И тут послышались хриплые команды артиллеристов с уцелевшими орудиями. Они успели поднять свои пушки и миномёты по береговой круче и приступили к стрельбе. Миномёты «работали» по немецкой пехоте, пушки вели прицельный огонь по танкам.
А плотные немецкие цепи тем временем приближались. Иван видел, как немецкие солдаты падали под разрывами мин, но продолжали идти в полный рост.
Он лежал рядом с Василием в воронке от артиллерийского снаряда. В ней ещё присутствовал запах сгоревшего тола, вспоротая земля была рыхлой и теплой.
– Скажи, Вань, страшно, да? – спросил Бородин друга, переводя дух, когда они скатились в воронку. – Сейчас нас поднимут и поведут в контратаку.
– Страшно, но в штаны не наложу, это факт! – тяжело дыша, отозвался Иван, высунув голову из воронки. – Назад нам с тобой, дружище, дороги нет. Теперь только вперёд, к развалинам. Там наше спасение.
Первая цепь немцев приближалась всё ближе и ближе. Фашисты шли, не останавливаясь, хотя вокруг них рвались мины и по ним вёлся шквальный пулемётный огонь. Было видно, как часть из них падала и больше не поднималась, другие же с необъяснимым упорством продолжали идти вперед. Словно совсем не замечали рядом сражённых насмерть сослуживцев.
– Как заговорённые, ё-моё! – выдохнул рядом Василий. – Прут и прут! Будто белены объелись!
Где-то справа от них послышался надрывно-хриплый голос комбата:
– Приготовиться к контратаке!
Команду тут же продублировал ротный, добавив:
– Прорываться будем на свой участок по левому флангу!
– Вась, не поверишь, чувствую себя, как перед стартом на стометровке! – проговорил Иван взволнованно.
– Оно так и есть, – пробурчал со злостью Бородин. – Сейчас комбат пальнёт из ракетницы, как из стартового пистолета, и побежим мы все, сломя голову к финишной ленточке. Только вот я, в отличие от тебя, Ванька, испытываю в данный момент совсем иное чувство.
Василий не успел договорить, что он испытывает, как комбат выстрелил вверх одновременно из двух ракетниц и с надрывом прохрипел:
– В атаку, вперё-ёд!
Василий с Иваном выскочили из воронки и, сутулясь, как будто в такой позе было безопаснее, побежали следом за хрипящим комбатом. Вокруг них визжали пули, где-то справа ухнули два разорвавшихся снаряда. Над головой Ивана просвистел осколок. Комбат проголосил «ура!», его тут же подхватили все бегущие и этот леденящий душу крик моментально заполнил всё пространство.
Вражеская цепь была совсем близко, казалось, ещё несколько минут и рукопашной схватки не избежать. Но всё произошло иначе. Бежавший впереди комбат вдруг остановился, постоял пару секунд и упал на спину, разбросав руки. Бойцы некоторое время продолжали ещё бежать, но чей-то властный голос сбоку прокричал:
– Ложись! Немцы на расстоянии выстрела! Стрелять прицельно!
И все бегущие попадали на землю. Началась беспорядочная стрельба. Иван взял на мушку здоровенного немца и выстрелил. Немец продолжал шагать, как ни в чём не бывало.
«Промазал!» – мелькнуло в голове Ивана. Он передёрнул затвор винтовки и вновь прицелился. И опять промазал. Где-то внутри закипела злость на себя. Иван задержал дыхание, и только потом потянул крючок на себя. Немец будто споткнулся и упал.
«Неужели убил? – радостно пронеслось в сознании Ивана. – Я убил немца? Нет, не убил. Уничтожил. И не человека, а врага. Что это я не стреляю? Почему остановился? Нужно стрелять, не останавливаться. Теперь вон в того, который шёл рядом. Иван вновь прицелился. Но немец упал раньше, чем он потянул на себя курок.
«А, чёрт! – чертыхнулся Иван с досады. – Кто-то меня опередил. Может, Васька?»
Он покосился на Бородина, который распластался неподалёку и вёл огонь.
От плотного огня немцы, наконец, залегли, потом стали отходить.
Командование 312-го полка понимало, что дальше не продвинуться. Наступило небольшое затишье. Поступила команда окопаться, чтобы закрепиться на достигнутом рубеже. Какой приказ последует дальше – никто из бойцов не знал.
Окапывались спешно, с тупым остервенением вгрызаясь в землю сапёрными лопатками. Немецкая артиллерия продолжала перепахивать землю, но снаряды рвались уже реже.
– На кой хрен окапываться, коль скоро побежим дальше? – проворчал Бородин. – Можно было и в воронках отлежаться до следующего броска.
– Кончай брюзжать, – тяжело дыша, оборвал друга Иван. – Что если танки попрут на нас? Для чего-то же они здесь появились? Куда побежишь? Подавят нас на ровном поле, как клопов на простыни.
Васька умолк, представив, очевидно, как на него движется немецкий танк.
Передышка продлилась недолго. Едва бойцы отрыли неглубокие окопчики, а санитары оттащили к берегу убитых и раненых, послышался гул орудийных выстрелов и пулемётных очередей с вражеской стороны. Немцы вновь пошли в атаку. Всё повторилось, как в предыдущий раз. Задрожала земля, засверкали огненные всполохи, от дыма и гари запершило в горле.
Немцы и на этот раз шли длинными шеренгами в полный рост. Вероятно, они были в полной уверенности, что оттеснят высадившийся десант обратно к реке, сбросят его в студёную воду и потом добьют оставшихся в живых с береговой кручи.
Зарывшиеся в землю красноармейцы встретили фашистов плотным прицельным огнём. На левом фланге успела занять позиции полковая рота 82-миллиметровых миномётов. Она без промедления открыла огонь по атакующей цепи немецких солдат.
Повторную атаку фашистов удалось отбить, но из-за непрекращающегося массированного огня немецкой артиллерии и танков пришлось вернуться на исходные позиции. Немцы, прорвавшие линию обороны на северном участке фронта 62-й армии, имели цель выйти к берегу Волги и закрепиться на захваченном плацдарме. Достижению их цели помешал высадившийся на правый берег 312-й стрелковый полк. Это стало полной неожиданностью для немцев. Натолкнувшись на упорное сопротивление со стороны десанта, они временно отступили, и, по всей вероятности, решили выждать до утра, чтобы в светлое время визуально определить силы противостоящего им десанта. Прорвавшаяся группировка немцев в корне изменила задачу, поставленную перед командиром 312-го полка. Связавшись с командиром дивизии, он получил приказ: немедленно контратаковать противника и не допустить его выхода на берег Волги.
– Нужно продержаться сутки, майор! – прокричал командир дивизии в трубке. – Завтра ночью с левого берега тебе придёт подкрепление. На линии обороны брешь за это время ликвидируют. Возьмём немца в кольцо и уничтожим, а ты продолжишь свой путь. Держись, Ерохин.
– Легко сказать: продолжишь свой путь, – недовольно проворчал командир полка, передав умолкнувшую трубку радисту. И уже про себя подумал: «Если будет с кем продолжить этот оставшийся путь. Там, в развалинах ждут стрелковый полк, а я приведу туда батальон, а то и вовсе всего лишь потрёпанную роту. А может случиться и так, что эту оставшуюся роту приведу на окраины города уже не я, а кто-то другой».
Пока было сравнительное затишье, и командир полка ставил перед командирами подразделений новую задачу, красноармейцы, попрятавшись в окопы, отдыхали.
– Бегаем туда-сюда, как бараны в загоне, а ворота для выхода никак не найдём, – со злостью проговорил Бородин, сидя в углу окопа. – Скоро светать начнёт. Если не прорвёмся до рассвета – хана нашему полку. Будем у немцев как на ладони, они вызовут авиацию и перебьют нас, как пить дать.
– Кончай хандрить, Васька. И не хорони себя раньше времени, – проговорил Иван, высунулся на мгновение из окопа, осмотрелся, и снова занял место в противоположном углу. – Прорвёмся. Я в этом уверен. Отцы-командиры не дураки, найдут правильное решение. Мы с тобой ещё на танках повоюем.
Убедительный тон друга подействовал на Бородина. Спустя некоторое время он стал рассуждать о предстоящей контратаке.
– Я ещё на левом берегу слышал от одного миномётчика, что у них на вооружении есть дымовые мины. Вот если бы они шарахнули ими по немцам – мы бы и проскочили. И ещё неплохо было бы, если бы со стороны развалин нас поддержали огнём. Хлобыстнули бы фрицам сбоку.
– Не будет этого, – заявил Иван. – Там просто некому нас прикрыть, и боеприпасов у защитников нет. Ты же слышал о их положении. Они сами ждут не дождутся, когда мы придём им на помощь.
– Так-то оно так, и всё же…
– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – совсем невесело проговорил вдруг Иван. – Я вот что сейчас думаю, дружище…
Иван внимательно посмотрел на друга и не успел закончить свою мысль. Совсем рядом разорвался снаряд, друзья вздрогнули и инстинктивно втянули головы в плечи, плотнее прижались к стенке окопчика.
– Этих немцев здесь не должно было быть, – продолжил Иван, вслушиваясь в кратковременное затишье. – Комбат говорил, что нам предстоит преодолеть прибрежную полосу под шквальным огнём артиллерии и пулемётов. О присутствии здесь немцев ни сказано было ни слова. Я думаю, фашистам удалось на каком-то участке прорвать нашу оборону, и они двинулись к берегу, чтобы захватить плацдарм. Но тут неожиданно появились мы и спутали им все карты. Теперь, как я полагаю, нашему полку предстоит здесь задержаться, прежде чем снова рвануть к «Баррикадам». Комполка поставит задачу отбросить немцев назад. Будет жаркая схватка.
– Ты стратег, Ванька, – одобрительно отозвался Бородин. – Выходит, зря я костерил отцов-командиров насчёт рытья окопов?
– Выходит, зря.
– Как думаешь, сколько времени потребуется нам, чтобы положить здесь на лопатки всех гансов-фрицев?
– Спросил бы что попроще, – грустным голосом ответил Иван. – Я всего лишь рядовой Ярошенко, а не командир полка. Хотя и он вряд ли ответит на твой вопрос.
– Это почему?
– А потому, Васёк, что на данный момент он не располагает сведениями о силах и средствах вынырнувшей нам навстречу немецкой группировки.
– Да, Ваньша, наверно, ты мыслишь правильно, – с унылым оттенком в голосе протянул Бородин. Помолчав немного, он вдруг встрепенулся, позвал в темноте:
– Слышь, Вань?
– Чего тебе?
– А вдруг немцы сейчас посовещаются меж собой и драпанут обратно, пока темно. Мы ведь им хорошо юшку начистили, верно? Зачем им терять голову?
– Блажен, кто верует, – усмехнулся в темноте Иван. – Не для того они сюда прорвались, чтобы улепётывать назад. Ты видел их танки?
– Ну, видел… и что?
– Как думаешь, для чего они сюда припёрлись? Чтобы с обрыва полюбоваться ночной Волгой и укатить назад?
– А что? Может, это у них была разведка боем?
– Ночью? Не городи чепуху. С рассветом они убедятся, сколько нас тут, чем мы располагаем и попрут с удвоенной силой – с танками и авиацией. Наши командиры, как мне кажется, именно так сейчас и рассуждают.
Друзья умолкли и даже задремали. Их зыбкий сон был прерван окриком старшины Ковригина:
– Ярошенко! Бородин! Спите, что ли?
– Никак нет, товарищ старшина! – соврал Бородин. – Наблюдаем за противником по очереди.
– Вижу я, как вы наблюдаете, – проворчал старшина, присев на краю окопа. – Отозвались только с третьего раза. Слушайте сюда.
В темноте лицо старшины было плохо различимо и было непонятно: то ли он гневается, то ли подтрунивает над необстрелянными бойцами.
– С этой минуты поступаете в моё непосредственное подчинение. Вы и ещё те бойцы, что справа от вас. Сейчас получите гранаты и ждите моих дальнейший указаний. Вопросы есть?
– Есть, товарищ старшина, – не колеблясь, проговорил Иван.
– Спрашивай.
– Продвижение к «Баррикадам» отменяется?
– Какое может быть продвижение, когда немцы того и гляди сядут нам на хвост, а потом начнут лупить в спину. Это будет самоубийством для нас. Пока не отрубим этот хвост, нам хода нет, бойцы. Через четверть часа начнёт работать наша артиллерия с левого берега, после чего полк пойдёт в атаку. Слева от нас санитары собрали раненых для отправки на левый берег. Мы с вами остаёмся здесь для их прикрытия на случай прорыва немцев с правого фланга. Это, конечно, маловероятно, но наш командир такую возможность не исключает.
– Во втором эшелоне, стало быть, – блеснул своими познаниями Бородин.
Старшина не ответил, выпрямился и метнулся к соседнему окопу.
– Это что же получается? – произнёс Бородин. – Мы в резерве?
– Во втором эшелоне, – съязвил Иван. – Будем наблюдать за боем со стороны.
Друзья и предположить не могли, каким горячим окажется их «второй» эшелон уже через полчаса. А пока они принялись выколупывать небольшие ниши в стене, чтобы чуть позже разместить в них полученные гранаты.
Меньше, через четверть часа началась артподготовка…
Глава 12
Уже полгода Василиса жила в общежитии. В комнате вместе с ней проживало ещё трое девчат. Все они работали на железнодорожной станции. Василиса, проработав стрелочником несколько месяцев, вскоре была переведена составителем состава. Её смекалка и трудолюбие было замечено руководством станции с первых дней.
Однажды её вызвал к себе начальник станции и, не предложив даже присесть, без предисловий заговорил:
– Вот что, Ярошенко. Хочу предложить тебе работу составителя поезда. Ты человек у нас хотя и новый, и стажа у тебя пока маловато, но в нынешних условиях это не главное. Сейчас на станции творится такая кутерьма, что от человека в первую очередь требуется не стаж и образование, а смекалка, быстрое принятие решений и умение брать на себя ответственность. В тебе это заложено природой. Я видел тебя в деле. Справишься, я в этом ни на грамм не сомневаюсь. А все премудрости профессии усвоишь в процессе работы. В конце концов, – начальник станции посмотрел на Василису поверх очков очень пристально, – не боги горшки обжигают. Согласна?
Предложение было неожиданным, и Василиса пришла в замешательство. Она понимала, что это повышение по службе, увеличение зарплаты, которая играла в её жизни не последнюю роль, но не могла сразу выдавить из себя слова согласия. Стояла и молчала, будто истукан, уставившись в лицо начальника станции.
«Неужели он не знает, что мой отец – политзаключённый, враг народа? – думала она. – А если знает, с какой стати вдруг решил доверить мне такую ответственную работу? Почему не боится последствий? Ведь, случись промах в моей работе, его не погладят по голове в НКВД. Сразу спросят, почему он поступил так недальновидно и безответственно, доверив работу составителя поезда дочери врага народа?»
– Ну, и чего ты молчишь? – вывел её из размышлений начальник станции. – От чего дыханье спёрло у смелой красавицы? – на его лице расплылась усталая, но по-отечески добрая улыбка. Такая же, какую ей доводилось видеть не раз на лице своего отца.
Через мгновенье начальник станции сбросил с себя эту улыбку, провёл пальцами по густым с проседью усам, и сказал, заглядывая в глаза Василисы:
– А я ведь знаю я, о чём ты сейчас думаешь. Не догадываюсь, а знаю. Напрасно так мыслишь. Отбрось в сторону все сомнения, потому как мне безразлично, чья ты дочь. Для меня важен сам человек и его дела, а не родственники. Я твёрдо убеждён: дети не должны отвечать за родителей, точно так же, как не должны прикрываться их заслугами и положением. Они обязаны самостоятельно отыскать своё место в жизни и прожить её так, как посчитают нужным сами. Так-то, Василиса Прекрасная. Садись и пиши заявление, а то мне надо бежать, дел по горло, понимаешь ли.
Дел по горло стало и у Василисы после того, как она стала составителем поездов. Все пути на станции были забиты вагонами. Чего только в них не было! Уголь, древесина, продукция металлургического завода, зерно, овощи, скотина, тёплые вещи для фронта, станки и оборудование эвакуированных заводов, танки и пушки для ремонта и переплавки на заводе, и многое, многое другое. И всё это было расставлено по путям и ждало своей очереди на отправку. За каждый вагон кто-то отвечал, и этот «кто-то» почему-то считал, что его груз самый важный и должен быть отправлен в первую очередь.
Кроме этого, через станцию транзитом проходили пассажирские поезда. Из них выскакивали люди, толпились на перроне, дышали свежим воздухом, кто-то бежал с чайником за кипятком. Свистели маневровые паровозы, скрежетали сцепки вагонов, вдоль отходящих составов суетливо бегали и кричали охрипшие люди, потрясая в воздухе какими-то бумагами, из теплушек доносилось ржание голодных лошадей, стоны раненых из окон санитарных поездов.
Начальник был прав: на станции творилась кутерьма и чувствовалась запарка. Василиса работала без выходных, очень часто по две смены подряд.
Почти месяц она по-прежнему ходила после работы домой на Стрелку, но вскоре поняла, что ходьба отнимает у неё почти два часа личного времени, которые можно было бы использовать для восстановления сил. Усталость была особенно чувствительной после вечерней смены. К своему бараку она подходила уже во втором часу ночи, пошатываясь от усталости, со слипающимися глазами, а в шесть утра нужно было вновь отправляться на работу.
Девчата, с которыми она трудилась, однажды затащили её к себе в общежитие попить чаю и совсем неожиданно для Василисы предложили место в своей комнате.
– Вот что, подруга, – заявила властным голосом Нинка Кувалдина, двадцатишестилетняя женщина крепкого телосложения, верховодившая над девчатами. – Хватит тебе изматывать себя недосыпаниями. Видишь пустую койку? Собери сегодня же дома свои пожитки и перебирайся к нам.
Кувалдина работала бригадиром по ремонту путей. Она была высокого роста, не по-женски плечиста, носила кирзовые сапоги сорок второго размера, и другой обуви, казалось, не признавала. Мужчины, работающие на станции, прозвали Нинку «мужиком в юбке» и откровенно побаивались её.
Если кто-либо из них оказывался в числе нарушителей и осмеливался при этом вступать с ней в пререкания, она моментально сжимала пальцы в кулак и угрожающе подносила эту весомую конфигурацию к носу провинившегося мужика. Тот испуганно пятился от неё, а она следовала за ним и шипела, как ядовитая змея, выговаривая совсем нелестные слова.
– Спасибо, конечно, за предложение, но я не могу оставить маму одну. Правда, девочки, – попыталась отказаться Василиса, но не тут-то было. Нинка Кувалдина грозно посмотрела на Василису и стала перечислять весомые доводы.
– У тебя что, мама больная? Ей некому подать кружку с водой? Или грудной ребёнок титьку просит по ночам? А может, хахаль завёлся, про которого мы не знаем, и ты боишься его? Тогда меня зови, я быстро это дело улажу.
– Ни то и не другое, – смущенно произнесла Василиса. – И хахаля у меня нет.
– Тогда в чём дело, подруга? Ты хочешь, чтобы от твоего недосыпа что-нибудь стряслось и пострадали невинные люди? Хочешь себя в тюрьму упечь и нашего начальника за собой потянуть? Вот тогда уж точно ты со своей мамой долго не увидишься. Головой надо думать, подруга! Усекла?
– Усекла, – рассмеялась Василиса и благодарным взглядом окинула девчат. И Нинка уже не казалась ей такой грозной, какой виделась до этого момента.
Василиса сделала для себя вывод, что, скорее всего, все манеры общения Кувалдиной и её поступки были явно напускными. Делалось это для того, чтобы держать мужиков «в узде». Так она понимала роль бригадира в ремонтной бригаде.
Вернувшись домой в барак, Василиса, прежде чем затеять разговор о переезде в общежитие, зорким оком понаблюдала сначала за матерью. И только после того, когда убедилась, что мать ничем не расстроена, отважилась на разговор.
– Мама, – заговорила она с некоторой робостью, когда они сели ужинать. – Мне предложили место в общежитии, оно совсем рядом со станцией. Как ты смотришь на то, чтобы я перебралась туда жить?
Евдокия вздрогнула и подняла глаза на дочь. В них было удивление и страх вместе. Страх остаться одной в этом бараке. Она отложила ложку и дрогнувшим голосом тихо спросила:
– Одну меня решила оставить?
– Мам, ну почему ты так считаешь? Не оставлю я тебя одну, буду навещать, когда у меня будет дневная смена. Может быть и чаще, если позволит работа.
На глазах матери навернулись слёзы. Она совсем машинально вновь взяла ложку и принялась размешивать для чего в тарелке кашу, не поднимая глаз, словно обидевшийся ребёнок.
Василиса придвинулась к матери, положила голову ей на плечо, просительно прошептала на ухо:
– Мамочка, ну не сердись, пожалуйста, так надо.
Помолчав несколько секунд, решила выложить матери те доводы, которые услышала от Нинки Кувалдиной, вложив их в уста другого человека.
– Мамочка, милая, – продолжила она шёпотом. – Начальник станции сказал, что я хожу квёлая, потому что не высыпаюсь, и по этой причине могу что-нибудь напортачить. Подведу и его, и сама вылечу с работы, а то и того хуже. Ты же знаешь, все железнодорожники сейчас на военном положении, как военнослужащие, и все должны постоянно находиться неподалёку от станции.
Придуманные наскоро слова начальника станции подействовали на мать безукоризненно.
– Ну, что ж? Надо так надо, твоему начальнику виднее, – ответила тихим голосом Евдокия, смахнув непрошенную слезу. – Спасибо ему за то, что он тебя оценил, не посмотрел на то, чья ты дочь. Его подводить, доченька, нельзя ни в коем случае. Только вот жизнь моя без тебя станет совсем пустой и одинокой. С ума сойду от дум и одиночества.
– Ну, что ты, мамочка, я же тебя не покидаю насовсем, – Василиса несколько раз погладила мать по плечу, – я буду навещать тебя при любом удобном случае. Сегодня же забегу к Раисе, объясню ситуацию и попрошу её заглядывать к тебе почаще. Она будет проводить с тобой побольше времени, чем сейчас.
Утром следующего дня Василиса отправилась на работу пораньше. В руках у неё был увесистый фанерный баул. В него ещё с вечера она уложила все необходимые вещи на первое время.
Дошагав до станции, заскочила в общежитие, поставила в углу комнаты свой баул и помчалась в диспетчерскую на разнарядку.
За полгода общежитие стало для неё родным домом. Девчата жили дружно, делились между собой всеми печалями и радостями. Если возникали мелкие разногласия, судьёй выступала Нинка Кувалдина. Между собой они звали её просто Кувалдой, прислушивались к её советам и подчинялись беспрекословно.
Работа заполняла всё жизненное пространство девчат, отнимая у них ту часть жизни, которая в других условиях тратится молодыми людьми на развлечения.
Однако, свободные часы иногда всё-таки выпадали, и тогда девчата устремлялись в клуб железнодорожников. Либо в кино, либо на танцы. Это был большой праздник. Они долго прихорашивались, по очереди подходя к зеркалу, критически осматривали друг дружку, стряхивали с одежды невидимые пылинки и только после этого все вместе отправлялись в клуб. Ни усталость, ни полупустой желудок не являлись препятствием на их пути. Молодость брала своё.
Нинка Кувалдина ходить на танцы не любила, хотя при своей тучной внешности и угловатости вальсировала на удивление легко и непринуждённо. Порой на неё что-то находило, и она категорически отказывалась идти в клуб, иногда такой фортель она выкидывала даже на полпути к клубу. Шла, шла, а потом молча разворачивалась и возвращалась обратно. Что являлось причиной такого решения, девчата долго не могли понять, списывая такие выходки на капризный характер. Как бы они не убеждали, что танцы – это единственная отдушина для молодёжи, Нинка была непреклонной и коротала время до возвращения подруг в полном одиночестве.
Лишь однажды Василиса догадалась о истинной причине резкой переменчивости настроения Кувалдиной.
Они собирались на танцы и, как обычно, вертелись перед зеркалом. Вернее, перед зеркалом вертелись только двое: Надя Дылдина и Ксюша Ермолова. Василиса успела переодеться и уже привела себя в порядок, а Нинка всего лишь один раз подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела себя, подправила прическу и тут же отошла к окну, облокотившись на подоконник.
Место у зеркала заняла Ксюша. Василиса стояла позади неё и ей было видно отражение вертлявой подруги. Ксюша была старше их всех, месяц назад ей исполнилось двадцать девять лет. Она была полной противоположностью Нинки Кувалдиной. Малюсенькая, худенькая, со стороны её можно было принять за девчонку-подростка. Немного округлое, смугловатое лицо с небольшим румянцем на щеках выглядело совсем юным. Лишь тёмные глаза из-под мохнатых ресниц смотрели на окружающий мир совсем не по-детски – придирчиво и слегка высокомерно. Эти глаза приковывали внимание всех молодых парней, которые почему-то хотели видеть только эти пушистые глаза и не замечали появившихся тонких морщинок вокруг них, как и не замечали наметившихся точно таких же тонких ниточек уже на лбу.
Василиса скосила глаза на Нинку и перехватила её пристальный, изучающий взгляд, устремлённый на Ксюшу. Этот взгляд, казалось, вот-вот сожжёт невидимым лучом её миниатюрную фигурку. Во взгляде усматривалась ревность, зависть и одновременно скрытое презрение. И тут Василиса всё поняла.
Кувалдиной, по всей вероятности, было невыносимо тяжело глядеть на то, как парни наперебой приглашают Ксюху на танец, а потом, уже в танце, жадно заглядывают ей в лицо масляными глазами, притягивают плотно к своей груди, и шепчут что-то на ухо, отчего Ксюша каждый раз откидывала голову назад и заливалась смехом.
– Не пойду я сегодня с вами, – сухо произнесла Нинка и отвернулась к окну.
– Нинка, ты чего? – удивилась неожиданному заявлению подруги Надя Дылдина. – Сегодня должны прийти новоиспечённые машинисты поездов. Вчера они сдавали экзамен на самостоятельное вождение, а сегодня получили корочки. Обязательно припрутся в клуб всей группой. Будет весело, Нин, вот увидишь. Вина притащат, будут угощать. Причастимся на дармовщинку. Пойдём, а?
– Сказала не пойду и точка, – со злостью проговорила Нинка, не поворачивая лица в комнату. – И не надо меня уговаривать.
– Ну, как знаешь, подруга. С тобой спорить, что молоточком бить по рельсам: звук есть, а рельсу хоть бы хны, – быстро сдалась Надя, и тут же устремилась к освободившемуся зеркалу, чтобы последний раз взглянуть на себя со стороны перед выходом. По её безразличному тону чувствовалось, что она не собирается продолжать уговоры, зная заранее, что её усилия ни к чему не приведут.
Василиса на миг представила себя на месте Нины и ей стало вдруг жалко эту обиженную природой девушку. Как бы она сама поступила, очутись на месте Нины? Каково было бы у неё на душе, когда за весь вечер ни один парень не отважится пригласить тебя на танец. И не только пригласить, а даже ни разу не посмотреть в твою сторону, не заговорить с тобой хотя бы по пустякам. И это притом, что в зале не все красавицы, присутствуют совсем плюгавые девчонки, куда страшнее, чем ты, но даже и к ним иногда подходят парни, берут за руку и ведут, как принцессу, через вес зал. А ты сидишь, словно человек-невидимка, будто тебя и нет в зале совсем.
– Я тоже, пожалуй, останусь дома, – неожиданно заявила Василиса. – Расхотелось мне что-то.
– А ты чего вдруг захандрила? – выпучила глаза Ксюша от удивления. – Тебе ж всегда нравились танцы?
– Васса, я тебя не узнаю, – озабоченно высказалась Надя. – Ты пошутила, да?
– Нет, девчонки, без шуток, я остаюсь дома, – улыбнулась Василиса, посмотрев сначала на Надежду, потом перевела взгляд на Ксению. – Я ведь отмантулила две смены подряд, надо отдохнуть.
– Ненормальные вы обе, это точно, – сделала вывод Надя Дылдина, рукой оглаживая на крутых бёдрах яркое крепдешиновое платье. – Когда ещё подвернётся удобный случай обратить на себя внимание парней? Никто ведь не приведёт их за руку к нам в комнату для знакомства. Нужно самим ловить момент. Парней в нашем возрасте надо вырывать из мужского стада зубами, ногтями выцарапывать из них ласку, если не хотим остаться старыми девами.
– Идите, хищницы, идите. Рвите зубами, вонзайте когти в мужские тела. Жертвы уже дожидаются вас, – оторвав взгляд от окна, грубо съязвила Нинка.
За девчатами закрылась дверь комнаты, Василиса и Нина остались одни.
– Ты-то чего не пошла? – спросила Кувалдина Василису.
– А ты?
– Ну, я… понятное дело, – смутилась Нинка. – Мне ведь, что здесь сидеть, что в клубе на лавке рейтузы протирать – совершенно одинаково. Ни один балбес там ко мне ни разу не приблизился ближе пяти метров. Чего зазря ходить на посмешище, душу себе терзать? Любоваться, как Ксюху мужики тискают?
Нинка степенно подошла к зеркалу, повернулась сначала одним боком, потом вторым, затем повернулась кругом.
– И чего боятся эти мужики-придурки? Вроде и лицо не страшное, и титьки при мне не нулевого размера, как у Ксюхи нашей, и ноги не кривые, как у кавалеристов, чего шарахаются все от меня? Не понимаю. Может, ты мне скажешь, почему так? – с грустью усмехнулась Нинка.
– Может, и скажу, если не прибьёшь за откровенность, – сказала в ответ Василиса.
– Не прибью, не боись. Хотя, погоди, Васска, не говори пока ничего, – Нинка сорвалась с места, подскочила к своей кровати, вытащила из-под неё чемодан, раскрыла.
– Вот, давай с тобой дерябнем, – торжественно сообщила она, держа в руках бутылку кагора. – Год уже перекатываю её по чемодану.
– А, давай! – весело согласилась Василиса. – Напьёмся и песни попоём.
– Точно, подруга. И не просто попоём, а погорланим на всю общагу. Может, кто из мужиков и отважится утихомирить меня?
Они быстро собрали на стол скорую закуску – суточную норму хлеба, кусок сала, купленного Василисой на рынке, и большую головку лука, – порезали мелкими кусочками, налили в стаканы вина.
– Ну, подруга, давай тяпнем, что ли? Пусть нас любят добрые люди, завидуют нашим делам лодыри и побаиваются борзые нелюди.
– Давай, Нина.
Девчата чокнулись и, потягивая вино мелкими глотками, медленно опустошили стаканы до дна.
– Вот смотрю я на тебя, Васска, каждый раз, и всегда любуюсь тобой, – неожиданно призналась Нинка.
– Опа! Неожиданный поворот, – удивилась Василиса. – Интересно, чем же это я заслужила такое признание? По-моему, я такая же, как все: как Ксюха, Надя, как остальные девчонки.
– Такая, да не такая, подруга. У меня глаз намётан на людей.
– Тогда ещё более любопытно.
– Ты красивая, а не кичишься своей красотой, не водишь за нос мужиков в корыстных целях. Добрая и отзывчивая, не замечала я, чтобы ты искала в жизни свою выгоду, ничего не просишь для себя. Любишь всех людей без разбору, не разделяешь их на категории плохих и хороших. Святоша, одним словом.
– Неправда, подлецу руки не подам, – возразила Василиса.
– Но кроме подлецов есть и другие скверные люди.
– Например?
– Воришки, мошенники, хапуги и прочая людская дрянь.
– Это не скверные люди, – убеждённо проговорила Василиса.
– А кто?
– Люди, которые обрели пороки при стечении неблагоприятных обстоятельств, либо не смогли совладать с собой при появлении соблазна. Такие пороки можно устранить, если человека перевоспитать, переубедить, создать определённые условия для переосмысления его поступков.