Глава 15
Когда до хутора оставалось совсем небольшое расстояние, Иван через смотровую щель увидел на горизонте большие клубы дыма. Горел хутор. Ещё более мрачная картина предстала перед глазами, когда они подошли ближе.
В северной части большого поля на незначительном удалении друг от друга чадили несколько десятков неподвижно застывших машин с обеих сторон. Между ними неуклюже ползали немецкие и наши танки. Они огрызались вспышками выстрелов, пятились назад, прячась за бронёй чадящих машин, потом снова высовывались, опять стреляли и осторожно выдвигались вперед. Казалось, бой был неуправляемый. Танки, словно кровожадные пауки, рыскали по полю в поисках добычи самостоятельно. Советская артиллерия, которая занимала позиции на окраине хутора была основательно разбита. Искорёженные орудия, задрав в небо стволы или уткнувшись ими в землю замерли в неестественном облике. Всё поле заволокло дымом и было усеяно трупами немецких и советских солдат. Казалось, пехота с обеих сторон была полностью уничтожена. С краю поля, на левом фланге, уцелело около полдесятка советских пушек. Они периодически стреляли по немецким танкам, экономя снаряды.
– Да-а, покрошили тут наших мужичков в окрошку! – послышался голос Чудинова. – Намолола фаршу калининская мясорубка!
«Где-то здесь должен находиться Васька Бородин, – мелькнула тревожная мысль у Ивана. – Жив ли ты, верный мой товарищ и земляк?»
Едва он успел подумать о друге, как раздалась команда Чудинова:
– Ярошенко! Разворачивай машину влево! Будем заходить с фланга вслед за командиром!
Иван моментально рванул рычаг на себя, машина резко повернулась влево, затем полетела вперёд. Такой же манёвр сделали и две передних машины. Они понеслись к группе немецких танков, которые стремительно продвигались к позиции наших артиллеристов.
«Надумали подавить пушкарей, сволочи, – догадался Иван. – Командир решил пойти на выручку».
В этот момент рядом ухнул сильный взрыв. Танк подпрыгнул, Ивана швырнуло с сиденья, он ударился головой о стальной борт и потерял сознание.
Когда очнулся – в танке было полно дыма, мотор молчал.
– Что это было, командир?! – крикнул он и тут же схватился за голову. Она, казалось, готова была развалиться на части. Иван посмотрел на руки, они были в крови.
– Ваня! Живой, чертяка!? – обрадованно откликнулся стрелок-радист Задорин. – А я уж подумал, нашёл и тебя осколок через смотровую щель. Вся башка в крови, лежишь, как мертвяк. Давай вываливайся наружу быстрее – каюк нашей коробочке. Бомбой «Юнкерс» угостил. Гусеница перебита, башню заклинило, чудом не загорелись. Отличной мишенью стал теперь наш танк для немцев. Командир высунулся из башни – так его сразу осколком и срезало. Насмерть.
– Померанцев где? Что с Азатом? – спросил Иван, задыхаясь от дыма. – Они живы?
– Вываливайся скорее, пока не вспыхнули! В любую секунду огонь доберётся до топливного бака!
Иван открыл люк, выполз из него на землю, успел глотнуть пару раз полной грудью, и собрался отползти подальше от танка, но не успел. Рядом разорвался снаряд…
…Очнулся он уже в санитарной машине. Грузовик, натужно урча и подпрыгивая на ухабах, тащился по просёлочной дороге. Кузов был полностью устелен ранеными.
Иван сразу вспомнил, что с ним произошло.
«Андрей! Что с ним? – мелькнула мысль о Задорине. – Успел выбраться или остался в танке? Что с Померанцевым и Гинутдиновым? Живы ли»?
Он медленно повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, пытаясь взглядом отыскать среди раненых хотя бы одно знакомое лицо. Никого из членов экипажа среди них не оказалось.
«Что со мной?» – подумал Иван, когда вдруг почувствовал боль в ушах. Кроме пульсирующей боли в ушах слышалось непрерывное попискивание, будто рядом билась в отчаянии попавшая в мышеловку мышь. Попробовал по очереди пошевелить конечностями – они к величайшей радости повиновались ему. Правда, левая нога выше колена отозвалась резкой пронзительной болью, а в правом плече забилась горячими толчками кровь. Иван скосил глаза вдоль тела и увидел толстый слой окровавленных бинтов на бедре.
– Очнулся, слава богу, – послышался знакомый голос позади.
Иван попытался повернуть голову назад, чтобы взглянуть на говорившего человека, но резкая боль не позволила ему сделать этого. Он непроизвольно вскрикнул.
– Лежи Ярошенко, лежи не шевелись, – тяжёлая заскорузлая рука легла ему на забинтованную голову. – Это я, Померанцев Игнат.
– Авдеич, – радостно произнёс Иван. – Куда мы едем?
– В полевой госпиталь, – невесело отозвался пожилой заряжающий. – Куда же ещё мы можем ехать в таком состоянии?
– Как наши? – спросил Иван, спустя некоторое время. – Где они?
– Вдвоём мы с тобой остались, Ваня, – печальным голосом выдавил из себя Померанцев и немного передвинулся по днищу кузова, чтобы Иван мог сбоку видеть его лицо.
– Как… вдвоём? – переспросил Иван. До него не сразу дошёл смысл слов Игната Померанцева. – Пересадили на другой танк?
– В другой мир они перешли, Ваня. Нет больше ни Андрюши, ни Азата. И Чудинову ты больше никогда уже ничего не докажешь…
– Как их убило? – хриплым голосом спросил Иван.
Игнат ответил не сразу. Вероятно, он восстанавливал в памяти ушедший бой по минутам, чтобы ничего не упустить и рассказать всё то, что видел собственными глазами.
– Когда «Юнкерс» положил бомбу и танк наш умолк, командир решил осмотреться, что к чему. Долго возился с люком, пока смог открыть. А как открыл – его тут же сразило осколком. Я вытащил Чудинова, положил в воронку рядом с танком, а сам отполз в небольшой овражек неподалёку. Стал ждать, когда вы появитесь, чтобы прикрыть в случае чего. Азат спрыгнул удачно, успел вовремя укрыться за гусеницей – вслед за ним очередь автоматная брызнула. Он тебя должен был вытаскивать. К этому времени из дымов выскочила небольшая группа уцелевших немецких танкистов. Они бежали прямо на нас. Задорин был ещё в танке, срезал их из пулемёта. Через пару минут я увидел тебя и Задорина. Он успел вылезти. И Азат в это время тебя заметил, из-под танка выполз следом за тобой. Тут вас всех и накрыло одним снарядом.
Померанцев умолк. Рядом с Иваном застонал раненый, потом стал бредить, громко выкрикивая отдельные слова.
– А ты как со мной оказался? – спросил Иван.
– Когда разорвался этот проклятый снаряд, я, грешным делом, подумал, что всех вас поубивало. Лежал в овражке и ждал, когда стрельба немного утихнет. Потом пополз, чтобы забрать оружие и сумку командира. У меня в магазине оставалось совсем мало патронов. Задорин и Гинутдинов были мертвы, а ты оказался жив. Я и потащил тебя в овражек. А тут, откуда ни возьмись, немецкая пехота поперла на хутор вслед за танками. Заметили нас тобой. Пальнули. Я тебя успел столкнуть в овражек, а сам словил две пули. Одну – в руку, другую – в ногу. Слава богу, кости не задели. Обе навылет прошли. Распластался я, прикинулся убитым. Немцы мимо прошли. Потом перевязал себя, тебе ногу перетянул. Крови ты потерял много, потому и очнулся только сейчас.
– Что было потом?
– Часа полтора пролежали мы с тобой в овражке. Ты в себя не приходил, всё время бредил, звал какую-то Тоню. С тобой я уже не мог уйти, и в одиночку ходок из меня получился никудышный. Так и лежали рядышком. Потом наши вдруг окрысились, в контратаку пошли. Отбросили немцев от хутора, тут же санитаров выслали с машиной. Подобрали нас. Едем вот на сортировку. Километров пять осталось. Там у нас железяки немецкие повытаскивают и развезут по тыловым госпиталям. Меня, думаю, поближе к передовой оставят, а тебя дальше отправят. Тяжёлое твоё ранение. Контузия, как-никак, ногу разворотило шибко и плечо порезало. Месяца два-три проваляешься на койке.
– Спасибо, Авдеич, – тихо произнёс Иван. – Ты мне жизнь спас.
– Ты, Ваня, молчи лучше, – сказал Померанцев. – Тебе нельзя много говорить. Узнал, что хотел, и ладно. В госпитале успеешь ещё наговориться.
Весь оставшийся путь прошёл, как в тумане. Иван то впадал в забытье, и перед глазами тотчас вставало улыбающееся лицо Тони, то вновь приходил в себя и видел озабоченный взгляд Авдеича.
Машина остановилась у приземистого навеса с дощатой крышей. Вместо стен по бокам был натянут брезент. Это и был полевой госпиталь, возведённый наспех. Вокруг него стояли машины и подводы с ранеными, сновали санитары с носилками. Тут же располагалась прачечная, на которой трудились пятёрка женщин среднего возраста. В их распоряжении были два пожилых солдата, которые таскали из ручья воду в вёдрах и выносили помои. На натянутых между деревьями множественных верёвках были развешаны выстиранные простыни, халаты, полотенца, бинты и разное тряпьё.
– Большое тут хозяйство, – удивлённо проговорил Игнат Померанцев, обратив свои слова неизвестно к кому.
К их машине подошли четыре солдата-санитара, открыли задний борт, приставили деревянный трап. Двое поднялись в кузов, двое остались внизу с носилками.
– С прибытием, мужики, – выговорил один из них, стараясь придать голосу бодрый тон. – Из Вологодской волости есть кто?
Никто из раненых ему не ответил, и он замолчал.
Санитары сделали четыре ходки, прежде чем Иван оказался у них на носилках. Они подняли носилки и понесли под навес. Померанцев, опираясь на палку, попытался проследовать за ними.
– Тебе там делать нечего, – хмуро сказал один из санитаров. – Этого сейчас будут резать, а ты дожидайся своей очереди вон там.
Игнат посмотрел в том направлении, куда показал кивком головы санитар и увидел большую группу раненых, расположившихся прямо на земле.
– Я дождусь тебя, Ваня, – громко произнёс он вдогонку и поковылял к легкораненым.
А машины с ранеными всё прибывали и прибывали…
Ивана прооперировали и отправили в Тамбов.
Игнат Померанцев остался долечиваться в прифронтовом госпитале, расположенном в десяти километрах от полевого госпиталя. Василия Бородина похоронили в этот же день в братской могиле на краю хутора Калинин.
Глава 16
Над железнодорожной станцией опустилась ночь. Потемнели окна в общежитии, его обитатели поочерёдно погасили тусклые лампочки и улеглись спать. Светилось лишь одно окно в конце коридора, да два фонаря бросали матовый свет на деревянный тротуар, ведущий к входным дверям. Моросил, не переставая, мелкий и нудный осенний дождь. На улице было слякотно и мерзко.
Василиса вернулась из поездки, сдала документы и не спеша шагала к общежитию. Судя по тёмному окну в комнате, девчата уже видели первые сны. С того дня, когда Нинка Кувалдина ушла на фронт и освободила койко-место, к ним никого не подселили. В комнате они жили пока втроём.
«Завтра отсыпной, надо выкроить время и навестить маму, – подумала она устало. – А то давненько я её не навещала. Переживает мамуля за меня, как всегда, да и коротать дни в четырёх стенах в полном одиночестве совсем не весело. Явно соскучилась. А я, чёрствая и бессовестная дочь, всё свободное время проводила на свиданиях».
Василиса грустно улыбнулась своим мыслям и вспомнила последнее свидание с Василием Суворовым. Капитан-артиллерист после излечения в госпитале возвращался на фронт. Было это неделю назад, а его печальные глаза всё ещё всплывают в её памяти…
…В день отправки на фронт капитан встретил её на станции, когда она вернулась из очередной поездки. – Ну, вот, Василиса, настал тот день, которого я так не хотел, – сказал Василий, взяв её за руку. – Время пролетело, как один миг.
– К сожалению, нам не дано управлять этим временем, – ответила она нарочито будничным голосом, пытаясь не выдать упадочного настроения. Через несколько часов им предстояло расстаться.
– Да, повернуть время вспять ещё никому не удавалось, – согласился Василий. – Вернуть его назад – то же самое, что пытаться вытащить на небосклон закатившееся солнце.
Оба они несколько секунд внимательно смотрели друг другу в глаза. Затем, не проронив ни слов, взявшись за руки, направились по широкой тропинке вдоль подножия горы. Знакомым маршрутом они пошли в последний раз. Тропинка уводила в небольшой лесочек, в котором всегда было безлюдно и тихо. А осенью ещё и красиво. Василию с первого раза понравилось это место с видом на реку.
Когда они дошли до края лесочка, Василий поднял с земли три палых листа разной окраски и сказал:
– Если бы я стал вдруг волшебником и смог превратить эти листья в драгоценные пластины, я использовал бы их в качестве наград. Вот этим медным узором я наградил бы врача, который направил меня в этот город. Бронзовый лист я вручил бы твоей подруге, за то, что она свела нас с тобой. А вот этот, золотой, – Василий крутанул ярко-желтый лист за хвостик, – я приколол бы на лацкан твоего жакета.
– Мне-то за что? – грустно улыбнулась Василиса, поразившись воображению Василия.
– За то прекрасное и неповторимое время, которое я провёл с тобой. За то, что зажгла огонь любви в моём сердце.
– Спасибо, – промолвила Василиса в смущении и крепко сжала руку капитана.
Василия выписали из госпиталя утром, а вечером ему предстояло отбыть в свою часть на фронт. Напоследок им обоим повезло: выписка произошла в тот день, когда у Василисы выпал отсыпной после поездки.
Лицо капитана было озабочено, брови сдвинулись к переносице, он о чём-то напряжённо размышлял.
– О чём задумался? – тихо спросила Василиса.
– О том, Василиса прекрасная, что уже завтра каждый из нас пойдёт своей дорогой. И не ты, и не я не можем знать, куда она нас заведёт.
– Не хочу говорить о грустном.
– Я тоже не хочу, да в сердце помимо моей воли пробирается непрошенная тоска, – проговорил Василий. – Мне кажется, теперь я и воевать буду иначе.
– Иначе – это как?
– С постоянной мыслью о тебе…
– Это плохо, – сказала Василиса сурово.
– Почему?
– Потому что на фронте посторонние мысли могут сослужить злую шутку.
– Видишь ли, – Василий на секунду задумался, – когда идёт бой – посторонним мыслям нет места. Они приходят в голову лишь после боя, в минуты полной тишины. Или хотя бы временного затишья. И когда я мысленно побуду с тобой, мои действия будут более взвешенными. Не столь беспечными, как прежде.
– Не буду спорить с тобой, Вася. Тебе лучше знать. Зато я знаю другое, – Василиса повернулась к нему лицом, встала на цыпочки, заглянула в глаза. – Куда бы не повели нас стёжки-дорожки – мы теперь всегда будем вместе. Одним целым. Если не в реальности, то хотя бы в мыслях.
– Какая ты у меня… – дрогнувшим голосом произнёс Василий и привлёк её к себе, поцеловал.
Потом они ушли на берег реки, долго прогуливались вдоль берега и часто останавливались, чтобы поцеловаться.
Вечером капитан Суворов уехал на фронт, а она проплакала всю ночь…
…Василиса дошла до дверей общежития, остановилась под навесом, посмотрела в направлении мерцающего фонаря. Дождь не только не утихал, а припустил ещё сильнее.
«Надо же, как разошёлся, – с недовольством отметила она про себя. – Третий день подряд не унимается. Наверно, всю ночь будет ещё лить, не переставая. Хоть бы утром прекратился, чтобы к маме сходить посуху».
Василиса сняла плащ, стряхнула с него воду, затем снова надела и зашла в здание.
Девчата спали крепко и даже не пробудились от скрипа входной двери в комнату. Не зажигая свет, Василиса наощупь осторожно пробралась к своей кровати, разделась, улеглась в постель. Мысли вновь вернулись к Василию.
…Она познакомилась с ним два месяца назад. За две недели до этого Василиса случайно повстречала на станции Феню, с которой свела её судьба на лесоповале. Они обнялись, разговорились. Феня полгода, как перебралась в город, работала санитаркой в госпитале. Она-то и уговорила Василису выступить с концертом перед ранеными.
– Ты знаешь, Васска, как они слушают нас! – взахлёб рассказывала Феня. – Пожилые мужики даже плачут – так берут за душу наши песни! Дом вспоминают, наверно, жен да матерей своих, потому и плачут. Только вот, к сожалению, мало у нас артистов, разнообразие нужно. Мои песни поднадоели им. Пою по пятому кругу. Нужен новичок и свежие песни.
– Времени у меня совсем нет, – не соглашалась Василиса. – Постоянно в поездках. Если и выпадет несколько свободных часиков – бегу сразу к маме. Она ведь у меня в одиночестве пребывает.
Феня не сдавалась и решилась на шантаж.
– А у меня сын четырёхлетний на руках! И что? Сейчас война, подруга. Вокруг не найдётся ни одного человека, у которого не было бы проблем. Представь, каково раненым, которые остались без рук, без ног, или лишились зрения? Каково им лежать с тяжёлыми мыслями в голове? Для них твоя песня будет отдушиной, самым лучшим лекарством. Ты можешь это понять? Неужели твоё сердце и душа стали такими чёрствым, что чужое горе тебя больше не трогает?
– Ну, ладно, уговорила, – согласилась Васса. – Когда?
– В любой день, как будешь свободна. Гитара в госпитале имеется.
Свободное время появилось лишь через две недели. Если бы в диспетчерской не зашёл случайный разговор о раненых, она и не вспомнила бы, наверно, о своём обещании подруге.
«Васска! Как же ты могла забыть?! Как тебе не стыдно?!» – поругала она себя. – Ты ведь слово дала Фенечке».
Через час она помчалась в госпиталь.
Тот концерт был представлен вдвоём с Феней. Несмотря на то, что самодеятельных артистов в этот день было только двое, палата заполнилась ранеными до отказа. Они расположились где только можно: на принесённых стульях и табуретах, на кроватях, на подоконниках и даже на полу. Их лица в нетерпеливом ожидании были устремлены на импровизированную сцену. Среди собравшихся зрителей Василиса увидела несколько человек с полностью забинтованными лицами. Лишённые зрения раненые пришли слушать.
«Права Феня, – с жалостью подумала Василиса. – Этим людям действительно не важно, какую я песню исполню для них. Песня им нужна, чтобы на какое-то время забыть о войне и болях, отвлечься от тягостных и нескончаемых дум, поверить в полное выздоровление».
Пока Феня солировала под аккомпанемент пожилого гармониста из числа выздоравливающих, Василиса с неподдельным интересом обводила взглядом раненых.
Внезапно она натолкнулась на пронзительный взор светловолосого парня на костылях. Это был блондин чуть выше среднего роста со слегка вьющимися густыми волосами. Большая голова на крепкой шее с ярко-голубыми глазами и нежным румянцем на щеках словно сошла со страницы детской сказки про русских богатырей. Хорошо слаженная фигура и медлительность в движениях придавала ему мужественную красоту. Он стоял в проёме дверей и не сводил с неё глаз. Василиса, не понимая отчего, вдруг смутилась и поспешно отвела взгляд. Её сердце неожиданно дрогнуло и учащённо забилось.
«Что это со мной? – удивилась она. – Испугалась публики? Разволновалась? Или тут что-то другое?»
Феня в этот момент перешла к предпоследнему куплету. Следующую песню предстояло исполнять ей, Василисе. Она постаралась успокоиться и глубоко вздохнула. Это помогло. Сердце забилось тише и ровнее. Но в следующий момент она вновь почувствовала на себе жгучий взгляд. Василиса не удержалась и повернула голову к дверям. Парень по-прежнему сверлил её взглядом и подкупающе улыбался. Глаза парня были ярко-голубые, будто в них отражались маленькие кусочки небесной синевы, а улыбка казалась располагающей и доброжелательной. Можно было подумать, будто он собирался поднять руку вверх и жестом поприветствовать её, как давнюю знакомую. Только сделать это ему мешали костыли.
Сердце Василисы опять заходилось в груди и успокоилось лишь тогда, когда в её руках появилась гитара.
Она пела без малого час и исполнила, казалось, весь свой репертуар. Ей долго аплодировали, просили спеть ещё что-нибудь. Растроганная такой наградой, Василиса не смогла отказать и решилась исполнить несколько украинских песен, чем вызвала ещё более бурные овации. Раненые громко хлопали в ладоши, некоторые из них надсадно кричали «браво!»
Феня попросила Василису откланяться, а сама объявила, что выступление закончено.
Они вместе направились к выходу. Парня с костылями в дверях уже не было, он куда-то незаметно исчез. Сюрприз, однако, ждал Василису в конце коридора. Белокурый «друг», как она мысленно окрестила парня, шагнул ей навстречу и выпалил:
– Давайте знакомиться!
И тут же, не давая Василисе опомниться, быстро переложил костыль под левое плечо и протянул руку.
– Василий, – изрёк он весело и непринуждённо. – По фамилии Суворов.
Василиса поймала себя на том, что не в состоянии противиться этому самоуверенному парню. Он почему-то не показался ей нахалом, хотя разыгранную им сценку нельзя было назвать благопристойной. Добрая улыбка, словно магнит, притягивала её к нему, завораживала. Рука Василисы, словно сама по себе, без промедления утонула в большой и сильной ладони парня.
– Василиса, – ответила она и почувствовала, как загорелись щёки.
Они смотрели друг на друга и молчали.
– Ладно, Васса, я пошла, – сказала Феня, всё это время стоявшая в стороне и наблюдавшая за происходящим. На её лице расплылась лукавая улыбка. – У меня дел невпроворот. Вернёшься из поездки – забегай, не забывай подругу. Споём ещё для наших героев. Пока-пока.
Феня ушла по своим делам, а они с парнем некоторое время продолжали нелепо стоять друг против друга, не разжимая рукопожатия.
– Не верю своим ушам, – проговорил Василий после затянувшейся паузы и, наконец, высвободил руку Василисы. – Василиса! Какое красивое имя. А ещё красивее сочетание имён: Василий и Василиса. Это же определённо судьба нас свела.
– Вы всегда такой беспардонный? – спросила Василиса, вложив в интонацию голоса нотку недовольства.
– Не беспардонный, а смелый, – поправил Василий. – Это большая разница.
– Что же вы хотите от меня, Василий… простите, как ваша фамилия?
– И я, и три моих брата, и отец с матерью носим фамилию Суворовы, – весело сообщил парень и поспешил ответить на первый вопрос.
– От вас я хочу потребовать безоговорочного свидания.
– Даже так? – Василисе сделалось весело, она рассмеялась. – Не слишком ли вы самоуверенны, товарищ Суворов?
– Никак нет, товарищ Василиса… как, кстати, ваша, фамилия?
Василису подмывало ответить парню какой-нибудь дерзостью, но ничего подходящего в голову в этот момент не пришло. Она ограничилась простым вопросом:
– Это очень важно для вас?
– Архиважно!
– И что вы будете делать с моей фамилией, когда я вам её назову?
Василий был из тех лихих и целеустремлённых парней, которые за словом в карман не полезут в любой ситуации и пойдут к своей цели напролом. Он быстро нашёлся, что ответить.
– Если вы назовёте фамилию, а при этом ещё и сообщите свой адрес, я непременно напишу вам письмо, – просиял Василий Суворов. – С объяснением в любви с первого взгляда, естественно.
– Ну, вот что, Василий Суворов, – сказала Василиса, сделав серьёзное выражение лица. – Пошутили и будет. Извините, я спешу.
– Простите меня за нахальство, Василиса, но я вовсе не хотел вас обидеть, – почувствовав, что переборщил в словесном поединке, извиняющимся тоном произнёс Василий. – Вы мне действительно очень понравились… с первого взгляда.
– Ничего, товарищ Суворов, завтра ваш глаз замылят лица других девушек, и всё пройдёт, – сухо ответила Василиса. – Вы просто давно не общались с противоположным полом. Но здесь я вам не помощник.
Сказала и решительно шагнула мимо Василия.
По дороге домой она несколько раз возвращалась к разговору с белокурым парнем.
«Зачем я так поступила? – задалась Василиса вопросом и начала размышлять. – Можно было и помягче высказаться. Ответить шуткой, например. Парень ведь извинился за грубость. Погоди, какая грубость? Что такого он тебе наговорил? Нахамил? Нет. Хватал тебя за руку, говорил пошлости? Тоже нет. Тогда чего ты разозлилась на него? Ага, понятно. Ты увидела его глаза, твоё сердце затрепетало, ты сразу испугалась, что парень может нарушить твой покой. Верно? Вон он какой красивый и шустрый. Ты просто не сможешь устоять перед его обаянием, перед его натиском. Он с легкостью сорвёт лепесток твоей девичей чести и уедет. Война ему всё спишет. А тебе? Что останется тебе взамен? Слёзы и сопли? Точно. Ты не хочешь этого, потому что считаешь себя очень правильной, ждёшь принца, а сама до сих пор не знаешь, каким он должен быть, это самый принц. Что если Василий Суворов и есть твой принц? Может, это и есть любовь с первого взгляда? Почему бы и нет? Если это не так, то отчего вдруг затрепетало твоё сердце, а кровь разрумянила лицо?»
Вечером того дня Василиса долго не смыкала глаз и всё думала, думала… Перед глазами стояло лицо Василия Суворова с доброй очаровательной улыбкой, а она корила себя за поступок.
На следующее утро беспокойная работа всецело поглотила её. Она приняла грузовой поезд и отправилась с ним в дальнюю поездку. За ним последовал второй поезд, потом третий, четвёртый…
Небольшая передышка наступила лишь через две недели. Василиса собиралась сходить на Стрелку и навестить мать. Каково же было её удивление, когда на лавочке у дверей общежития она увидела мужчину в военной форме. Василиса сразу узнала Василия Суворова. На коленях у него лежал большой букет цветов.
Василиса опешила от неожиданности. Реакция её была мгновенной: сердце, будто загнанная в клетку птица, забилось в груди, кровь прилила к лицу, затуманив на какое-то время рассудок. Ноги сделались ватными и перестали слушаться. Она обомлела и остановилась, не доходя до скамейки. На гимнастёрке Суворова были погоны капитана, грудь украшали два ордена и три медали.
Капитан поднялся со скамейки, взял трость и, прихрамывая, сделал несколько шагов навстречу Василисе.
– Вы? – выдохнула из себя Василиса.
– Я, – с некоторым волнением в голосе ответил он.
– Что вы здесь делаете?
– Вас дожидаюсь.
– И как давно?
– Со вчерашнего дня пошла третья неделя, – два кусочка неба в глазах Суворова озорно дрогнули и засияли ещё ярче, губы разошлись в радостной улыбке.
– Как вы узнали, что я вернулась из поездки? – растерянно
спросила Василиса, не в силах сдвинуться с места.
– Провёл рекогносцировку на местности, выражаясь военным языком, – смеясь, доложил капитан.
– А вы всегда так… разговариваете с девушками?
– Как?
– Насмешливо. Кривляетесь, козыряете остроумием, ёрничаете, – с вызовом сказала Василиса.
Василий вспыхнул, на щеках проступил едва заметный румянец.
– Это вам, – протянул он букет вместо ответа.
– Спасибо, – поблагодарила Василиса. Заметив смущение на лице капитана, она вдруг почувствовала в себе некоторую уверенность, хотя сердце всё ещё продолжало загнанно толкаться в груди.
– Так вы не ответили на мой вопрос, товарищ Суворов, – обратилась она к нему после непродолжительной паузы.
– Вы своих знакомых тоже называете по фамилии и с непременной приставкой «товарищ»?
– Нет, – улыбнулась Василиса. – Такой официальностью удостоились только вы. В противовес вашему остроумию.
– Я пытаюсь вылезти из своей гимнастёрки наружу только при общении с вами. Чтобы понравиться. Но, по всему видать, у меня это плохо получается, – виновато произнёс Василий. – Постараюсь исправиться.
– Хочется верить, Василий, что вы не разочаруете меня, – окончательно совладав с собой, с напускной назидательностью сказала Василиса. – Ну, и какие ваши дальнейшие планы? Вы ведь наверняка строили их до встречи со мной? Излагайте.
– Можно побродить по парку. Очень хороший парк, зелёный, – не совсем уверенно предложил капитан. – Можно сходить в кино.
Василиса почувствовала эту неуверенность в голосе и поняла, что длительные прогулки для него, вероятно, даются с трудом. Признание в этом для него было равносильно смерти.
– Нет, Василий, давайте сегодня командовать вами буду я, – тоном, не терпящим возражений, проговорила она. – Я только что вернулась из поездки. Двое суток провела на тормозной площадке вагона. Устала и мне не до прогулок. Нужно привести себя в порядок и немного отдохнуть. А потом я должна навестить свою маму.
– Вы выдворяете меня? – насторожённо спросил Суворов.
– Вовсе нет, я приглашаю вас в гости ненадолго. Попьём чайку, поговорим о жизни. Идёт? – предложила она, призывно обжигая Василия озорным взглядом.
– Идёт! – обрадовался капитан и с благодарностью посмотрел в глаза Василисы. Такое предложение было для него высшей наградой.
Девчата были на работе, они с Василием в комнате были одни. Разливая чай, Василиса спросила:
– Можно узнать подробности вашей рекогносцировки?
– Конечно. У мен нет никаких секретов от вас, – Василий кашлянул в кулак, будто проверяя свою готовность признаться, как он сначала выпытал у Фени место работы подруги, а потом посетил диспетчера станции и долго упрашивал тучную особу сообщить дату возвращения своей возлюбленной.
– Хотя, впрочем, можете и не рассказывать ничего, – Василиса придвинула Василию блюдечко с наколотым мелкими кусочками рафинадом. – Несложно представить, как вы приставили пистолет сначала к виску Фени, затем точно также поступили с диспетчером станции и под страхом смерти выведали у них все секретные сведения.
– Примерно так, – громко рассмеялся Василий, оценив шутку собеседницы. – Только Феня, на мой взгляд, выдала тайну с большим удовольствием, а вот с диспетчером было намного сложнее. Дисциплина у вас строгая.
Они проговорили за столом больше часа, перейдя на «ты». Василий рассказал, что он коренной москвич. Мать и отец – военные врачи, оба находятся на фронте. Он перед войной закончил артиллеристское училище, воюет с первых дней нападения немцев на нашу страну. Сначала отступал почти от самой границы, потом двигался со своей батареей в обратном направлении. Насчёт братьев он присочинил. В семье Василий был единственным ребёнком.
Пока капитан рассказывал о себе, она внутренне готовилась к изложению собственной биографии. Боролась сама с собой.
«Если я расскажу, что мой отец находится в тюрьме, какова будет его реакция? – думала Василиса. – Испугается порочащей его связи? Возможно, уйдёт и не вернётся. Тогда я потеряю его навсегда. Потеряю парня, который заставил трепетать моё сердце. Но что будет, если я умолчу об отце? Лучше или хуже для меня? Чем это может обернуться? Нет, нужно рассказать всю правду. Рано или поздно она всплывёт. Вот тогда-то расставание будет болезненным».
И Василиса не стала ничего скрывать. Изложила свою биографию без прикрас. Рассказала, как их раскулачили, как они с братом побирались в голодный год, как по ложному обвинению арестовали отца, как после этого ей не разрешили поступать в финансовый техникум. А потом, с началом войны, нужда заставила отправиться в тайгу на лесоповал. Излагала со всеми подробностями, а сама внимательно наблюдала за реакцией Василия.
– Ну, а главное обстоятельство, которое ограничивает мои права и свободу – это отсутствие паспорта. Без согласия НКВД дорога в загс для меня закрыта, – грустно усмехнувшись, сообщила она напоследок. – Вот такие дела, товарищ капитан. Поэтому, делайте для себя выводы.