Глава 17
Огонь в небольшой буржуйке жадно лизал смолистые поленья. В маленьком помещении мастерской было по-домашнему тепло и уютно.
Александр Кацапов, устроившись на низкой чурочке, неотрывно смотрел на прыгающие языки пламени. Был поздний вечер, совсем скоро должна закончиться рабочая смена у заключённых, нужно будет отправляться в барак на перекличку.
Сегодня утром его вызывал к себе «кум». Первоначальное известие, которое он получил из его уст, было хорошим, но особой радости не вызвало. Уж слишком мрачным показалось лицо хозяина. В преддверии праздника видеть «кума» не в радостном настроении было несколько странно. Александр набрался смелости, спросил:
– У вас неприятность, гражданин начальник? Могу чем-то помочь?
– Скажи какой прозорливый! – недовольно пробурчал Карачун. – Всё он видит, лешак таёжный.
«Кум» выдержал небольшую паузу, вероятно размышляя о целесообразности дальнейшего общения с рядовым зеком. Затем невзрачным голосом сообщил:
– Руководство удовлетворило мой рапорт об отправке на фронт. После праздника в лагерь прибывает новый хозяин. Так-то вот. Иди, давай. Не твоё дело совать нос в чужие дела.
Карачун поставил Кацапова в известность, что завтра после утренней переклички вывезет его за пределы лагеря. У коновязи будет стоять лошадь с санями. На ней ему в одиночку предстоит отправится в тайгу. «Кум» поставил задачу завалить лося к празднику.
Александр почти год отбывал наказание, отвыкнув от тех тягостных условий жизни, в которых находилась основная масса заключённых.
После возвращения из «отпуска» с берегов Печоры, где он пробыл до поздней осени прошлого года, у него началась «сытая» по лагерным меркам жизнь.
Карачун сдержал своё слово. Он выделил Кацапову пустующее помещение кладовой в хозяйственном блоке. Через две недели помещение было уже не узнать. Александр соорудил в углу небольшую кузницу с горном и мехами, изготовил верстак, установил печь-буржуйку. Карачун обеспечил необходимым инструментом.
Главная ценность заключалась в том, что помещение имело отдельный вход, ключи от которого имелись только у Кацапова. О таком подарке можно было только мечтать. Александр понимал, что в самое ближайшее время он обязан будет зарекомендовать себя профессиональным мастером. Иначе «кум» вышвырнет его из тёплого места и отправит в самый гиблый забой. Оттуда возврата уже не будет.
Пока шло переустройство помещения, он напрягал всю свою память, вспоминая о продукции цеха ширпотреба, в котором ему довелось поработать. Вспоминал разные приспособления и лекала, имевшиеся у спецов цеха. Изготовил несколько штук по памяти.
И дело пошло. Он мастерил из жести ёмкости разных размеров и конфигураций. Это были чайники, бидоны, ведра и ведёрки, различный инвентарь для лазарета и посуда для кухни. Ковал сувениры и детские игрушки для офицерского состава. Ковал, паял, лудил, вырезал, строгал, пилил, сверлил… Исходным материалом служили жестяные банки из-под консервов, бросовый металл и дерево.
Жить стало легче. У него появился дополнительный источник пропитания. Заказчики благодарили по-разному: кто-то из лагерного персонала тихонько совал ему сверточек с куском сала или масла, кто-то приносил немного мёда, кто-то угощал домашней сметаной и куском курицы, а кто-то просто оставлял на верстаке пайку ржаного хлеба. Такое случалось не часто, но силы организма удавалось поддерживать на том уровне, чтобы не превратиться в доходягу. Да и физические нагрузки в мастерской были несоизмеримы с теми, которые несли заключённые в забое.
Всего этого Александр мог запросто лишиться уже в ближайшее время. Кто будет новым «кумом»? Как он поведёт себя? Оставит ли мастерскую или ликвидирует за ненадобностью? А если оставит, то не найдёт ли ему самому замену из числа блатных?
Вопросы витали в голове один за другим. Он продолжал смотреть на огонь так пристально, словно боялся проглядеть ответ, который должен вот-вот мелькнуть среди пляшущих языков.
«Повезло хозяину, – думал Кацапов с завистью. – Вырвался из тухлого мира. На фронте в сто раз лучше, чем здесь на островке ада. Хотя в положении „кума“ лучше ли? Он офицер, начальник лагеря, а не униженный бесправием и голодом зек. Жизнь ему здесь гарантирована железно, а на войне смерть дышит в затылок каждую минуту. Для него это существенная разница. А вот мне на фронте было бы лучше. Погибнуть от пули вовсе не страшно. Такую смерть можно принять за милость. Если ты не трус – твоя гибель станет частичкой общей победы над врагом. А здесь ты умрёшь в мучениях совершенно бесцельно и бесславно. Да и умрёшь ли? Умирают люди, о них остаётся память, им ставят памятники. Ты же просто сдохнешь от истязаний и голода, как бездомное животное. Без почести и без вести».
Размышляя, Александр смотрел в топку до тех пор, пока дрова окончательно не прогорели. Там, лениво перемигиваясь, вспыхивали и тут же угасали последние угли.
Он перевёл взгляд на старенькие часы на стене. Их ему принёс один из вертухаев и самолично повесил на гвоздик.
Времени оставалось ровно столько, чтобы успеть на вечернюю поверку.
Кацапов тяжело вздохнул, потушил свет, затем вышел из мастерской и запер дверь на замок.
На следующий день, едва забрезжил рассвет, к мастерской подъехал на лошади Карачун. Кацапов поприветствовал «кума» и без лишних слов забрался в его розвальни.
За воротами лагеря у коновязи Карачун остановил лошадь, распорядился:
– Вылезай! Иди посмотри, всё ли я для тебя положил?
Александр подошёл к саням, отвернул край тулупа. Под ним лежало в чехле знакомое ружьё и тощий вещевой мешок. В мешке были две банки с порохом и дробью разного калибра, охотничий нож, в холщовой тряпке завёрнута буханка ржаного хлеба, банка тушёнки и небольшой бумажный куль с перловой крупой.
– Всё, – коротко ответил Александр.
– Тогда поезжай. Даю тебе ровно три дня. На больший срок не рассчитывай. К моему приезду сохатый должен быть разделан.
Карачун дёрнул за вожжи и, не оглядываясь, поехал в сторону рудника. Через пару минут и кобыла Александра мелкой рысью побежала в противоположном направлении.
Природа отсчитывала второй день ноября и успела уже забросать пожухлую траву полуаршинным слоем снега.
«Самое время на лося сходить, – отметил про себя Александр. – И следы видны, и преследовать не так трудно, если сохатый вдруг раненым уйдёт. С моими силёнками за ним не угнаться. На первом же километре лягу с вытянутым языком».
Погода словно решила поиздеваться над ним. Не успел Кацапов отъехать и пару километров, как поднялся ветер. Выскочившее из-за горизонта робкое солнце в одно мгновение укрылось за рваными белесыми облаками. Небо посерело, бегущая навстречу снежная даль кристальной белизны враз помутнела, словно нахмурилась отчего-то. Низовой ветер создал позёмку, а затем поднялась слабая метель.
«Вот, чёрт, – недовольно подумал Александр. – Этого ещё не хватало! „Кум“ отмерил три дня на всё про всё – как тут уложиться с такой погодой? Изба вымерзла, придётся печь протопить основательно. На это полдня уйдёт, а то и больше. Потом сохатого надо будет где-то отыскать. Старые следы занесёт снегом – попробуй вычислить, в каком месте он гуляет?»
Потом мысли Александра вернулись к вчерашним размышлениям. По-прежнему не давала покоя весть о смене руководства лагеря. Теперь его жизнь будет зависеть от воли одного человека. Податься в штрафной батальон уже не получится – наложен запрет. Набор добровольцев на фронт был в конце лета прошлого года, когда он «отдыхал» на Печоре. Сейчас в лагере большой мор заключённых, на руднике нехватка рабочих рук, а план поставок угля только наращивается.
Лагерный писарь, который заглядывал к нему в мастерскую, обмолвился, что смертность на руднике составила за полугодие почти двадцать пять процентов. Это значит, каждый четвёртый невольник уже зарыт в землю неподалёку от зоны. В бараке стало намного просторнее, верхние нары пустуют наполовину.
Вольготно чувствуют себя лишь блатные. В забой они ходят для галочки – норму за них делают мужики и политические.
Сейчас приходилось лишь сожалеть об упущенном шансе отправиться на фронт в составе штрафного батальона. Карачун, приезжая к нему на заимку в августе прошлого года, похоже, преднамеренно умолчал о формировании такого подразделения. Хотя, вполне возможно, просто не вспомнил.
Метель прекратилась так же внезапно, как и началась. Тучи унеслись за горизонт в тот момент, когда до знакомой избы оставалось не больше пары километров, и дорога пошла вдоль реки.
Солнце, как ни в чём не бывало, высунулось из-за последнего облака и зажгло изумрудами рыхлый снег. Он заискрился, засверкал, глаза Александра сразу заслезились от чрезмерно яркого света. Он вытер их тыльной стороной рукавицы и перевёл взгляд на тёмные ели.
Вскоре показалась изба отшельника. Издали она выглядела, как сказочный домик. Крыша была словно укутана сверху толстым слоем снега, окна пылали солнечными бликами, а рядом с крыльцом огромным ярко-красным букетом пламенел куст калины.
– Тпр-ру! – нарушил тишину тайги Александр, останавливая лошадь. – Отдыхай пока, старушка. Распрягу тебя, милая, обязательно. Только чуть позже.
Он похлопал кобылу по шее, взял из кошевы охапку сена, бросил перед ней. Сам прошёл в сарай, взял лопату, принялся убирать снег с крыльца, затем проторил от дома нужные дорожки, принёс охапку дров.
Через полчаса из трубы над домом показалась робкая змейка светло-серого дыма.
– Ну, вот, Маня, теперь и до тебя руки дошли, – заговорил Александр с лошадью и принялся распрягать. Он решил, не теряя зря времени, проехать верхом на кобыле по ближайшему периметру в поисках следов лося.
Разыгравшаяся в дороге метель не коснулась внутреннего пространства тайги. Здесь оставалось тихо и спокойно. Следы сохатого должны были сохраниться.
На следы лося Александр наткнулся только под вечер. Нарезав по спирали вокруг избы с десяток кругов, он обнаружил их в нескольких километрах от неё. Сам лось на глаза не попался, свежие следы уходили в сторону небольшого лесочка и терялись за молодым пихтачом.
Идти дальше по следу было уже поздно и бессмысленно. Александр решил возобновить поиски лесного великана с рассветом. Он развернул кобылу и направился к дому.
Подогрев на плите перловую кашу с тушёнкой, которую сварил себе на обед, Александр быстро проглотил её и лёг спать пораньше.
Утром, встав на лыжи, сохранившиеся о предыдущего хозяина, он забросил на плечо ружьё и отправился на поиски сохатого.
Протопав по следу около получаса с того места, где закончились вчерашние поиски, Александр остановился. Охотничье чутьё подсказывало ему, что лось был где-то совсем рядом. Свидетельством тому был сброшенный иней с веток кустарника. Накануне вечером в этом месте витал ветерок, он сдул снежный пушок и обнажил ветки. Ночью резко похолодало, под утро образовался иней. Стало быть, след был свежим.
Александр долго стоял, вслушиваясь в идеальную тишину.
Наконец, его ухо уловило едва различимый звук, который образуется, если отвести в сторону ветку дерева, а затем резко её отпустить. Она отпружинит и ударится о соседний ствол. Звук был знакомый любому охотнику.
Александр дождался следующего звука. Он был уже более отчётливым и раздался чуть левее. Лось, сделав круг по периметру молодого ельника, возвращался назад и шёл прямо на него.
Александр отошёл в сторону, притаился за деревом и стал ждать.
Он не ошибся в своём предположении. Совсем скоро послышалось шумное и ритмичное дыхание сохатого, а спустя некоторое время тот и сам появился в поле зрения. Лесной великан куда-то торопился и вдруг резко остановился, предчувствуя опасность.
До лося было метров двадцать-двадцать пять. Клубки пара вырывались изо рта зверя и курились на морозе белыми облачками около морды. Медлить нельзя было ни секунды.
Александр молниеносным движением вскинул ружьё, прицелился в голову и нажал на курок. Громким эхом отозвался выстрел.
Сохатый вздрогнул, мотнул головой, затем присел на задние ноги и резким прыжком рванулся вперёд.
Смертельно раненному животному хватило сил сделать всего лишь несколько прыжков. Потом он перешёл на шаг, но ноги переступали неуверенно, туловище стало заносить в сторону.
«Хорошо зашёл мой жакан, – с одобрением подумал Александр. – Сразил зверя с первого выстрела. Не придётся гоняться за подранком. Далеко не уйдёт».
И действительно, сделав ещё несколько неуверенных шагов, великан зашатался на подламывающихся ногах и рухнул в снег.
Александр подошёл почти вплотную к животному и остановился с насторожённостью. Лось был ещё жив и повёл глазом в его сторону. Не рискуя получить предсмертный удар копытом, Александр зашёл зверю со спины, вынул из валенка нож и полоснул лезвием по горлу…
Глава 18
Карачун приехал ранним утром следующего дня. Он не ожидал, что его посланец справится с заданием в столь короткий срок, и рассчитывал сам поучаствовать в охоте на сохатого.
– Ишь ты, везунчик! – восхищённо и немного ревностно произнёс «кум», увидев висевшую на улице свежую шкуру животного. – А я-то, по наивности своей, губу раскатал на целый аршин! Торопился к тебе, ёшкин кот! Думал, получится на пару побродить по тайге. Второе ружьишко даже прихватил.
– Повезло, – согласился Александр, принимая вожжи от Карачуна. – Это тот самый лось, которого я видел на водопое год назад.
– Ты его опознал? – удивился Карачун. – Как?
– Приметный он. Шрам на холке имеется. С волком, видно, бодался когда-то.
– Он что, один тут ошивался всё это время?
– Нет, здесь он появился недавно. На днях вернулся после брачного гона. Следов другого лося я не обнаружил.
– Почему ты в прошлом году его не завалил, а выслеживал медведя?
Александр сузил глаза и хитро посмотрел на Карачуна. Усмехнувшись, ответил:
– Со мной произошло то же, что с Иванушкой-дурачком однажды.
– Приснилась каша – ложки не оказалось, положил ложку под подушку – каши не приснилось? Так что ли? – улыбнулся Карачун в ответ.
– Ага. В момент той встречи я без ружья был. А когда с ружьем вернулся – лося и след простыл. Вроде всё время смирно стоял по пузо в воде, от гнуса спасался, а потом словно испарился. Опасность, видать, почувствовал, вот и сиганул в тайгу.
– Понятно, – прервал объяснения Карачун. – Иди, показывай мясо.
Александр привязал к жерди распряжённого уже коня, направился к сараю. Там он подвесил к потолку куски разделанной туши.
– Старый лось попался, пудов двадцать с гаком чистого мяса будет, – с гордостью сообщил Александр, когда они зашли в сарай. – Голову, ноги и требуху волкам оставим? Или в лагерь отвезём?
«Кум» озадаченно поскрёб затылок, задал встречный вопрос:
– Сам-то как думаешь?
– Если в пищу употреблять – возни будет много на приготовление. Ноги и голову палить надо, паяльная лампа для этого нужна. У меня её нет. А ноги, к тому же, очень долго варить придётся, если надумаете пустить их на холодец, – рассудительно проговорил Александр. – Вы ведь скоро на фронт уедете, гражданин начальник. Нужен вам лишний геморрой перед отъездом? Других дел разве нет?
– И то верно, – согласился «кум». – Мне и чистого мяса хватит, чтобы угостить друзей-товарищей. Думаю, хватит даже, если отрезать каждому из них по куску на память.
Кацапов посмотрел на горку отходов в углу и подумал: будь он на воле, то без всяких сомнений нашёл бы применение и лосиной голове, и обрубкам ног, и даже промытые в воде кишки ушли бы по назначению в его хозяйстве. Дворовой пёс остался бы доволен лакомством хозяина.
На зоне Александр не мог позволить себе такое занятие скрытно от всех, даже если бы умирал от голода. Ему просто не позволит этого сделать лагерный закон. За такое действо могут и на нож посадить. Здесь у каждого заключённого свой круг возможностей, свой шесток, на котором яркой меткой обозначено его место.
Ублажить блатных не позволяло самолюбие.
– Когда отъезжаем? – спросил Кацапов.
– Не терпится вернуться в лагерь? Свобода надоела? – осклабился Карачун.
– Ни в коем случае. Готов пожить здесь, сколько позволите.
– Тогда почему спрашиваешь?
– Про печь размышляю. Топить или нет? Дров принёс бы в дом, если на ночь останемся.
– Сегодня отправимся в обратный путь. Чего нам здесь ошиваться, если ты свою задачу уже выполнил? Перекусим и поедем. Только не в лагерь, а в поселок. Мясо я там оставлю у надёжного товарища. Гарантия хоть будет, что не растащит по кусочкам разное шакальё. В посёлке и заночуем до утра. Заодно и твой день рождения отметим. Как ты на это смотришь? – Карачун прищурил глаза, на лице появилась самодовольная улыбка.
Александр вскинул брови от удивления. Он, оказывается, забыл о собственном дне рождения! Не вспомнил о нём ни вчера и ни сегодня! Запамятовал, какое сегодня число, а Карачун всё помнит!
– Положительно, – ответил Александр ровным и невзрачным голосом, будто и не обрадовался вовсе, хотя слова «кума» всколыхнули сердце, заставив его откликнуться несколькими сильными толчками радости в груди.
– Почему физиономия кислая? – спросил Карачун, удивляясь столь безрадостной реакции. – Разве тебе не хочется обмыть удачный результат охоты в свой день рождения?
– Отчего же? Хочется, конечно, – Александр внимательно посмотрел в лицо «кума».
– Тогда почему рожа постная?
– Не успел обрадоваться, гражданин начальник. Вы как обухом по голове долбанули меня. Я ведь с этой паскудной жизнью совсем запамятовал, какой сегодня день.
– Слушай, Сано, – поморщился Карачун. – Сколько раз напоминать тебе, чтобы ты не называл меня гражданином начальником, когда мы с тобой вдвоём?
– Виноват, Николай Павлович, – выдохнул Александр. – Больше года мы с вами не встречались наедине, вдруг что-то поменялось в наших отношениях?
– А что может поменяться?
– Ну, мало ли что… – замялся Александр. – Вы – начальник лагеря, я – простой зек, уголовник. Дятлы могли настучать какую-нибудь пакостную дробь, или блатные подставить в чём-то…
– Я уж как-нибудь сам разберусь, кто мне друг, а кто враг.
– Большое спасибо за доверие, Николай Павлович, – повеселевшим голосом произнёс Кацапов.
– То-то же. Шагай в избу. Угощай друга лосятиной.
Через час, погрузив разрубленную на части тушу в розвальни, они отъехали со двора. Карачун приказал Александру пересесть в его кошеву, а кобылу привязать к саням сзади.
– До сих пор не могу поверить, что вы хорошо относитесь ко мне всего лишь из дружеских побуждений. Каждый раз почему-то вспоминается про сыр в мышеловке.
– Иначе и быть не может – усмехнулся Карачун. – Не верь, не бойся, не проси. Каждый сам за себя. Какие ещё мысли могут вертеться в башке заключённого, кроме сохранности своей шкуры? Верно?
– Так оно, – согласился Александр. – Каждое благо на зоне стоит очень дорого. Порой эта цена – твоя жизнь.
– Тебе не приходило в голову, что можно хорошо относиться к человеку только потому, что он просто порядочный? Не трус, не подлец, не жалкий человечишко, готовый лизать чью-нибудь задницу взамен на сытую жизнь? Разве нельзя уважать человека за его достоинство, не вглядываясь, в какой он одёжке и в каком статусе находится в данный момент?
– Мне сложно об этом рассуждать, Николай Павлович. Все мои друзья были простыми работягами. Водить дружбу с людьми из другого сословия не доводилось.
– Сосло-овия! – возмутился Карачун. – О чём ты говоришь, Сано? Великая Октябрьская революция упразднила все сословия! После её свершения все люди стали равны между собой.
Они незаметно вступили в полемику и вели неторопливый разговор на протяжении всего пути.
Карачун убеждал, что он тоже выходец из рабочих, был таким же простым парнем, как Кацапов, и внутренне ничуть не изменился. Разница меж ними состоит лишь в том, что родился он чуть пораньше Александра и ему посчастливилось участвовать в революции. Это революционное время возвело его на ступеньку офицера. Он не является тщеславным человеком, как может показаться на первый взгляд. Просто у него сейчас должность такая, которая требует от него решительных и порой очень жёстких действий. И что у него тоже были моменты в жизни, когда он мог, как и Кацапов, кормиться лагерной баландой.
Ещё Карачун поведал о том, что, когда писал рапорт об отправке на фронт, указал: готов командовать взводом, не взирая на звание.
– Э-э, да что это я здесь распаляюсь перед тобой? – махнул он, наконец, рукой. – Не хочешь верить – не верь. Я не навязываюсь тебе в друзья.
Карачун демонстративно отвернулся в сторону и принялся смотреть на заснеженный лес.
Александр стал переваривать в голове всё, что услышал от «кума» и никак не мог внутренне перебороть себя. Карачун продолжал оставаться для него начальником зоны. Только, может быть, более снисходительным к нему, чем к остальным обитателям лагеря. Не может быть никогда дружбы между «кумом» и подневольным рабом. Это неоспоримый лагерный закон. Такого ещё никогда не бывало в уголовном мире. И поэтому он пытался понять: какова же истинная цель этой игры? Действительно ли Карачун считал его невиновным и поэтому позволял держаться на равных? Или же это какой-то очередной скрытый ход, похожий на тот, когда хозяин бросил его на растерзание озверевшей от холода и безысходности толпы заключённых?
Весь остаток пути они проехали в полном молчании. Откровенный разговор разбередил душу обоим, невольно понудил к размышлениям. Только вот размышления у каждого из них были совершенно разные. Карачун в мыслях был уже на фронте, а Кацапов строил в голове варианты выживания при новом хозяине.
Посёлок вынырнул из-за пригорка неожиданно. Был он совсем маленьким. Избы можно было пересчитать по пальцам рук. Дома располагались не на одной линии, а торчали посреди заснеженной равнины в хаотичном порядке.
Карачун повернул лошадь к крайнему строению от кромки леса.
– Стой, милок, приехали, – натягивая вожжи на себя, приказал он своему жеребцу, когда сани поравнялись с почерневшими от времени широкими воротами.
Карачун выбрался из саней и направился к калитке. Через минуту во дворе послышался его голос:
– Клавдия Семёновна, это я, Николай.
Послышался звук отворяемой двери, до Александра донёсся радостный женский голос:
– Коленька, милый, проходи. Случилось что? Ты ведь только завтра сулился быть.
– Так уж получилось, Клавдия Семёновна. Освободился раньше срока. – ответил Карачун несвойственным ему голосом. Интонация была виноватой и смущённой.
– Не один я, с другом заглянул. Пустишь заночевать?
«Надо же! Он назвал меня другом, – поразился Александр. – Неужели он говорил правду? Или сейчас это всего лишь ширма, чтобы женщина не испугалась, увидев заключённого?»
– Мой дом всегда открыт для тебя, Николай Павлович, – ответила женщина, переходя на официальное обращение. – Для тебя и твоих друзей. И ты это знаешь.
Наступило молчание, затем послышались тяжёлые шаги Карачуна. Проскрежетал засов на воротах и следующее мгновенье ставни распахнулись. Александр увидел посредине двора хрупкую женщину в валенках и накинутому наспех длиннополому тулупу на плечах.
– Отцепляй кобылу, загоняй кошеву во двор, – деловито распорядился Карачун. – Потом распряги лошадей, поставь их в стойло, напои, брось сена и заходи в дом.
Карачун и женщина ушли в избу, Александр принялся выполнять распоряжения «кума».
Когда он закончил все дела и вошёл в дом, на столе уже стоял самовар, топилась печь, на плите что-то варилось в кастрюле, пахло жареной картошкой. Хозяйка трудилась неторопливо и молча. Карачун выглянул из боковой комнаты.
– Николай Павлович, всё сделано, как вы сказали, – проговорил Александр, стягивая с головы шапку.
– Вот что, Сано, не в службу, а в дружбу, – обратился к нему Карачун со счастливой улыбкой на лице. – Клавдия Семёновна сказала, что усадит нас с тобой за стол не раньше, чем через час. Слишком уж рано мы с тобой у неё объявились, курица не доварилась ещё.
«Кум» сделал небольшую паузу, посмотрел как-то странно на Кацапова, и, не сбрасывая улыбку с лица, продолжил:
– Предлагаю заполнить возникшую паузу трудом.
– Слушаю, Николай Павлович.
– Пока суть да дело, порубил бы ты, Сано, лося на куски помельче. В сенях есть ларь, я потом помогу тебе стаскать туда мясо.
– Сам управлюсь, – сказал Александр. – Не беспокойтесь.
– Ну, хорошо. Тогда принеси сейчас кусок печени, хозяйка пожарит нам его. А потом уж займёшься мясом. У меня тут неотложное дело появилось. Думаю, управлюсь к ужину.
В это время хозяйка обернулась к Александру, пристально посмотрела на него с нескрываемым любопытством.
На вид она была чуть постарше Александра – года на три-четыре. Мягкая улыбка и добрый взгляд больших тёмных глаз сразу располагали к себе.
На голове хозяйки был повязан серенький платочек в крупную клетку, из-под которого выглядывали пряди густых чёрных волос, уложенных на затылке в крупный узел. Она была в синей блузке с мелкими белыми горошинами. Расстёгнутая верхняя пуговица позволяла рассмотреть небольшой кусочек смуглого плеча и выступающую ключицу. Все эти детали обладали такой притягательной силой, от которой у Кацапова внезапно пересохло в горле. Усилием воли он отвёл взгляд от хозяйки дома и поспешно вышел во двор.
«Красивая женщина у „кума“, ничего не скажешь, – отметил он про себя с завистью. – Добрая, нежная, домашняя. Вот бы мне такую встретить, когда освобожусь!»
Александр разделался с тушей и перетаскал мясо в деревянный ларь. Постучав в дверь, вновь вошёл в дом, нерешительно остановился у порога.
– Что же вы стоите, Саша? Раздевайтесь, – проговорила хозяйка, выходя из комнаты в кухню. Голос её был грудной, протяжный. – Вешайте свой ватник на гвоздь поближе к печи, валенки ставьте на печь. Проходите к Николаю Павловичу, не стесняйтесь.
Александр молча разделся, прошёл в комнату.
Карачун в очках, в просторной рубахе из домотканого полотна навыпуск, сидел на большом сундуке у печи и занимался подшивкой валенок. Валенки были небольшого размера и явно принадлежали хозяйке. Рядом лежали нож, шило, моток дратвы, небольшой кусок чёрного вара.
– А-а, Сано, – протянул он, не прекращая своего занятия. – Быстро ты справился, однако. А я вот всё ещё вожусь. У любимых валенок Клавдии Семеновны подошвы поизносились, понимаешь ли, решил вот починить. Правда, былую сноровку я потерял, медленно всё получается. Но руки всё ещё помнят, чему их выучили когда-то. Садись за стол, я скоро освобожусь.
Александр присел на стул и с изумлением стал смотреть на Карачуна, поражаясь его преображению. Тот сейчас ничем не напоминал грозного начальника лагеря, которого побаивались не только рядовые зеки, но даже воры в законе предпочитали не попадаться ему на глаза лишний раз. Перед ним сейчас сидел обыкновенный деревенский мужик и занимался обычным житейским делом.
– Что уставился, Сано? – спросил с усмешкой Карачун, просовывая большую иглу с дратвой через невидимое отверстие в подошве валенка. – Не узнаёшь?
– Да уж, – покачал головой Александр. – Никогда бы не подумал, что однажды увижу вас в домашней обстановке.
– А я тебе о чём толковал всю дорогу?
В комнату вошла Клавдия Семёновна с бутылкой самогона в руках и поставила её на стол.
– Ты скоро, Николай Павлович? – спросила она. – У меня всё уже готово. Можно садиться за стол.
– Всё, заканчиваю, – ответил Карачун, обрезая ножом дратву на подошве. – На вот, Клавдия Семёновна, бери и носи на здоровье. Теперь им долго сносу не будет.
– Спасибо, – хозяйка взяла валенки, посмотрела сначала на выполненную работу, потом ненадолго задержала ласковый похвальный взгляд на лице Карачуна и унесла в кухню.
Через десять минут они втроём сидели за столом. Хозяйка налила в тарелки куриной лапши, «кум» наполнил наполовину гранёные стаканы самогонкой. Клавдия Семёновна предпочла пить из рюмки.
– Ну, Сано, за твой день рождения, – сказал он торжественно. – Хочу, чтобы сбылись все твои мечты. Чтобы поскорее закончились твои мытарства и больше уже никогда не повторялись.
– Я вас тоже поздравляю, – сказала Клавдия Семёновна, подняв рюмку. – Хочу надеется, что всё у вас будет хорошо.
Они выпили, принялись за лапшу.
– Хороших курей ты вырастила, хозяюшка. Наваристая лапша получилась, – высказался Карачун. – Верно, Сано?
– Ага, лапша знатная, – сказал Александр скороговоркой, торопливо черпая ложкой в тарелке. Хозяйка и «кум», улыбнувшись, переглянулись между собой.
– Теперь ты, Клавдия Семёновна, скажи что-нибудь, – промолвил Карачун, когда с лапшой было покончено, а в тарелках появилась жареная картошка с большим куском печени.
Хозяйка смутилась, произнесла в своё оправдание:
– Ну, что ты, Николай Павлович? Какой из меня говорун?
– Говори, Клавдия, не скромничай. Нам не нужно красноречие. Мы не ораторы, с трибуны не кричим, а так, сидим за столом, мирно попиваем самогон, воркуем по-домашнему. Ты выскажи то, что сердце тебе подсказывает, – настоятельно попросил Карачун.
– Ну, разве что…
Женщина глянула на мужчин отрешённым взглядом, затем заговорила тихим голосом, остановив свой взор на поднятой рюмке:
– Многое хочется мне сейчас сказать, и выпить хочется за многое. Но не могу я выразить словами то, что сердцем чувствую. За день рождения Саши мы выпили. За очередную годовщину великого Октября можно выпить. Но лучше выпить сейчас за дружбу, за бескорыстную помощь и человеческое отношение друг к другу. Без этого, как мне кажется, невозможно выживать людям в лихолетье. Без доверия к человеку и войну не выиграть.
– Молодец, Клавдия! Очень хорошо сказала! – воскликнул Карачун, открыто любуясь хозяйкой дома, и первым опрокинул свой стакан.
Потом они выпили за победу, Карачун снова наполнил стаканы и рюмку хозяйки.
– А теперь, друзья мои, мне хочется задать вам всего лишь один вопрос на засыпку, – Карачун слегка покачался на стуле из стороны в сторону, будто с какой-то целью проверил конструкцию на прочность. – За радостное событие можно произнести тост и выпить, чокнувшись. За упокой человека тост не произносят и не чокаются. Но прощальные слова всё же говорят. А мне вот интересно, что индивидуально можно сказать человеку, которого провожают на фронт, кроме стандартной фразы «вернись с победой и живой»? Других слов я, почему-то, никогда не слышал. Неужели их нет?
Карачун умолк, собираясь с мыслями. Лицо его, слегка разрумянившееся от водки и жарко истопленной печи, выражало какую-то внутреннюю озабоченность. Словно он хотел понять, почему Клавдия Семёновна в своей речи ни словом не обмолвилась о предстоящей разлуке с ним?
– Отправка на фронт – это что? Радость или печаль? Или же два чувства одновременно? – продолжил он после короткой паузы. – Вот вы сидите сейчас со мной и молчите, хотя вам доподлинно известно, что через неделю меня с вами не будет уже. Почему молчите? Не знаете, что сказать в мой адрес? Или я ошибаюсь? Кто-то из вас может мне ответить?