Czytaj książkę: «Оборотень», strona 2

–А ну-ка слезь с матери! Ничего особенного. Обопрись на нее и скачи на здоровой ноге. А вы, мамочка, не таскайте его на себе, а то надорветесь, и потом мне с вами придется возиться.

–Своя ноша не тянет,– хрипя и задыхаясь от тяжести, выдавила из себя Клава, и, с трудом переступая, вышла в коридор.

Они долго сидели на скамейке около поликлиники, дожидаясь попутной машины.

–Я есть хочу,– капризно заныл Вовка,– я с утра ничего не ел.

–Потерпи,– попросила его Клавдия,– я знаю, как тебе больно, но может кто-нибудь остановится и подбросит нас до дома.

Вовка заплакал от собственной к себе жалости, Клавдия крепко прижала его к себе, с тоской и мольбой глядя на дорогу. Проезжавшая мимо них полуторка внезапно остановилась, и из кабины высунулась лысая голова Клавкиного соседа.

–Чего здесь караулите?– спросил он,– с пацаном чего-нибудь7

–Так ногу сломал, Иван Савельевич,– почтительно произнесла Клав,– может, нас до дому подбросите?

–Отчего не подбросить,– добродушно произнес водитель,– я, как раз, домой собираюсь. Давай, я твоего огольца подсажу. Ишь в гипсе, герой. Все никак не нахулиганится.

–Это он споткнулся,– попыталась Клавдия оправдать сына.

–Они все в этом возрасте на ровном месте спотыкаются,– пробурчал Иван Савельевич,– хулиганить меньше надо.

Клава, зная нудный характер соседа, не стала возражать, а с тревогой посмотрела на сына, боясь, что тот начнет плакать и рассказывать небылицы про Любку. Но Вовка смотрел на дорогу и думал о том, как отомстит Любке, когда у него заживет нога.

Водитель затормозил у Клавиного дома и внимательно посмотрел на пассажиров.

–Я сейчас,– понимающе засуетилась Клава,– дотащу парня до дома и принесу.

Иван Савельевич важно кивнул головой, вышел из кабины, помог вылезти Вовке, полуобнял его и направился к крыльцу.

–Ой, больно,– вскрикнул Вовка.

–Не ной!– оборвал его причитания мужчина,– прыгай на здоровой ноге и не скули. На фронте без ноги человек до своих добирался, а ты пять шагов не можешь проскакать.

Вовка хмыкнул носом и послушно поскакал рядом с водителем.

–Это другое дело,– одобрил Иван Савельевич, поднимаясь вместе с ним на крыльцо,– сопли вытри и скачи в хату.

Клава, вбежав раньше них в избу, уже шла им навстречу с бутылкой самогона.

–Спасибо вам, Савельич,– нараспев произнесла она, протягивая ему бутылку из-под лимонада.

Он взял бутылку, благодарно кивнул головой и пошел к машине. Клава вошла в комнату, посадила Вовку на старый продавленный диван, покрытый ватным одеялом, и повернулась к Любке.

–Все из-за тебя, холера!– крикнула она

–А я то причем?– испугавшись, что мать знает из-за чего Вовка сломал ногу, запинающимся языком спросила Любка и на всякий случай подошла ближе к двери.

–Не могла раньше плохую ступеньку заменить? Так и я могла бы с нее скопытиться.

–Если бы он на нее не прыгнул,– сразу же успокоилась Любка,– ее бы и сейчас не нужно было менять.

–Что за человек?– взорвалась Клава,– ей слово, а она сто в ответ. Ладно, смотри за ним. Снова чего-нибудь не натвори. Я пока в сельпо сбегаю.

Она схватила клеенчатую сумку и стремительно скрылась за дверью. Через некоторое время в дверях показалась вихрастая голова Коськи.

–Здрастье вам,– поприветствовал он, входя в комнату,– мамка сказала, что ты ногу сломал, а фрицевка тебе наколдовала. Она видела, как ты за ней бежал и свалился.

–Заткнись, дурак!– заорала на него Любка.– Советский пионер такую чушь порешь.

–Ты, фрицевка, сама заткнись,– приосанился Коська,– все знают, что ты оборотень. Все за девками бегают, ничего с ними не случается, а с тобой всегда жди беды.

–Так ты ко мне не суйся, а то я тебе такое устрою, что тебя родная мать не узнает.

–Ты, фрицевка фашистская,– хрипло выкрикнул Коська,– что ты мне сделаешь? Это я тебе, знаешь, что сделаю?

Он шагнул к ней и задрал подол ее юбки. Вовка злорадно захохотал.

–Любка, Любка,– задыхаясь от нахлынувшего на него поэтического чувства, взвыл он,– потеряла юбку. А под ней трусы в горошек потеряет скоро тоже.

Вовка залился хохотом, он смеялся с подвыванием. Из глаз катились крупные слезы. Вовка размазывал их по лицу, одновременно хлюпая носом, чтобы удержать рвавшиеся оттуда сопли. Любку не столько разозлила глупая песня, сколько истерический смех брата.

–Ах, так,– зловеще произнесла она, и, бросившись к печке, схватила всегда стоявшую около нее кочергу. Она сделала шаг к Коське и, размахнувшись, с силой опустила ее перед собой. Коська, сразу же поняв, что она не шутит, рванулся к двери и закричал с порога:

–Фрицевка, фашистка, оборотень! Убить меня хотела! Сразу же видно, кто твой отец.

Любка, крикнув что-то нечленораздельное, рванулась к нему, размахивая кочергой.

–А ты сядь на нее верхом!– выкрикнул напоследок Коська, вываливаясь во двор,– а еще лучше полетай на ней!

Любка хотела запустить кочергу ему вслед, но он поскользнулся на навозной жиже и растянулся во весь рост, барахтаясь в глубокой луже, еще не высохшей после прошедшего дождя.

–Сейчас я тебе помогу выбраться из лужи!– со злостью заорала Любка, направляясь к нему,– сейчас ты будешь бежать быстрее собственной тени.

Коська в ужасе взглянул на приближающегося противника, мгновенно вскочил и, выскочив за калитку, бросился бежать вдоль улицы. Грязь ручьями стекала с рубашки и штанов. Любка, громко сопя, бежала следом, размахивая кочергой. Она значительно от него отстала, но жажда мести клокотала у нее в груди, и она решила догнать его, во что бы то ни стало и проучить, как следует. Коська стремительно несся к своему дому, находившемуся на окраине деревни за железнодорожным переездом. Он тоже порядком устал, но понимал, что как только он проскочит в свою калитку, то сразу же окажется в безопасности. И поэтому время от времени оглядывался, прикидывая расстояние между собой и преследовавшей его девчонкой, и каждый раз строил ей страшные рожи. Когда Коська добежал до закрытого шлагбаума, он остановился, согнул руку в локте и приложил ее к животу.

–А вот это видала?– весело крикнул он и, засунув в рот четыре пальца, залихватски засвистел.

–Сейчас ты у меня досвистишься!– звонко выкрикнула, приближаясь к нему Любка,-сейчас ты у меня попробуешь кочерги, но услышав шум приближающего поезда, остановилась, и, показывая кочергой в ту сторону, отчаянно завопила:

–Стой! Поезд! Я тебе ничего не сделаю.

Но Коська, не обращая внимания на ее крик, не оглядываясь назад, рванулся под шлагбаум, споткнулся о рельсы и упал под колеса стремительно надвигавшегося поезда. Он даже не успел ничего крикнуть. Кочерга выпала из рук Любки, со слабым звоном ударившись о булыжник, оставив на нем черную грязную черту. Девочка, несколько секунд непонимающим взглядом смотрела на происходящее и без сознания повалилась на кочергу, испачкав об нее юбку.

Глава шестая.

На похороны того, что осталось от Коськи, собралась вся деревня. Нина-стрелочница стояла в некотором отдалении от всех, словно чувствуя свою вину за случившееся. Нина оказалась свидетелем трагедии. Когда Коська улепетывал от Любки, она стояла около будки и держала в руке зеленый флажок. Нина, еще не пришедшая в себя от пережитого ужаса, до сих пор не могла понять, как мальчишка, весело кривлявшийся и выкрикивающий обидные слова преследовавшей его девочке, неожиданно очутился под поездом.

–Нинка!– призывно крикнул отец Коськи,– подь сюда, расскажи, как все было.

Женщина встрепенулась и, низко опустив голову, послушно пошла на голос. Она, словно в забытье, прошла мимо Коськиной матери, стоявшей рядом с мужем, и та схватила ее за рукав железнодорожной куртки.

–Стой!– усталым голосом приказала она,– расскажи, как ты пацана не уберегла, кровиночку мою.

–Что рассказывать-то?– заплакала Нина,– баловались они с Любкой. Он дразнил ее и убегал, а она за ним с кочергой мчалась. Она первая услышала поезд, заорала ему, он нырнул под шлагбаум, тут его и настигло.

–Шлагбаум был закрыт?– уточнил Иван Савельевич.

–А то?– возмутилась Нина,– поезд должен проскочить с минуты на минуту. Конечно, закрыт. Машина на переезд не заедет, а человек? Ему хоть закрывай, хоть не закрывай.

–Закрывай, не закрывай,– передразнил ее Вовка,– Любка за Коськой с кочергой, как ведьма на метле мчалась, и заговор какой-нибудь шептала. Вот он и попал под поезд. Все же знают, что она оборотень.

–Замолчи сейчас же, балбес. Видишь, взрослые разговаривают,– оборвала его Клава.

–Расскажи, расскажи, сынок, как было дело,– потребовала Коськина мать.

–Что ты от него хочешь, Ира?– закричала Клава,– зачем мальчишку мучить воспоминаниями? Малец еще. Ему вообще здесь не место. Да и ты для чего себе душу рвешь?

–Расскажи, расскажи, Вовик!– запричитала Ира,– расскажи, почему она за сынком моим побежала.

–Коська ко мне пришел, проведать меня. Я вон до сих пор в гипсе хожу. А ведь тоже за ней погнался,– неожиданно сделал он вывод,– наверное, и меня заколдовала.

–Глупости не говори,– оборвала его баба Лукерья,– в школе учишься, а про ведьм, как старуха, всякую чушь мелешь. По делу говори.

–Что ты мальца пугаешь?– заорала на нее Ирина,– пусть говорит, что хочет.

–Такого наговорит, что девке вообще проходу не будет,– не уступала баба Лукерья,– пусть расскажет, как все случилось, а про наговоры мы и без сопливых разберемся.

–Да ничего особенного не было,– смутился Вовка,– Коська ее фрицевкой ругал, а она подметала, а потом вдруг озлилась и на него бросилась с кочергой.

–А где она кочергу взяла?– спросила Лариса,– может, прилетела на ней?

–Ничего не прилетела,– рассердился Вовка,– стояла кочерга у плиты, всегда там и стояла. Вот Любка схватила кочергу и на Коську замахнулась, а он, не будь дураком, поднырнул под нее и выскочил в двери.

–И убежал?– спросил Иван Савельевич.

–Счас,– возразил Вовка,– выскочил во двор и всякие рожи ей стал строить и фрицевкой обзывать. Вот она следом за ним выскочила, и они по улице побежали.

–Ты видел, куда они бежали?– спросила Лариса.

–Как я мог видеть?– удивился Вовка,– я по комнате едва мог передвигаться. Что видел из окна, о том и говорю.

–К переезду они побежали,– вмешалась в разговор Нина,– девчонка все время ему что-то кричала.

–Наверное, заговаривала его, чтобы с ним чего-нибудь случилось,– предположил Вовка.

–Да замолчишь ты, наконец!– прикрикнула на него Клава,– ну никакого спаса на него не стало. Давай, скачи обратно домой.

–Вот Коську похоронят,– возразил мальчишка,– тогда и поскочу.

То, что осталось от Коськи, поместилось в крошечном гробу, похожим на большой ларец. Крышка гроба была уже прибита, и Ира, рыдая, попыталась поднять ее, но муж оторвал ее от гроба и печально кивнул двум мужикам, заранее выкопавшим яму.

–Хорошо ему лежать здесь будет,– осклабился один из них и вытер вспотевшее лицо рукавом ватника,– сухое место, песчаное.

Он с напарником поднял легкий гроб, поставил его на длинное полотенце, лежавшее рядом с ямой, затем они аккуратно опустили гроб в яму, выдернули из-под него полотенце и скромно отошли в сторону. Односельчане со скорбными лицами наклонялись, брали пригоршню земли и бросали ее на крышку гроба.

–Сынок, любимой мой!– зашлась в истерическом крике Ирина,– что же ты наделал? На кого ты меня оставил?

Коськин отец снова кивнул головой, мужчины подошли к яме и стали лопатами сбрасывать в нее землю. Односельчане столпились недалеко от края, внимательно следя за их работой. Когда, наконец, над могилой вырос холмик, они воткнули в него деревянный крест, и все присутствующие вздохнули с облегчением.

–Идемте, помянем Костика,– через силу выговорила Ирина и направилась к выходу из кладбища. Односельчане безмолвной толпой потянулись следом.

Баба Лукерья, осторожно взяв Клаву под руку, приостановила ее.

–Где дочка?– шепотом спросила она,– я ее здесь не видела. Дома сидит?

–В больнице она,– так же шепотом ответила Клава,– она там, у переезда потеряла сознание, с трудом в себя вернули. Ее и сейчас трясет. Доктор говорит, что может быть нервное или кожное заболевание от такого стресса.

–То-то и оно,– подтвердила баба Лукерья,– ты рот своему крикуну прикрой, а то, как бы он беды ни накликал. Не дай бог, если народ в его глупости поверит.

–Что же делать, баба Лукерья?– всполошилась Клава,– куда я ее дену? Я сама то еле хожу. Может, мне ее на ферму определить? Прямо из школы бегом на работу.

–Так ведь ей всего четырнадцать лет,– засомневалась собеседница.

–Ничего, выдюжит. Мы с тобой в ее годы уже родителям в поле помогали. И польза будет, и с глаз долой.

–Ну, что же,– вздохнула баба Лукерья,– делай, как считаешь нужным. Тебе видней.

Глава седьмая.

Целую неделю Любка пролежала в больнице. Придя в себя, она не сразу сообразила, где находится. Врач вошла в палату и одобрительно ей улыбнулась.

–Ну-ка, расскажи,– попросила она,– как ты оказалась на переезде без памяти? Хорошо, что Лукерья Никитишна тебя привезла. Почему больше никто не заметил, что ты лежишь в пыли без памяти.

–Что с Коськой?– через силу выдавила из себя девочка.

–А ты не помнишь?– вопросом на вопрос ответила доктор.

–Помню, что я бежала за ним,– задумчиво произнесла Любка, пытаясь вспомнить прошедшее,– он убегал и кривлялся.

Вдруг, с ужасом взглянув на врача, она замолчала, кровь отлила от лица, глаза округлились, и она схватилась обеими руками за горло.

–Что с ним?– прошептала Любка.

–Ничего,– многозначительно произнесла доктор,– его уже здесь нет.

Она не рискнула сказать правду, боясь ввести девочку снова в шоковое состояние.

–Ходят слухи, что ты бежала и что-то шептала,– с улыбкой сказала доктор,– я, конечно, не верю во все эти глупости. Но разве ты умеешь делать наговоры?

–Нет, не умею,– с рассеянным видом ответила девочка,– я ему кричала: «Стой!». А он, дурак, мчался как оглашенный.

–А ты не подумала сгоряча: «Чтоб ты попал под поезд, гад»

–Подумала,– простодушно призналась Любка,– а откуда вы знаете?

–Ничего я не знаю,– вдруг рассердилась доктор,– только никому не говори, что ты подумала и старайся больше плохо ни о ком не думать и зла никому не желать.

–Так все меня фрицевкой и оборотнем дразнят,– заплакала девочка,– я им ничего плохого не сделала, а они дразнят, а Коська и Вовка больше всех.

–Вот их бог и наказал,– подвела итог доктор,– у одного нога сломана, а другой в земле лежит.

–Так он погиб?– истерически закричала Любка.

–Стрелочница сказала, что сам виноват. Шлагбаум был закрыт, а он все равно мчался. Милиция зафиксировала несчастный случай. Ты здесь не причем. Так что успокойся. Мама за тобой приедет?

–Не знаю?– пожала плечами Любка,– она, хоть, навещала меня.

–Нет,– хмуро ответила врач,– я тебя выпишу, ты пойди, посиди у входа. Может, какая машина в вашу сторону поедет, тебя подкинут, а если нет, то возвращайся. Чего-нибудь придумаем.

Любка переоделась в свое старенькое, выцветшее на солнце ситцевое платье, надела мальчишеские ботинки, доставшиеся ей после брата, и, молча кивнув, вышла. Она села на лавку около ворот в больницу и поднимала руку каждой приближавшейся машине, но никто из водителей не останавливался и не интересовался, в какую деревню ей надо. Она уже хотела возвратиться к врачу, но неожиданно перед ней затормозила полуторка, и из кабины высунулась баба Лукерья.

–Ты чего здесь сидишь?– строго спросила она,– ты же должна лежать в больнице.

–Доктор выписала,– ответила Любка,– домой отправила. Вот сижу здесь, голосую, а машины не останавливаются.

–Давай. Залезай в кабину,– приказала баба Лукерья.

–Может. Кто другой возьмет?– засомневался, сидевший за рулем Иван Савельевич,– а то ведь не ровен час.

–И ты туда же, Иван!– укорила его женщина,– дураки всякие распространяют слухи, а ты, как баба, уши развесил. Смотри вперед, да объезжай ухабины. Вон как от тебя разит, прямо закусить хочется.

–Так это со вчерашнего,– возразил водитель,– лечился я. Совсем простуда замучила.

–Да она у тебя с тех пор, как мы с тобой познакомились, не проходила,– усмехнулась баба Лукерья,– как тебя только жена терпит. Вон руки дрожат. Смотри руль не вырони, а то потом опять сказки про оборотня начнутся.

Иван Савельевич обиженно хмыкнул, но возражать не стал. Когда машина подъехала к Клавиному дому, Лукерья высунулась из кабины и крикнула:

–Клавка! Принимай гостей! Дочь приехала.

Клава подошла к окну, чуть приподняла занавеску и снова отошла к печке. Поняв, что Клава не выйдет на крыльцо, Лукерья открыла дверь кабины и смущенно сказала:

–Иди, девонька. Мать, поди, шибко занята. Ты уж сама как-нибудь.

–Спасибо, баба Лукерья,– поблагодарила Любка,– не любит меня мама, она Вовку любит.

–Бог с тобой,– зашептала Лукерья,– как это может быть, чтобы мать дочку не любила? Дочь в доме первая помощница.

–Помощница-то я первая,– грустно подтвердила девочка,– а любит она Вовку.

–Бог вам судья,– горестно развела руками баба Лукерья и направилась к своей покосившейся избе.

–Спасибо и вам, Иван Савельевич,– хмуро произнесла Любка и взошла на крыльцо.

–Спасибо в стакане не булькает,– буркнул водитель и включил двигатель.

Любка с опаской переступила порог родного дома, медленно прошла темные сени, зачерпнула ковшом воду, сделала несколько глотков и, услышав какой-то звук, оглянулась. К ней в темноте крался Вовка, чтобы поддать ей по руке, в надежде, что она вся обольется водой.

–А-а фрицевка к нам пожаловала,– с разочарованием, вызванным тем, что у него сорвалась такая шалость, произнес он,– а мы тебя заждались. Все гадают, кого ты следующего загонишь под машину или под поезд.

–Смотри, как бы ты ни оказался следующим,– тихим шепотом, чтобы не слышала мать, произнесла она,– а то ты мне слишком надоел, братец.

Вовка хотел ей подзатыльник, но наткнувшись на ее ненавидящий взгляд, повернулся к ней спиной и, громко стуча загипсованной ногой, пошел на кухню. Любка медленно пошла следом и остановилась у входа, прислонившись к стене.

–Есть будешь?– не оборачиваясь, спросила Клава, громыхая чугунком с картошкой в мундире.

–Хочу,– проглотив слюну, ответила Любка.

–Не успела домой прийти, уже жрать она хочет,– сварливо произнесла Клава,– мой руки и садись. Мне с тобой поговорить надо.

–Разве доктор не говорила тебе, что надо за мной приехать?– сжавшись в комок, спросила Любка, садясь за стол. Она положила себе в тарелку несколько картофелин и очищала с них кожуру.

–А ты что за фифа такая?– грозно спросила мать,– сама приехать не могла? Вот же приехала. А мне за Вовиком ухаживать надо. Когда еще у него нога срастется.

Любка угрюмо вздохнула.

–Ты что-то мне сказать хотела,– хмуро произнесла она,– говори.

–Я все время с Вовиком дома,– жалостливо произнесла Клава,– да и здоровье мое пошаливает. Видеть стала хуже, и все такое. В общем, так: ты после школы беги на ферму. Подменишь там меня. Сено коровам подбросишь, да и доить ты тоже умеешь.

–Слабая я еще, мама,– сдерживая слезы от обиды, пробормотала дочь,– сил у меня нету.

–Ничего страшного!– обозлено крикнула Клава,– я всю жизнь на ферме кручусь. Не переломилась. И ты не переломишься. С завтрашнего дня меня заменишь, а то нам трудодни не насчитают.

–Зря ты ее туда посылаешь,– невинным голосом вступился за сестру Вовка.

–Почему это?– искренне удивилась Клава.

–Так она там все стадо сглазит,– захохотал Вовка,– они все подохнут или перестанут молоко давать.

–Заткнись, придурок!– заорала Любка. В ее звенящим от ярости голосе было столько ненависти, что мать с сыном переглянулись, и все слова застыли у них в горле.

Отшвырнув тарелку с недоеденной картошкой, Любка выскочила из-за стола и убежала к себе в комнату.

–Не надо,– смущенно сказала Клава сыну,– не дразни ее, а то, как бы действительно беду на нас не накликала.

–Ты думаешь, что она оборотень?– боязливо спросил Вовка.

–Глупости все это,– обрезала сына Клава,– не знаю, какой дурак пустил этот слух. Поймаю, всю морду расквашу.

Вовка из подлобья взглянул на мать и, трусливо втянув голову в плечи, пошел на крыльцо.

–Курам корм задай,– крикнула ему вдогонку Клава.

Хоть Клава и обещала кое-кому расквасить морду, но слухи о том, что ее дочь оборотень, подогреваемые Вовкиными выдумками, расползались по всей деревне. У Любки не стало подруг, а парни боялись к ней приближаться, помня о судьбе Коськи. С ней никто не дружил и даже никто не разговаривал. Ей без спора уступали место в школе и в сельском клубе, когда она иногда приходила в кино. Но рядом с ней сразу же оказывались пустые места. Все, кроме Ларисы да бабы Лукерьи, боялись садиться рядом с ней.

–За что они меня так ненавидят?– умоляющим тоном, спрашивала Любка пожилую женщину,– что я им сделала?

–Не обращай внимания, девонька,– успокаивала ее Лукерья Никитична,– на каждый роток не набросишь платок. Закончишь десятилетку и уезжай отсюда туда, где тебя никто не знает.

Девочка доверчиво прижималась к плечу старухи и тихонько всхлипывала.

–Поплачь, поплачь, Любонька,– гладя ее по плохо вымытым волосам, шептала Лукерья,– слезы завсегда помогают. Они горечь из души вымывают, и злость притупляется.

Каждый день после последнего урока Любка, схватив старый клеенчатый портфель с учебниками, бежал на ферму.

–Мне здесь только малолеток не хватало,– сердилась Лариса,– говорила Клавке, отдай мне девочку. Нет. Как собака на сене. Ни себе, ни людям. Носится со своим Вовкой, как с писаной торбой, а девку уже совсем загнала, хуже, чем падчерицу в сказках.

Она старалась облегчить Любкину работу, но одна две нормы Лариса выполнить не могла, и львиная доля работы сваливалась на неокрепшие детские плечи. Любка старалась изо всех сил, но таскать на вилах огромные копна сена девочка не могла.

–Неужели нельзя сюда тачку поставить?– спросила она Ларису.

–Можно и рельс к потолку подвесить,– усмехнулась та,– да только тогда потолок обрушится. А как ты здесь по этой жиже будешь тачку толкать? Тут в резиновых сапогах то не пройти. Вот и таскаем сено на себе копнами. Хорошо хоть воду провели, а то раньше ведрами таскали. Ты не набирай на вилы слишком много, а то надорвешься.

–Так ведь тогда не успею всех коров накормить,– печально возразила ей Любка, -бригадир матери пожалуется, а она на меня орать будет.

–Совсем Клавка с ума сошла,– вздохнула Лариса,– ненависть на тебе за твоего беспутного папашу вымещает.

Любка, молча, с пониманием кивнула головой, воткнула вилы в стог сена, стоявший во дворе. С трудом подняла над собой и, пошатываясь, вошла в скотный двор. Корова в ближайшем стойле потянулась к ней и негромко замычала.

–Я тебе уже давала,– прикрикнула не нее Любка,– ишь ненасытная! Холера на тебя!

–Она не виновата, что тебе тяжело,– урезонила ее Лариса, шедшая сзади с огромной копной сена над головой,– животное чувствует, когда его не любят и молока даст меньше.

–И черт с ними, меня почему-то никто не жалеет,– в сердцах выкрикнула Любка,– по мне, так пусть вообще молока не дают, перерезать всех нафиг, и больше не надо будет здесь чертоломить.

Она поскользнулась и с трудом удержалась на ногах, стараясь не уронить сено в грязь. Девочка изо всех сил вцепилась в вилы, подняв их над собой, как знамя, но вдруг охнула, скинула сено в ближайшее от нее стойло, схватилась за живот и, слегка задрав подол платья, увидела кровавое пятно, расползающееся по чулку.

–Смотри-ка, у тебя месячные начались,– определила Лариса, взглянув на пятно.

–У меня давно уже начались,– с испугом сообщила Любка,– а это что-то другое, и больно очень.

–Надорвалась ты, девонька,– уточнила диагноз Лариса,– надо к врачу срочно. Так и до беды не далеко.

–Куды вас черт несет?– хмуро прикрикнул бригадир, увидев двух скотниц, направившихся к дороге,– еще не обед.

–Любку к врачу отправить надо,– огрызнулась Лариса,– надорвалась она.

–Надорвалась,– сварливо передразнил ее бригадир,– все уже тута надорвались. Развели, елки-палки, малолеток. Я вечером Клавке все скажу, что она зараза вытворяет.

Водитель не стал спорить с Ларисой и без лишних разговоров привез девочку к больнице, помог выйти из кабины, с неудовольствием посмотрел на кровавое пятно, оставшееся на сиденье, и поехал по своим делам.

Врач осмотрела Любку, сразу же определила причину кровотечения, крепко выругалась и оставила ее в больнице. Любке несколько раз в день кололи разные лекарства и запретили вставать с постели. Все это время девочка находилась в больнице, а Клава ни разу ее не навестила. Иногда к ней заходила баба Лукерья, которую приглашали принимать роды, один раз ее навестила Лариса. Они приносили гостинцы, и Любке хотелось навсегда остаться в этой палате.

Через неделю врач вызвала ее в свой кабинет, осмотрела и внушительно произнесла:

–Запоминай, девочка, что я тебе скажу. В течение года никакого физического труда, а о ферме вообще забудь, или у тебя никогда не будет детей.

–Так мать меня заставляет ходить на скотный двор,– заплакала Любка,– что я могу сделать?

–Да уж,– вздохнула доктор,– не мать у тебя, а палач в юбке. Я тебе в выписке напишу, чтобы тебя на тяжелых работах не использовали. Ты не матери, а бригадиру отдай.

–Ладно,– вздохнула Любка,– что же мне теперь делать?

–Доучись в школе и уезжай,– сурово сказала врач,– здесь тебе жизни все равно не будет.

Едва Любка появилась дома, Клава закричала:

–Ты почему не на ферме? Меня бригадир из-за тебя уже всю изматерил.

–Я больше на ферму не пойду,– сердито сказа Любка,– доктор запретила мне и бумагу выдала.

–Покажи!– приказала мать.

–Нет!– отрезала Любка,– доктор сказала бригадиру отдать.

–Ты хочешь, чтобы я вместо тебя на ферму ходила?– свирепо выкатив глаза, спросила Клава.

–Вместо меня?– с ненавистью выкрикнула дочь,– это я ходила вместо тебя. А теперь сказала доктор, у меня из-за тебя детей не будет. Может, ты и болеешь. Но ты меня, а не своего Вовика на ферму погнала. Все говорят, что даже мачеха к падчерице не относится так, как ты ко мне.

–Вот как!– подперев руки в бока, закричала Клава,– так убирайся из моего дома. Я тебя не держу.

Хлопнув дверью, Любка выскочила во двор и увидела Ларису.

–Здравствуй, Любочка!– весело крикнула та,– вижу, что уже выписалась. Пойдем ко мне в гости.

–Тетя Лариса,– со слезами на глазах бросилась к ней Любка,– заберите меня к себе. Я в доме хозяйничать буду. Я к этому делу привычная.

–Так мама будет недовольна,– смущенно сказала Лариса,– ругаться будет.

–Не будет, она меня из дома выгнала,– глотая слезы, пробормотала девочка.

–Я с ней сейчас поговорю,– неуверенным тоном произнесла Лариса,– тогда и решим.

Через несколько минут она вышла из избы со свертком Любиных вещей и портфелем с учебниками.

–Пошли,– позвала она Любку,– будем вдвоем жить. Клава не против.

Глава восьмая.

Любкиной радости не было предела. Она буквально летала по дому, тщательно подметая и вытирая мокрой тряпкой старую мебель, доставшуюся Ларисе от умершей матери. Порывшись в сарае, Люба нашла молоток, плоскогубцы и гвозди. Она подремонтировала шкаф, выкинула газеты, закрывавшие окна от любопытных глаз, и повесила занавески. Лариса, вернувшись с работы, только устало всплеснула руками.

–Ай, да мастерица, ай, да умелица. Такую развалюху во дворец превратила. Вот выдам тебя замуж, и будем все в этом доме жить.

–Нет, тетя Лариса,– грустно ответила девушка,– никто из парней ко мне даже близко не подходит. Вовка, по-прежнему, на всех углах глупости обо мне рассказывает.

–Дурак твой Вовка,– подтвердила Лариса,– после того, как ты ко мне жить ушла, мы с Клавой не разговариваем и не здороваемся. Как будто я виновата, что она тебя удержать не смогла. Ты хоть иногда к ней заходи. Дочь все-таки.

–Она не признает меня,– пожаловалась Люба,– я с ней здороваюсь, а она голову в сторону отворачивает. Зачем я к ней лезть буду? Зачем мне Вовкины оскорбления выслушивать?

–Может ты и права,– согласилась с ее доводами Лариса,– ты, если свободна, вечером помоги коров доить, а то я себя как-то не очень хорошо чувствую

–Так я одна управлюсь,– поспешила успокоить ее Люба,– вы полежите, липового отвара выпейте, а я ваших коров знаю. Подою и прибегу домой. Мне не привыкать.

–Спасибо тебе, Любаша, золотой ты мой человек,– растрогалась Лариса,– я прилягу. Может, к утру обойдется.

Однако к утру Ларисе лучше не стало, и врач увез ее в больницу. Люба с утра бежала в школу. У нее был выпускной класс, а днем шла на ферму, чтобы Ларисе зачитывались трудодни. Несколько коров, которых обслуживала Люба, заболели. Это было обычным делом, но ветеринар в эти дни находился в другой деревне, и одно животное подохло.

Тот час же по деревне поползли зловещие слухи о том, что Любка наговором сгубила корову, и теперь ждет, когда умрет Лариса, чтобы занять ее дом. Девушка шла по улице как зачумленная, все встречные шарахались от нее, старались не смотреть ей в глаза и переходили на другую сторону. Когда Лариса вернулась домой, ей сразу же сообщили об этих подозрениях.

–Совсем с ума сошли,– разозлилась она,– да Любка золотая дека. Чего вы всех собак на нее навешали. Оставьте ее в покое, ей со следующей недели выпускные экзамены сдавать.

Наконец, сдав все экзамены, Люба положила перед Ларисой аттестат, в котором в основном красовались тройки. Лариса одним взглядом оценила успеваемость девушки и печально покачала головой.

–С таким аттестатом в институт не сунешься,– сказала она,– да и здесь оставаться я тебе не советую. Люди, как с ума сошли. Оборотнем тебя кличут, в смерти коровы и в моей болезни обвиняют. Не будет тебе здесь житья, девонька, уезжай в большой город, поступи на какие-нибудь курсы. На кусок хлеба заработаешь. А я с тобой переписываться буду.

–Хорошо, тетя Лариса,– сдерживая слезы, выдавила из себя Люба,– я завтра соберусь и уеду, а то еще и вас обвинят в чем-нибудь.

На следующий день Лариса купила Любе билет до Алма-Аты, дала ей немного денег, проводила до вокзала, посоветовала никому не верить и не распускать нюни, обняла и крепко поцеловала рыдающую девушку. Подтолкнула к вагону поезда, стоявшего всего одну минуту на полустанке, со слезами на глазах помахала рукой уходящему составу и к вечеру вернулась обратно в сразу же опустевший дом.

В вагоне Люба разговорилась с пожилой женщиной, оказавшейся с ней в одном отсеке общего вагона, и рассказала ей, что хочет поступить на какие-нибудь краткосрочные курсы, чтобы быстрее начать зарабатывать себе на жизнь. Женщина внимательно слушала девушку, время от времени задавая вопросы.

–У тебя есть, где остановиться?– спросила она.

–Нет,– вздохнула Люба,– может, на вокзале как-нибудь перекантуюсь. У меня пока нет денег, чтобы койку снять.

–Меня зовут Зоя Яковлевна,– представилась женщина,– я работаю на курсах по подготовке нянь и воспитателей для детских садов. Хочешь быть воспитателем? Кстати, как тебя зовут?

–Любой меня зовут. А сколько времени учиться?

–Няней всего два месяца, а воспитателем целый год. Во время учебы получишь бесплатное питание, а вот с жильем посложнее.