вариантов найти…
Но она вдруг почувствовала, что совсем не хочет играть в какие-то игры, которые раньше всегда так увлекали ее, даже такие затейливые, даже с таким достойным партнером, как Тимофей, который, возможно намеренно сказал такую неуклюжую фразу, провоцируя ее на своеобразный словесный танец. Ирина вдруг повернулась к мужу, схватила его большую, лохматую голову и прижала к своей груди:
– Эх ты, бизнесмен Урюпинский, – засмеялась она и погладила его по шевелюре, – даже в постели с любимой женщиной деньги считает…
Тимофей дернулся, потом затих, и она вдруг почувствовала, как его мягкие губы касаются ее груди.
– И вовсе я ничего не считаю, – послышался голос мужа, слегка приглушенный, потому что касания не прекратились, – я просто хотел предложить довести эту цифру до совершенства. Как тебе нравится пятьдесят? Или лучше шестьдесят? Нет, есть еще лучше – семьдесят пять. Короче, я предлагаю закатиться сейчас куда-нибудь по бутикам, купить тебе что-нибудь красивого и остромодного, а потом ужинать в наш итальянский… Принимается?
Ирина лежала несколько секунд молча, играя рыжеватыми волосами мужа. Иногда ей казалось, что у него все-таки есть любовница, так было положено в их кругу, иногда она была в этом просто уверена, но в такие минуты, слыша такой его голос, она начинала думать, что все-таки ошибается.
Ей совершенно не хотелось, сейчас, во всяком случае, никуда идти, она, конечно, с удовольствием чего-нибудь нового себе прикупила, да и просто побродить с Тимой по магазинам – немалое удовольствие. У него был острый глаз и хороший вкус, и она уже несколько раз замечала, что лучшие, наиболее идущие ей комплекты она выбирала вместе с ним. Не оценить его порыв она не могла, но не сейчас, позже, когда она наваляется в постели, набродится по дому, просто наерошит ему волосы. К тому же был еще один важный момент:
– Только не сейчас, – сказала она и подергала мужа за ухо, – сначала мне надо кое-что сделать… Пойдем к Сереньке…
Вчера, когда они ночью приехали, встречать Ирину с сыном выстроилась вся многочисленная домашняя команда. Две горничные, помощник Тимофея, секретарша, охрана дома, кроме тех, кто был на постах, повар, садовник, официантка – стояли вдоль стены и смотрели на Гришу, который бережно нес Сереньку. Мальчика в доме любили и жалели все.
В руках у него теперь кроме зайца была еще и красная пожарная машина, и это заметили тоже все. Глаза мальчика были привычно прикрыты, поза – та же, что и всегда, но кроме новой игрушки была еще одна перемена, которую зафиксировали уже очень немногие – пальцы Сереньки не были неподвижны, они медленно шевелились, ощупывая непривычную, неровную поверхность.
Отец не заметил этого и потому спросил:
– И где ты видишь изменения? Чем машина лучше зайца?
– Я тебе, Тим, завтра объясню, когда он отдохнет, ладно? – попросила мужа Замковская.
И вот это «завтра» наступило. Ирина вдруг с ужасом подумала, что Матрены здесь нет, и если Надин опять пьяна, то Серенька может оказаться просто голодным. С постели ее сдуло, как ветром, и, едва запахнув халат, она, не обращая внимания на мужа, понеслась в детскую.
Но все оказалась в порядке, сын – накормлен и переодет, а Надин – на ковре в привычной позе. Ирина, тяжело дыша – до детской было два этажа и восемь дверей, остановилась на пороге, постепенно приходя в себя.
– Так объясни мне, пожалуйста, Иркин, – послышался из-за ее плеча голос тоже запыхавшегося Тимофея, – чем все-таки новая пожарная машинка лучше старой плюшевой игрушки?
– Смотри внимательно…
Надин как раз забрала у Сереньки машинку. Мальчик немедленно отправился в свое бесконечное путешествие, а тетя́, изловчившись и бормоча какие-то ласковые слова (Тимофей, показав глазами на нее, даже подмигнул жене), поставила на его пути игрушку и потянула за веревочку.
И тут Бог послал им маленькое чудо. Машинка начала отъезжать, Серенька протянул руку, но игрушки на этом месте не оказалось. А оказалась вторая, свободная, веревочка. Пальцы мальчика невольно сжались, и он, не заметив того сам, схватил бечевку, которая вдруг начала вырываться из его рук. Затем он непроизвольно протянул руку к себе и… машинка поехала к нему. Серенька издал какой-то невнятный звук, Надин хватило ума потихоньку ослаблять веревку. Но как только мальчик ослабил тягу, она тут же потянула машинку к себе. Серенька опять напрягся, потянул – и машинка поехала к нему. Тетя́ улучила момент и опять потянула за свою веревочку.
Они играли!
– Ты понял? – радостно обернулась к мужу Ирина.
Тимофей недоуменно пожал плечами.
И вот всю дорогу, пока они гуляли по магазинам, пока добирались до ресторана, пока ужинали, Замковская пыталась объяснить мужу идеи доктора Алексея Михайловича Зуева и как он сам, его сотрудники и понимающие родители пытаются претворять их в жизнь.
Муж слушал с интересом, кивал головой, задавал дельные вопросы. Но Ирина все время чувствовала, как растет непонятное ей напряжение, как закручивается какая-то пружина, грозящая, когда ее отпустят, разнести все в пух и прах.
– Все-таки женщины – удивительные существа… – Тимофей добавил в бокал жены молодого божоле, и рука его чуть дрогнула. Стоящий невдалеке официант мгновенно вытер салфеткой невидимую каплю. – Ты даже не заметила сегодня, какой дивный каламбур выдала в магазине.
– Да? О чем ты?
– Мы вошли, и ты сказала: «Хочется купить себе чего-нибудь черного», вспоминаешь?
– Конечно. А что было потом?
– Потом… – Тимофей намазал на хлеб немного гусиного паштета, – потом я спросил у тебя: «Зачем же ты идешь к стойке, на которой все вещи белые?»
– И что я ответила?
– «Ну, или что-нибудь белое…»
Они рассмеялись, делая вид, что обоим весело.
– Скажи мне, а какой он, этот Зуев? – вдруг спросил Тимофей. – Высокий, низкий, толстый? Лысый?
– Зуев? – Ирина отложила вилку, нечаянно задев край тарелки. – Нормальный, обычный. Сутулый несколько и в сильных очках…
– Знаешь такую картину, по-моему, у Леонардо «Дама с горностаем»? – спросил Тимофей, откидываясь на спинку стула. – Там такая дивной красоты женщина держит на руках противного зверька. И все было бы замечательно, если бы не ее руки – хищные и старые. Тебя тоже выдают руки, ты сегодня все время что-то задеваешь, цепляешься, и, значит, тебе – беспокойно…
14
Она молча глядела на Тимофея, ожидая продолжения. – У тебя с ним роман? – спросил он беззаботным тоном.
– С кем? – не поняла Ирина.
– С Зуевым.
– С Зуевым?
– Ты, я вижу, специально тянешь время, чтобы найти что ответить…
Теперь он сидел, чуть наклонившись вперед, и по их положению возле стола со стороны было хорошо заметно, что в этом разговоре он снизу и всем командует Ирина. Но она-то этого видеть со стороны не могла.
– Тебе помочь? – участливо спросил Тимофей. – Придумать какую-нибудь версию для самооправдания? Например, так: «Он спасает нашего сына»? Или «Мне было так одиноко, я так остро переживала нашу разлуку, что…» Или…
– Тим… – прервала его Замковская. Она так растерялась, что не знала, что и сказать. – Ты знаешь, я бы обиделась, если бы мне не доставило счастья ощущение того, что ты можешь так меня ревновать.
Лицо ее действительно сияло.
– Ты у меня совсем дурачок? – тихо спросила Ирина и потянулась к шевелюре мужа.
Один из охранников, сидящих в зале, открыл дверь кабинета, в руке его был мобильный телефон:
– Вас, – с легким полупоклоном сказал он, – Герасименко, вы предупреждали, что он будет звонить на мой телефон и чтобы его соединить с вами.
– Извини, это нельзя отложить. – Тимофей почти виновато посмотрел на жену и взял трубку. – Да, Виталик. Понял, понял… Получилось? А что Стючелов? – он смешно произнес эту фамилию с ударением на последнем слоге, на манер «птицелов» или «крысолов». – Все отдал? А теперь в шею его гоните ссаным веником…
Он отключил телефон и победно посмотрел на жену:
– Есть: Гроховский завод теперь мой.
– Много денег заработал? – включилась она.
– Пока истратил. Но этот паршивый заводик – единственный у нас, кто в состоянии производить нужные мне детали. С ним цепочка выстроилась полностью и вся – от руды до готовых агрегатов принадлежит мне.
– А кто такой Стючелов? Какие «стючи» он ловит и зачем?
Почему-то ей было важно поддержать этот разговор. Может, она хотела дать мужу возможность придти в себя после сцены ревности?
– Это бывший замдиректора Гроховского завода, – почти пропел Тимофей. – Когда мы начали искать, как туда подобраться, оказалось, что он – слабое звено. Мы дали ему немного денег, и он отдал свои акции, добавили еще, и он, представляешь, сделал своей любовницей жену директора завода, а тот, дурак старорежимный, все свои акции на нее оформил. Он на нее, она на Стючелова, тот на нас… Не бесплатно, конечно… Но все равно не хватало немного до контрольного пакета, и мы ему пообещали, что он станет новым директором. Тогда ловец этих твоих «стючей» с нашей помощью отправил нынешнего директора в командировку, а сам собрал коллектив и объявил, что надо создать фонд из акций и заложить их в банк, чтобы получить ссуду. А поскольку зарплаты на заводе не было уже полгода, а водки пролетариату хочется всегда, все принесли свои бумажки и с сегодняшнего дня – завод мой. Вот такие замечательные «стючи» у господина Стючелова…
Похоже, это многократное повторение ее шутки он использовал, чтобы просигнализировать о своем желании помириться.
– Но ведь вы его обманули, Тимоша… – Ирине вдруг стало жалко неведомого Стючелова, несмотря на его стопроцентную омерзительность, – Мне казалось, что ты никогда не обманываешь.
– Ничуть его никто не обманул. – Тимофей поднял палец, – Потому что должность директора ему обещал не я, а один из моих замов, который у меня не работает. – он посмотрел на свой наручный хронограф, – уже девять часов. А работает он, это я тебе по секрету скажу, – генеральным директором «Тимоти Трэйд Корпорэйшн».
– Но это же твоя фирма?
– И кто об этом знает?
Ирина помолчала. Потом почувствовала, что не все еще они выжали из этой ситуации, надо было дать мужу еще возможность погарцевать.
– И куда он, Стючелов этот, теперь подастся? – спросила она.
– Не знаю, да и знать не хочу, – отрезал Тимофей. – Крыс не люблю…
– А пролетариат?
– Пролетариат? – Он сложил трубочкой губы, профу-фукал какую-то мелодию. – Повоюют немного, стекла побьют, но, когда мы завезем новое оборудование и откроем завод, все желающие, милости просим, смогут придти и зарабатывать настоящие деньги, а не филькины записи в ведомостях. А кто не хочет работать – пожалуйста, в канаву или под забор.
Он вдруг посмотрел на нее и улыбнулся:
– Прости меня, Иркин…
– Да я уж и не помню ничего…
Телефон охранника на столе противно замяукал. Надо было обладать особенным и редким вкусом, чтобы выбрать себе эту мелодию. Тимофей взял мобильник двумя пальцами, как дохлую мышь и понес на выход. В дверь навстречу ему просунулась голова испуганного охранника:
– Извиняюсь.
Он схватил телефон, нажал на зеленую кнопку и приложил к уху. Голова его исчезла за дверью, но тотчас появилась опять:
– Тимофей Семенович, это вас…
В его голосе Ирина услышала тревожные ноты.
– Я, по-моему, русским языком сказал, – неприятно улыбаясь, муж повернулся к охраннику, – что я буду разговаривать только с Герасименко. Или вы не понимаете по-русски?
– Это из дома, Тимофей Семенович, – голос охранника дрожал, – у них там проблемы: пропала Надин…
Хорошо, что это был вечер субботний, а Тимофей – не только богатым человеком, но и сенатором, и на номере его машины вместо региона красовался бело-сине-красный флажок. Машину охраны задержали на первом же посту ГАИ и, хотя у них был пропуск, разрешающий многое, но на его предъявление ушли секунды, а за это время Тимофей и Ирина были далеко.
Александр, старший сегодняшней смены охраны, страшно ругался на переднем сиденьи, кричал, что позвонить мог кто угодно, что это может быть просто подстава, что нельзя отрываться от второй машины, но скорость водителю снижать не позволял, только держал руку в кармане наготове.
Все обошлось. Они не перевернулись на повороте, в них не стреляли из кустов и не перегораживали им дорогу тяжелой фурой. И даже Серенька оказался накормлен и уложен спать. Отличился Гриша, которому помогла одна из горничных.
– Я хотел и с машинкой поиграть, как доктор велел, – прогудел он. – Да только я у него ее отнимаю, а он вцепился, не отдает, я и пожалел, не стал…
Новая «няня» получил от Тимофея премиальные, от Ирины – поцелуй в щеку и ушел спать, а родители, заглянув в детскую, отправились в гостиную – придти в себя после бешеной гонки.
– Я ее убью, – сказал Тимофей, налив себе и жене по рюмке ликера и подойдя к ней, сидящей с ногами в мягком кресле. – Завтра же найду и убью. И наплевать мне на всех ее родственников.
– Она не заметит, – усмехнулась Замковская.
– Правда? А я ведь тебе не поверил с утра, мне она показалась абсолютно нормальным человеком.
– Может быть, она и есть сейчас нормальный человек, только другой, нам с тобой непривычный.
Тимофей с сомнением покачал головой.
– Не знаю, не знаю… Понятно только, что теперь придется искать другую няню, я ей больше Сереньку доверить не смогу.
– Не надо, не ищи, – вдруг сказала Ирина. – Я хочу попробовать сама.
15
Прошло две или три недели. Зима победила: как-то ночью снег форсировал реку и не закрепился на плацдарме, как полагается по всем учебникам тактики, а сразу захватил всю территорию. Наступило то блаженное время, которое бывает только два раза в году, когда Бог на несколько дней отвращает свой гнев, проявляет милость и покрывает всю ту гадость, что мы творим на этой земле, в начале зимы снегом, а весной – веселыми зелеными листьями и травой.
И много всякого важного и не очень произошло за эти дни. Сумасшедшая Маша где-то раздобыла новую телогрейку и теперь страшно форсила в новом наряде. У Алексея Михайловича появился неожиданный пациент – двадцатичетырехлетний Аркадий. Он был децепешником, то есть страдал детским церебральным параличом и мог самостоятельно управлять только одним пальцем левой руки. Аркаша оказался хорошим парнем, голова работала замечательно, и своим единственным послушным пальцем он умудрялся лихо разбираться с компьютером. Несмотря на то, что отделение называлось детским, Зуев больного взял и начал активно с ним заниматься.
Ваня, сын Лаврухи, продолжал всех расстреливать из своего водяного пистолета, но ничего не произошло, и говорить он так и не начал.
Сам Лавруха чуть не погиб. В очередной раз напившись до свиней, он заснул там, где стоял, – на тротуаре, и точно замерз бы, если бы не Зуев. Доктор возвращался откуда-то поздно вечером и наткнулся на бесформенную кучу, в которой только наметанный глаз мог найти сходство с человеком.
Поскольку Алексей Михайлович понятия не имел, где точно живет Лавруха, ему пришлось тянуть здоровенного бугая по снегу почти триста метров до больницы. Зуев жил в маленьком одноэтажном домике на территории за главным корпусом. Он бы рад был оставить Лавруху на попечение санитарок, но точно знал, что у тех трех с половиной старух, которые дежурили сегодня ночью, времени и так нет, и значит, выхаживать «пейзана» будут за счет кого-то из реальных больных. Лавруха дышал ровно, видно, не успел еще промерзнуть, никаких видимых признаков травм у него не было, и Зуев просто бросил его спать в коридоре. Наутро «пейзан» пропал вместе с новой зимней курткой Алексея Михайловича.
«Неговорящая» Лиля тоже так и не заговорила пока. Она подружилась с рыжеволосой куклой Гертрудой, общалась с ней как-то по-своему, но ни единого звука так и не издала.
– Объясните мне, пожалуйста, ваш метод, – попросила как-то Замковская Алексея Михайловичем, – как вы собираетесь заставить говорить Лилечку и этого придурка?
– Ирина Николаевна, – Зуев болезненно поморщился. – Я понимаю, когда вы интересуетесь тем, что мы пытаемся сделать с вашим сыном, было бы странно, если бы было не так. Но чем объяснить ваши вопросы про других детей, которые для вас – «придурки»?
– Извините, Алексей Михайлович, – Замковская даже покраснела. – Я не хотела никого обидеть, но он тут носится, всем мешает. Не знаю, как вы его терпите.
– Я, по-моему, как-то говорил вам, – Зуев пожевал губу, – что у них у обоих одна и та же проблема – они не позволяют себе говорить. Что-то удерживает их во внутреннем страхе, какая-то стена, и эту стену нужно взорвать, разрушить. Нам нужно создать ситуацию эмоционального стресса, чтобы стена не выдержала.
– В теории понятно, – кивнула Ирина, – но на практике – не очень… При чем тут куклы?
Они сидели в кабинете Зуева, Гриша подпирал косяк несуществующей двери, а в «большом» зале педагоги учили детей ритмично бить в бубен. Каждый малыш отбивал свою часть музыкальной фразы, а затем должен был передать инструмент дальше. С музыкой было все более-менее в порядке, а вот с передачей получалось не у всех.
– На практике… – усмехнулся Зуев. – Ну ладно, когда Лиля еще больше прикипит к Гертруде, мы уберем куклу из комнаты.
– Но это жестоко.
– Молодец, – устало сказал Алексей Михайлович, – вы прекрасно разбираетесь в детской психологии. Ей будет больно, и есть шанс, что этот шок, боль сломают стену и она закричит, заплачет.
– А если не закричит? – тихо спросила Замковская.
– Значит, мы будем выстраивать новую ситуацию, погружать ее в какую-то другую среду, а потом опять сломаем все.
– А пистолет? Вы его тоже отнимете у… у мальчика?
Ирина так и не смогла вспомнить его имя.
– Нет, – Зуев невесело усмехнулся, – мы пробовали, Ваня просто замыкается и садится в уголке.
– Тогда зачем пистолет?
– Просто это единственный предмет, который его как-то привлекает. Вот Лиля сразу пошла к куклам, а Ване мы это занятие подыскивали полтора месяца, и теперь надо придумать, как использовать эту игру.
– А Серенька? – Ирина, последние несколько минут глядевшая в пол, подняла голову. – Что вы будете отнимать у него?
– С Серенькой все сложнее. – Зуев неожиданно погладил Ирину по руке, потом испугался своего жеста и полез в карман. Достал оттуда цепочку из скрепок и начал перебирать их, наподобие четок. – Вам, когда вы приехали, мы не задали одного вопроса, который задаем всем и всегда, – что вы ждете от нас, от нашей больницы?
– А почему не задали?
– Во-первых, потому что вы ничего не ждали, – вопрос почему-то развеселил Алексея, – а во-вторых, это было ниже вашего достоинства отвечать на глупые вопросы. Поэтому я спрашиваю сейчас: что вы ждете?
– А теперь я спустилась на землю и ваши глупые вопросы уже кажутся мне умными? – ехидно спросила Ирина.
– А теперь вы просто тянете время, не зная, что сказать.
– Нет, – Замковская покачала головой, – перспективу обрисовали вы сами почти месяц назад. И теперь, как я понимаю, мы движемся по проложенной вами дороге. Не очень, правда, успешно.
Действительно, Серенька, который уже давно научился катать машинку от себя и к себе, никак не хотел делать этого справа налево или наоборот. Ни постоянные попытки Матрены здесь, в больнице, ни многочасовые игры дома с Ириной ни к чему не вели – мальчик не хотел двигать игрушку вокруг себя.
– Вы мне так и не объяснили, Алексей Михайлович, зачем это нужно, чтобы он катал машинку таким образом.
– Когда он научился катать ее вообще, она стала для него предметом, иным, не собою, внешним событием… А следующая наша задача была – объяснить ему, что существует он сам, вот для этого и нужно, чтобы он играл машинкой вокруг себя.
– А он что – не знает? – удивилась Ирина. – Да и как обычная машинка этому поможет?
– Человек, когда оказывается в центре круга, всегда ощущает себя именно центром круга, – объяснил Зуев, – А это, в свою очередь, заставляет его переживать свое существование, как что-то отдельное. Но, похоже, я был неправ…
– В чем? – Замковская еще не успела до конца понять и прожевать предыдущую фразу, а тут еще это.
– Вы не помните, Ирина Николаевна, что Серенька начал делать раньше: ползать или сидеть?
Она ошарашенно смотрела на Зуева:
– Н-не помню… А это имеет значение?
– Похоже, что немалое… Кажется, что здесь вот какая история… – Алексей Михайлович откинулся на стуле, сцепил пальцы на затылке. – Это пока гипотеза: все дети по непонятной причине делятся на сидящих и ползающих. И, возможно, сидящие играют справа налево вокруг себя, а ползающие – от себя и к себе. Это не хорошо и не плохо – просто два разных типа психики. И, если я прав сейчас и Серенька – сидящий, то мы напрасно тратим время.
– И что же мы будем делать теперь? – Замковская не успевала за ходом мысли Алексея Михайловича. – Столько времени зря истрачено.
– Ну, это как считать. – Зуев насмешливо посмотрел на нее. – Впрочем, если вы считаете, что все впустую, приношу свои извинения. А насчет того, что делать дальше – посмотрим, что можно сделать. Есть у меня некоторая программа, но это пока скорее идея, а не руководство к действию… Дайте мне день-другой.
Ирина улыбнулась в ответ и вдруг поймала себя на мысли, что Тимофею не надо было говорить о ее романе с Зуевым. Ей вдруг показалось, что, возможно, он тогда неосторожно выпустил джина из бутылки…