Путешествие Чичикова в Италию и другие места

* * *

– У меня мундир златострунный завелся, как уже говорил, с эполетами. Из толстой нити парчовой узор нанесен на ткань, а на груди струны протянуты, чтобы можно было, как на арфе, сыграть и спеть что-нибудь душещипательное. Что касается звания, в документе написано: генерал-фельдсъегерь. Что за фельдcъегерь, обычно меня спрашивают. Новая должность, недавно введенная императором на сей случай.

– На сей случай! Ведь врете!

– Никак нет! Такой должности нет, а на нет и суда нет. Мало ли что сказал, пошутил, может быть.

– Продолжайте, продолжайте рассказ. О мундире потом.

* * *

«Мы здесь все беседуем, а что же еще один спутник молчит? О чем изволите думать? Над чем размышляете?»

«О чем думаю? Роман-плевок сочиняю».

«На кого вы плюетесь в романе, любезный?

«На себя. В зеркало, если позволите».

«Отчего же, плюйтесь сколько угодно, да только зачем, позволю спросить?»

«Я – дверь в неведомое, господа. Через меня входят духи в наш свет и выходят. Ходят туда и сюда, хлопают дверью. Я в них плюю».

«Для чего?»

«Собираюсь построить мост на тот свет для вторжения в иные миры с последующим завоеванием».

«Вам мало Сибири, господин завоеватель?»

«Сибирь велика и необозрима, а тот свет необозримей».

«Мудрено, весьма».

* * *

– Много пришлось поездить, чтобы обуздать характер свой необузданный. Не по мне в доме сидеть с женой и детишками, рассуждал я, разъезжая, как уже говорил, в генеральском мундире. Обыватели, когда видят мундир, в ступор впадают и думать уже не могут.

* * *

«Я, господа, пока говорю с человеком, беру его, как лилипута, и макаю мысленно в вино вниз головой. Кому повезло – в вино или в мед, а иных – в горчицу».

«Да кто вы есть такой, чтоб русского человека в горчицу вниз головой опускать?»

«Я Властелинов и этим все сказано. Фамилия моя соответствует сущности, а сущность – должности, а должность у меня не простая. Я, господа, – властелин мира! Спрашивают обычно, кто распорядился власти столько мне дать? Власти над миром не дают, а забирают, никто не решается взять, а я вот решился. Дал объявленье в газетах о взятых на себя обязательствах быть властелином, опроверженье не последовало, так и остался при должности. Охрану вперед отпустил, а сам, как Гарун Аль Рашид, путешествую инкогнито по владеньям своим. Приедем на станцию, велю вас выпороть».

«Это за что же?»

«Для забавы, из прихоти».

«Нету такого закону, чтобы людей пороть для забавы».

«Какой же я властелин, ежели не могу приказать. Полицейского пальчиком к себе призову и велю: голубчик, надобно господина вот этого посечь побольнее».

«А ежели спросит, за что?»

«Не твоего ума дело. Выполняй, что велел! Вы думаете, ослушается? Для него легче высечь, чем приказ подвергать осмеянию, я хотел сказать «сомнению».

«Ваше, ваше высочайшее величество, а нельзя откупиться от порки?»

«Ну, насмешили! Зачем мне ваши деньги? Я – хозяин всему, что хочу, то и беру».

«Ваше наивысочайшее величество, а помилуйте нас».

«Помиловать можно, живите, как жили, я – добрый».

* * *

– Прохвост все же, прохвост! Нету в вас лелеемого мной возрождения!

– Люблю пошутить, особливо с невежами. Еду в другой раз на перекладных из Мтищева в Нижний или еще незнамо куда, трудно вспомнить, столько было всего, а еще больше того, чего и не было, но могло быть, как уже говорил. Хотите расскажу о коте удивительном?

– Начните лучше рассказ о генерал-губернаторе, которого мой персонаж обманул! Надеюсь, его примеру вы не последовали.

– До губернатора еще доберемся. Долгая ночка будет, как у Шекспирезады.

– Кстати, о Шекспире!

* * *

«Сэр Вильям Шекспир?»

«В каком-то смысле».

«Не умничайте, господин Шекспир, вы не на сцене!

«Весь мир – театр, а я в нем – скоморох».

«Вы арестованы, и не паясничайте».

«Зачем меня арестовывать, я всегда под рукой».

«Чтоб не сбежали, господин скоморох».

«Куда ж я сбегу? Я ведь еще и артист. Я вообще прикован к театру, к Театру с большой буквы!

«Вы знаете, в чем вас обвиняют?»

«В написании аморальных сонет?»

«Отнюдь».

«Теряюсь в догадках».

«В написании противоправной пьесы».

«Какой именно?»

«Гамлет из Холмгарта».

«Вот те на! Всемирно известная пьеса!»

«Расцениваем как намек на царственную особу».

«Вы имеете ввиду Павла, Александра, Константина, или ныне царствующего?»

«Ныне царствующего».

«Позвольте, господа, – встает представительного вида господин в ближайшей к сцене ложе, – вмешаться в ваш разговор. Зачем вы несете отсебятину? Зачем вы оскорбляете публику? Играйте по тексту».

«Но так записано в тексте. Могу зачесть вашу реплику. Встает великий князь и говорит: „Позвольте, господа, вмешаться в ваш разговор“. Ну и так далее, что мы уже только что слышали. Весь мир театр, а мы в нем актеры, не так ли? И вы вовсе не князь, а актер, как и я, как и все. Фома Фомич, наш благодетель, из борделя явившись в подпитии, велел сыграть что-нибудь эдакое. Вот мы и играем…»

* * *

– Что за пьеса такая странная?

– Да это не пьеса, так скетч небольшой, импровизация без продолжения. В моем театре одного актера, я буду разными голосами изображать персонажей, с вашими схожими, а вы прозревайте обстановку и лица. Уж этим искусством вы лучше всех в нашем веке владеете. Как вы поняли, меня много раз принимали за особу значительную.

– Каюсь, однажды и я выдал себя за… угадайте наперёд за кого…

– За Пушкина, что ли?

– Никогда не догадаетесь, за себя самого.

– Ой, Николай Васильевич, расскажите, с ума сойду от нетерпения услышать от вас истуар…

Горе от ума

«По дороге из города N в черт его знает какую дыру, мне довелось разговориться с важной персоной. Дорожная атмосфера, сами знаете, способствует сближению. Лошади бубенцами звенят монотонно, ямщик лошадей своих наругивает – более от скуки, чем по необходимости. «Чтоб вашим внукам овса не видать! Чтоб вам самим без подков до Казани скакать! Чтоб вся ваша тройка строптивая разогналась да взлетела, аки птица безумная, да исчезла с глаз долой вместе с коляской постылой! – разъярялся ямщик, забывая о том, что сам на постылой сидит, как император на троне. – Чтобы у тебя все спицы повыскакивали!» – переходил он на коляску и добавлял кое-что непечатное. Особо он отмечал немцев, поляков, французов и англичан, коих он поносил всяческими словами – более всего за железные дороги. Они у него еще хуже лошадей оказывались, хотя хуже их, по его словам, никого в мире не было. За оконцем зима: солнышко, мороз. Поля алмазами усыпаны, как сказал бы поэт, хотя ежели оставить его в поле одного на морозе, так он любоваться природой не станет, а побежит к первой попавшейся избе греться, к той самой, какую он в своей поэзии превозносит, а в жизни презирает. Кстати, об алмазах! На груди у персоны из-под распахнувшейся шубы алмазы поблескивали на орденах.

– Позвольте полюбопытствовать, – обратилась персона от скуки ко мне, – что вы записываете в книжке своей записной? Великолепие описываете русской природы?

По правде сказать, я записывал речь ямщика. Уж больно витиеватая ругань неслась с облучков на все, что ни попадя. Особливо от него доставалось тем, до кого он своими кнутом не мог дотянуться, в том числе и до статуи бога Гермеса Трижды-противного, коего он видел в каком-то поместье за оградой лет эдак десять назад и посчитал демоном.

– Роман сочиняю, – отвечаю его превосходительству.

– Как называется сие сочинение?

– «Мертвые души».

– Мистическое что-нибудь или в поэтическом духе? – спрашивает персона.

– В сатирическом.

– Ах, в сатирическом?! Это интересно. Зачтите что-нибудь нам.

Я и прочел ему начало «Мертвых душ» о безымянных мужиках, обсуждающих достоинство брички Чичикова. Его превосходительство выслушал меня и говорит:

– Ерунда какая-то у вас получается. Вам поучиться сатире у Гоголя надобно. В «Ревизоре» у него совсем другое дело. Я вам тоже цитату зачту. Как там у него в начале? «Мой дядя слыл нечестным малым, а был, меж тем, честнейших правил. Когда ж наследство получил, он уважать себя заставил». Как сказано! Дядя стал-таки фигурою, а вот племянник не только не возвысился в нравственном смысле, но и упал, покатился, можно сказать, с лестницы вниз: его, оскорбившего всех своим поведением, из общества выгнали вон – на мороз! Ибо Господь умным ума не дает, а он умником слыл, и ему от ума было горе великое. Вот, сатира! Учитесь у Гоголя, молодой человек!» – сказала персона и более со мной не общалась».

Путешествие из Петербурга в Пекин

– В вашем рассказе, Селифана своего узнаю, вами описанного в точности. Большие доки – ямщики, да извозчики!

– С извозчиком глаз, да глаз нужен. Того и гляди обмишулит, хуже того – облапошит. В лес завезёт… и ограбит, мало того – заколдует, в лошадь превратит и будете в упряжке ходить до скончания века.

– Николай Васильевич, это уж слишком!

– Вием, небось, моим попрекнете и всеми прочими персонажами подобного вида и рода? Скажите еще, таких не бывает? Да, не бывают, однако, встречаются. В России такие бывают извозчики, каких во всей Европе не сыщешь.

– С извозчиками согласен, о чем могу рассказать. «Как прозывают тебя, болван?» – спрашиваю.

* * *

«Терезий Терентьевич меня прозывают, извозчик, как видите, а фамилия Тристаразов. От того, что рождался на грешной земле столько раз. Ампиратором Неврой бывал, а то и маркизом известным…»

«Поймали недавно маркиза, шулером оказался. Стало быть, ты из-под стражи сбежал?»

«Каюсь, сбежал, из Шарантона. Слыхали, о месте таком?»

«Да ты и впрямь умствовать научился, мерзавец!»

«В свое время Платоном был, многому от него научился. Кем только не перебывал, прежде чем…»

«Дураком умудрился родиться в России».

«У всяческого народа одна видимость в назначении свыше, а у нашего планида на спине, и мы, наподобие Атланта единого, идем с ней незнамо куда».

«Да как же он, ваш Атлант, не слезая с печи, идти еще куда-то умудряется?»

«Метахвизика тут, ваше благородие, сугубая. Проезжий немец за меня пуд серебра отдавал за то, чтобы я в академии у них про себя рассказал. Вы, говорит, Уникаль! Ну, тут наш барин его и спрашивает, что, мол, он думает о русском помещике, ежели даже ничтожество, вроде меня – Идеаль? Немец возьми и скажи: помещик, мол, ваш ленив и не отёсан. Ну, тут, как был, так меня и не стало. Прыгнул в оконце и деру дал в лес – купчишек останавливать, а оттедова вскорости в Петельбург. Теперь вот с кафедры своей извозчичьей выступаю – „будизм“ проповедую. Народ пробуждаю от спячки».

* * *

– Павел Иванович, вы лучше признайтесь, когда черт надоумил вас души скупать?

– Да, погодите вы с вашими душами, все еще впереди. Живых предостаточно. Не скоро сказка сказывается, а уж, если поехали, то держись!

– Куда направляемся?

– Во Францию, скажем. В путешествие отправимся из Петербурга в Париж с заездом в Прагу, Парму, Пергам, Пятигорск и Пекин.

– Далековато, однако!

* * *

«Где это я, господа?»

«Как это где? В почтовой карете, в омнибусе, можно сказать».

«Куда направляется сей экипаж?»

«Из Петербурга в Париж».

«Из Петербурга, говорите? Должно быть, я тоже оттуда. Вот только себя позабыл».

«Да это со сна. Проснулись и никак не придете в себя».

«Батюшки светы! Что творится! Да я все еще сплю, а вы, господа?».

«Мы играем в пьесе Крамольника „Путешествие из Петербурга в Пекин“. Как сидели в карете, так и сидим, понимаете?»

«Да, понимаю, то есть, нет, не совсем».

«Беседуем, а спектакль идет своим ходом, как верблюд по пустыне».

«Куда направляется сей…»

«Верблюд? В Багдад, разумеется, а мы из Парижа, как сказано в пьесе, в Пекин».

«Сами вы кто?»

«У автора сказано, куда направляемся и откуда, а вот, кто мы, не сказано».

«Господа, вот объясненье всему! Не только я, но и вы не можете вспомнить о себя ничего. Что ж получается? Нас посадили в карету: поезжайте, куда глаза глядят, а там, будь, что будет. Нет, так не пойдет. Давайте-ка выйдем на первой же станции и заявим в полицию на Крамольника. Пускай объяснит, кто мы, куда и зачем!»

* * *

– Николай Васильевич, а вы заметили в том экипаже меня?

– Вас не заметить нельзя.

– Хотите продолженье услышать?

– Начните лучше рассказ о генерал-губернаторе, которого вы обманули.

– До него еще далеко, страниц эдак тридцать.

Дневные красавицы

– О, за разговорами не заметили, как уже прибыли. Добравшись, наконец, до Парижа, зайдем пообедать в ресторан с подходящим названием «Олений парк» на Элизейских полях с такими красотками, коих в Киеве даже не сыщешь. В Италии, разве что!

– Ох, уж мне эти рестораны парижские!

– Согласен, что «ох!» Проходит по залу эдакая неземной красоты красавица, кою встретить-то можно на три жизни лишь раз. Проходя мимо, Цирцея за шнурок на плечике дернет, от чего прогалина на мгновение открывается от шеи до пупка. Ослепив посетителя своей наготой, достает визитку и кладет ему на ладонь. На ней – цена, превышающую стоимость замка дворянина средней руки. Замок того дворянина стоит на скале…

– Если приблизить окно усилием мысленным, либо подзорной трубой, можно различить домочадцев, собравшееся за праздничным столом…

– Не ведающих о том, что замок их заложен хозяином дома с целью оплаты той самой Цирцеи Германтской, после чего не на што жить буде семье.

– Экий вы, право, циник, фантазер и фигляр!

– Отнюдь, – реалист! К тому ж, от такого же фразера и слышу.

– Ох, уж мне эти французские рестораны! Думы навеивают неблагочестивые. Мог бы денег занять у друзей, чтобы семье на полгода жизни хватило, а там они сами своими руками начнут плести кружева, подшивать наволочки или каштаны поджаривать и продавать. Никто с них после такого несчастья не потребует долги отдавать… без расписки полученные на честное слово!

– У французов – на честное слово! Николай Васильевич, вы меня удивляете! Занял с расписками, как и положено, и по второму кругу к Цирцее направился. Для постоянных клиентов скидки у нее бывают солидные.

– Тьфу на вас, тьфу, не в прямом смысле, а в осуждение! Нет, не вижу я у вас возрождения!

– Вы меня и в монастырь бы отправили! Представляю эдакого пузанчика с холеным лицом, попорченным скудной бородкой, посреди толпы кликуш с трещотками в руках и с «живый помощи» на одежде для разгона бесов, а также юношей, удрученных рясами, с глазами, горящими революционным огнем. Ну, насмешили!

– Лучше расскажите, что с мертвыми душами?

– Да погодите вы с вашими душами! Опять вы о них! О живых не все еще сказано. Если пожелаете, сегодня же отведу вас в бордель с красотками такими, как и у нас здесь, в ресторане. Вот они выбегут сейчас из-за портьеры и канкан спляшут для привидения в настроенье игривое.

– Вот он грех в самом разгаре!

– Ножки красивые кажут, к тому же в чулках, ничего в них греховного нет. Мордашки – само очарование, губки, что клубничины спелые. Глазища огромные…

– Вот в них – сосредоточенье греха! Смотрит, как будто сосульку в сердце втыкает. От них никуда не денешься, туда – сюда ими водят, подмигивают…

– Ну, это те, кто умеет кокетничать.

– А затем вперяется в тебя эдаким взглядом пронзительным… словно ведьма в Фому!

– Экая невидаль, вы лучше взгляните в глаза Прасковье Федуловне Скрябиной, той, что на рынке в Пятигорске подралась с цыганкой на днях, поспорив за цену на баклажаны. В прошлом, де, годе были одни, а нынче другие. В противоположность тому возьмите Анну Петровну Рамбову, крутобёдрую паву. Мороз по коже идет от красоты такой изобильной. Не идет, словно лебедь плывет. «Зачем меня брать и куда?» – вопрошает она. Для восхищения красотою невыносимой. Глаза у нее, не глаза, а глазища. Все замечает. Увидит красивую женщину, хмыкнет: «Пфи пфи пфупф!» – и плечиками так поведет с возмущением. «Тоже мне, фря!» – подтверждает служанка и распахнет кацавейку, а там – зеркало. Анна Петровна взглянет на себя в зеркало, и у нее настроение сразу же улучшается.

– Далековато заехали.

– Обещали до Пятигорска добраться, вот и заехали. Отправимся теперь по оставленному адресу во дворец Цирцеи французской! Соколом мысль выпускаем, и мы уж на месте. По стене залы округлой проходит спиральная лестница, и по бордюру той лестницы с небес голубых на потолке скользит на подушечке, круги совершая, сама Красота! Без всего! Прямо в руки, ловите! Вот и вы ручками дернулись красавицу подхватить. Красота притягательна! О чем и ваша «Римская красавица».

– Попрекаете, что «Рим» не дописал до конца. Что на моем месте вы бы придумали?

– А тут и придумывать нечего, все по вашим рассказам разбросано. Соединить только нужно.

– Соедините, а я вас послушаю.

Римская красавица

– Чудный город Рим…

– Вначале сюжет, арабески потом.

– Описанный вами князь приезжает из Парижа на похороны отца и в первый же вечер видит за окном неописуемой красоты танцовщицу, пляшущую на повозке в окружении цирковых уродов. Он пытается пробиться к ней сквозь толпу, но, задержав взгляд на уличном художнике, рисует карандашом на бумаге красавицу, упускает плясунью.

– Павел Иванович, а вы меня там не заметили?

– Заметил господина в зеленом цилиндре и сюртуке, идет по тротуару и время от времени останавливается и начинает тростью разгонять попрошаек. «Кыш, мелкота безобразная!»

– В синем цилиндре, в фиолетовом даже. Стою за спиною художника и направляю руку его, а он от меня отмахивается свободной рукой, как я до того от мальчишек. Тем временем беру перо и в блокнотик его описую.

– Чернильца, где взяли?

– С собою ношу, как иные табакерку или фляжку с мартиной.

– В толпе ведь толкают.

– Потому и не дописал, что дальше случится. Продолжайте.

– Измышлив девочку, похищенную цыганами в детстве из знатной семьи, князь нанимает на её поиски частного сыщика. Стоит также сказать несколько слов о обстоятельствах знакомства мсье Дюпена с князем.

– Долгая история?

– История, хотя и уводит повествование в сторону, однако, уместна для упоминания. Изложить?

– Разумеется. Для чего же мы здесь собрались, как ни выслушивать друг друга.

– Есть такая категория воровок – клептоманки. Воры обычно сбывают товар и, если у вас умыкнули, что-то вам дорогое, можно найти у скупщиков, а к этим, как попало, так и пропало, поскольку каждая вещица им дорога, как награда, орден за ловкость и отвагу. Наш сыщик пробирался по ночам в дома любительниц воровать среди дам высшего света, забирал украденные драгоценности и отдавал за вознаграждение пострадавшим владельцам.

– Во время посещения дома воровки Дюпен, полагаю, и познакомился со своим будущим нанимателем.

– Мадмуазель V будучи в гостях у мадам W, попросила примерить колье. Зная репутацию мадмуазель, мадам после ее ухода тщательно проверила наличие камней. Понимая, что навсегда расстается с любимым украшением, предназначенным на продажу для покрытия долга, мадам в последний раз решила надеть вещицу на бал и попала в ловушку. В какой-то момент распахнулись окна и двери, и от сквозняка погасли все свечи на люстрах. От рассыпавшихся жемчужин танцующие стали падать. Выбравшись из кучи упавших гостей, мадам сразу же обнаружила отсутствие колье. Недаром оно побывало в руках мадмуазель. Дюпон откликнулся на слезную просьбу мадам, забрался ночью в дом отца мадмуазель V и увел драгоценности.

– Благородным разбойником оказался полицейский.

– Князь, будучи в гостях у отца воровки, известного аристократа, просидел всю ночь в библиотеке. Когда увидел человека в маске, снял пистолет со стены и предложил незнакомцу объяснить причину присутствия в доме. «Снятый со стены пистолет, – отметил Дюпен, – имеет шанс быть заряженным в одном случае из ста, отчего, упавши на сцену у Верди, стреляет и, надо же, попадает в того, кого по сюжету потребовалось, чего, разумеется, в жизни не бывает, если не подготовлено буде заранее. Шансов, как видите, у вас маловато, а вот мой заряжен. Давайте положим пистолеты на стол, и я расскажу вам историю изъятого мною предмета». Несмотря на то, что вор ничего не взял, не считая украденного ожерелья, мадмуазель V подала заявление в полицию, что в её дом забрался грабитель, в котором слуга признал мсье Дюпена, однако, на опознании запутался. Несмотря на давление мадмуазель V, префект полиции Видок согласился с тем, что описанная князем внешность ночного посетителя совпадает с обликом Люпена – известного вора.

– Понятно.

– Надеюсь, читателю – тоже. Невнимательный читатель обычно путается, когда на сцене более трех персонажей. Видок, зная подоплеку дела, предложил Дюпену уехать на время из Франции подальше от мести знатной воровки. Таким образом он оказался в Риме, где вновь встретился с князем, который нанял его пару страниц назад.

– Прихотливая история. Не всякий читатель справится с густо сплетенным узором событий.

– В первую очередь сыщик отыскал художника, сделавшего карандашный набросок Анунциаты – так князь нарек исчезнувшую танцовщицу. Художник, назовем его Карло Карлини, отказался продать князю зарисовку красавицы и не позволил сделать с нее копию. Недолго думая, сыщик нанял еще одного художника (оставим его без имени), чтобы тот забрался в квартиру Карлини в его отсутствии и сделал несколько копий рисунка для раздачи мальчишкам, занимающихся поисками красотки. Копиист оставил скопированный рисунок хозяину, а оригинал забрал с собой, а также умыкнул портрет старика с едва проглядывающими глазами под слоем грязи.

– Так-так, вот уже и до «Портрета» моего добрались.

– Чуть-чуть только коснемся его.

– Копиист, полагаю, неожиданно выиграл огромную сумму в лотерею и уехал из Рима, лишив Карлини удачливости в делах.

– Вы в точности следуете канве моей версии рассказа. Тем временем Карлини разместил в газетах объявление о поисках пропавшего рисунка, и на его призыв откликнулся Дюпен. В комнате нанимателя сыщик обнаруживает стоящую у стенки картину с полустертым изображением дамы в призывной позе. Она была продана на аукционе, владелец вскоре был убит, а холст вырезан из рамы и исчез. Когда сыщик намекнул на сомнительное происхождение полотна…

– Действительно, поди разбери, оригинал то или копия.

– Карлини поморщился и небрежно отметил: «То копия, она ничего не стоят, отработанный материал». Вследствие приема лауданума и воздействия музыки, признался он, наконец, видел, якобы, как женщина на портрете оживает, но после дюжины сеансов эффект стал пропадать. Изображение на картине стерлось от его взглядов, находящегося в свою очередь под…

– Демонического взглядом старика с моего «Портрета».

– Выхолостив пару портретов, Карлини вынужден был перейти на изображение плясуньи.

– Что же случилось с самой плясуньей.

– Сыщик предпринял несколько шагов, для поисков Анунциаты. «Объект ваших желаний – сообщил он князю, – на самом деле зовут Ангелина, однако, она далеко не ангельского характера. По вечерам красавица танцует в голом виде фламенко в дворцах римской аристократии. Мне не по карману такого рода развлечение, однако, спрятавшись в шкафу, однажды вечером подглядел танец бесплатно, после чего едва ноги унес из дворца». Неужели у князя, спросите вы, не возникло желание похитить Ангелину у циркачей?

– Вызволить из плена, лучше сказать.

– Возникало, да только неоткуда стало ее похищать. В одну ночь циркачи были убиты, а красавица получила статус жрицы в масонской ложе «Триумф Бафомета», и на публике более не появлялась. «Необходимо, – сказал Дюпон, – розыски её прекратить, оригинал рисунка вернуть владельцу, а себе оставить копию». Князь просит оставить подлинник еще на несколько дней. Под мелодию из музыкальной шкатулки он принимается медитировать на зарисовке красавицы. В какой-то момент изображение окрашивается и оживает. Оказавшись апсарой, красавица выходит из портрета в чем мать родила и под звуки кастаньет начинает плясать фламенко. В какой-то момент, проделав сальто-мортале, чертовка запрыгивает на плечи зачарованного князя, сжимает его голову ляжками и летит над домами, лесами, горами, руинами.

– Не дай Бог!

– Не ваших ли персонажей способ передвижения по воздуху? Чем окончить роман, решайте сами, у вас в достаточно художественных средств, чтобы разукрасить сюжет колоритом Рима.