Другая жизнь. Мистика

Ночная княгиня

Княгиня вышла в полночь, когда все уже собрались. Подали шоколад и засахаренные фрукты. За окнами подвывала ненастная осенняя ночь, а в доме на Миллионной всё только начиналось.

Ей только что исполнилось 37, однако никто из присутствующих не дал бы ей такой возраст; живые и яркие черты лица никак не могли принадлежать женщине старше двадцати трёх! Шикарные черные волосы блестели в свете огней, глаза были юны и задорны, а матовая кожа нежна и чиста, как у юной девушки. Возможно, это искусственное ночное освещение скрывало мелкие недостатки, свойственные её возрасту и продлевало её затянувшуюся младость. Но в свете вокруг её персоны ходили весьма противоречивые слухи, связанные с её «вечной молодостью», большей частью невероятные.

Пушкину шёл 19-й год, он только что вышел из Лицея, мгновенно вкусил все запретные плоды долгожданной свободы, и слово «возраст» для него ничего не значило. Сумасбродная красавица, сплошь и рядом нарушавшая светские правила и привыкшая открыто говорить всё, что думает, полностью завладела его воображением. Это, впрочем, не мешало ему волочиться за другими дамами и предаваться утехам с доступными красотками. Сумасшедший темперамент не давал покоя, а кружок друзей-гусар, с которыми он сошелся ещё в Царском Селе, всячески подогревал его тягу к плотской любви. Юного поэта то и дело видели входящим в тайную квартиру Нащокина, которая, по слухам, держалась хозяином специально для развлечения друзей. Они могли приезжать туда когда и с кем угодно.

Да уж, кто-кто, а юный Пушкин умел прожигать жизнь! Вино, смазливые красотки, весёлые пирушки с друзьями – во всём этом он участвовал охотно и с живостью, написав как-то:

 
«До капли наслажденье пей,
Живи беспечен, равнодушен!
Мгновенью жизни будь послушен,
Будь молод в юности твоей».
 

Горячность юности плескала через край. Пушкин успевал не только кутить и предаваться разврату, но и писать остроумные эпиграммы, которые, словно острые клинки, жалили тех, на кого были направлены, вызывая у просвещённой и жаждущей перемен публики восторг и одобрение.

Впрочем, всё это нисколько не препятствовало его еженощным появлениям в особняке княгини Голицыной. Княгиня была магнитом, который притягивал не столько плоть, сколько ум и душу. Её хотелось слушать, хотелось видеть в её глазах восхищение, восторг, интерес, хотелось дышать с ней одним воздухом.

В доме Голицыной собирались по-настоящему интересные, глубокие люди, говорившие не столько о культуре и поэзии, сколько о политике, конституции и либеральных идеях. Пушкин, словно губка, впитывал всё это вольнодумие, выдавая на утро очередной памфлет или эпиграмму, которые тут же становились известны всему Петербургу.

Он посвятил княгине несколько пылких стихотворений, одно из которых – «Краев чужих неопытный любитель» – было встречено ею с особенной благосклонностью. Однако, как он ни пытался обратить её внимание в чувственную сторону, всё, чего он добился, это позволение целовать её обнаженную руку при встрече.

Для Пушкина это было не просто мало – это было чертовски ничтожно! Он чувствовал себя смертельно влюблённым и изливал томящий сердце жар в стихах и развратных вылазках в квартиру Нащокина. Всё это помогало мало. Душа просила взаимности, а её не было. Так ему казалось…

Однажды зимней ночью он как обычно был у княгини и пожирал её глазами, стоя у фортепьяно. Гости рассуждали о возможностях либерализации российского общества, кто-то лениво музицировал; потрескивали свечи в канделябрах и дрова в камине. Слуги разносили бокалы с вином и коньяком; по зале уже распространялся запах ужина, который обычно подавали в два часа ночи. Княгиня казалась слегка взволнованной, её черные глаза сверкали, отражая отблески свечей. Она пристально смотрела на влюбленного юношу, и во взгляде её читалась какая-то необычайная чувственность. В воздухе искрило как перед грозой. У Пушкина зашлось сердце. Ему вдруг подумалось, что сегодняшняя ночь будет особенной.

– Друзья! – воскликнул он неожиданно сам для себя. – Позвольте мне прочесть стихотворение, которое я посвятил прекрасной хозяйке этого дома и вдохновительнице наших приятных вечеров!

Гости оживленно загудели. По удачному совпадению в этом момент слуги внесли в залу подносы с аперитивом, и кто-то тут же предложил тост за прекрасную и «вечно юную» княгиню.

С фужером в поднятой руке и вдохновением в голосе Пушкин прочёл своё посвящение, особенно выделив последние строки:

«С кем можно быть не хладным, не пустым?

Отечество почти я ненавидел —

Но я вчера Голицыну увидел!

И примирён с отечеством моим!»

Гости восторженно зааплодировали – стихотворение невероятным образом отражало настроения сложившегося вокруг княгини кружка; затем гостиную наполнил звон фужеров. Княгиня смотрела на юного поэта ласково и страстно. Этот взгляд невозможно было истолковать иначе. Окрылённый, он едва вытерпел ещё два часа в компании с неспешащими расходиться гостями.

В четыре утра они остались одни, и он упал к её ногам.

***

На улицу Пушкин вышел, когда рассвело – а рассвет в январе не скорый. Утро выдалось солнечным, ясным, и возможно, строчки про мороз и солнце, которые он положил в стихи много лет спустя, пришли ему на ум именно на скрипучей от снега Миллионной…

***

…Днём графиня Врасская – полячка, жившая у княгини Голицыной в компаньонках – придя к ней в спальню с традиционной чашкой чая, застала её плачущей.

– Что случилось, душенька Евдокия Ивановна? – встревожено спросила Врасская, припав к постели княгини.

– Ах, милочка, что я натворила… – с душевной мукой воскликнула Голицына и отвернулась. – Пропала моя молодость! Быть предназначенному… Ты ведь знаешь, что предсказания Мари Ленорман всегда сбываются!..

Врасская знала. О даре Ленорман судачила вся Европа. Говорили, что гадалка, предсказавшая смерть Марату и Робеспьеру, а также разгром и ссылку Бонапарту, никогда не ошибалась. Княгине она предсказала смерть глубокой ночью, и с тех пор Голицина взяла за правило вести ночные приёмы, отсыпаясь днём. Но о чем она говорила сейчас, Врасская не понимала.

– О каком предсказании ты говоришь, душечка? – испуганно спросила полячка.

– Ты ведь знаешь, что я была у Ленорман. После нашего с ней разговора ночь вызывает у меня ужас. Я так боюсь остаться одна и уснуть! Потому и гостей по ночам принимаю – и это мне ничуть не в тягость. Но было и ещё одно предсказание…

Княгиня села в постели и посмотрела на полячку с невыразимой печалью. После ночи любви она выглядела потрясающе свежо.

– Ленорман сказала, что я сохраню свою красоту и младость до тех пор… пока не поддамся искушению провести ночь с юношей в два раза моложе меня. Дословно она сказала «jésus inspiratrice», и я подумала почему-то, что речь идёт о каком-то семинаристе, юном церковном служителе. Эти её слова совершенно вылетели у меня из головы. И только сегодня утром я поняла, что её загадочная фраза означала «юноша-поэт». Поэт!.. Понимаешь?! Всё кончено, отцвели мои дни… – графиня в изнеможении откинулась на подушки и глухо зарыдала.

Она пережила Пушкина на целых 13 лет. Но уже через семь лет после описываемых событий современники отзывались о ней не иначе, как о «страшно безобразной старухе». Прорицательница Ленорман никогда не ошибалась.

Чижик-пыжик

У первого Инженерного моста, под которым из Фонтанки вытекает Мойка, гудела весёлая толпа – к постаменту над рекой приваривали очередного Чижика-Пыжика. Взамен украденного пару месяцев назад.

– И чего их крадут всё время, этих чижиков? – спросила вслух какая-то задорная девчушка.

– Говорят, они счастье в дом приносят, – с видом знатока ответила солидная дама.

– А разве счастье может быть краденым? – тут же откликнулась неугомонная девочка.

Спонсор, оплативший изготовление новой птички, скромно стоял в стороне, наблюдая за возвращением легенды. Это был хорошо одетый мужчина лет сорока пяти, c седыми висками и с усталым взглядом, немного смягчаемым линзами элегантных очков. Рядом с ним оживлённо спорили парень и девушка лет семнадцати.

– Я знаю, что если монетка останется на постаменте рядом с Чижиком, то желание исполнится. Я уже загадала, кстати, как приварят его, давай подойдем, – девушка была полна решимости.

– Ага, желание алкашей, которые потом на лодке подплывают и собирают все эти монетки, – резонно заметил парень.

– Какой ты неромантичный, – фыркнула девушка и вдруг повернулась к «спонсору».

– Мужчина, скажите, ведь Чижик-пыжик исполняет желания?

Мужчина взглянул в обращенные к нему ясные глаза юной красавицы и вдруг почувствовал непреодолимое желание заговорить. Однако ответил коротко:

– Исполняет. Только не все и не всем.

– А как думаете, моё исполнит? – в голосе девушки не было ни капли жеманства, и мужчина широко улыбнулся ей в ответ.

– Ребята, вы такие юные, красивые, настоящие, – сказал он, – исполняйте свои желания сами! Зачем вам эта медная птичка?

В его голосе было что-то такое, что собравшаяся уже было отойти девушка вдруг передумала и снова спросила:

– А Вы загадывали желание над Чижиком-пыжиком?

Мужчина вздохнул и ответил:

– Да, загадывал. И оно даже сбылось.

– Расскажите, расскажите! – начала просить девушка. Даже её хмурый парень взглянул на мужчину с интересом и придвинулся поближе, явно рассчитывая услышать нечто увлекательное.

– Что ж, расскажу… – мужчина снял очки и потер переносицу. – Со мной случилась странная история, ребята. Несколько лет назад я попал в большую беду. Я потерял дом, семью, работу… Потерял буквально всё, даже документы. Бродяжничал по стране. Где мог, зарабатывал на хлеб, где не мог – крал то, что плохо лежит. Выпивал со случайными компаниями, был неоднократно бит, потерял все зубы. К сорока годам превратился в старика-бомжа…

Девушка и парень недоверчиво переглянулись. Мужчина перехватил их взгляд и усмехнулся.

– Да, всё именно так и было. Из песни слова не выкинешь. Однажды я добрался до Питера и прибился тут к одному местному «клошару» Семёнычу, который первым придумал просить у Дворцового моста милостыню «на бухло». Народ смеялся и неплохо подавал – практически каждый день мы были и сыты, и пьяны. Однажды от Семёныча я услышал байку о том, что если бросить монетку и с первого раза попасть ею Чижику-пыжику на хвостик, то всегда будут деньги на выпивку. Только бросать надо в белую ночь – а точнее в полночь. Ну и запала мне эта мысль в голову…

Мужчина смотрел куда-то вдаль, видимо восстанавливая в памяти события прошлых лет. Парочка слушала его, позабыв обо всём.

– Дождался я белых ночей и с кульком мелочи отправился к Мойке. Гуляющих было много, но ровно в полночь я, растолкав всех, уже метился пятаком в птичку. Руки тряслись от постоянного перепоя, и я не попал… В ту ночь я кидал монеты вниз, пока они не закончились… На следующую ночь пришел снова, но удача опять была не на моей стороне. Целую неделю я по ночам ходил на Мойку, а днём отсыпался рядом с Семёнычем. Придуманная им формула выманивая денег у туристов работала безотказно и к ночи у меня всегда была горсть мелочи для очередной попытки.

На тринадцатую ночь мне, наконец, повезло. Придя к Чижику-пыжику, я взмолился: «Пусть у меня всегда будут деньги на бухло!» Ночь выдалась светлая, людей вокруг почти не было, да и руку я к тому времени натренировал. И первая же монетка, брошенная вниз, упала ровно на хвост Чижику.

– И что, сбылось?! – ахнула девица.

– Да! Теперь у меня полно денег. Вот только пить совсем не тянет, – грустно ответил мужчина.

– Но почему? Вы закодировались? – девушке было страшно любопытно.

– Нет. Некогда, – с тоской ответил мужчина. – Проклятые деньги отнимают всё время. Алкоголь не употребляю совсем… На днях приехал в Питер по делам и решил повидать Семёныча. Нашел его там же, рядом с замызганной фанеркой, на которой написано «Люди! Не проходите мимо! Дайте денег на бухло!» Он меня сначала не узнал – а когда узнал, засмеялся и сказал, что согласно легенде, если Чижик-пыжик и выполняет желание, то только то, которое высказано в первых шести словах просьбы…

– Но как же Вам удалось так сильно поменять свою жизнь? – не унималась удивленная рассказом девушка.

В этот момент толпа на набережной зааплодировала и стоявший рядом оркестр грянул мелодию «Чижика-пыжика» – видимо, металлическая птичка была, наконец, приварена к постаменту. Парочка засмотрелась на музыкантов, а когда повернулась к своему необычному собеседнику, его уже не было рядом. Лишь с обочины сорвался с места и умчал вдаль новенький Майбах, в заднем окне которого мелькнуло мужское лицо в элегантных очках.

Однажды на Невском

Вадим уверенно толкнул дверь ресторана. Сегодня был праздник пятницы, и он знал, что для него оставлен уютный столик в углу у окна. Бармен улыбнулся и кивнул как другу, хостес обнажила все свои 32 зуба и радостно залопотала: «Добрый вечер, Вадим Сергеич, меню будете смотреть или так закажете?!» Он, конечно же, выбрал второе.

По пятницам он любил расслабиться и всегда чётко знал, чего хочет. Сегодня ему хотелось пару рюмок текилы и кусок мяса средней прожарки. Подумав пару секунд, он добавил к заказу лимон, маслины и карпаччо. За окном медленно шевелил автомобильными течениями Невский проспект, мимо витрины ресторана не торопясь проходили люди, заведения общепита по ту сторону улицы ломились от желающих что-нибудь съесть или выпить – Питер сбавил темп и перешёл в расслабленный ритм уикэнда.

Где-то совсем рядом залепетал малыш. Вадим отвернулся от окна и сфокусировал взгляд. В отдельном зале за сверкающей стеклярусом шторой заседала небольшая компаний с ребёнком, который то и дело дёргал завесу, отделяющую комнату от общего зала.

– Вадимка, ну-ка отойди от занавески! Нельзя! – раздался звонкий грудной голос, от звука которого Вадим почему-то вздрогнул. То ли среагировал на своё имя, то ли голос показался знакомым…

Не отдавая себе отчёта, мужчина поднялся с мягкого кресла и подошёл поближе. Сквозь блестки ширмы он увидел небольшую компанию, стоящую у стола: трёх мужчин, двух женщин и малыша. Одна из женщин – та, которая окликнула малыша – казалась смутно знакомой. Это была интересная блондинка лет 35-ти в ярко-васильковом платье и белом шёлковом болеро, прикрывающем плечи. Аккуратно подкрашенные глаза сияли в свете ресторанных светильников, споря с блеском голубых топазов в её ушах. Усадив мальчика за стол, она о чём-то с улыбкой разговаривала с мужчиной, похожим на испанца. На столе стола ваза с букетом белых роз и Вадим решил, что компания отмечает чей-то день рождения.

– Вадим Сергеич, Ваш заказ, – услужливый голос официантки заставил его опомниться.

Мужчина вернулся за свой столик, раздосадованный тем, что его «застукали» за несвойственным ему занятием. По пятницам он обычно был погружён в наслаждение пищей и созерцание вечернего Невского; даже телефон отключал, чтобы не докучали.

А докучать было кому, даже в «священные» пятничные вечера. Если тебе 47, и ты возглавляешь питерский офис национального монополиста, то о личном пространстве и тихом отдыхе можно только мечтать.

Да, Вадим Сергеич успел многого достичь к своему далёкому ещё от пенсионного возрасту. Должности, деньги, связи – всё липло к нему легко, играючи. Ему многие завидовали, не подозревая, что он вкалывает почти круглосуточно. Пару раз Судьба протягивала ему руку помощи в лице влиятельных покровителей, но в значительной мере он добился всего сам. Вот и сегодня он смотрел на свой припаркованный на тротуаре «Лексус» и думал о том, что пришла ещё одна осень и пора ставить себе новые амбициозные цели, тем более, что предпосылки для этого есть… Хотя нет, сегодня он думал совсем не о целях. Он думал об улыбающейся белокурой женщине в васильковом платье и белом болеро.

За свою жизнь он знал много разных женщин – красивых и не очень, ослепительных и скромных, шикарных и простушек, преданных и продажных. Если не считать случайных связей, в его мужском портфолио было две официальные жены и чёртова дюжина любовниц. Мало кому из них удавалось изменить ход его мыслей. А этой белокурой незнакомке удалось. Или во всём виновато совпадение имён? Она назвала сына «Вадимкой», и его это почему-то зацепило. Вот если бы она была брюнеткой, тогда Вадим Сергеич возможно бы удивился совпадению всерьёз. Была в его жизни черноволосая красавица, память о которой хранилась где-то очень глубоко, в тёмных уголках его сознания. И которую он старался лишний раз не вспоминать – слишком ранили эти воспоминания, каждый раз пробивая брешь в его чётко выстроенной модели бытия.

…Ему тогда было 22, ей 18. Наверное, это была первая любовь, а может и что-то более сильное, роковое, потому что с самой первой минуты знакомства вокруг них происходило что-то невероятное. Они были студентами, случайно встретившимися в студенческое лето – для неё первое, для него – последнее.

То далёкое лето, проведённое недалеко от Валдая, не вытравливалось из памяти ничем – ни жаркими ночами вечно знойной Кубы, ни красотами испанского побережья, ни летними приключениями на Лазурном берегу. Все эти поездки были словно выцветшие акварельные списки с вечного шедевра великого мастера…

В то лето всё было настоящим. Он – без пяти минут физик-ядерщик, стройный, подтянутый. Она – вчерашняя школьница, только что ставшая студенткой мединститута. Два студенческих лагеря – московский и питерский, разделяемые речушкой со странным названием Мста, по вечерам кочевали, соединяясь то в одном живописном месте, то в другом. Август выдался жарким и солнечным, с теплыми мягкими ночами. Были там и костры, и гитары, и импровизированные танцы, и даже поцелуи под луной—куда же без них.

На примете у Вадима уже была пара симпатичных девушек, когда в московском лагере вдруг появилась Лола, на несколько дней опоздавшая к началу практики. Сочетание черных волос и светлых глаз произвело ошеломляющий эффект. Он забыл про все свои ранее намеченные «объекты» и окружил девушку вниманием и заботой, не оставив шанса для чьих-то ещё посягательств.

С первого дня они, встречаясь, держались за руки. Он говорил – она слушала. Иногда смеялась. Чаще просто улыбалась и смотрела на него восхищённо и доверчиво. У них была всего неделя до конца его практики, и эту неделю они провели вместе, всё сильнее проникая в души друг другу… Их встреча была бы обычной лав-стори, если бы не странные знаки, то и дело тревожными нотами врывающиеся в их идиллию. То костёр внезапно вспыхивал ярким пламенем и опалял Лоле чёлку. То вдруг резко обрывалась струна на гитаре, стоило её взять в руки Вадиму, и ранила его пальцы до крови. То им снились одинаковые кошмары, в которых Лолу уносила огромная птица, а Вадим пытался вырвать её из гигантских когтей. Однажды, когда тёмным вечером они, разувшись, сидели у воды, в секунду налетел шквальный ветер, заставивший их сильнее прижаться друг к другу. А когда порыв стих, оказалось, что Лолины кроссовки унесла река, обычно тихая и спокойная… Это продолжалось и продолжалось, но с беспечностью юных и влюблённых они не придавали знакам внимания.

У Вадима уже были женщины; Лола же сказала, что дальше поцелуев ни с кем не заходила; его это и останавливало, и будоражило. Он уже видел её в белом платье с букетом невесты, и сам поражался этим своим фантазиям. Накануне отъезда, так ни разу и не разделив с девушкой постель, он решил сделать ей предложение.

Внутренне удивляясь своей решимости, он позвал её на ночную прогулку. Однокурсница Вадима по его просьбе сплела венок из полевых трав и цветов, и он словно корону надел его Лоле на голову. На фоне пушистой травы и чёрных волос Лолы словно звёздочки белели мелкие воздушные цветочки, которые вроде бы назывались горянки. Вадим смотрел на неё и не мог отвести глаз.

Они брели вдоль берега Мсты и молчали, и говорили обо всём и ни о чем.

– И почему всё-таки медицина? – спросил Вадим, чтобы хоть что-то спросить.

– У меня дедушка был врачом, – ответила Лола, – хирургом. Во время войны в поезде-госпитале работал. Ещё в детстве я слышала, как он рассказывал про сложные операции. Несколько раз к нему при мне приезжали незнакомые люди, благодарили за жизнь… Помню, я ещё тогда подумала, что врач спасающий жизни – второй после Бога на земле…

– Второй после Бога? – Вадим засмеялся. Сравнение показалось ему высокопарным и книжным. – Значит, и ты тоже хочешь быть второй после Бога? А что по этому поводу говорит дедушка?

– Его уже нет, – тихо ответила Лола, и они надолго замолчали.

Вадим крепко держал её изящную руку. Почему-то подумалось, что на кончиках этих пальцев, возможно, висят десятки чьих-то жизней, которые Лола наверняка будет спасать.

– Но благословение-то есть у кого спросить? – сказал он вдруг невпопад.

– Какое благословение? – искренне удивилась Лола.

– На вступление в брак, – совсем как-то глупо ответил Вадим.

Лола посмотрела ему в глаза и всё поняла без слов. Ей вдруг стало нестерпимо весело. Она вырвала руку, засмеялась и бросилась бежать вдоль темного берега. Не понимая внезапного веселья девушки, Вадим замешкался; но уже через пару секунд бросился за ней. В этот момент всё и случилось.

Сначала над их головами сверкнула ветвистая молния, холодной вспышкой осветив воду, песок, камни и мрачно нависшие над Мстой деревья. Затем уши заложило от раскатистого грома, похожего на мощный многоступенчатый взрыв. Воду и землю изрешетили редкие, но крупные капли дождя. Лола, взвизгнув, остановилась возле большого дерева и прижалась к нему. В этот момент сверкнула ещё одна молния, больше первой, и острой стрелой ударила прямо в морщинистый древесный ствол, под которым стояла девушка.

Вадим словно окаменел. Мозг не успевал за глазами; он лишь фиксировал то, что они видели. Яркая секундная вспышка показалась ему нескончаемо долгой. Он увидел, как ствол дерева будто покрылся огненной сеткой, как прижатое к нему тело Лолы изогнулось дугой, как её густые чёрные волосы шаром взлетели вокруг головы, словно защищая девушку от огня. Было и что-то ещё, что он ясно увидел в свете молнии, но никак не мог воспринять своим обескураженным разумом. Это что-то, похожее на большую чёрную птицу с человеческой головой и раскрытыми крыльями, нависло над Лолой и занесло лапу над её плечом.

В один миг всё снова стало серым и тёмным, уши залил новый раскат грома, а по разгорячённому лицу, словно злые слёзы, продолжали бить дождевые капли. Вадим скинул оцепенение и бросился к светлому пятну под деревом…

…Малыш, сидящий за столом отдельного кабинета, что-то снова залопотал. Компания взрослых засмеялась ему в ответ. В этом общем смехе Вадим Сергеич отчётливо различил её смех – смех блондинки в васильковом платье, так похожий на смех той, которую он только что вспоминал. «Интересно, брюнетки часто перекрашиваются в блондинок?» – подумал он с каким-то внутренним волнением. И тут же сам себе ответил: «Возможно, светлоглазые делают это чаще…»

…Когда он подошёл к Лоле, она была ещё жива. Она дышала редко и хрипло, глаза её закатились, зрачки были темны и неприятно мельтешили, что было особенно заметно на фоне светлых глазных белков. Обгоревший венок валялся рядом; цветы-горянки в нём превратились в чёрные звёздочки. Не зная, что делать, Вадим приподнял её голову и положил себе на колени. Молния сверкнула над ним ещё раз, несильно, но достаточно ярко, чтобы он мог разглядеть рану на её левом плече. Футболка была порезана словно ножом, из раны сочилась кровь. Задрав рукав, он увидел странную рану – узкую по краям и широкую посередине – как будто оставленную огромным когтем…

Лола застонала, но вдруг замолчала и перестала дышать. Почувствовав, как в голове закипает кровь, он как безумный закричал, подняв голову к небу.

– Господи! Нет! Пусть она живёт! Я прошу Тебя!!! Кому нужна её жизнь?! Возьми мою! Хотя бы половину!

Где-то совсем рядом, в кроне соседнего дерева раздался шорох и треск веток. Вадим вскочил на ноги.

– Ээээй! Кто там! Слышите меня? Верните мне Лолу! Я отдам ей половину своей жизни! Берите! Нате! Жрите меня! Вы, твари!!!

Он ещё что-то кричал, вне себя, и просто по-звериному выл, время от времени заглушаемый громом и порывами ветра. И всё кружил, и кружил вокруг лежащей на земле Лолы. Казалось, что они застряли где-то в вечности, и этой странной грозе не будет конца.

Вдруг всё внезапно стихло, и из-за рассеявшейся тёмной тучи выглянула полная луна. В её свете всё стало чёрно-белым, как в старом-старом фильме.

– Вадим, – вдруг отчётливо услышал он своё имя и обернулся.

Лола сидела на земле и держалась руками за голову.

Не веря глазам, он бросился к ней. «Жива! Жива! Моя!» – мелькали в голове бессвязные обрывки мыслей. Лихорадочно обнимая её и прижимая к себе, он уже не был человеком – он был безумным зверем, празднующим торжество жизни над смертью.

Оглушённая ударом молнии, Лола совсем не чувствовала боли. Она вообще не понимала, что происходит. Единственное, что имело значение – это мужчина рядом. Мужчина, от которого исходила невероятная животная сила. Сила желания, сила, которая заставила её забыть о том, что вокруг дождь, мокрые деревья, ночь, мир, вселенная.

Прямо на его спортивной куртке, брошенной на мокрую землю, они захлебываясь пили адреналин страсти и любви, жадно вырывая эту чашу друг у друга. В эту ночь они стали близки – как больше не были близки никогда и ни с кем до конца своей жизни.

…Вадим Сергеич отвёл отрешённый взгляд от ресторанного окна и попытался понять, чего хочет от него стоящая рядом девушка. Поняв, откинулся на мягкое кресло и коротко бросил «повторите текилу». Проклятые воспоминания всё-таки захватили мысли, безвозвратно испортив вечер пятницы. И причина в незнакомой блондинке, которая зачем-то назвала сына Вадимом. «Узнать бы её имя», – подумал Вадим. И тут же сам себе ответил «Нет, этого не может быть. Лола умерла, её больше нет».

Именно так Вадиму сказали в больнице, куда Лолу отвезли на утро после грозы. Рана на плече воспалилась, у Лолы резко подскочила температура, и её срочно отправили в Новгород, потому что «начался сепсис». Так сказал врач «скорой». Могла ли произойти ошибка? Нелепая накладка, недоразумение? Нет, нет, такого просто не может быть! Вадим Сергеич разволновался не на шутку. Что, если единственная женщина, которую он любил и считал мёртвой, всё это время была жива? Что, если они прожили четверть века чужими, параллельными жизнями, не зная, что могут быть счастливы рядом друг с другом? Нет же, это невозможно. Так просто не бывает.

Вадиму стало душно. Он уже не отрываясь смотрел на блестящую ширму в надежде получше разглядеть незнакомку в синем платье и белой накидке. За окном перемигивались красно-белые огни автомобильного потока, прохожие прогуливались лениво и вальяжно, кафешки напротив были полны посетителей. Невский жил своей жизнью, насыщенной и равнодушной ко всему.

В ресторане и вправду было душно. Конец лета выдался нестерпимо жарким, кондиционеры работали круглосуточно и часто ломались, не выдерживая нагрузки. Светлоглазая блондинка, празднующая день рождения мужа – светила испанской хирургии – тоже ощутила духоту и сняла своё нарядное болеро, открыв красивую линию плеч. На одном был едва заметен старый шрам, узкий по краям и широкий посередине.

Но на это никто не обратил внимания. Даже странный мужчина, который до этого пожирал незнакомку глазами, как будто потерял к ней интерес, откинувшись на спинку кожаного кресла то ли в задумчивости, то ли в полудрёме.

И только когда сдающая смену официантка попыталась его разбудить, выяснилось, что дрёма эта из тех, в которых пробуждение невозможно. Через четверть века после данного вечности обещания пришло время платить по счетам.