…После длительной паузы вновь грянул духовой оркестр. Из медных труб посыпалась плясовая.
– Эх, девчонки, душа моя разрывается на части отчего-то! – с необычным восторгом вдруг воскликнул Иван. – Тряхну-ка и я своими конечностями напоследок!
Василиса с Тоней переглянулись в недоумении. Желание Ивана было для них полной неожиданностью, ведь он никогда прежде не танцевал.
Глаза Ивана вмиг сощурились в каком-то молодецком задоре, заблестели, на лице появилась неистовая удаль.
«Что это с ним? – с тревогой подумала Тоня. – Приревновал меня к Вальке и разозлился?»
– Ну-ка, барышни, расступитесь, – властно распорядился Иван. Отстранив девушек и раздвигая руками толпу, уверенно направился в центр зала. Желающих сплясать пока не нашлось, Иван вышел один.
Остановившись в центре свободной площадки, он замер на несколько секунд, а потом, выбросив в сторону одну руку и положив другую на затылок, медленно двинулся по кругу.
– Пойдём, посмотрим, – Василиса схватила Тоню за руку, и они стали протискиваться сквозь толпу, чтобы разглядеть Ивана.
Когда девушки оказались на краю танцевального пятачка, Иван прошёл уже половину круга и остановился напротив Васьки Бородина, тряхнул головой. Тот сразу понял замысел друга, хитро подмигнул ему в ответ и выскочил на площадку.
И тут началось то, чего Василиса и Тоня совсем не ожидали увидеть. Иван и Василий Бородин пустились плясать, как заправские танцоры. Они вприсядку гонялись друг за другом по кругу, разворачивались, не вставая подолгу, потом выпрямлялись для небольшой передышки, важно вышагивая, как два гордых гусака, а затем принялись выплясывать цыганочку.
Лихой и стремительный танец завершился прыжком Ивана с переворотом тела в воздухе и полным круговым поворотом Василия на носке одной ноги.
Друзья обнялись и под аплодисменты растворились в толпе.
– Ваня, что это было? Ты где выучился так лихо отплясывать? – не скрывая восхищения братом, спросила Василиса. – Почему скрывал свой талант от нас?
Тоня была потрясена увиденным и сильно взволновалась. Она глядела в лицо Ивана, рот её всё еще был приоткрыт от изумления.
– Да я сам не знаю, как это у нас получилось, – тяжело дыша, ответил Иван с улыбкой. – Мы с Васькой раньше несколько раз в цыганский табор ходили, смотрели, как они пляшут. Потом на речке, когда купаться ходили, повторяли все движения, которые видели. Сейчас вот вспомнили, повеселили публику.
– А сальто?
– О-о, да это же вообще проще пареной репы! Каждую зиму мы с пацанами с крыши барака в сугроб прыгали, кувыркались. Летом в воду сигали с нырялки, потом на песке дурачились, вот и научились.
В дверях появился представитель военкомата в звании капитана, зычным голосом скомандовал:
– Отправляющиеся на фронт выходи строиться! Построение через пять минут на площади перед клубом! Прошу не опаздывать!
И ушёл. Толпа встревоженно загудела, заволновалась, забурлила, люди пришли в движение. Послышались пьяные выкрики, женщины заплакали, взвизгнула вновь молчавшая гармошка, кто-то пытался запеть частушки, кто-то громко рассмеялся. Рядом стоял совсем юный на вид паренёк с остриженной головой. Стесняясь окружающих людей, он оглядывался по сторонам, успокаивал плачущую старушку:
– Бабушка, перестань, не плачь… и не крести меня, пожалуйста. На нас же люди смотрят… стыдно.
Наступила та мучительная и неизбежная минута расставания, когда близкие люди и родственники могут в последний раз обнять друг друга, поцеловать, прошептать ласковые и нежные слова, припасённые специально для этой минуты.
– Ну, что, подруга? Минута расставания наступила и для нас с тобой? – сказал Иван нарочито бодро и шагнул к Тоне, крепко прижал её к себе, поцеловал в губы. – Прощай, родная… Жди с победой… Прости меня, если я тебя чем-то обидел.
– Глупенький, – ласково прошептала Тоня со слезами на глазах. – Разве могу я на тебя обижаться? Ты настоящий мужчина, умный и дальновидный. Ты поступил правильно, я люблю тебя…
– Всё, Тонечка, мне пора, – Иван освободился от объятий Тони, повернулся к сестре:
– С тобой мы обо всём уже переговорили дома, осталось лишь сказать «прощай, и до встречи после победы».
– Прощай, Ваня, – Василиса поцеловала брата в щёку, из глаз у неё покатились слёзы. – Возвращайся живым.
Призванных на фронт построили в колонну по четыре, милиция спешно оттеснила провожающих, оркестр грянул походный марш, строй скорым шагом направился к вокзалу. Впереди строя шагал знакомый уже капитан из военкомата, по бокам колонны шли милиционеры, не позволяя провожающим приближаться к призывникам.
На вокзале отправляющихся на фронт завели в зал ожидания, который заблаговременно был освобождён, на входе выставили двух милиционеров. Провожающие ринулись на перрон, растянулись в длинную цепь вдоль железнодорожного пути.
Через полчаса на первый путь был подан состав, состоящий из теплушек с тёмными квадратами открытых дверей.
– Ведут, ведут! – послышался чей-то визгливый голос впереди. Его тут же подхватили другие провожающие, передавая известие по цепи. Люди в толпе, приподнимаясь на цыпочки, забираясь на возвышенные предметы, вытягивали шеи, пытаясь издали высмотреть близкого им человека.
На перроне появились военные, они сновали от теплушки к теплушке, о чём-то переговаривались и спорили. За военными следовали милиционеры, оттесняя провожающих от состава на край перрона. Они создавали коридор для отъезжающих на фронт, недовольно покрикивая на ходу:
– Посторонитесь! Отойдите, дайте пройти на посадку отправляющимся! У вас было достаточно времени, чтобы с ними попрощаться! Не подходите близко к вагонам!
Опасаясь беспорядка и хаоса при посадке в вагоны, отправляющихся на фронт разбили на партии по количеству теплушек и стали выпускать из здания вокзала с промежутками, поочерёдно заполняя каждую теплушку в отдельности.
– Тоня, ты не видишь Ивана? – тревожно спрашивала Василиса. – Где он? Ещё не выходил?
Девушки стояли неподалёку от входа в здание вокзала и вглядывались в лица идущих на посадку.
– Нет, в первой партии его не видать. Наверно, направят во вторую теплушку, – ответила Тоня.
Иван вышел с последней группой, их повели в хвост эшелона. Рядом с ним вышагивал Василий Бородин. Они о чём-то говорили и улыбались.
– Ванечка, мы здесь! – крикнула с надрывом Тоня, увидев в первых рядах Ивана.
Василиса тоже отыскала взглядом брата, и прокричала вслед за Тоней:
– Ваня, посмотри на нас!
На перроне стоял невообразимый гвалт, провожающие выкрикивали имена своих близких и родственников, стараясь перекричать друг друга. Кто-то отзывался, махал рукой, что-то кричал в ответ.
Иван вертел головой по сторонам, но Тони с Василисой не увидел в бурлящей толпе, прошагал мимо них.
– Он нас не увидел! – в отчаянии прокричала Тоня. – Почему он нас не увидел?! Ведь мы были совсем близко!
– Давай будем пробиваться к последней теплушке, – Василиса схватила Тоню за руку, потащила за собой. – Там он нас точно увидит.
После посадки толпа провожающих значительно поредела, рассредоточившись вдоль эшелона. Убывающие на фронт, невзирая на ругань военных и милиции, завидев родственников, повыпрыгивали из теплушек, бросились обниматься в последний раз.
Иван, наконец, заметил Тоню с Василисой, спрыгнул на землю вслед за дюжиной таких же новобранцев, как он. Их вагон был последним в эшелоне и стоял за пределами перрона. Пожилой старшина, отвечавший за сопровождение, облил их жгучим взглядом, недовольно проворчал:
– С первым гудком паровоза чтобы все до единого запрыгнули в теплушку! Отстанете – пойдёте у меня под трибунал, как дезертиры, ясно?
– Дальше фронта не пошлют, – огрызнулся один из выпрыгнувших из вагона.
– Поговори мне, – цыкнул на него старшина и отошёл в сторонку, достал кисет, принялся скручивать цигарку.
Иван направился к Тоне с Вассой, они обе бросились к нему, повисли на плечах, заплакали.
– Чего вы рыдаете, как по покойнику? – бодрясь, сказал Иван, хотя спазм сдавил ему горло, мешал говорить. – Глупые женщины, я ведь пока живой, с вами. Не надо сырость разводить.
– Ванечка, я буду ждать тебя, сколько потребуется… Только ты вернись живым… прошу тебя.
– Конечно, вернусь, – ответил Иван, – куда ж я денусь? Повоюю немного и вернусь.
– Только не лезь там на рожон, Ванечка, – наставительно проговорила Василиса. – Не доказывай никому, что ты самый храбрый, не лезь в пекло без надобности, пожалуйста.
– Ты так говоришь, будто успела сама побывать на фронте, – рассмеялся Иван. – Знаешь, где там пекло, а где тишь и благодать.
– А ты, Ванечка, не смейся, сестра правильно говорит, – всхлипывая, промолвила Тоня. – Знаем мы твой характер.
– Ладно, обещаю обеим: буду воевать с прохладцей.
Расставание с провожающими было недолгим. Паровоз издал длинный, продолжительный гудок, и едва он умолк, раздалась пронзительная команда:
– По вагона-ам!
– Всё, девочки, мне пора, – быстро проговорил Иван, отталкивая от себя Тоню и Василису. – Прощайте, родные. Не поминайте лихом!
Он в несколько прыжков достиг проёма в теплушке, навстречу ему протянулось несколько пар рук, Иван ухватился за них, мигом взлетел в вагон.
Паровоз надрывно проревел ещё раз, состав дёрнулся, громыхая сцепками вагонов, и медленно пополз прочь от вокзала, оставляя позади себя кричащую и стонущую толпу провожающих.
Глава 10
Больше пяти месяцев велось строительство новой жилой зоны и объектов хозяйственного назначения расширяющегося лагеря. Всё это время Александр Кацапов был фактически единственным и полновластным хозяином территории, на которую в первой половине февраля загнали несколько сотен заключённых. Ни сам начальник лагеря Карачун, ни его помощники до полного окончания строительства, казалось, не вмешивались в ход работы и не заглядывали в этот зловещий квадрат. Как будто в нём трудились люди из другого ведомства.
В действительности всё обстояло иначе. Кацапов ежедневно докладывал «куму», как идут дела, какая обстановка среди заключённых, какие возникают проблемы.
После заселения отстроенных бараков, Карачун сдержал своё слово и отправил Александра в «отпуск». Сейчас, наслаждаясь свободой на берегу реки, он вспоминал, как пришлось зарабатывать этот самый «отпуск».
…Как только были возведены караульные вышки и натянута по периметру в три ряда колючая проволока, Карачун вызвал его к себе, сказал с похвалой:
– Молодец, Кацапов. С первой задачей ты справился. Работы закончил даже на два дня раньше срока.
– Я ведь слово вам давал, гражданин начальник, – пожал плечами Кацапов. – Как можно было его не сдержать?
– Это верно, – усмехнулся Карачун. – В лагерной жизни за кукушку бьют в макушку, за базар надо отвечать.
Начальник лагеря долгим пронзительным взглядом смотрел в лицо Александра, потом сказал:
– Я убеждён, что и с другой задачей ты справишься вполне успешно. В твоём характере есть то, чего нет у остальных – упорство, независимость и бесстрашие. Ты бы и пахана смог заменить с такими данными, окажись вдруг в воровской среде.
– Я презираю всех воров вместе с их блатными законами, – сухо ответил Александр.
– В этом я успел убедиться, – произнёс Карачун с оттенком некоторого сожаления. – Но на этих законах держится вся лагерная жизнь. Во всём ГУЛАГе не сыщется такого человека, который смог бы их искоренить.
На следующее утро на вышках выставили часовых, а ещё через день Кацапов встречал на выгороженной территории прибывшую партию заключённых. На боку у него висела кобура с наганом.
Лагерный конвой сопроводил колонну до центра очищенной от снега площадки, приказал остановиться. Заключенные в недоумении вертели головами по сторонам в поиске жилых бараков. После изнурительного пути по заснеженной тайге, они едва держались на ногах, и рассчитывали на отдых в тёплых помещениях.
Начальник караула, рослый офицер лет тридцати пяти, по кличке «Стервятник», взглянув на измученных узников, криво ухмыльнулся, затем его лицо приняло каменное выражение. Он знал, какая участь ожидает этих несчастных людей, но в его глазах не отражалось ни капли сострадания. Казалось, этот человек смотрит на толпу сейчас такими же глазами, какими смотрели в эту минуту присмиревшие на короткое время овчарки – насторожённо и злобно.
– Граждане бандиты и враги советской власти! – громовым голосом заговорил начальник караула, прохаживаясь перед строем взад-вперёд. – Вы прибыли в конечный пункт вашего этапа. Вначале вам предстоит построить для себя жильё, после чего вы будете искупать свою вину честным и добросовестным трудом в забоях угольной шахты. Трудиться начнёте сразу после переклички, чтобы не окочуриться от холода. Жить в тепле будете после того, когда выроете для себя землянки. Других помещений для обогрева на этой территории не существует.
В рядах колонны прокатился глухой гул возмущения. Заключённые заволновались, загудели, из глубины строя послышались гневные выкрики:
– Как?! Ночевать в снежном поле?!
– Вы что, поизмываться над людьми решили?!
– Совсем с ума посходили, изверги!
– Это вопиющее нарушение прав заключённого! Вы за это ответите!
– Ты чё тявкаешь, в натуре, пёс легавый?! Бузы захотел? Будет тебе тёрка! Кровью умоются твои вертухаи!
– Кишки надо выпотрошить сукам за это!
– Совсем обурели, падлы!
Толпа заключённых воспалялась с каждой секундой всё больше и больше. Назревал бунт. Изнурённые зеки, казалось, вот-вот потеряют над собой контроль и ринутся рвать на куски начальника конвоя, творящего беспредел. Они быстро осознали, что часть из них уже через сутки-другие не выдержит мороза и отправится в иной мир. Это обстоятельство толкало их на безумство.
Собаки, почувствовав движение в рядах заключённых, вначале злобно зарычали, а потом, ощетинившись, яростно залаяли, рвались с поводка. Конвойные, оцепившие колонну зеков со всех сторон, сняли винтовки с плеча, выставили стволы в горизонтальное положение на уровне груди, ждали команды.
Начальник конвоя подал условный знак – разом прогремели выстрелы. Конвойные стреляли в землю, фонтанчики снега брызнули в двух шагах у ног первого ряда заключённых. Это мгновенно охладило их пыл.
Наступила необычная тишина. «Стервятник» с неизменным каменным лицом, невозмутимым тоном продолжил:
– Жаль, очень жаль, что вы предпочли путь бунтарей вопреки принятому здесь повиновению. Наверно, это всё от вашей усталости. Поэтому я сейчас предоставлю вам возможность немного отдохнуть.
Начальник конвоя умолк и некоторое время вышагивал, пристально вглядываясь в лица узников. По всей вероятности, пытался по лицам определить, кто же из этих людей посмел выкрикивать угрозы в его адрес. Совершенно неожиданно он гаркнул:
– Встать всем на колени!! Живо!!
Толпа колыхнулась, будто над ней пронёсся сильный вихрь, но продолжала стоять во весь рост, устремив испуганные взоры на лагерного офицера.
– На колени, я сказал! Руки за голову! Ну?! – гневно прохрипел начальник конвоя и опять подал знак охране. Те с завидной проворностью повторили залп устрашения. Пули вновь впились в снег у ног узников.
– Приступайте, – глухо скомандовал «Стервятник» своим подчинённым, когда все заключённые опустились на колени.
Началась долгая и утомительная перекличка.
Александр Кацапов всё это время стоял в стороне, наблюдая за издевательством над измученными этапом людьми. Рядом с ним топтались в тревоге его помощники. Их он лично отобрал в ходе строительных работ на площадке и предложил поработать с ним в должности бригадиров.
– Зря я, Сано, согласился бригадирствовать, – проговорил один из них по фамилии Левшин. Все его звали просто Левша. Это было связано и с его фамилией, и с тем, что мужик действительно управлялся левой рукой лучше, чем правой.
– Боишься, что после издевательства эти люди порвут тебя на куски? – усмехнулся Кацапов.
– Растерзают, как пить дать, – уверенно заявил Левша. – Им ведь терять нечего. Или околеть на морозе, или на нас злость свою сорвать. Слышал ведь, кто-то из них кричал: кровью умоются вертухаи, кишки надо выпотрошить сукам!
– Ты что, Левша, к вертухаям себя уже причислил?
– Нет, конечно, но мы вот с тобой одеты в ватные штаны, на нас полушубки и валенки. У тебя, вон, даже наган на поясе. А они все в лохмотьях, в сапогах да ботинках, обморожены, руки тряпьём обмотаны. Кто мы для них, по-твоему? Ангелы-хранители? То-то и оно! Надзиратели и экзекуторы, то бишь, вертухаи. Блатные разбираться с нами не станут, чуть что не по ним – перо в бок и – амба. Хорошо, если поохать ещё успеешь, пока не сдохнешь.
– «Кум» сказывал, воров среди них нет, – сообщил Кацапов. – Так, фраерня разная. Десятка три-четыре жлобов наберётся, не больше. Это по два-три рыла на сотню политических. А те на мокруху не пойдут.
– Три-четыре десятка… Это что, мало по-твоему?
– Недостаточно, чтобы бузу замутить, – заверил Александр.
– Откуда ты знаешь?
– Старожилы поведали, – усмехнувшись, соврал Кацапов. Он успел заметить в толпе двух зеков, которые прокричали слова угрозы. Глядя сейчас в их лица, Александр вспомнил Хрипатого и Грыжу из железнодорожного лагеря в Бурятии. Тогда ему удалось усмирить блатных. Надеялся он на свою победу и сейчас. В голове поневоле стала выстраиваться тактика поведения с этой озлобленной и оголтелой публикой, от которой напрямую зависела его собственная судьба.
Перекличка, наконец, закончилась, заключённым было разрешено подняться с колен. Они медленно вставали, растирали затёкшие и заледеневшие суставы.
Начальник конвоя поманил рукой Кацапова, и когда тот подошёл, представил его зекам:
– Это ваш прораб и смотрящий в одном лице. Сейчас он объяснит, как построить землянку, а потом будет присматривать за вашим усердием. Вздумаете бузить или заниматься саботажем – получите пулю в лоб без разговоров, он наделён такими полномочиями. Всё, передаю вас в его руки.
«Стервятник» взмахнул рукой, конвоиры повесили винтовки на плечо, и, построившись в колонну по два, двинулись к лагерным воротам на выход. Кацапов остался один против угрюмой толпы зеков, чувствуя на себе их колючие и ненавидящие взгляды.
– Граждане осужденные! – начал свою речь Кацапов. – Прошу не паниковать! Несколько дней вам придётся провести под открытым небом! Это временные трудности. Никто из вас не замёрзнет, если будет неукоснительно исполнять мои требования. Сейчас вы получите рукавицы и инструмент. Я разобью вас на две группы. Одна группа начнёт рыть котлованы под землянки, другая разожжёт костры для обогрева. Сменяться будете каждые два часа. Ударный труд – в ваших личных интересах! От вашего старания будет зависеть, увидите ли рассвет последующих дней. Чем быстрее будут отрыты котлованы – тем быстрее у вас появится возможность заселиться в тёплые землянки. Блатной закон отменяется. Увижу какую-нибудь падлу, которая останется у костра сверх отведённого времени – урою без сожаления! Как я это сделаю – пусть пока останется загадкой для всех.
Александр прошёлся вдоль первой шеренги скрючившихся от холода людей. Отыскав взглядом двух уголовников, которые грозились расправой, он остановился и, уставившись в их лица, спокойно произнёс:
– Чтобы выпотрошить из меня кишки и умыться моей кровью – нужно ещё сильно постараться. Я лично отрублю лапу по локоть вместе с заточкой тому фраеру, который надумает это сделать, и никому не позволю перевязать кровоточащую культю. Пусть этот фраер будет медленно истекать кровью у всех на виду. Ясно?
Толпа заключённых безмолвствовала. Замерзающие узники не могли понять, кто же сейчас стоит перед ними? Вор, «мужик», или провинившийся в чём-то вертухай? Если этот человек – вор, то почему он отменяет воровской закон? Почему встал на сторону «мужиков» и политических, пригрозив расправиться с блатными? Почему уравнял всех осужденных, невзирая на статьи приговора суда? С какой целью он заботится об их жизнях? Если же он сам из «мужиков», то почему разговаривает на жёстком блатном жаргоне? Кто он такой, этот невозмутимый прораб с наганом на поясе? А может, он и не зек вовсе, а какой-нибудь бандит из вольнонаёмных, преследующий свои корыстные цели? Чего можно ожидать от него в дальнейшем?
Десятки вопросов вертелись в заледеневших головах заключённых и не находили ответа. Они и сами не заметили, как уже через считанные минуты вдруг стали послушной человеческой массой в руках необычного хозяина с его неведомой силой убеждения.
– Вижу, что убедил, – усмехнулся Кацапов. – Значит, всё идет по плану, значит, всё у нас получится.
Заключённых разбили на сотни, каждую сотню возглавил бригадир. Через полчаса работа закипела.
…Целый месяц уже Александр наслаждался тишиной на берегу Печоры. Он жил в заброшенной избушке какого-то отшельника, который, по словам «кума», скончался пару лет назад. Ветхое жилище отшельника находилось в двух десятках километров от лагеря и всё это время пустовало. Скончавшийся отшельник был тайным осведомителем Карачуна на случай побега заключённых из лагеря. Беглецы не могли миновать этого места. Оно напоминало горлышко бутылки, поскольку с одной стороны была река, а с другой непроходимое болото, оставляющее узкую полоску вдоль берега. Правда, воспользоваться услугой старообрядца пришлось всего однажды – больше побегов за всё время службы Карачуна не было.
Когда был жив отшельник, Карачун частенько навещал его. Уставая от опостылевшей лагерной службы, «кум» мог внезапно вскочить в седло любимого рысака и умчаться к старику. Отправлялся он к нему не с пустыми руками – вёз тушёнку, хлеб, сахар, масло, спички, керосин и другие вещи, которые были необходимы в затворнической жизни, и, отчасти ему самому, когда его душа требовала отдушины.
Потом старец умер, и «кум», к своему удивлению, почувствовал внутри себя какую-то пустоту, ему, как будто, стало чего не хватать. Он стал чаще нервничать, постоянно срывал зло на подчинённых. Попробовал хлестать водку от постылой жизни, как это делали многие офицеры, но быстро бросил – тяжёлое похмелье на следующий день делало его настроение ещё более поганым, чем накануне.
Вскоре началась война с фашистами, и жизнь в лагере резко поменялась. Контингент заключённых значительно увеличился, хлопот прибавилось. Головное начальство требовало постоянного повышения выработки шахтёров, не представляя себе тех условий, в которых приходилось трудиться зекам. Чтобы не попасть в немилость, пришлось изворачиваться наизнанку, напрягать воров, на которых лежала обязанность контроля за работой шахтёров. Блатные ничего за просто так не делали, они тут же потребовали от него дополнительную жрачку. А где её взять, если на продовольственных складах за несколько месяцев после начала войны все мыши удавились? Пришлось урезать у политических, чтобы добавить пайку блатной верхушке.
Снабжение продуктами питания с каждым месяцем становилось всё хуже и хуже, и, наконец, весной 1942 года стало совсем никудышным. Начался настоящий голодомор. Узники начали дохнуть, как мухи с приходом холодов. Правда, смерть заключённых не удручала Карачуна и не вызывала никаких эмоций в его чёрствой душе. Он воспринимал кончину узников, как неизбежность потерь при скудном питании, и с удивительным хладнокровием вёл мрачную лагерную статистику.
В первых числах марта зароптали офицеры и старшины, его верные и преданные помощники. Руководство лагерей снизило пайковую норму сотрудников на четверть, а большинство из них были семейными, у них были ребятишки. Нужно было срочно что-то предпринимать.
И тут, как чёрт из табакерки, подвернулся Кацапов. Как будто сам товарищ Берия подогнал его к нему в качестве подарка. Таёжный мужик умел делать всё, что придётся, не требуя при этом ничего взамен.
Пять месяцев приглядывался Карачун к этому заключённому, проверял и перепроверял на прочность. Умышленно бросил его на растерзание к обречённым на верную гибель заключённым, как ягнёнка в стаю голодных волков. Но и там Кацапов, к большому удивлению, выдержал испытание, вышел сухим из воды. Он не только урезонил головорезов и отморозков, которые дважды затевали бузу, и даже пытались посадить его на нож, но навёл порядок и жёсткую дисциплину. Кацапов оказался хватким и смекалистым мужиком, а главное, не из робкого десятка и умел держать язык за зубами.
«Кум» самолично отвез Кацапова в пустующее жилище умершего старовера, снабдив его всем необходимым для проживания и промысла. Оставляя Александра одного на берегу Печоры, уже садясь в дрожки, Карачун сказал на прощание с тягостным вздохом:
– Раз Родина не в состоянии прокормить преданных ей служак, значит, мы, верные псы отечества будем самостоятельно добывать пропитание. Ты уж, Кацапов, не подведи меня.
Первые дни «отпуска» прошли в приятных хлопотах. Александр навёл порядок в избушке, отремонтировал рассохшуюся лодку, подготовил рыболовные снасти, почистил ружьё, запарил вересом бочки для солений, обследовал прилегающую тайгу.
Ему не верилось, что он находится на свободе и не ограничен в поступках и передвижениях. Можно бесконечно долго сидеть без дела, уставившись в небо, и наслаждаться покоем одиночества. А можно было действовать по собственному усмотрению, как заблагорассудится голове, не опасаясь окриков конвойных или пьяных выкрутасов ошалевших сотрудников лагеря.
Потом, после недели хмельной эйфории, в голове забрезжило отрезвление. Александр всё чаще стал задумываться над сложившимся положением. Ведь та свобода, которую ему предоставил «кум», была не вечной. Как только закончится лето, он наготовит мяса и рыбы (надо полагать, не для себя!) и вернётся обратно в лагерь. Что ожидает его в дальнейшем? Какие зигзаги выстроит для него лагерная жизнь? Опять шахта, опять рабский труд в забое? Впереди ещё три с половиной года каторжного труда. Выдержит ли он такое испытание? Многие осужденные, с кем ему довелось махать киркой в забое, уже нашли упокоение на безымянном погосте по другую сторону колючей проволоки. Неужели и его ждёт такая же печальная участь? Что если поговорить с хозяином, прояснить свой оставшийся срок? Не прибьёт же он, в конце концов, зека-работягу за простой житейский вопрос?
Карачун, не посвящая никого из своих помощников об отправке Кацапова на Печору, принял решение, что будет сам навещать его по выходным. К его приезду Александр обязан был подготовить охотничьи и рыбацкие трофеи.
Отремонтировав развалившуюся лодку за два дня, Кацапов уже на третью ночь вышел с острогой бить крупную рыбу. Удача сопутствовала ему с первого раза – две полупудовые щуки и три пятикилограммовых налима. В установленный в заводи вентерь набилось около ведра мелочи. Большую часть рыбёшки он тут же натёр солью и сложил в ведро, чтобы через несколько дней вывесить вялиться. Из нескольких подъязков сварил для себя уху.
Карачун заявился на заимку только через две недели. Видимо рассудил, что его подопечный, приводя в порядок ветхое хозяйство и осваиваясь на новом месте, вряд ли сможет что-либо добыть до первого выходного.
Он подъехал в субботу вечером, когда Александр собирался поужинать. В котелке у него допревало мясо зайца, которого удалось подстрелить утром. Рядом с котелком, на перекладине меж двух рогулек, висел жестяной закопчённый чайник.
Жеребец «кума» шёл шагом, но поскрипывающие в лесных колдобинах дрожки были слышны издалека. Александр повернул голову на скрип и через минуту увидел начальника лагеря.
Карачун подъехал к избушке, не спеша спустился с дрожек, подвёл жеребца к коновязи, привязал к столбу. Подошёл Кацапов, остановился в нескольких шагах, молчаливо ожидая распоряжений хозяина.
– Здорово, отпускник! – весело проговорил «кум», протягивая руку.
– Здравствуйте, гражданин начальник, – бесстрастным тоном ответил Александр на приветствие.
– Чего хмурый? Нечем порадовать меня?
– Отчего же? Насолил рыбы, добыл немного птицы и зайчатины.
– Тогда отчего не весел? Удручён, что пупок жирком не затянуло? – хохотнул «кум». Чувствовалось, он был в прекрасном настроении. – Ладно, возьми в таратайке мешок, в нём я кое-что привёз для тебя. Веди в дом, покажешь, что ты тут наготовил. А потом посидим, поокаем.
Александр провёл «кума» в сарайчик, показал бочонок с солёной рыбой и копчёную зайчатину.
– Неплохо для начала, – похвалил Карачун. – Если так и дальше дела пойдут – зимой голодать не придётся.
Кому голодать не придётся, «кум» уточнять не стал. Это было понятно и без разъяснений. Все припасы окажутся на столе у приближённых начальника лагеря. Попользоваться продуктами собственного приготовления Кацапову не светило. Он знал, что с началом зимы вновь станет обыкновенным зеком с нормированной пайкой. Выживать придётся наравне со всеми узниками.
– Может, лучше у костра поужинаете, гражданин начальник? – предложил Александр, когда Карачун направился к избушке. – В доме духота и комарья набилось. На свежем воздухе приятнее. Погода отменная, с реки ветерок поддувает, комарьё не будет одолевать.
– И то верно, – согласился Карачун. – Этот гнус нигде не даёт покоя, зараза. Ему вольготно в каждой тёмной дыре.
Они расположились у костра за небольшим столиком, который соорудил Александр для удобства при разделке добычи. Карачун выставил фляжку со спиртом, глаза его радостно блестели.
– Вот, разливай, отметим успешное начало твоего промысла, – сказал он. – Расскажешь мне, как ты тут дневал-ночевал.
Александр разрезал каравай хлеба, что привёз «кум», вытащил из котелка куски варёного зайца, разложил по тарелкам.
– Вы, гражданин начальник, как спирт пьёте? Разбавляете, или нет? – спросил он.
– По-всякому бывает, но лучше разбавить, не стоит будоражить кишки лишний раз.
Кацапов налил из фляжки треть алюминиевой полулитровой кружки, добавил родниковой воды, половину перелил в другую, придвинул «куму».
Они молча чокнулись, выпили и принялись за мясо.
– Ну, как тут на воле? – спросил Карачун, обгладывая кость, и сделал ладонью круговое движение в воздухе. – Лучше, чем в забое?
– Никакого сравнения, гражданин начальник. Настоящий курорт! – с чувством благодарности отозвался Александр. – Я и на зиму готов здесь остаться, если потребуется.
– Что ты заладил: гражданин начальник, да гражданин начальник! – сердито выговорил Карачун. – Говорил же я тебе: когда мы одни, называй меня Николаем Павловичем. Хочется иногда простого человеческого общения.
– Хорошо, гражданин начальник, буду называть вас по имени-отчеству.
– Сделай милость, Кацапов, умягчи мою зачерствевшую душу, – усмехнулся Карачун. – А то я даже собственное имя забывать стал. Совсем потерял человеческое лицо.
Они выпили ещё несколько раз. Карачун захмелел, раскраснелся, разговорился. Александр смотрел на него и второй раз за две недели вновь не поверил в реальность происходящего. Казалось, вот-вот произойдёт пробуждение, и он снова увидит себя на нарах после удивительного сна, как было с ним уже не раз. Чертыхнётся с досады и поплетётся по тесному коридору барака на утреннее построение.