Перед тем как Данте достигает следующего круга грешников, насильников, он встречает на полпути грешников, повинных в ереси. Поэт Данте исходит из рассуждения, что топография ада исходит из классических источников, так что грех ереси, ложного вероисповедания, не умещается в эту топографию, поскольку это грех специфически христианский. Если взглянуть на понятие ереси в словаре, то это понятие формулируется как «отрицание определённых церковных вероучений». Поэт Данте не имеет желания рассуждать об этом грехе в его буквальной форме или о богословских доктринах как таковых. Вместо этого он желает скорее обсуждать политику и поэзию с грешниками, повинными в ереси, и это может обескуражить, какую связь эти темы имеют с ересью. Пилигрим Данте встречает не одного, а двух еретиков.

Один из грешников останавливает Данте, потому что он принимает его за итальянца из-за манеры речи, когда Данте беседует с Вергилием. Вергилий объясняет Данте, что это Фарината Дегли Убери, который умер в 1264. Его наказание заключается в том, что он посажен в пылающую могилу. Вокруг этого места расположено много могил, но Данте видит только одного Фаринату.

(Ад 10:22–27)

«Тосканец! Речь достойна, как на воле,

и жив среди пылающих грехов!

Не хочешь ли узнать о нашей доле? (024)

По говору признать тебя готов:

ты в благородном городе родился,

к нему я, может, слишком был суров». (027)

(Inferno 10:22–27)

“O Tosco che per la città del foco

vivo ten vai così parlando onesto,

piacciati di restare in questo loco. (024)

La tua loquela ti fa manifesto

di quella nobil patria natio,

a la qual forse fui troppo molesto.” (027)

Фарината хочет знать, кто родители Данте, чтобы выяснить кто из них более благородный (Ад 10:42). Фарината кичится тем, что он одержал победу над предками Данте «не один, но два раза». Политика – это вопрос о принадлежности семьи к определённой партии, поэтому важнейшим вопросом для Фаринаты было узнать, на чьей стороне находится Данте. Всё, что можно узнать из этой встречи, это разделение – как социальное обособление, так и политическое размежевание. Фарината принадлежит к гибеллинам в городе, который традиционно имеет в большинстве гвелфов, но в 1248 и в 1260 годах гвелфы были вытеснены из Флоренции. Данте знает, что гибеллины были побеждены в конце концов и изгнаны из Флоренции навсегда, но Фарината как будто этого не знает.

(Ад 10:45–48)

Он поднял брови, строго поглядев, (045)

потом сказал: «Жестока вражья стая

была ко мне, сообщникам, родне,

за что я бил их, дважды разгоняя». (048)

(Inferno 10:45–48)

ond’ ei levò le ciglia un poco in suso; (045)

poi disse: “Fieramente furo avversi

a me e a miei primi e a mia parte,

sì che per due fiate li dispersi.” (048)

Данте принимает вызов Фаринаты и сам кичится победой гвелфов над гибеллинами. Возвращение гвелфов из ссылки на родину пилигрим Данте описывает как победоносную борьбу над политическим врагом. Пилигрим Данте странствует в аду в 1300 году и погружён по уши в политику, поэтому он может относиться к Фаринате лишь на уровне Фаринаты. Между ними нет никакой разницы.

(Ад 10:49–51)

«Изгнанники к родимой стороне

вернулись оба раза, – я ответил, —

чему не научились вы вполне». (051)

(Inferno 10:49–51)

“S’ei fur cacciati, ei tornar d’ogne parte,”

rispuos’ io lui, “l’una e l’altra fiata;

ma i vostri non appreser ben quell’ arte.” (051)

В разгар их пререканий их прерывает другой обитатель той же могилы, который неожиданно вскакивает из глубины. Персонаж хочет знать от Данте, что если Данте такой знаменитый поэт, то почему сын персонажа не вместе с Данте. Читателю известно, что Данте находится в аду не из-за своей славы поэта, но потому что он в отчаянии и вынужден странствовать через ад чтобы отвернуться от грехов навстречу Богу. Читателю поэтому ясно, что вопрос основан на неправильном предположении.

(Ад 10:57–60)

Потом, надежды гаснущей лишась, (057)

мне, плача, говорит: «Слепой тюрьмою,

идешь направлен высотой ума.

Где сын мой? Почему он не с тобою?» (060)

(Inferno 10:57–60)

e poi che ’I sospecciar fu tutto spento, (057)

piangendo disse: “Se per questo cieco

carcere vai per altezza d’ingegno,

mio figlio ov’ è? e perché non è teco?” (060)

Данте узнаёт персонаж, это Кавальканти, чей сын, Гвидо, который тоже поэт, как и Данте, и с которым Данте знаком. Гвидо не такой большой поклонник творчества Вергилия, каким себя считает Данте, поэтому только Данте удостоился чести быть здесь, объясняет пилигрим.

(Ад 10:61–65)

«Иду не сам, дорога не пряма, —

я отвечал. – Там ждет меня вожатый.

С ним Гвидо ваш небрежен был весьма». (063)

Я понял по словам, в чем виноватый

был грешен, знал я имя тени той.

(Inferno 10:61–65)

E io a lui: ”Da me stesso non vegno:

colui ch’attende là per qui mi mena,

forse cui Guido vostro ebbe a disdegno.” (063)

Le sue parole e ’I modo de la pena

m’avean di costui già letto il nome;

Кавальканти желает знать, жив ли его сын, но ещё до того как Данте успевает ему ответить, Кавальканти падает обратно в могилу также неожиданно как и появился.

(Ад 10:66–72)

Тут он вскочил, волнением объятый, (066)

и, выпрямляясь, крикнул: «Но постой!

Как ты сказал: „Он был…“ Был? Или… или…

в очах родимых свет померк живой?» (069)

В смущении слова мои застыли,

и оттого, что задержал ответ,

упал он навзничь, точно подкосили. (072)

(Inferno 10:66–72)

però fu la risposta così piena. (066)

Di sùbito drizzato gridò: “Come?

dicesti ’dli ebbe’? non viv’ dli ancora?

non fiere li occhi suoi lo dolce lume?” (069)

Quando s’accorse d’alcuna dimora

ch’io facëa dinanzi a la risposta,

supin ricadde e più non parve fora. (072)

Разговор между Данте и Фаринатой продолжается, как будто ничего не произошло, Фарината совершенно не заметил перерыва в их разговоре.

Фарината рассуждает о новостях, рассказанных ему Данте, о поражении его партии. Он пророчествует в свою очередь о том, что Данте будет изгнан в ссылку. Пилигрим Данте узнаёт об этих событиях, которые случатся через год после того, как действия «Комедии» по замыслу поэта происходят. Поэт Данте конструирует своё произведение находясь уже в ссылке, в то время как пилигрим Данте находится на вершине своей политической карьеры в 1300 году, когда он узнаёт от Фаринаты о ссылке, которая ему предстоит. Очень изобретательно поэт Данте использует период между 1300 и его собственным временем как происходящее в будущем по отношению к 1300 году, году, в котором пилигрим Данте странствует.

(Ад 10:77–81)

«Весть, что моим возврата нет домой,

терзает больше, чем постель такая. (078)

Лицо царицы, властвующей тьмой,

пятидесяти раз не озарится,

как сам ты будешь изгнан в край чужой. [»] (081)

(Inferno 10:77–81)

“S’elli han quell' arte,” disse, “male appresa,

ciò mi tormenta più che questo letto. (078)

Ma non cinquanta volte fia raccesa

la faccia de la donna che qui regge,

che tu saprai quanto quell’ arte pesa.[”] (081)

Фарината хочет знать, почему партия Данте всё ещё преследует его семью. В 1280 году гибеллины получили разрешение вернуться во Флоренцию за исключением семьи Фаринаты.

Данте повествует о побоище жителей Флоренции в 1260 году во время битвы у Монтаперти, когда гибеллины Флоренции в союзе с Сиеной сражались против основных войск Флоренции. Фарината и его партия были в меньшинстве, поэтому они были вынуждены союзничать с врагом Флоренции Сиеной. Фарината был предводителем предателей. Для него его семья и его партия были превыше всего. Он упоминает не то, что связывает его с Данте, что они оба флорентинцы, итальянцы, христиане, люди, – для него более важны различия.

(Ад 10:85–87)

И я тогда: «Резни великой гнет,

заставившей быть воду Арбьи красной,

к такой молитве в храмах нас зовет». (087)

(Inferno 10:85–87)

Ond’ io a lui: “Lo strazio e ’l grande scempio

che fece l’Arbia colorata in rosso,

tal orazion fa far nel nostro tempio.” (087)

Фарината не желает признать своё предательство против города и оправдывает свою позицию как защитника Флоренции от разрушений после падения города. В действительности он стремился к власти лишь из интересов самой власти, но не для сохранения города.

(Ад 10:88–93)

Тут, вскинув голову, вздохнул он страстно:

«Не я один, с другими кровь я лил.

Поверь, не вынул бы я меч напрасно. (090)

Флоренцию один я защитил,

когда с землей сровнять ее хотели,

с лицом открытым всем я возразил». (093)

(Inferno 10:88–93)

Poi ch’ebbe sospirando il capo mosso,

“A ciò non fu’ io sol,” disse, “né certo

sanza cagion con li altri sarei mosso. (090)

Ma fu’ io solo, là dove sofferto

fu per ciascun di tòrre via Fiorenza,

colui che la difesi a viso aperto.” (093)

Другой гибеллин, Сальвано из Сиены, участвовал во взятии Флоренции вместе с Фаринатой. Можно было бы ожидать встретить его в аду рядом с Фаринатой, но он, как ни странно, находится на пути к небесам, в чистилище. «Комедия» повествует не о гибеллинах, как политическом противнике партии Данте, или о политических ориентировках как таковых, но о более основополагающих темах, о том, что должно иметь истинную ценность и о том, что вместо объединения люди заняты тем что их разъединяет.

Данте спрашивает Фаринату о его способности видеть будущее, на что Фарината отвечает, что для него и остальных обитателей ада невозможно видеть настоящее, они способны видеть только будущее. Это характеризует природу наказания – в Судный день они не смогут видеть ничего.

Данте просит Фаринату передать его сожителю по могиле, что сын его жив.

(Ад 10:109–114)

Пред павшим не хотел предстать как лжец

и потому прошу: «Скажи другому,

что сын его среди живых сердец. (111)

Внимая слову моему глухому,

ошибся он: я думал, что ясны

условья наши духу, как живому». (114)

(Inferno 10:109–114)

Allor, come di mia colpa compunto,

dissi: “Or direte dunque a quel caduto

che ’l suo nato è co’ vivi ancor congiunto; (111)

e s’i’ fui, dianzi, a la risposta muto,

fate i saper che ’l fei perché pensava

già ne l’error che m’avete soluto.” (114)

Но ни Фарината, ни Кавальканти не подозревают о существовании друг друга, несмотря но то, что они оба застряли в той же самой могиле навеки.

Можно заключить, что разделение общества на враждующие группировки, как в политике так и в поэзии, представляют природу греха ереси в толковании Данте.

Седьмой круг ада: грех насилия

(Пьер дела Винь и Брунетто Латини.)

В отличие от грешников невоздержания, чьи грехи разделены на четыре круга, грешники насилия собраны в одном кругу, который в свою очередь разделён. Поэт Данте видит три объекта насилия – насилие против соседей, насилие против себя и насилие против Бога. Самоубийство представляет собой насилие против себя.

Место, где эти грешники обитают, имеет своеобразное отличие, грешники выглядят как заросшие кусты, не имеющие листьев, но выглядящие как чёрные ветви с шипами, цепляющимися друг за друга. Описание производит впечатление уничижения, переданного в образе леса самоубийц. Для поэта Данте человеческая жизнь является даром божьим, также как и в иудейской или христианской традиции. Самоубийство есть отказ или непризнание этого дара. Сами кусты являются самоубийцами, потому что они отвергли от себя право самоопределения.

(Ад 13:1–9)

Еще не возвратился Несс назад,

как в сумрак леса мы вдвоем вступили,

где никаких тропинок, тьма преград. (003)

Не зелены, а тусклы листья были,

не прямы ветви – в скрюченных суках

и без плодов, шипы же яд сочили. (006)

Такой жестокой чаши нет в местах,

где звери меж Корнето и Чечиной

не любят пашен и живут в лесах, (009)

(Inferno 13:1–9)

Non era ancor di là Nesso arrivato,

quando noi ci mettemmo per un bosco

che da neun sentiero era segnato. (003)

Non fronda verde, ma di color fosco;

non rami schietti, ma nodosi e ’nvolti;

non pomi v’eran, ma stecchi con tòsco. (006)

Non han sì aspri sterpi né sì folti

quelle fiere selvagge che ’n odio hanno

tra Cecina e Corneto i luoghi colti. (009)

Если обломить ветку, то откроется отверстие, через которое можно говорить с грешником. Пилигрим Данте обламывает одну такую ветку и куст обращается к нему с речью.

(Ад 13:31–39)

Большой терновник предо мной стоял.

Как только ветку я задел рукою,

обрубок вскрикнул: «Ты зачем сломал?» (033)

И из него – кровь темная рекою,

и снова крик: «Зачем меня сломил?

Дух жалости не властен над тобою? (036)

Мы были люди, грех нас превратил

в сушняк. Рука должна бы быть добрее,

пусть даже души змей ты зацепил». (039)

(Inferno 13:31–39)

Allor porsi la mano un poco avante

e colsi un ramicel da un gran pruno;

e ’l tronco suo gridò: “Perché mi schiante?” (033)

Da che fatto fu poi di sangue bruno,

ricominciò a dir: “Perché mi scerpi?

non hai tu spirto di pietade alcuno? (036)

Uomini fummo, e or siam fatti sterpi:

ben dovrebb’ esser la tua man più pia,

se state fossimo anime di serpi.” (039)

Грешник представляет себя как секретарь императора Фридриха Второго. Император Фридрих Второй и сам находится в аду. Поэт Данте поместил его там, потому что Фридрих Второй установил богопоклонение себе как императору, а его секретарь Пьер дела Винь (1180–1249) был идеологом этой компании. Он использовал практику божественной службы в целях воспевания императора вместо Иисуса Христа. Пьер дела Винь сам стал жертвой дворцовых интриг, в результате чего потерял свой пост секретаря, из-за этого он и покончил самоубийством. Как и прочие обитатели ада, он винит в своём падении других. Он утверждает, что был верным своему господину, императору, но в действительности, он предал своего истинного Господа, Бога. Для него – кроме императора, который сам обитает в аду – нет другой высшей власти.

Пьер дела Винь описывает в изысканных выражениях свою преданность службе и зависть со стороны окружающих.

(Ад 13:55–72)

И ствол ответил: «Не могу молчать,

так мне приятны разговоры с вами.

Простите, если стану докучать. (057)

Я тот, кто тихо разными ключами

у Федерико сердце отпирал

и запирал. Надежными замками (060)

других я от секретов устранял.

Настолько верно нес я службу чести,

что сон и силы для нее терял. (063)

Двор Цезаря порочный жаждал мести.

Бесстыжих не отводит девка глаз,

смерть общая, и жадно ловит вести. (066)

Тут ненависть ко мне во всех зажглась.

Чернь, вспыхнув, Августа воспламенила,

и честь сгорела, в траур обратясь. (069)

Душа моя презренья не сносила,

чтоб правому позора избежать,

на смерть неправедную осудила. [»] (072)

(Inferno 13:55–72)

E ’I tronco: “Sì col dolce dir m’adeschi,

ch’i’ non posso tacere; e voi non gravi

perch’ io un poco a ragionar m’inveschi. (057)

Io son colui che tenni ambo le chiavi

del cor di Federigo, e che le volsi,

serrando e diserrando, sì soavi, (060)

che dal secreto suo quasi ogn’ uom tolsi;

fede portai al glorioso offizio,

tanto ch’i’ ne perde’ li sonni e ’polsi. (063)

La meretrice che mai da l’ospizio

di Cesare non torse li occhi putti,

morte comune e de le corti vizio, (066)

infiammò contra me li animi tutti;

e li ’nfiammati infiammar sì Augusto,

che ’lieti onor tornaro in tristi lutti. (069)

L’animo mio, per disdegnoso gusto,

credendo col morir fuggir disdegno,

ingiusto fece me contra me giusto. [”] (072)

Пилигрим Данте должен был быть избран в городской совет, но он помнит также пророчество о своей ссылке, его ситуация похожа на положение императорского секретаря. Поэт Данте сожалеет о судьбе секретаря, но поэт рассуждает, что если он пойдёт по тому же пути что и секретарь, то он окажется там же где и Пьер – в аду.

Следующие грешники на пути Данте – содомиты, поэт описывает их как насильников природы, которая является дитём божьим. Он припоминает создание мира и конструирует на этой основе идею насилия над божиим созданием, являющимся в образе и подобии божием, насилия над обязанностью человека быть плодовитым и множиться. Если Бог привносит порядок в хаос, то обязанность человека продолжать укреплять этот порядок в природе, культивировать поля и тому подобное.

Данте описывает место пребывания содомитов как местность, покрытую каналами и высокими запрудами, но на которой ничего не произрастает, где идёт дождь, льющий огонь вместо воды.

(Ад 15:1-12)

Мы шли по каменистым берегам,

где испарения ручья курятся,

спасая нас, препятствуя огням. (003)

Зимой, когда валы морские мчатся,

меж Брюгге и Гвидзантом им заслон

фламандцы ставят, дабы защищаться. (006)

Чтоб селам, замкам не понесть урон,

брег Бренты падуанцы укрепляют,

когда растает Кьярентаны склон. (009)

И здесь такие стены воздвигают,

но, видно, мастер строил непростой:

земные в высоте им уступают. (012)

(Inferno 15:1-12)

Ora cen porta l’un de’ duri margini;

e ’l fummo del ruscel di sopra aduggia,

sì che dal foco salva l’acqua e li argini. (003)

Quali Fiamminghi tra Guizzante e Bruggia,

temendo ’l fiotto che ‘nver’ lor s’avventa,

fanno lo schermo perché ’l mar si foggia; (006)

e quali Padoan lungo la Brenta,

per difender lor ville e lor castelli,

anzi che Carentana il caldo senta: (009)

a tale imagine eran fatti quelli,

tutto che né sì alti né sì grossi,

qual che si fosse, lo maestro félli. (012)

Брунетто Латини (1220–1294) был наставником Данте и известным риториком. Он узнаёт Данте и останавливает его.

(Ад 15:23–30)

Один вскричал: «Вот чудо!» – и схватил,

узнав меня, полу рукой поджарой. (024)

И обожженный лик не защитил

его от взгляда, ищущего света.

Я облик давний в памяти хранил (027)

и, руку опуская в знак привета,

его лица коснулся и сказал:

«Ужель вы здесь, средь них, синьор Брунетто?» (030)

(Inferno 15:23–30)

fui conosciuto da un, che mi prese

per lo lembo e gridò: “Qual maraviglia!” (024)

E io, quando ’l suo braccio a me distese,

ficcai li occhi per lo cotto aspetto,

sì che ’l viso abbrusciato non difese (027)

la conoscenza süa al mio ‘ntelletto;

e chinando la mano a la sua faccia,

rispuosi: “Siete voi qui, ser Brunetto?” (030)

Как и Данте, Брунетто был политиком и поэтом, так же как и Данте, он был изгнан в ссылку после битвы под Монтаперти в 1266 году. Брунетто был для Данте образцом для подражания. Брунетто считает Данте своим метафорическим сыном. Он хочет знать, что делает Данте в аду, ведь Данте не умер.

Брунетто ожидает, что Данте должен достичь высших мест в иерархии, как в политической, так и в поэтической.

(Ад 15:55–60)

Он: «Если за своей звездой ты шел,

не ошибешься в доблестном походе,

коль в лучшей жизни верно счет я вел. (057)

Не будь я мертвым, будь я на свободе,

увидев неба добрый оборот,

я б поддержал поступок в этом роде. [»] (060)

(Inferno 15:55–60)

Ed elli a me: “Se tu segui tua stella,

non puoi fallire a glorïoso porto,

se ben m'accorsi ne la vita bella; (057)

e s’io non fossi sì per tempo morto,

veggendo il cielo a te così benigno,

dato t'avrei a l'opera conforto.[”] (060)

В глазах Брунетто, слава Данте – это его собственная слава. Он воспринимает странствие Данте через ад как своего рода хитрый трюк для достижения популярности, хотя читатель знает, что истинная причина странствия заключается в желании Данте постичь, как ему найти выход из своего кризиса. Если он последует советам Брунетто и погонится за земной известностью ценой пренебрежения другими вещами, которые более важны, то он будет пренебрегать своей обязанностью плодить и множиться, что является более важной реальностью плодовитости, но этому придётся Данте учиться самому. Если он последует советам Брунетто, он окажется там же, где и Брунетто – в аду. Пилигрим Данте соблазнён убеждениями Брунетто искать славы и известности для того, чтобы увековечить своё имя. Брунетто упоминает свою книгу как свидетельство своего увековечения, однако сам он пребывает в аду. Пилигрим Данте учится писать по причине, отличной от стремления за славой и признанием. После встречи с Франческой он узнал, что есть неправильная форма читать книгу, в этой встрече он узнаёт, что есть также неправильные причины писать книгу, здесь Брунетто как раз и выражает эти неверные причины.

Грех симонии

(Папа Николай Третий.)

На этот раз читателю представляются грешники, виновные в обмане и предательстве – грехах, связанных с заблудшим разумом. Поэт Данте трактует тему показывая, каким образом эти грехи разрушают общество. Топографически эти грешники обитают в круге восьмом, который выглядит как ряд каналов или ям, где грешники и обитают: сводники и совратители, симонисты, колдуны, взяточники, лицемеры, воры, мошенники-советники, зачинщики беспорядков и фальсификаторы. Грех симонии воспринимался в средние века как грех мошенничества с наиболее разрушительными последствиями. Церковь пыталась побороть в 1300 году практику купли-продажи церковных постов. В канале симонистов можно встретить пап среди других грешников. В Песни 19 читатель прослеживает растущее самосознание пилигрима Данте, где он наконец начинает черпать что-то полезное из своих встреч с грешниками. Поэт Данте без колебаний располагает пап в аду, что красноречиво свидетельствует о его дерзости в написании произведения таких масштабов и мнений.

Поэт Данте объясняет понятие «симония» пересказывая то место из Деяний Апостолов, где Симон Магнус (Маг/Колдун) пытается купить себе духовное просветление, которому он был свидетелем, когда Дух Святой снизошёл на апостолов. Святой Пётр отказывает ему, Симон учится колдовству, возвращается обратно и чтобы унизить Святого Петра пролетает над городскими воротами. Святой Пётр молится о помощи против Симона и Симон низвергается со своего полёта беспомощно болтая в воздухе ногами.

(Ад 19:1–6)

О Симон-маг, последыши худые!

Вы не хотите повенчать с добром

божественные ценности благие. (003)

За них вам платят златом, серебром.

Теперь вас, алчных, призывают трубы

и в третьей яме вам отведен дом. (006)

(Inferno 19:1–6)

O Simon mago, o miseri seguaci

che le cose di Dio, che di bontate

deon essere spose, e voi rapaci (003)

per oro e per argento avolterate,

or convien che per voi suoni la tromba,

però che ne la terza bolgia state. (006)

Данте и Вергилий видят, что в канале высечены ямы в камне. Эти ямы напоминают Данте каменные купели для крещения в церкви. Из этих ям торчат ноги.

(Ад 19:13–30)

По сторонам и в глубине могила

свинцовых валунов была полна,

в них дырки равно круглые пробило. (015)

Не меньше и не больше их длина,

чем видел в Сан-Джованни моем милом,

где из камней купель сотворена. (018)

Одну из них разбил я с юным пылом,

чтобы младенец в ней не утонул.

Пусть знают все (021)

Вне рта, который грешников сглотнул,

от пят до ляжек ноги их торчали,

а тело внутрь голодный зев втянул. (024)

Ступни смолистым факелом пылали,

и ноги, обожженные огнем,

крутились и в изломе застывали. (027)

Как пламя лижет вещи языком

лишь по верху, коль смазаны по корке,

так обдавало пятки огоньком. (030)

(Inferno 19:13–30)

Io vidi per le coste e per lo fondo

piena la pietra livida di fori,

d’un largo tutti e ciascun era tondo. (015)

Non mi parean men ampi né maggiori

che que’ che son nel mio bel San Giovanni,

fatti per loco d’i battezzatori; (018)

l’un de li quali, ancor non è molt’ anni,

rupp’ io per un che dentro v’annegava:

e questo sia suggel ch’ogn’ omo sganni. (021)

Fuor de la bocca a ciascun soperchiava

d’un peccator li piedi e de le gambe

infino al grosso, e l’altro dentro stava. (024)

Le piante erano a tutti accese intrambe;

per che sì forte guizzavan le giunte,

che spezzate averien ritorte e strambe. (027)

Qual suole il fiammeggiar de le cose unte

muoversi pur su per la strema buccia,

tal era lì dai calcagni a le punte. (030)

В своём стремлении возвратить дух истинной церкви обратно к жизни поэт Данте идёт так далеко в своих аллюзиях, что они порой граничат с богохульством. В своём намёке на мага и колдуна Симона Данте стремится показать, что духовное и материальное перевёрнуты с ног на голову в современной ему церкви. На кончиках пяток тех ног, которые торчат из ям, он описывает языки пламени, так же как и в описании Троицы в Деяниях Апостолов, когда Дух Святой снизошёл на головы апостолов в виде пламенных языков. Данте намекает в своём описании на извращение принятия Духа Святого.

Пилигрим Данте обращается к одной из этих фигур, торчащих из ямы. Во Флоренции была традиция, по которой осуждённый убийца был погребён в земле головой вниз и перед смертью к нему приходил священник, чтобы принять от осуждённого исповедь. Пилигрим Данте выполняет эту роль священника для папы, который погребён в этой яме. Папа описан здесь как убийца церкви и преемник скорее колдуна Симона, чем Святого Симона Петра.

(Ад 19:46–51)

«Кто б ни был ты, что верх внизу зажал,

грустна душа, забитая, как свая.

Словцом ответь, коль можешь», – я сказал. (048)

И, к исповеди голову склоняя,

стал, как монах, которого призвал

убийца, смертной казни ожидая. (051)

(Inferno 19:46–51)

“O qual che se’ che ‘l di sù tien di sotto,

anima trista come pal commessa,”

comincia’ io a dir, “se puoi, fa motto.” (048)

Io stava come ’l frate che confessa

lo perfido assessin, che, poi ch’è fitto,

richiama lui per che la morte cessa. (051)

Папа по ошибке признаёт Данте за папу Бонифация Восьмого (1235–1303), который в 1300 году был ещё жив. Папа провозглашает Данте своим преемником, который будет следовать за ним в ад, поскольку Бонифаций Восьмой совершил много ужасных поступков по отношению к церкви.

(Ад 19:52–57)

Он крикнул: «Ты уже сюда попал,

ты, Бонифаций, впрямь уж поплатился?

На много лет мне список дел солгал. (054)

Так быстро ты объелся, хоть стремился

прекрасную жену обманом взять,

и после с ней обидой расплатился?» (057)

(Inferno 19:52–57)

Ed el gridò: “Se’ tu già costì ritto,

se’ tu già costì ritto, Bonifazio?

Di parecchi anni mi mentì lo scritto. (054)

Se’ tu sì tosto di quell' aver sazio

per lo qual non temesti tòrre a ‘nganno

la bella donna, e poi di farne strazio?” (057)

Поэт Данте использует возможность приготовить место в аду для папы Бонифация Восьмого ещё до его смерти и поведать о его преступной деятельности в роли папы. Тот папа, который торчит из ямы, оказывается папой Николаем Третьим (1225–1280), членом семьи Орсини. Он рассказывает пилигриму Данте о своём грехе, который состоял в том, что он поддерживал членов своей семьи, сажая их на ключевые посты в церковной иерархии. Он напихал свои карманы золотом, теперь он сам торчит в яме в наказание за свои преступления. Вся описываемая ситуация выглядит как пародия на исповедь, ведь Николай Третий не кается в том что он совершил, наоборот, он похваляется этим.

Папа Николай Третий обитает в своей яме не один. Когда Бонифаций Восьмой явится, тогда Николая Третьего запихнут глубже в яму чтобы дать место Бонифацию. Колдун Симон должно быть тот, кто был запихнут в эту яму первым. Все папы в этой яме являются его преемниками, хотя они должны были бы быть преемниками Святого Петра. Вместо того чтобы самим быть скалой (Пётр=скала) они сами торчат в скале.

(Ад 19:73–75)

Под головой моей еще есть ниши,

предшественники в торге должностей

в щелях камней зажаты, словно мыши. (075)

(Inferno 19:73–75)

Di sotto al capo mio son li altri tratti

che precedetter me simoneggiando,

per le fessure de la pietra piatti. (075)

Каждый раз, когда пилигрим Данте выслушивает историю грешника, эта история трогает его с глубокой симпатией, но в этом случае его реакция на рассказ папы Николая Третьего совсем другая. В первый раз он реагирует чрезвычайно критически, даже с сарказмом.

(Ад 19:88–96)

Был дерзок тон ответа моего,

быть может, слишком: «Ах, спроси любого,

сокровищ прежде дара своего (090)

хотел ли Бог наш от Петра святого,

когда ему ключи от власти дал,

„За мною следуй!“ – повелев сурово. (093)

Ни Петр, ни кто другой монет не брал,

когда Матвею место отдавали,

какое дух преступный потерял. [»] (096)

(Inferno 19:88–96)

lo non so s’i’ mi fui qui troppo folle,

ch’i’ pur rispuosi lui a questo metro:

“Deh, or mi dì: quanto tesoro volle (090)

Nostro Segnore in prima da san Pietro

eh’ei ponesse le chiavi in sua balìa?

Certo non chiese se non ‘Viemmi retro.’ (093)

Né Pier né li altri tolsero a Matia

oro od argento, quando fu sortito

al loco che perdé l'anima ria.[”] (096)

Коррупция в церкви ведёт к разложению церкви как института. Папа Бонифаций Восьмой использовал ресурсы церкви, чтобы изгнать Данте и других белых гвелфов из Флоренции в ссылку. Церковь обернулась политическим игроком в обществе, вместо того, чтобы сохранять своё положение духовной защитницы и хранительницы.

Пилигрим Данте согласен с тем наказанием, которое папа Николай Третий получил за свои грехи: справедливость торжествует. Эти папы преклоняются золоту, не Богу.

(Ад 19:112–114)

Лишь золото и серебро – ваш бог.

Так чем от вас язычник отличался?

Он молит идола, вам в сотне прок. (114)

(Inferno 19:112–114)

Fatto v’avete dio d’oro e d’argento;

e che altro è da voi a l’idolatre,

se non eh’elli uno, e voi ne orate cento? (114)

Пилигрим Данте приходит к заключению, что первая причина падения церкви заключается в провозглашении церкви как имперской церкви, которое было свершено императором Константином Великим (288–337).

(Ад 19:115–117)

[ «]Ах, Константин! Зла матерью ты стался,

не тем, что в веру обратился в срок,

а даром, что отцом богатым брался». (117)

(Inferno 19:115–117)

[“]Ahi, Costantin, di quanto mal fu matre,

non la tua conversion, ma quella dote

che da te prese il primo ricco patre!” (117)

Несмотря на эти серьёзные обвинения, мы, тем не менее, встретим императора Константина на небесах, поскольку поэт Данте рассуждает, что Константин имел добрые намерения, так что несмотря на то, что последствия этого решения привели к катастрофе, сам Константин не мог этого предвидеть в далёком для него будущем. Поэт Данте стремится показать, что личность наказуема или поощрена на основании своих мотивов, а не последствий.